Бухенвальдский тупик

В переводе с немецкого «Бухенвальд» дословно означает «буковый лес». Здесь, в самом сердце Германии, под сенью живописных деревьев когда-то слагали свои баллады средневековые миннезенгеры.
В этом романтическом уголке земли в 40-е годы прошлого века идеологами третьего рейха была создана самая чудовищная фабрика смерти, какую только знала история человечества.
В нашем городе живет бывший узник концлагеря Владимир Михайлович Черенков.

Ворота ада

Вспоминать трудно. Вернее, трудно произносить вслух то, что больше всего на свете хотелось бы похоронить в памяти. Кажется, что вместе со словами начинает оживать прошлое. Будто снова, стуча деревянными ботинками, идешь в строю полосатых лагерных роб, и твоя цель даже не день. Твоя цель – минута. Чтобы не дай Бог не сбиться с шагу, не упасть, ни на миг не остаться лежать на земле, превратившись в добычу кровожадных псов. Дойти, дотянуть до каменоломен и там продолжать бороться за жизнь. Киркой, ломиком высекая положенные тебе 30 кирпичей в день и стараясь не замечать в кровь истертых веревками рук. Выдюжить. Преодолеть.
Когда началась война, Володе было семнадцать. На фронт, сказали, рано, а эвакуировать колхозный скот – годишься вполне. Пока ездил от Калуги до Рязани, в родной деревне разгорелись бои. Так что, возвратившись, Владимир вместе с другими колхозниками вынужден был скрываться в лесу. А тут красноармейская разведка: «Поможете нам собрать сведения?». Владимир согласился.
Его выдал староста соседней деревни, доложив врагам, что Володя сын председателя сельсовета, коммуниста, фронтовика.
На допросах били люто, кулаками и палками. И, наверное, забили бы насмерть, да помешал переводчик. Под влиянием «смягченного» перевода пыл гитлеровцев поугас. До сих пор Владимир Михайлович считает, что его нежданный спаситель был не кем иным, как советским разведчиком.
Так или иначе, а вместо казни вышла Черенкову Брянская тюрьма. А оттуда – дорога в Германию.
Забитый до отказа эшелон трясло на стыках. Вот и польская граница. Остановка, санобработка. Что ждет впереди? Никто ничего не знал. В щели вагона дул ветер чужбины, верста за верстой оставалась вдали родина.
Резкий толчок, громко скрипнули тормоза, голоса охранников смешались с собачьим лаем. Всем выходить, приехали!
Кто понимал по-немецки, на воротах вверху прочел: «Добро пожаловать» и ниже – «Каждому свое». Это был Бухенвальд.
Прибывших рассортировали. Более молодых и крепких – в одну сторону, остальных – в другую. Этих «других» Володя больше никогда не видел. Их поглотила зияющая пустота соединенных с крематорием бараков, куда запускался газ и откуда потом по трем высоким трубам шел дым.
Концлагерь был интернациональным: русские, евреи, французы, белорусы… Детям до 16 лет на руку ставили номер.
Вспоминает Владимир Михайлович:
– Эшелоны, по 20 вагонов каждый, прибывали с интервалом в сутки-двое и принимались прямо на территории лагеря, в тупике. Печи не остывали… Когда со стороны крематория дул ветер, мы явственно ощущали запах. Тяжелый, удушливый запах смерти. С чем его сравнить, даже не знаю…
Вместе с другими заключенными Владимир жил в сбитом из щитов бараке, где на земляном полу были установлены трехъярусные нары. До костей пронизывал холод. Кормили два раза в день, давали свекольно-капустную баланду и хлеб из опилок. Такой режим в сочетании с каторжным трудом быстро валил с ног, но о медицинской помощи не было и речи: ослабевших бросали на носилки и уносили в сторону крематория.
Издевались эсэсовцы постоянно и по мельчайшему поводу. Если кто-то во время работы ронял кусок породы, камень отбрасывали и приказывали принести. Тут же в «провинившегося» стреляли. Если кто-то осмеливался бежать, ловили и отдавали овчаркам. Практиковались и внезапные побудки часа в три ночи, когда под щелканье хлыстов всех выгоняли на улицу для «пробежки». «Замешкавшихся» хлестали. И так далее.
В этом аду Владимир Черенков прожил с марта по июнь 1942 года. Знаменитое восстание узников Бухенвальда, организованное местным подпольем, произошло позже.

Сверток на земле

Как-то, построив возле комендатуры молодых ребят, немцы принялись их осматривать. Щупали мышцы, суставы, заглядывали в зубы. Отобрали группу покрепче и отправили в г. Зальцведель (неподалеку от Магдебурга – прим. О.Б.). Там Володя с товарищами получил передышку – четыре месяца работал на фабрике по переработке семян. После чего был отправлен в шахты.
Последний адрес лагерной прописки – г. Кале. Здесь гитлеровцы намеревались построить военный завод, для чего необходимо было расчистить огромный участок земли. Этим и занялись согнанные сюда и помещенные в лагерь строгого режима тысячи пленников.
Освобождение пришло под занавес войны, с наступлением войск стран антигитлеровской коалиции в Западной Европе. Там Владимир Михайлович впервые увидел американцев. Никогда не забудет широких улыбок чернокожих солдат, их открытого дружелюбия и щедрости. А у самого тогда от слабости уже не разгибались ноги и был только один путь – в лазарет. Так закончилась трехлетняя история жизни Владимира Черенкова в фашистской неволе.
На вопрос, как он продержался, 80-летний человек сегодня отвечает просто: «Я верил, что выживу».
А еще в тяжелых испытаниях помогала солидарность. Обитатели страшных бараков всегда держались вместе и студеными ночами согревались живым теплом прижатых друг к другу тел. «Здесь я узнал цену подлинных человеческих отношений, – говорит Владимир Михайлович. – Дружба поднимала дух».
Все время в Германии рядом с Черенковым был односельчанин Володя Ермаков, верный друг и отчаянная голова. Подметив, как с первыми звуками воздушной тревоги лагерный персонал все бросает и спешит в укрытие, Ермаков ловил момент. Что немцу смерть, то русскому спасение. Благодаря захваченному с пищеблока продовольствию заключенные поддерживали свои силы.
Был и пример совсем неожиданной поддержки. Однажды во время работы Владимир увидел, что охранник делает ему знак подойти. При этом хлопает ладонью по земле и с безучастным видом отходит в сторону. О подвохах, стоивших многим жизни, Владимир знал, но что-то заставило его поверить немолодому солдату. Подошел, глядит – сверток. Развернул, а внутри колбаса и хлеб. С тех пор повелось: когда на посту был знакомый охранник, Владимир обнаруживал на земле сверток. Он не знал ни имени, ни мотивов поведения этого человека, да и немец вряд ли специально интересовался русским пареньком.
За весь месяц «знакомства» они не обмолвились ни словом.

Отголоски

Вернувшись в родную деревню, Владимир обнял зарыдавшую мать. Узнал, что отец погиб на фронте.
В то, что из-за плена он может попасть в Сибирь, как-то не верилось, хоть кое-кто и утверждал обратное. И все же, когда на третий день в дом пришли сотрудники госбезопасности, сердце екнуло. Но дело оказалось в другом.
– Вам знаком этот гражданин? – ему показали на сидевшего в кабинете мужчину. Тот поднял голову, их взгляды встретились. «Так ты жив», – словно сказал один. «Выходит, жив.  К твоему сожалению», – глазами ответил другой, а вслух произнес:
– Да. Я знаю этого человека. Он в войну был старостой деревни. Это он сдал меня немцам.
Потом Черенков узнает, что за преступления против народа предателю Родины присудили 25 лет. Поймет, что зло никогда не остается безнаказанным. А в ту пору он просто испытал облегчение и желание поскорее окунуться в мирную жизнь.
Владимир закончил Лесотехническую академию, стал инженером. Женился. Нет ничего удивительного в том, что бывший узник концлагеря и блокадница нашли друг друга и создали гармоничную семью. В хрущевские времена Владимир Михайлович и Валентина Прокофьевна приехали в наш город работать: она – в здравоохранении, он – в лесном комплексе.
Посты Черенков занимал ответственные: начальник цеха крупнейшего в районе предприятия, руководитель комбината благоустройства, заместитель директора лесокомбината, начальник лесопункта. Преуспевал.
И лишь однажды Черенкову нанесли удар. Удар тем более ощутимый, что пришелся по ранам. А вышло все, по его словам, из-за принципов. Не терпел Владимир Михайлович ни чинуш, ни приспособленцев, ни мошенников и открыто боролся с ними. Некоторым такая позиция пришлась не по вкусу, стали искать компромат. Нашли в прошлом. Мол, в Германии был, у немцев работал, и клади на стол партбилет.
Сегодня такой оборот иным из нас может показаться несущественным. А тогда Владимира Михайловича будто хлестнули по лицу колючей проволокой. И чтобы все расставить по местам, потребовалось вмешательство обкома.
В целом же Владимир Черенков считает себя человеком счастливым. Говорит, все у него в жизни получилось, и нет причины жаловаться и роптать. В будущее глядит с оптимизмом.
…А где-то в потайных уголках его памяти шумит и шумит далекий лес. Он так велик и необъятен, что шорох его листвы заставляет по ночам просыпаться. И осознавать, что шуршали вовсе не листья, а падающие на землю пепельно-серые хлопья… Что опять против воли содрогаются плечи, а на глазах пелена.
Есть ли средство заглушить эту боль? Нет. Потому что Бухенвальд – это не на дни, не на месяцы и даже не на годы. Это навсегда.

2005 г.