Измена. Отрывок

Моя зарплата теперь почти в три раза выше той, что была. И почти во столько же раз больше твоей. Ты чувствуешь себя неуютно. Твои акции рухнули на твоей собственной бирже. В один из вечеров ты отказался ужинать.
- Я не буду есть продукты, купленные на твои деньги.
Я опешила:
- Что значит «на мои»? Это наши деньги. Разве мы с тобой не вместе живем? Разве мы не семья?
- Ты забыла, что мы неженаты?
- Нет. Не забыла. Но до недавнего времени это не имело значения. Мы жили одной жизнью, у нас был общий бюджет.
- Да, но потому что наши с тобой бюджеты были равны.
У меня не хватает слов, чтобы объяснить тебе, насколько для меня неважно, кто сколько денег заработал. Мне нужно лишь, чтобы ты подошел и обнял меня. Но ты не делаешь этого. Тогда я обнимаю себя сама и замолкаю. А ты одеваешься и уходишь, буркнув:
- Прогуляюсь…
Я варю пельмени и ем в одиночестве. Ты приходишь, когда я делаю вид, что сплю. В темноте ты пьешь воду из чайника, прямо из носика, и ложишься. Разделяющая нас пропасть прикрыта одеялом.

Изабелла хвастается ноутбуком, который ей подарил муж. Пользоваться компьютерами она не умеет, поэтому ноутбук выставлен в шкафу за стеклом. Удивительно, что без таблички. Уборщице дан подробный наказ, как часто и насколько осторожно протирать на нем пыль. В кабинет под разными предлогами приглашаются сотрудники, где демонстрация сокровища обменивается на порции восхищения святой троицей: Изабеллой, ее мужем и ноутбуком. Я мужественно выслушиваю жаркие комплименты от армии поклонников, прикормленных регулярно выдаваемой зарплатой. Жду, когда поток восхвалений иссякнет. Изабелла старательно затягивает процесс, время от времени сканируя мое лицо на предмет наличия на нем признаков раздражения. Но я достойный противник. Сижу и вежливо улыбаюсь, как ни в чем не бывало, положив перед собой папку с документами, которые пришла обсудить.
Когда оказывается, что показать ноутбук больше некому, Изабелла со вздохом позволяет мне начать. Я достаю листок с финансовыми показателями:
- Изабелла Юрьевна, это анализ динамики наших тиражей и тиражей нашего основного конкурента. Как видите, пока мы сильно проигрываем. Но у меня есть несколько идей, как можно повысить мотивацию дистрибьюторов и увеличить закупки нашей газеты…
Изабелла морщится, как будто над ухом жужжит противная муха. А мне очень хочется стать этой мухой и укусить ее в тщательно накрашенный глаз.
В кабинет врывается наш директор по рекламе Ольга Абрамовна:
- Изабелла Юрьевна, у нас бартер с магазином белорусского трикотажа! Смотрите, какие чудные панталончики! - «добытчица» замечает меня и застывает, держа в руках прозрачные пакеты с панталончиками разных, но исключительно пастельных цветов. - Ой, вы, наверное, заняты…
- Ничего, Оленька, мы прервемся. - Изабелла Юрьевна царственно протягивает руку для получения то ли панталон, то ли поцелуя. Ольга Абрамовна сгибает спину и кладет пакеты на стол хозяйки. Следующие минут тридцать Изабелла выбирает правильную расцветку. Принципы подбора мне не ясны, так что на все адресованные ко мне вопросы я пожимаю плечами. На подмогу вызываются главный бухгалтер и старший юрист. Три полные тетки перетряхивают пакеты, решая, какой цвет украсит Изабеллу больше других, и довольно быстро доходят до стадии прикладывания панталон к лицу. Результатом сомнений и стенаний становится выбор розовой расцветки, «такой же невинной, как наша Изабеллочка Юрьевна». Изабелла довольна, и Ольга Абрамовна так счастлива этим, что допускает чудовищный промах. В порыве вселенской нежности она обращает свой взор на меня:
- А вам, милочка, отложить какой-нибудь цвет?
Изабелла замирает. Я осторожно пытаюсь выкарабкаться:
- Э… Мне, знаете, не идут такие модели, - а потом решаю пуститься во все тяжкие. - Да там, наверное, и размера моего нет. Я ношу XS.
Ольга Абрамовна понимающе кивает:
- Ну да. Там только большие…
Бухгалтерша и юрист вскидывают глаза к потолку, хватают незадачливую рекламщицу под руки и выволакивают из кабинета с шипением «Да ты что, с ума сошла?».
Я достаю из папки описание системы мотивации дистрибьюторов. Изабелла мрачно слушает. Панталоны сердито сброшены в ящик стола. Не удивлюсь, если сегодня там же окажется моя фигурка с воткнутыми булавками.

Ты ешь купленные и приготовленные мной спагетти. Просто пришел и начал есть еду, которую вчера называл моей. Я смотрю на тебя и радуюсь, что снова все хорошо. Потом мою посуду и вдруг вспоминаю тот день, когда ты попросил меня стать твоей женой. Я сказала «да», ты был рад и кружил меня на руках, но дальше ничего не случилось. Ни заявления в ЗАГС, ни колец. Ты просто тихонечко слил тему, ничего не объяснив. Но я и не требую объяснений, не напоминаю тебе о сделанном предложении и не обижаюсь. Я люблю тебя. Мы живем вместе, как муж и жена. Что еще может иметь значение для женщины, которой повезло быть с тобой рядом?

Максим приехал в Пермь проверить, как идут дела в пермском филиале. Мы сидим в кабинете Изабеллы и слушаем ее стенания по поводу устроенного мной беспредела:
- Притащила в редакцию целую толпу каких-то бабулек, накрыла им стол и сидела с ними чаи распивала. Чай, печенье, кексы на казенные деньги, между прочим, куплены!
Изабелла почти что дымится. Максим непрошибаемо спокоен и миролюбив:
- Изабелла Юрьевна, эта акция придумана нами. Мы в Екатеринбурге с нашими частными дистрибьюторами, «бабульками», как вы их называете, такие чаепития устраиваем уже давно. Пожилым женщинам нравится, когда их угощают, когда с ними беседуют по душам. После этого они закупают у нас больше газет и охотно, я бы даже сказал, с любовью толкают их прохожим на улицах, вокзалах. Мы еще и призы среди них разыгрываем. За самые активные продажи даем фены, чайники. Это вызывает бурный восторг. Наши бабушки активно соревнуются, да с таким азартом, какой вашей рекламной службе и не снился.
Я не напоминаю Изабелле, что все это она уже слышала от меня, что чаепития были с ней согласованы. Она и так все помнит. Ее воинственный склероз вызван не заботой о соблюдении бизнес-процедур или желанием сократить расходы. Ее цель – избавиться от особы, которая оттеняет тщательно маскируемые морщины.
Изабелла пробует зайти с другой стороны:
- Ну, хорошо. А как быть с должниками? «Горпресса» обанкротилась, а денег нам так и не заплатила. А я говорила, что не нужно было отгружать в кредит.
Я хочу ответить, но Максим меня опережает:
- Условия поставки тиража были с нами согласованы. Да, риск был, и он случился. Но на других условиях нашу пока еще недостаточно раскрученную в Перми газету закупщики просто не будут брать.
- Кроме того, еще не все потеряно. Еще есть шанс, что «Горпресса» с нами рассчитается, - я стараюсь говорить так же спокойно, как Алексей.
Изабелла, почти убаюканная Максимом, при звуке моего голоса резко приходит в изначально агрессивное состояние:
- Ну да! За твои красивые глазки они заплатят что ли? Держи карман шире…

- Я за тебя заплачу. За твои красивые глаза. - смеется Максим, изучая наш счет за ланч. - Давай мы сейчас по закупщикам проедемся, а вечером ты мне город покажешь. Я в Перми первый раз.
Мы гуляем по набережной. Наконец-то лето. Платье игриво шепчется с ногами, отмахиваясь от фривольных заигрываний ветра. Волосы норовят то заглянуть в глаза, то лизнуть губы. Над рекой, лениво прогревающей свое струящееся тело, носятся белые карандаши с крыльями и отчаянно кричат: «Мы чайки! Мы чайки!». Максим делает вид, что любуется Камой, но я знаю, его мысли сейчас заняты другой особой. В ее глазах он утонул сегодня за обедом.
- Почему у вас нет детей? – его вопрос слегка обескураживает.
- Муж не хочет. У него уже есть дети от предыдущего брака.
- Ясно. А моя жена говорит, что сначала надо пожить для себя, - он смотрит на проплывающий мимо теплоход, а затем добавляет:
- Возможно, ребенок мог бы спасти наш брак.
Я не знаю, что ответить. Мне не хочется лезть в дебри его отношений с женой. Я задираю голову и долго наблюдаю, как в небе очень медленно, почти незаметно распадаются облачные семьи.

Проводив Максима на вокзал, я еду домой на трамвае. И вспоминаю тот день, когда поняла, что беременна. Меня тошнило уже несколько дней, но я, глупая, думала, что это пищевое отравление. По совету знакомой начала пить тетрациклин, но тошнота не проходила. Лишь тогда у меня возникли подозрения, и я купила в аптеке тест на беременность. Проступившие на нем две полоски показались мне благословением. Я сидела на подоконнике и слушала, как сердце то радостно скачет, то замирает, вдруг опешив от неожиданно открывшихся перспектив.
А потом пришел ты. И я обрушила на тебя мою радость, но она тебя не зажгла. Ты повертел в руках тест, прочел инструкцию к нему, а затем прикурил сигарету и принялся молча вытягивать из нее жизнь, глядя в окно и хмурясь. Я ждала, пока ты раздавишь окурок в пепельнице, а затем все-таки задала свой вопрос, в равной степени глупый и неизбежный:
- Ты не рад?
Ты засунул руки в карманы и сел на подоконник:
- Я больше не хочу детей. У меня уже есть два сына.
- Да. Я знаю. Но у меня детей нет. И это будет наш ребенок. Твой и мой.
Ты молчишь, и я уже чувствую тень паники, которая наползает на меня откуда-то с потолка. Я пытаюсь сопротивляться:
- А как же тот вечер? Помнишь, мы сидели в баре, в «Крутых ступенях», и ты держал меня за руку и говорил, как будет здорово, если у нас будет девочка, похожая на меня? Ты говорил, что очень хочешь дочку.
- Это было сто лет назад.
- Не сто, а всего лишь три. Что изменилось? Ты больше не хочешь, чтобы у нас была семья? Ты больше меня не любишь?
- Люблю. Но не готов снова иметь детей. Ты не знаешь, как это тяжело. Даже не представляешь себе.
- Не знаю. Но очень хочу узнать!
Ты ненадолго замолкаешь, то ли что-то взвешивая, то ли перезаряжаясь, а затем делаешь контрольный выстрел:
- В тот день я был пьян. Ляпнул, не подумавши. Я больше не хочу детей. Точка.
Потом я сидела одна на кухне, на полу, обняв живот и захлебываясь слезами. Я снова и снова вспоминала тот разговор. Ты рассказывал, что женился на первой жене только потому, что она «залетела» и решила рожать, а ты, как порядочный человек, просто не мог бросить ее одну с ребенком. Ты уговаривал ее сделать аборт, но она настояла на своем. Вы поженились, родился сын, потом еще один, но ничего хорошего из этого не вышло. Семья, построенная на шантаже, развалилась. Я смотрела на тебя влюбленными глазами и говорила, что никогда так не поступлю. Что никогда не буду рожать без твоего согласия. А ты стал целовать мои руки и просить родить тебе дочку.
Я снова и снова вспоминала выражение твоих глаз, тон твоего голоса. И почему-то приговорила себя к необходимости исполнить данное тебе в тот день обещание.
 Утром я пошла в больницу. Узнав про прием тетрациклина, врач всплеснула руками:
- Девушка, что же вы наделали! Это лекарство вызывает тяжелые нарушения развития костной ткани плода. Ваш ребенок может родиться уродом.
 Я замерла. Медсестра на всякий случай достала нашатырь. Но я не потеряю сознание. Наоборот, я предельно сосредоточена. Мне нужно держать себя в руках, чтобы не показать им, что озвученный приговор спас мою душу. У меня больше нет выбора. Все решилось само.   
Вечером я рассказываю тебе, что аборт неизбежен по медицинским показаниям. Ты молча обнимаешь меня, и мы оба делаем вид, что во всем виноват только антибиотик.
Через несколько дней я делаю аборт. Из больницы ты забираешь меня с букетом роз. Это первый букет, который ты мне подарил. Прежде всегда говорил, что цветы – для тебя плохая примета. Как только начинаешь дарить, отношения быстро себя изживают. Я погружаю нос в розовый бутон и говорю себе, что не верю в приметы.
Дома я сразу ложусь, потому что слабость после операции еще не прошла. Ты приносишь мне чай, садишься рядом и произносишь: «Прости». И мы хороним эту тему. Я приучаю себя к ежедневному приему противозачаточных таблеток, а еще к мысли, что появление детей для тебя вопрос серьезный.

Этот рабочий день я решаю начать с визита в «Горпрессу», затем проверить выкладку нашей газеты в нескольких киосках, заехать в отдел рекламы одной из городских радиостанций и податься в офис.
Охранник пропускает меня, не спросив данные паспорта. Наверное, уже успел их выучить после стольких моих визитов. Место секретарши в приемной генерального директора пустует. Потонувшее предприятие покинули все, кто мог. Я стучу пару раз и захожу, не дождавшись ответа.
Игорь Васильевич, генеральный директор «Горпрессы», и Тамара Ивановна, его главный бухгалтер, стоят перед столом, заставленным пачками с деньгами. При появлении постороннего, Тамара Ивановна инстинктивно распластывается на пачках, пытаясь прикрыть их руками и пышной грудью. Зато Игорь Васильевич  расплывается в улыбке:
- О! Хороший гость приходит к накрытому столу.
- Здравствуйте, Игорь Васильевич. Зашла узнать, не появились ли у вас средства, чтобы погасить долг перед нами, - я делаю вид, что стол кристально чист.
Игорь Васильевич снова смеется:
- Тамара Ивановна, дайте-ка мне список наших кредиторов.
Бухгалтерша с опаской принимает вертикальное положение и передает начальнику заветный листок.
- Где ты тут у нас... - Игорь Васильевич скользит карандашом по списку, находит название моей газеты и делает пометку. - Тамара Ивановна, душа моя, отсчитайте девушке эту сумму.
- Да как же так? – главный бухгалтер не верит услышанному. - Да почему же ей-то? У нас в списке вон сколько претендентов.
- Верно. Но они где? А она здесь. Все равно на всех не хватит. Пусть хоть одним грехом меньше будет. Тем более, вон у нее какие глаза красивые. Почему бы не порадовать симпатичную девушку.
Тамару Ивановну последний аргумент, похоже, убеждает в обратном, но перечить начальнику она не решается. Она втыкает свой свирепый взгляд мне в переносицу:
- Давайте сумку.
- Сумку?
- Сумку, в которой понесете деньги.
Я теряюсь всего на пару секунд, а затем достаю полиэтиленовый пакет, который по примеру своей мамы, почти всегда держу в дамской сумочке. Тамара Ивановна удивленно вскидывает брови, но я невозмутима, и она берет пакет и набивает его пачками почти до самого верха.
Выйдя на улицу, я размышляю, поймать машину или поехать на трамвае. Заглядываю в кошелек и понимаю, что в моем распоряжении только общественный транспорт. Мысль позаимствовать купюры из пакета мне не приходит. Впрочем, до офиса всего четыре трамвайные остановки. Менее чем через полчаса я вхожу в кабинет Изабеллы Юрьевны и ставлю пакет с деньгами ей на стол.
- Что это? – она брезгливо морщится.
- Долг «Горпрессы».
Изабелла недоверчиво, двумя пальцами приоткрывает пакет и поднимает на меня ошарашенный взгляд. Я испытываю острое сожаление, что у меня нет в руках фотоаппарата, и, за неимением лучшего, навсегда запечатлеваю эту картину в своем мозгу.

Максим смеется в трубку:
- Привезла в полиэтиленовом пакете на трамвае? Ну ты даешь! Кажется, даже я тебя недооценил. За красивые глаза, говоришь? Слушай, у меня идея! Хочу нанять тебя своим телохранителем. Будешь стрелять глазками, отпугивая нежелательных типов.
- Боюсь, мои глаза имеют обратный эффект, но я подумаю над твоим предложением.

В выходные мы едем к друзьям на дачу. История про кулек с деньгами вызывает хохот, приправленный восхищением. Не смеешься только ты. Сидишь чуть поодаль и потягиваешь пиво, уставившись в телевизор. Меня охватывает легкое беспокойство. Пьешь ты очень редко, но иногда весьма неудачно. Бывают дни, когда алкоголь, вступая в химическую связь с чем-то темным в твоей душе, порождает агрессию. Как в тот раз, когда ты в кровь разбил лицо мужику за то, что он сказанул в мой адрес какую-то глупость, узнав, что я не курю, и у меня нет зажигалки. Мужик был пьян, глупость была довольно безобидна, но ты увел его, а потом вернулся забрызганный кровью. Ты был мрачен, но как будто доволен тем, что сделал.
Сегодня я успокаиваю себя, что много ты пить не будешь. Через пару часов наступит наша очередь идти мыться в баню. А мыться пьяным ты зарекся после того вашего мальчишника, когда потерял сознание в парной. Я оказываюсь права. Ты выпиваешь всего одну бутылку и завязываешь. Правда, хмурость по-прежнему сковывает твое лицо.
Не исчезает она и в бане. Я наблюдаю, как ты с плохо прикрытым раздражением наливаешь черпаком воду в тазик, и мне хочется помочь тебе расслабиться. Я подхожу сзади и начинаю гладить тебя по спине. А ты разворачиваешься и ударяешь меня по лицу.
Я отлетаю на пол. Хорошо еще, что не задеваю печку. Щека вопит, и я зажимаю ее ладонями. Сознание расплывается в два потока. В одном зашкаливает паника, создавая помехи для способности соображать, в другом, как сигнал sos, пульсирует отчаянное «этого не может быть, этого не может быть». Пока я сижу тихо, ты тоже неподвижен. Но как только начинаю всхлипывать, ты вдруг зачерпываешь ковшом ледяную воду и с силой плещешь ее мне в лицо, вкладывая в это движение всю свою ненависть, всю свою злость. Вода не приводит меня в чувство, а наоборот, лишает последних остатков самообладания. Я слышу свои подвывания, но не могу ничего с ними поделать. Ты бросаешься вон из бани, а я остаюсь трястись на полу, распухшая от слез, с холодными сосулями вместо волос, голая и жалкая.
Когда внутри меня все прогорает, я одеваюсь и выхожу на улицу. И вижу тебя. Ты стоишь ко мне спиной и куришь. Я замираю в нерешительности. Идти назад, в дом к друзьям, к застолью – значит, обнародовать случившееся. Идти вперед – значит, снова оказаться в зоне твоей досягаемости. Пока я колеблюсь, ты гасишь сигарету, замечаешь меня и подходишь. Я непроизвольно вжимаю голову в плечи. Ты снимаешь с себя ветровку, и прячешь меня в нее и в свои объятья. Мы замерли и молчим, и только слезы, самовольно стекающие по моему лицу, подают признаки жизни.
Ты отмираешь первым:
- Прости меня, прости… Я не понимаю, что на меня нашло. Безумие какое-то.
Я принимаюсь размазывать слезы по лицу:
- Ты не виноват. Это все я. Я же видела, что ты не в себе. Мне не следовало тебя трогать. Надо было оставить тебя в покое, а я…
- Ты ни при чем. Ты ничего не сделала, ничем не заслужила. Мужчина не должен бить женщину. И я никогда не прощу себе этого.
Я чувствую твое раскаяние, твою боль, и больше всего на свете хочу забрать эту боль себе. Я целую твои щеки, губы, руки и твержу, что ты самый лучший.