Шаги Неосторожные Отрывок из Домиарн Гидеалис

Шаги Неосторожные 1    http://www.proza.ru/2013/02/21/631
               
                ДГ 15 Шаги Неосторожные 2
                Мы идем в Байзавель. Линн любит ходить пешком. А я иду рядом с ним, и ем себя поедом – зачем ввязался? Мне что, нечего делать? Сейчас придем, и станет только хуже, потому что вся семья этой женщины начнет кричать – зачем втянула Чернокнижника? И еще полдеревни разбежится с криками.
                Полдень, и солнечный свет пробивается сквозь пелену облаков вечно сумрачногоДейкерена. Скоро уже весна, и тяжелые тени на снегу пропитаны не холодом, а влагой, готовой вот-вот взорваться потоками воды.
                Почему-то только сейчас вспоминается вчерашний разговор с Астангиром.
                «- Извини, я был в библиотеке, и нашел твои записи. У тебя столько вопросов о детстве, почему не расспросишь свою мать? Или поссорился с ней также, как и с отцом?
                - Моя мать пропала без вести, когда мне было десять лет.
                - Хм... А вот тот учитель, которого ты упоминаешь – Валдарин Омерус?
                - Он был убит. Мной. Случайно.
                - А Дотристиар?
                - Умер в тюрьме. Из-за меня. Я не успел его спасти.
                - Вы были любовниками.
                - Да. Он знал, что нарушил закон, и считал, что достоин смерти. А все наши желания сбываются.»
                Боль от последнего воспоминания накрывает интенсивной волной, и лицо Дотристиара, неправдоподобно молодое и прекрасное, появляется передо мной, и вот уже снова, как в бесконечных мучительных снах, я мчусь к нему на помощь, задыхаясь от лихорадочного бега по лужам на мостовой старого Антейна.
                Вода взлетает из-под ног огромными сверкающими каплями, и замирает в воздухе слезами его раскаяния, а я оглядываюсь по сторонам, и хочу его утешить, но мостовая обрывается, и больше нет сил.
                Релемилл сходит с большой дороги на тропинку, и ведет меня к дому, стоящему на отшибе на краю деревни. Мне вдруг становится предельно ясно, что Дотристиар знал что-то об исчезновении моей матери, но так ничего и не сказал. Но зачем я сейчас об этом вспомнил?
                Мы стучимся, и входим в дом. Линн представляет мне полную женщину в годах как Комелину. Она смотрит на меня недоуменно, не веря своим глазам, но Релемилл шепчет ей что-то, и Комелина кивает торопливо, с обреченным выражением лица.
                - Я разослала всех кого куда, детей отправила к матери. Дом в вашем распоряжении. Но к вечеру все вернутся. – Женщина тягостно вздыхает, и зябко ежится. Во всем ее виде – напряженность, усеянная осколками утраченного покоя, и слабая надежда на то, что священник поможет. А священник привел черного мага. Нет, мне уже не смешно.
                Наверное, стоит пойти сразу на чердак, и посидеть там, прислушаться... Почему? Потому что оттуда пахнет любимыми ландышевыми духами моей матери. Знаете, не судите строго. Давно схожу с ума. Медленно. Мне везде мерещится мать. И вам бы тоже мерещилась, если бы пропала при загадочных обстоятельствах, а все, кто ее знал – или мертвы, или молчат.
                Дверь в кладовку сбита из неровных досок, и скрипит при открытии. Сама кладовка – маленькая, но с высоким потолком. Вокруг – полки со всякими соленьями и запасами на зиму. Лестница на чердак – именно такая, как я увидел ее первый раз – крепкая, с облупившейся зеленой краской.
                Касаюсь ее рукой, и понимаю, почему первое видение о зеленой лестнице в комнате Релемилла пришло ко мне так легко. Я знал об этой лестнице раньше. Как? Дверь на чердак открывается вверх. Откинув эту дверь, я оказываюсь в запыленном помещении, пронизанном тысячей игл солнечного света и воспоминаний.
                Она стоит прямо передо мной, и улыбается. В руках у нее – огромный ярко-красный цветок. От неожиданности я промахиваюсь мимо ступеньки, и лечу вниз с грохотом, призванным внушить уважение к методам Чернокнижника. Ударяюсь обо что-то головой, и сижу на полу в оцепенении.
                Вбегают Линн и Комелина. Последняя думала, что священник станет окроплять углы дома святой водой, а черный маг проведет хоть один обряд то ли чтобы нечисть выгнать, а то ли чтобы привлечь, и увести с собой.
                Черный маг свалился с лестницы, и смотрит на нее осоловевшими глазами, а священник сел на скамейку, подпер голову рукой, и не говорит ни слова. Нам пора брать деньги за этот цирк. Нет, фарс.
                Я встаю, и ухожу. Линн нагоняет меня, когда я сажусь на крыльце, дыша глубоко и часто. Воздуха мало, а я все хватаю его ртом, забыв, что сильное потрясение заставит систему вообще отключить легкие, и перевести организм на автономный источник питания.
                - Что бы ты ни увидел, Домиарн, это не твоя тайна, а ее. – Он указывает на подошедшую женщину, которая ожидала чего угодно, но только не этого.
                - Теперь это не только ее тайна.
                - Вы мне одно скажите, избавите вы дом от привидения, или нет? – Комелине надоедает ситуация, и она решает взять быка за рога.
                - Мы не можем выгнать хозяйку дома из ее дома. С шагами на чердаке вам придется смириться. Это ваша бабушка, и здесь ее держит память о прошлом. В один тихий, пасмурный день, недалеко отсюда, на опушке вон того леса, случилось что-то, с чем она отказывается расставаться.
                - Над ней надругались? – Бледнеет Комелина.
                - Нет.
                - Ее убили? – Она хватается за сердце, и садится рядом со мной.
                - Нет. На опушке того леса она встретила свою любовь. И со своей любовью в этом доме она прожила девятнадцать лет. Утешьтесь тем, что она очень любит свою дорогую внучку, и находится здесь не чтобы вас мучать, а чтобы быть рядом, и помогать вам. Понимаете?
                Комелина кивает, и начинает плакать. Релемилл вздыхает с облегчением, и что-то говорит женщине, обнимая ее.
                А я удаляюсь по тропинке, не в силах выносить всепоглощающего присутствия, которое никуда не делось почти девяносто лет спустя. Перехожу на бег, и захлебываюсь в рыданиях. Я вижу их лица – его – совсем без выражения, и ее – радостное, счастливое, и тревожное.
                Почему я бегу? Не знаю. Беспрерывный ветер в лицо охлаждает бурю чувств, и сдувает слезы, жгущие щеки. Бесчисленные, незримые звезды надо мной отражаются в ее глазах, когда она смотрит в небо, и благодарит Бога за такой подарок...
                Сначала она прячет его на чердаке, чтобы не дай Бог, не нашли. Она считала, что за ним гнались, и хотела спасти. Потом они очень счастливы вместе в той кладовке, вдали от порицания матери, которая нескоро привыкла к мужчине в доме.
                Я бегу все дальше от этого дома, оглушенный откровениями, и знаю, что еще вернусь, но сейчас мне нужна дистанция, мне нужна пощада. Иногда неведомое должно оставаться невидимым, до тех пор, пока мы не будем к этому готовы. Но возможно ли быть готовым к такому?!
                И готова ли она была к расставанию, той точке, где прошлое любви, насыщенное ярко—красным, где она была полноправной хозяйкой, расходится с мерцающим голубым грядущих событий, в которых ей нет места?
                Нет. Она застряла в этом доме, потому что отказалась отпустить боль разлуки, и ходит теперь по чердаку всполохов былого, сжимая в руке это ярко-красное - цветок, раскрывшийся всего один раз.
                Релемилл нагоняет меня почти у черты города.
                - Ты мог хотя бы попрощаться с ней, чтобы поставить логическую точку!
                - Опыт показывает, что с родственниками это бесполезно. – Я вхожу в ворота, и направляюсь в кабак. – Комелина – моя двоюродная сестра.
                - Как это может быть? – Линн останавливается, и хмурится.
                - После того, как Ари улетел, наша с Комелиной бабушка-добрая душа,  подобрала с улицы очередного нуждавшегося в помощи мужчину. От него у нее родился поздний ребенок – мать Комелины. Леозарит и мать Комелины – сводные сестры. Значит, Комелина – моя сводная двоюродная сестра, а дом, в котором она живет – это дом моей бабушки, где она двадцать лет прятала моего дедушку, инопланетянина с Андромеды.
                - Погоди, он же разбился под Тюстриджем?
                - Извините, я не могу больше говорить.
                Последний луч вечернего солнца касается сутаны Линна, лаская его всезнающим знаком свыше, а я вздыхаю, и поворачиваю к «Глотку Сладкой Удачи».