Волшебная Гора

Волшебная Гора , Моя Мечта


* * * Глава 1 * * *

Летними каникулами, после первого класса, Альку отправили на «деревню к бабушке». Делать было нечего. Любимые книжки, «Баранкин будь человеком» и «Сказки Братьев Гримм» он, в суматохе отъезда оставил дома. На речке оказалось скучно и боязно от грубых деревенских ватаг.  От безделья стало тоскливо, и что-то толкнуло Альку найти во дворе укромный уголок и там учиться летать.  Стоило прищурить глаза и медленно идти, как трава превращалась в большие деревья, муравьиные дорожки - в снующие машины и толпу гномиков, стрекозы - в драконов, лужицы - в озера, ручеек - в реку.  Так он медленно ходил, таясь от всех, воображая себя на другом конце мира.  В тот месяц было нашествие белых бабочек-капустниц. Алька нашел старую метлу и научился сбивать бабочек на-лету, воображая себя могучим белокурым рыцарем, разящим вредителей-драконов, которые портят всю капусту в стране.  Время застывало, и тоска исчезала.  Постепенно Алька стал проникать в тайную жизнь насекомых.  Одна сцена из жизни муравьев запомнилась навсегда.  Мураш пил сладкую росинку.  Рядом села муха и стала робко приближаться к лакомству.  Мураш дернулся к ней и отогнал.  Муха залетела с другой стороны.  Мураш опять пошел в атаку, и Альке показалось, что всем своим видом мураш кричал: «Не дам! Мое! Я первый тут!»   После нескольких таких повторений  Алька понял, что в самом деле муха и муравей играются!
«Значит, они такие как и мы?» - подумал он.  Эта мысль еще больше укрепилась в нем, когда  похожую игру во дворе затеяла ворона и дворняжка.  Больше он никогда не убивал бабочек.          

Домой его привезли в другую квартиру на Подоле. 
«Мы переехали!» - прыгала от радости старшая сестра, а отец  торжественно показал покупки.  Для Альки и сестры — новые школьные формы и портфели, а для всех - телевизор «Рекорд».  Вечером сели смотреть.  По телевизору пели песню «Школьные годы чудесные».  Что-то или кто-то стал тенью у левого плеча Альки и песня обрела иной смысл.  Слащавые, минорные,  медленные голоса намекали на то, что чудесного будет мало.  Школьные годы будут тягучие.  Будешь октябренком.  Потом пионером, а после — страшно подумать каким уже большим — комсомольцем и все!  Конец этой жизни и начало чужой, взрослой.  Дружба обратится в обман.  Годы будут не лететь, а ползти.  От тягучих гласных и фальшивых лиц певцов из телевизора веяло грустью.
Потом сестра хвалилась настоящими новыми учебниками с картинками.  Учебники испускали загадочный запах клея, свежей бумаги и тайных взрослых знаний.  Алька медленно листал страницы, жадно вглядываясь в новый мир.  От пирамид, Сфинкса и вереницы египетских пленников, с вывернутыми назад локтями веяло ужасом. А большого горбатого мамонта, упавшего в яму, и окруженного ликующими дикарями с факелами  и дубинами, было очень жалко.  В его больших глазах полыхал отблеск огня, а хобот высился над толпой дикарей и трубил что-то... Но что?    

На другой день, мать приготовила цветы, и отвела Альку и сестру в новую школу.  Всего два квартала пешком.  Алька уверял, что назад домой придет сам.  Он уже не маленький первоклашка.  Он большой.  Мама заверила, что второй класс будет интересней первого. Там ведь будут читать не букварь, а настоящие книги!  И вообще, эта школа номер семнадцать самая лучшая в районе!  В ней можно учиться аж до десятого класса и получить путевку в жизнь.         

Алька шагал и посматривал на Гору, величественно разлегшуюся спящим зеленым великаном справа.  Она была как спина мамонта с картинки учебника старшей сестры.  Гора молчала о какой-то жгучей тайне, и Кто-то у левого плеча, опять мелькнув, шепнул на грани слуха: «Там-там...».   

В школе, на переменках, мальчишки класса сбились в стадо, дрались и выясняли, кто первый, второй и третий «по-силе».  Но Альке эта увлекательное занятие было не интересно. Его потянуло к верхним этажам школы, где обнаружился чердак с окошком, откуда появился новый и широкий вид на Гору.  И там, на чердаке, уже спокойно глядя на Гору, он ощутил, что она открывает первую тайну: «Охотникам только казалось, что они загнали в яму...»   

В школе Алька еле усидел, а в конце уроков выскочил первый и поспешил ней, к Горе.  Вернуться домой он даже и не думал.  У подножия стояли ветхие домишки, чужие дворы и заборы, но Алька, как муравей, искал прохода туда, наверх! Кое-как поднявшись к вершине, он еще долго продирался сквозь кусты и колючки по верхнему склону, чтобы увидеть свой новый дом.  И вот... Он стоял на крутизне.  Некто и ветер пошатывали его.

     - Лети-лети! - они ему внушали. 

Алька испытал такой восторг, что из глаз брызнули слезы.  «Я полечу, я обязательно улечу отсюда!» - подумал он.  Хотелось разбежаться и прыгнуть. 
- Сказка не кончается в начале, - внушил ветер и это удержало в последний миг.
      
     Его дом, в два этажа, сверху казался маленьким, как игрушка, а великан тополь - травинкой.  В доме живут куколки и гномики - мать, отец, сестра, соседи.  Муравьишками  ползли прохожие.  Стальным жуком скрипел трамвай и пыхтел тормозами на остановке рядом с домом.  Вдали лужицами блестели зАводи Днепра.  Слева — в излучине между Горой и другим холмом, подальше, разлегся желтой ямой глиняный карьер.  Канаты тащили вагонетки, и те тонко и призывно звенели издалека. Завораживающие разноцветные пласты на откосах карьера казались видением земли другого мира.   

Теперь Альку как магнитом потянуло туда.  Он почти скатился с горы, перелез через забор завода, уцепился за вагонетку и поехал, совсем не понимая - зачем.  Запах глины кружил голову.  Вагонетки стали превращаться в караван слонов.  Каждый задний уцепился хоботом за хвост впереди идущего, как фарфоровые слоники в шкафу у бабушки.  Алька с восторгом покачивался на последнем слоне.  Из заводской трубы повалил пар, и труба страшно и оглушительно заревела.  Алька обернулся к Горе.  Это уже был исполин, мамонт, поднявший хобот, хозяин этого места! 
«Так вот, кто тут первый по-силе! Ты добрый, ты меня звал и я буду тебе другом» - подумал Алька.      

Лишь к вечеру он пришел домой и заметил, что мозаика, выложенная на полу подъезда, сложилась в большие цифры - 1896. Подымаясь на второй этаж, погладил отполированные временем деревянные перила.  Тогда в первый раз почуял, что множество призрачных рук тоже скользили по этим изгибам. 

- Алька, где ты шлялся?! Как школ... откуда столько грязи на новой форме?! - запричитала мать. - Готовься, вот уж от папы влетит!

Алька знал, что влетит.  Пошел переодеваться и его озарило. Выбрал себе небольшую плоскую подушку и вложил под домашние штаны.  Пришел отец, и проявляя домашний Высший Суд Справедливости, приговорил прокуренным хрипом:
- Выбирай ремень.

     Алька на удивление всех домашних вытащил из шкафа самый страшный толстый ремень и послушно примостился животом на диване попой вверх.  Ремень хлестал по подушке под штанами.  «Приговоренный» к семейной высшей мере наказания отвернул лицо, чтобы домашние не узрели, как это все весело, а отец - простофиля и недотепа, из какой-то сказки братьев Гримм.  Недотепа  морщился и с досады, что сын молчит, хлестал еще.  Наконец, мать схватила его за руки и воскликнула:
- Хватит!

Но что-то оборвалось после всех этих приключений.  Алька стал немного заикаться.  Зимой мать отвезла его лечиться электросном в больничку при знаменитом Кирилловском дурдоме.  Алька снова проявил самостоятельность и уверил, что будет ездить на лечение сам.  Мать облегченно вздохнула и сказала:
- Только близко к сумасшедшим не подходи.  Они там, за железным забором.  Просунут руку, схватят и откусят тебе ухо.  Не развязывай ушанку!  И не забывай три копейки за трамвай!   

Алька стал ездить туда сам.  Ему нравилась дорога в дурдом.  Он хватал крепкие самодельные тяжелые сани, садился на жук-трамвай, прилипал к окну, глядя на горы, щурил глаза и улетал.  Одна, маленькая и томящаяся половинка его была внутри, а другая, большая и невесомая, счастливая и свободная смотрела с гор, и оттуда шептала: мы улетим... 

    Однажды он услышал, как люди в трамвае зашумели и стали прижиматься к окнам.

– Лебеди! Зимой! - радостно и удивленно восклицали они.

Алька тоже высунул голову в окно с трещинкой.  С глиняного завода жахнуло паром и весело ударили с неба яркие колонны света. Серый сумрак озарился сказочным блеском, и он увидел больших птиц.  Передний,  огромный беляк с черной шеей, могуче зашумел крыльями, кивнул головой, на миг взглянул вниз, и громко что-то крикнул.

Потом Алька шел пешком срезая путь, ведя сани на бечевке по излучине ручейка вверх к больнице и фантазировал. Этот был самый волшебный отрезок пути, где толкотня и убогость города сменялась сказочным лесом.  Зимой там никого не было, кроме Альки, отчаянных лыжников и бархатного блестящего снега. 

    И вот он уже летит над незамерзающим ручейком все выше, к белым вершинам.  Там зачарованный Кирилловский Замок.  Во дворе стоят рабы и пленники с метлами. Их жгучие и колкие глаза смотрели на каждого прохожего: не идет ли к ним спаситель? 

    Алька завязывал шапку-ушанку как велела мать, проходил мимо больничного забора, мимо пленников, стражи в белых халатах и робко смотрел на них.  Вдруг они узнают будущего спасителя, который скоро, когда школьные годы кончатся, прилетит и всех освободит?  Он их за это попросит, чтобы никого больше не кусали за уши. 

Но самое радостное было по пути назад, после электросна.  Алька нашел несколько самых крутых спусков и летел вниз на санях. 

– Я полечу! - в восторге кричала его душа навстречу ветру.

Он увидел самодельный лыжный трамплин на спуске и смело направил туда сани.  Взлетел! Время остановилось, земля далеко.  Вот он - полет!.. Удар и блаженство!..  Алька лежал на снегу, не мог дышать и шевелиться.  Улыбнулся пальцу на руке, который тоже не хотел двинуться.  Было такое удовольствие в этом покое!   Хотелось слиться тут и сейчас с землей, как тогда, в первый раз на Горе. Хотелось снова заплакать от счастья. Еще раз глянул на палец - шевелится.

* * *  ГЛВАВА 2 * * *

     13-го Марта 1961.  "Черный понедельник" подольской Куреневки.** Раздался топот на лестнице, дверь распахнулась, как от удара, и ввалился... грязный в глине... бандит? Нет, это был Юрочка, родственник, и он зашумел с порога:
– Я последним трамваем успел! Там такое было!  Грязь сорвалась с дамбы! А там сотни людей... А в полном автобусе в проходе застряли от паники, бак взорвался... А в депо у нас без счета током ударило... А... - Юрочка упал на стул и шлепнул лицо в ладони.  Отец быстро налил два стакана водки.

     А ведь это было алькино тайное место, куда он стремился, чтобы летать на санях...  Летать, жмурясь над незамерзающим ручейком -  волшебной рекой... Летать с трамплина на землю и в блаженстве с ней сливаться, не желая ни вставать, ни уже жить дальше...  Октябренком, пионером, комсомольцем среди чудесных школьных годов.  Алька долго не мог уснуть и думал: «Почему это мое место убило людей, как бабочек?  Смогу ли я туда опять пойти?».   
* * *
Дом открывал во снах свои тайные секреты чужих жизней.  Это были видения, в которых врывались в подъезд погромщики, бандиты, солдаты и неотвратимо громко топали на второй этаж.  Алька убегал в комнаты, прыгал с балкона и...  Летел к тополю-великану через дорогу.  Он просил у тополя: «Качни головой! Подбрось меня к Горе, к Мамонту!  Он меня спасет, он защитит! Он первый по силе!»  Но небо было низко, преследователи становились высокими, их руки вытягивались и ловили...

     На Гору он забирался все реже.  Зачем? Ведь она всегда рядом - за окном.  Его тайный друг.  Она, тополь и дом.  Каждый день, шагая два квартала в школу, Алька кивал Горе и мысленно приветствовал ее.  На пути в тоскливые школьные годы она высилась намеком на другую жизнь. 
* * *
Лет через тридцать, некий господин А, в черном берете и длинном синем плаще стоял на вершине Горы.  Внизу все так же скрипел трамвай.  Дом, построенный в 1896 году уже исчез.  Его снесли и на этом месте, на фоне серого тротуара, лежал черный квадрат асфальта. 

«Так вот какую загадку мог учудить Малевич», — подумал А. 

Он оглянулся вправо.
Там качается на ветру маленький второклашка, на самом краю. 
Рядом еще один силуэт. 
Девушка.  С той самой роковой остановки на Фрунзе и Оболонской.
Та, которой восьмиклассник Алик хотел бы показать свое место на Горе. 
Не решился. Не приблизился.  Не заговорил.
И имя так и не узнал. 
Хотел ей тогда записку сочинить и вложить в карман пальто, там, в трамвае.
Не решился.
Вспомнил только наивное начало:
«Простите, вы меня не знаете
Не знаю имя ваше я...
Как ваша жизнь? О чем мечтаете?
Будь счастлива, моя мечта...
Я встретил вас на остановке этой,
И навсегда оставил сердце там,
На миг я с вами стал поэтом.
Дай Бог, чтоб так же, как и я
Вас кто-то смелый полюбил,
А я... и подойти...не смею...»

На ум господину пришли слова из чьего-то другого сна:
« … Ты не смейся, — когда я вернусь,
Когда пролечу, не касаясь земли, по февральскому снегу,
По еле заметному следу — к теплу и ночлегу, —
И, вздрогнув от счастья, на птичий твой зов оглянусь, —
...Ворвусь в этот город, которым казнюсь и клянусь,
- А когда я вернусь?!»

Третий силуэт. Девушка на другой Горе  за три тысячи миль отсюда.
Она минут пять стояла на краю, как будто собиралась прыгнуть с кручи.
Она ждала от студента Саши объятия.   
Он не решился приблизиться.   

Господин А. стал слева от призрачного мальчика.
Хотелось удержать от рокового прыжка.
Вместо этого тихо шепнул:
   
    - Лети, лети, -  и погладил по вихрастой макушке.

Призрак Альки разбежался и прыгнул со склона!  Он раскинул руки и так красиво...

Господин подумал: «Не знаю, мальчик, возможно и не нужна тебе вся эта взрослая жизнь?
Чувствуешь, дальше будет все только хуже? 
А может быть, всю свою жизнь ты увидел во мне в эту минуту, и теперь она уже совсем не интересна? 
Я вспомнил, ты так услышал, и хотел прыгнуть сейчас!  Ты веришь мне и не веришь.   
Это немного дало тебе сил.  И еще что-то... ты знаешь уже что».
    
Господин постоял еще, глубоко вздохнул несколько раз смакуя запахи трав, глины и призраков времени, которые были или снились вокруг этого места, и смахнул с лица каплю, нанесенную ветром.  Здесь он впервые познал таинство первых взрослых слез счастья.  А может быть это и было высшее блаженство, доступное земной жизни?  То, что называют слезами умиления и сокрушением сердца?
Прощай, Гора, первый по силе Мамонт.  Мой старый тайный друг.  Созданный небом и землей. Видимый всем и невидимый...  Ты всегда тут, а я, тополь и дом - мы лишь картинки на страничке в твоей книге. 

Алька, Алик, Саша и господин А последний раз оглянулся на Подол. Увидел далеко красноватый кубик синагоги и вспомнил, что там рядом улица, где жила  маленькой девочкой его мать еще до войны.  И тогда появились новые призраки ушедших и изгнанных, тайными нитями переплетенные с этим городом. Тени всех его предков. Колонна, бредущая по твоей улице в Яр. Испуганные лица в окнах: "их повели". Древо Знания. Древо Жизни.  Как тополь, который зачем-то заботливо выращивал новые веточки. Тополь, который каждый год рассеивал пух семян по всей улице. И Предки шептали:

 - Простись и ты с этим городом благословений и проклятий, 
Маленьких радостей и большого горя.
Он приютил нас и изгонял нас.
Он был матерью одним и мачехой другим. 
Он и растил, он и распинал детей своих, род твой.
Род твой тут, как хлеб ломимый за всех.
Кровь рода твоего, как вино тут выпиваема. 
Брал ли  Благословенный город под крыло Свое? 
Да, сколько раз Он хотел взять под крыло свое, а они не хотели!
Приложишься к Нам, и все тайное будет явно....

Господин сошел с горы и последний раз прошел два квартала к школе.  Оглянулся.  С кирпичного завода раздался далекий рев мамонта. Завтра в эмиграцию.  Но он знал, что в любой момент сможет закрыть глаза и увидеть своих друзей - мамонта, дом, тополь. Осталось только забыть пирамиды, ужасного Сфинкса и пленников, с вывернутыми за спинами руками.  Нет, не забыть.  Пусть они тогда будут просто воспоминанием сна прошлой жизни.  Почему бы за один раз не прожить две жизни?       
***
Уже живя в Нью-Йорке, он узнал, что на глиняном карьере работал «тот самый» Бейлис.* Холм у Кирилловской больницы на Куреневке - был в «том самом» Бабьем Яре.  Осталось одно неясно, почему Альку, пацана 10 лет, так тянуло в те места, напоенные ужасом.  И почему именно там ему было так хорошо и спокойно.   

2014. Прекрасным утром, в своей лесной кабинке Алекс проснулся, чувствуя радость.  Казалось, что ответ на вопрос вот-вот появится, стоит только вспомнить чудный прошедший сон.
В треснутое окно заглянуло солнце. Лучи. Яркие «зайчики». Они весело плясали на барахле, книгах, вырезках газет, письмах, раскиданных в домишке.  В след луча залетал дымок воскурений  из сухой полыни.  Дымок взмывал вверх, и растекался по комнате косым облачком. Облачко коснулось чего-то в памяти. Напомнило, откуда пришла та радость.  Явился забытый долгий и яркий сон.   

    На этот раз он радостно и легко вылетел с балкона прямо на высокую верхушку тополя-великана.  Тополь взмахнул головой и перебросил его на Волшебную Гору.  И там, наконец, можно было разбежаться к самой крутизне, прыгнуть, и быть подхваченным тугим ветром!  Он летел,  превращаясь в белого лебедя.  За ним еще появлялись птицы.  Снизу светлели лица маленьких людей и они улыбались… Ярко и тепло вспыхнул свет солнца.  Вдалеке показался железным жуком игрушечный трамвай.    Из открытого окна появилась голова игрушечного мальчика.  Он смотрел вверх.

-- Потерпи немного, я тебя заберу отсюда!  Ты будешь тут! - Громко, на все небо прокричал лебедь. 

******

*  Бейлис - еврей, обвинённый в ритуальном убийстве киевского мальчика Андрея Ющинского. В ходе судебного процесса, получившего название «дело Бейлиса», был полностью оправдан.

** Подробнее о трагедии на Куреневке можно узнать здесь
и на поисковиках

    Фотография нового дома на Фрунзе 26 была взята недавно, с ГУГЛ.  Похоже, что в новом доме сохранили архитектуру старого и достроили третий этаж.

Сразу после того как кончил рассказ, я услышал рапсодию Кабалевского на тему "школьные годы".  Американская станция классической музыки 105,9 ФМ никогда раньше не ставила этого автора, лауреата трех сталинских премий и казенного критика "сумбура в музыке".

    Эта повесть была написана за один день, после прочтения и под влиянием короткой миниатюры  «Научиться плакать» (Эрна Неизвестная)
 http://www.proza.ru/2005/11/10-53

Кости мамонтов находят до сих пор в том самом глиняном карьере.