Особняк

               

      В столице, в Тружениковом переулке в старинном одноэтажном особняке жил врач-хирург. Он занимался частной практикой, о чем извещали развешанные в нескольких местах на заборах переулка эмалированные таблички. Белые бляшки были аккуратно прикреплены на одинаковой высоте и напоминали морские буйки рыболовной сети, загонявшие случайных прохожих в дом. Внешний вид хозяина особняка был точным портретом Горбуна из одноименного фильма Андре Юнебеля: коренастый с резким изломом спины, с широким туловищем и надежно посаженной большой головой, обвитой кудрями вьющихся волос. Короткие мощные руки и такие же ноги при движении превращали его в отвратительного паука- отшельника. Взгляд  выпученных  глаз, признак базедовой болезни, заставлял верить в его способность угадывать мысли собеседников. На открытых частях тела виднелись заросли густых волос, которые буйно вырывались наружу из-под воротничка сорочки, манжет, из ушных раковин и ноздрей.
      Большинство пациентов Горбуна были женщины. Поэтому уличные салопницы разносили противоречивые слухи. И, наверное, не без основания. Особняк стоял как страж интересов доктора. Большие венские окна, вечно задернутые тяжелыми шторами, создавали непреодолимую преграду для солнечных лучей и любопытствующих взглядов. И только на крайнем окне белела батистовая занавеска, позволяя прохожим видеть слабый свет от настольной лампы, который, казалось, служил огоньком, так коварно собирающим ночных бабочек. Скрытая от людей жизнь особняка создавала вокруг него ореол таинственности, Те же салопницы, клялись, положив на себя воздушные кресты, что редко кто из посетителей выходил обратно.
      Начавшийся в конце двадцатых годов экономический кризис разметал клиентов особняка. Прошло пять- шесть лет. И вновь к Горбуну, пытаясь не привлекать внимания посторонних, заспешили женщины. Дом ожил.
      Наша семья жила на другой стороне улицы, напротив Горбуна. Булыжная мостовая создавала открытую зону видимости перед особняком, заранее предупреждая для обитателей о любом передвижении на улице. От соседей по улице мы слышали небылицы о таинственном серо-зеленом здании, в  котором женщинам наперед отводилась роль великомучениц. Большинство же молодых не верило этим жутким россказням.
      Однажды вечером, когда бабушка гладила белье старинным утюгом с углями, я нечаянно задел ее за локоть, она от неожиданности всплеснула руками, и чугунная орясина, выскочив из руки, скользнула мне по башмаку и упала на пол. От удара о пол кусочек уголька выскочил через боковое поддувальце и припал к ножке стола, сверкая злым взглядом. Тупая нестерпимая боль мгновенно разбежалась по всему телу, обжигая ушибленное место и пугая сознание ужасными последствиями. Когда расшнуровали ботинок и с трудом сняли его, пальцы и подъем ступни, словно надутая шалуном медицинская резиновая перчатка, раздались во все стороны. Опухоль увеличивалась и поползла вверх по ноге. Требовалась срочная медицинская помощь. И тут мы вспомнили о нашем соседе. Вскоре вместе с бабушкой в дверях появился Горбун. Он властным движением открыл саквояж, достал какой-то пузырек. Мгновение, и запах спирта распространился по комнате.
      Я лежал на кожаном диване. Воспаленная нога отдавала жар его прохладной коже и грузно покоилась на чуть шершавой, но такой привычной, словно руки бабушки, поверхности, что пришлось покориться внезапно охватившему меня успокоению. Будто сквозь легкую дымку, кто-то сказал: “Кость не пострадала. Потребуется две-три недели, чтобы опала опухоль, исчез синяк”. Врач прописал парафиновые ванночки, которые, в случае затруднения с местом лечения, предложил принимать их у него дома. Так я оказался неожиданным гостем Горбуна.
      Ежедневные курсы лечения постепенно исцеляли ногу. Я был вынужден познакомиться еще с одним жителем особняка. Это была старуха. Она открывала дверь на парадном крыльце, сопровождала меня до той комнаты, где вечно горел свет, приносила туда ванночку и беззвучно удалялась. По песочным часам через пятнадцать минут процедура заканчивалась, и я покидал дом в полном одиночестве, Старуха не появлялась.
      Я привык к заведенному порядку точно приходить в особняк в назначенное мне время, шел в процедурную, где меня ждала приготовленная ванночка. Привычка Горбуна внезапно появляться в комнате не пугала более меня, да и он сам, зная о завершении лечения, сбросил внешнюю суровость и больше не прятал доброго отношения ко мне. Как-то невзначай медсестра обронила, что доктора зовут Густав, а ее – Матильда, после этого у меня почему-то сильнее проявились к ним чувства доверия и благодарности.
      
      И все-таки однажды я значительно опоздал. Задержка процедуры вызвала у Матильды недовольное шлепанье губ, звуками напоминавшее выделение подземного газа на торфяных болотах. Их аккомпанемент сопровождал меня до знакомой комнаты и затих в конце коридора. Вечерняя тишина заполнила помещение. Почему-то на ум пришли соседские небылицы. Мелькнула мысль, что существует связь между исчезнувшими звуками губ и наступившим безмолвием. Давно прошло то время юности, когда, оставаясь дома один, от безделья я слонялся по квартире и тайком от взрослых открывал родительский комод, выдвигал в нем ящики, лазил в тумбочки, пытаясь обнаружить загадочные предметы в доме. Минула пора первой молодости, которая отодвинула далеко вперед границу кажущегося всезнания. Я верил в астрологию и в судьбу, не избавился еще от некоторых предрассудков и не смог поэтому сразу прогнать возникшее сейчас смутное подозрение. Но все же заставил себя не спеша разуться и на ощупь пальцами ноги проверить температуру парафинового раствора. Жидкость уже остыла, и было зябко держать в ней еще не совсем выздоровевшую ступню.
       – Что делать? Где разыскать старуху? 
      Пришлось обуться.
      Я встал и осторожно открыл дверь. Передо мной был все тот же длинный коридор, в конце которого, как одинокий уличный фонарь, тускло горела единственная лампа. Коридор притаился в бархатной темноте и отталкивал своей кажущейся безмерностью на середину прохода. Не было никакого желания путешествовать по нему. Захотелось быстрее покинуть дом. Оставались последние две процедуры и из них одну неудавшуюся, в конце концов, можно было пропустить. Но пунктуальность характера взяла вверх, и я все-таки решил остаться и разыскать Матильду. Потихоньку пошел по коридору, но где-то притаившийся сверчок заметил мое движение и замолчал. У первой же двери я остановился и прислушался. Тишина безмолвно дышала через щели запертой двери едва уловимым запахом карболки. Следующая дверь была слегка приоткрыта. Приблизив лицо к щели, я заметил мягкий рассеянный свет, освещающий деревянные стулья. Я осторожно надавил на дверь и вошел внутрь. Комната оказалась прихожей, которая имела другой выход. Сверху над дверью застекленное окно излучало яркий свет лампы. Все та же гнетущая тишина преследовала меня.
      - Надо кого-нибудь позвать!
      Неизвестность со всех сторон окружила меня и вдруг неожиданно вызвала страх. Безлюдная прихожая заполнилась искалеченными, перебинтованными людьми, одетыми во что попало. Они сидели, прикованные за здоровые запястья к стульям блестящими цепочками, длина которых позволяла подходить друг к другу, показывать забинтованные раны, и осторожно, словно это были завернутые грудные дети, прижимали их к щекам, к груди или ласкали их свободной рукой. Цепочки, как горсть брошенного на пол гороха, дробно стучали по сиденьям стульев, соскальзывали на паркет, натягивались, ограничивая передвижение и рассказы инвалидов. Спрессованный в вязкую массу до размеров приемной комнаты, воздух содержал запахи несвежих бинтов, не мытых тел и настойки валерьяны. Наиболее близко сидящий ко мне калека держал на коленях новую деревянную культу и точно живую, бережно поглаживал ее грубой  ручищей, глазами предлагая мне обменять на здоровую. Пальцы его иногда нервно вздрагивали, словно натыкаясь на торчащие из культы занозы. 
      Видение также мгновенно исчезло, как и появилось. За дверью неожиданно возник приглушенный разговор. Я приблизился к ней, прислушался. Из-за стены доносился спокойный, ровный мужской голос, точно обладатель его пытался плавностью речи скрыть некую опасность. В ответ женский голос о чем-то настойчиво просил. Любопытство подталкивало меня. Казалось, здесь по соседству находится разгадка тайны. Я знал, что никто не может увидеть меня, и решил рискнуть. Осторожно встал на стул и заглянул внутрь комнаты. С высоты положения передо мной открылась миниатюрная панорама кабинета. Густав сидел за столом и внимательно слушал молодую женщину. По выступившему румянцу на ее щеках, по жестикуляции кистей рук, с которой они внезапно, будто испуганные чайки, снимались с колен, по пылкости, с какой она обращала лицо к доктору, можно было предположить о спорной миссии просительницы. Женщина встала и зашла за раскрытую в углу комнаты ширму. Мгновение, и вот пациентка уже вышла телешом. Доктор жестом руки положил обнаженную на черный кожаный топчан, поверх которого была расстелена белоснежная простыня. Молодая особа, чуть касаясь ее поверхности, вытянулась и покорно замерла.               

      Случайное падение на катке спиной на низкий острый забор обернулось для тринадцатилетнего мальчика несчастьем. Травма позвоночника уложила Густава в постель, превратила его в калеку, Общительный, жизнерадостный юноша стал замкнутым подростком с комплексом случайного неудачника, презревшим жалость. В отцовской библиотеке он с утра до позднего вечера засиживался за книгами. Читал Купера, Брема, Диккенса. Увлекся Конан-Дойлем. Рассказы “Пляшущие человечки” настолько подействовало на воображение Густава, что он занялся рисованием, изображая людей, как в рассказе, схематично. Он обнаружил, что подобными криптограммами можно лаконично выразить жесты и движения людей. Так, почти неосознанно, он познакомился со строением тела, его подвижностью и гибкостью. Возможно, это увлечение побудило его поступить в Медицинский институт.
      Целеустремленность молодого человека утвердиться в обществе на правах его полноправного созидателя позволила Густаву стать  в Городской больнице квалифицированным хирургом. Оставалось устроить личное счастье. Но девушки, мечтающие о перспективе и удачной партии, сторонились встреч с ним. Знакомства с милыми спутницами носили эпизодический характер. Он искал их вопреки своему убеждению – чтобы любить, нужно твердо знать, что твои чувства принесут другому человеку радость, вызовут ответную любовь. После очередного расставания из-за мимолетности встречи он с особой силой чувствовал свое одиночество, от того  даже, что на повторную встречу нельзя было рассчитывать.
      Надо было искать что-то другое, что могло  дать ему власть над женщиной, заставить смотреть ее преданными глазами, чувствовать необходимость в нем.
      И он приступил к поискам новой жизни.

      Густав подошел и, будто сгребая капли воды, оставшиеся от принятого пациенткой душа, аккуратно провел ребром ладони сверху вниз по телу, от чего по нему прокатился легкий озноб. Властные пальцы дотронулись до плеч, перешли на узкую грудь, подобрались к животу, бедрам. В такой же последовательности он повторил поглаживание несколько раз. Тело блестело от какой-то натирки. Доктор вытер о полотенце руки и теперь начал оттягивать одной рукой кожу пациентки, ребром другой руки стараясь как бы отрубить этот излишний кусок. Женщина тихонько вскрикивала, продолжая покорно лежать.
      Я стал замечать, что с каждым новым циклом истязаний движения Горбуна ускорялись. Тело женщины, будто в него перекачивалась энергия доктора, начало, словно крадучись, вздрагивать. Он сосредоточенно нажимал на кожу, как бы стараясь найти под ней опору. Затем быстро убирал пальцы и  вновь повторял движения. Казалось, что он брал заключительные аккорды фортепьянного опуса. Розовые пятна – отпечатки подушечек пальцев Горбуна – покрыли тело пациентки. Она лежала на спине с закрытыми глазами, склонив на бок голову, с безвольной маской лица, с чуть приоткрытыми губами, с внезапными срывами дыхания, и терпеливо ждала окончания сеанса.
      Я стоял на стуле в неудобной позе, но неожиданность увиденной процедуры захватило меня. Мое лицо было чуть-чуть в глубине от стекла, и прямой свет от лампы не попадал на него. Я оставался незамеченным и продолжал следить.
      Когда Горбун начал круговыми движениями аккуратно порознь собирать каждую грудь, женщина стала вытягиваться, будто она только что проснулась и еще продолжает нежиться в кровати. Живот, бедра… пациентка закинула за голову руки. Голова повернулась на другой бок, легла на затылок, откинулась назад. Движения были замедленными, плавными – рыбьими.
      Доктор оставался невозмутимым. Ребрами ладоней он как бы отрабатывал приемы джиу-джицу. Легонько шлепнул внешней стороной ладони по бедру пациентки. Она поняла его жест и, словно находясь дома в постели, перевернулась на живот капризно, но по приятному принуждению. Кисти рук продолжили первоначальную игру. Горбун подошел к шкафчику, открыл дверцу и достал коричневую склянку. Фарфоровой лопаткой нанес на ладонь какую-то густую, светлую массу и начал втирать ее  в еще не успокоившееся тело. Он массировал плечи, руки, шею, спину. Ягодицы женщины напряглись и по бокам появились ямочки.  Пациентка толи от боли, толи от возбуждения всхлипывала, как малый ребенок, наказанный за мелкую провинность. Ее пронзил озноб. Плечи опустились, показывая физическую опустошенность. Она уткнулась лицом в раскрытые ладони. Перед моим лицом запотело стекло, и весь кабинет погрузился в пятно тумана. Доктор заканчивал массаж пальцев ног. Наконец, он оторвался от тела, подошел к раковине, взял мыло и стал мылить руки. Разгоряченное тело  играло на топчане блеском. Кожа приняла пунцовую окраску и обворожительно переливалась в свете люстры. Висевшее в кабинете напряжение наэлектризовало воздух кажущейся голубизной, которое сквозь стекло проникло в приемную и зацепило меня. Я стоял за тонкой стеклянной перегородкой в непосредственной близости от топчана и впервые совсем рядом видел массаж женского тела, ослепившего меня своей наготой.
    
        Жизнь Горбуна-массажиста сопровождалась крутыми виражами. Она началась внезапно, в одночасье, когда пришедшая по объявлению в зрелых годах пациентка во время лечебного массажа из-за вдруг оказавшихся нежных пальцев доктора почувствовала такой заряд возбуждения, что не смогла сдержать давно забывшийся оргазм.
      С первым пациентом пришло первое открытие. Нужно было полагаться на собственную добродетель и идти дальше. И он пошел. Пальцы научились уверенно разбираться в анатомии человека, познакомились с эрогенными зонами, постепенно овладели искусством массажа благодаря появившейся постоянной клиентуре, зарубежным материалам по "body massage", подсказкам посетительниц. И,в конце концов, завоевали привязанность женщин. Массаж незаметно вползал в их жизнь, отодвигал другие события, становился частицей сугубо личного наслаждения, пленил, действовал, будто наркотик на наркомана.
      
       Доктор сел и стал что-то записывать. Только теперь я осторожно передвинулся в сторону. От стыда перед собой меня стало мутить. Женщина будто казнила себя за отсутствие настойчивости: одевалась медленно, бесстыже. По неспешному движению рук, легкому взгляду на перекинутую через спинку стула одежду казалось, что сейчас она досаждает Горбуну. Видно было, что ей доставляет внутреннее удовольствие не спеша натягивать чулок  на поставленную на сиденье стула ногу и с ленцой пристегивать его к поясу. Демонстрировать тугую форму спрятанной груди, опускать через голову юбку на прикрытое и ставшее посторонним тело. Она мстила Горбуну по-женски больно и безответно, словно в оплату за свой стыд требовала посмотреть теперь на недоступное ему совершенство. Недаром в мщении и в любви женщина более варвар, чем мужчина.
      Женщина закончила одеваться и подошла к доктору. Она открыла сумочку, достала из нее деньги и положила их с края стола. Зеленые кредитки, как шахматы в казарме, смотрелись нелепо, со скрытой издевкой. Сдержанно попрощалась и направилась к выходу. Горбун вышел из-за стола, чтобы проводить гостью до двери.
    
        "Вот так всякий раз,- думал он, следуя за пациенткой,- она послушна моим рукам и тотчас же становится чужой, колючей по завершению сеанса. В чем же истина? В чем ...?"