Камень с души

 
          Томат заката, раздавленный пяткой тьмы, брызнул кровавой мякотью, в которой скрылось золото света. На крыло тучи сел ветер, глядя вниз на мелкую россыпь старых домов, на  сопки, поросшие колючей щетиной елей, на голую прозрачную речку, ещё не надевшую бархатное белое платье, что каждый год ей дарит зима. Окна занавесили осенние сумерки. Посмотрев на гору вымытой посуды, я вздохнула. «Вот и похоронили маму. Ей бы ещё жить, да впустила она в себя  болезнь, и не заметила, как сквозь пальцы утекло её больное время,  как отцвели её желания, лепестками засыпая её надежды,  а затем, лаская покоем ноющую боль, приползла гадюка-смерть. Такая вот судьба», подумала я.
        Дверь простужено проскрипела, я вздрогнула. На порог из тьмы вывалилась бабушка. Она жила в городе. У неё была своя двухкомнатная квартира.  К нам она приезжала дважды: когда я родилась и когда школу окончила. Мама к ней тоже не ездила, будто совсем чужие были, а ведь кроме мамы у неё никого не было.
- Что не позвонила?- не поздоровавшись, спросила она.
- Да я звонила, ты была недоступна.
- Конечно, я же новый телефон купила и сим-карту поменяла. А что, я должна тридцать лет с одним телефоном ходить!? От чужих людей узнаю,- сердито буркнула она, снимая  куртку.
- Ты бы позвонила, я тебя бы встретила, устала наверно?- спросила я.
- Конечно, устала, мне же не двадцать три, а семьдесят восемь лет. Дорога не ближняя, десять часов в автобусе тряслась. Как же это случилось?- поинтересовалась она.
- Мама болела сильно, вроде на поправку пошла, а на следующий день умерла. Врачи сказали, что запустила она болезнь далеко в себя, та все силы из неё вытянула, так что сладить с болезнью у неё сил уже не осталось.
- Да, давненько я здесь не была,- протянула бабушка, оглядывая комнату серыми слезящимися глазами.
В комнате стояла старая потёртая «стенка», на которой теснились книги, хрустальные бокалы, чувствуя своё превосходство, поблёскивали боками. У стены стоял старый диван, застеленный ярким цветастым одеялом и кресло. Наткнувшись на фотографию мамы, она грустно сказала:
- Лучше бы я померла. Недолюбила я её, недожалела. Да и пожила уже и грехов немало наделала.
Губы её, связанные морщинами, задрожали и из озёр её серых глаз, затуманенных печалью, потекли горькие слёзы. Она их вытирала худой морщинистой ладонью, а они текли, капая, с впалых щёк. Я обняла её за плечи, прижала к себе.
- Кушать хочешь?- спросила я.
- Да что-то кусок в горло не лезет,- ответила она.
- Иди бабуль, отдохни, поспи, а завтра пойдём на могилку сходим, помянем маму,- тихо сказала я.
- Народу то много было?- спросила она, поглядев на меня мокрыми глазами, в зазеркалье которых я увидела ночь.
- Народу немного было, соседи, знакомые, сослуживцы, деньгами нам помогли, так что занимать не пришлось,- ответила я, и заплакала, всхлипывая, подвывая невесть откуда взявшемуся ветру, что охал за окном, срывая с деревьев пожелтевшие листья.
- Бабуль, иди, на кровать ложись, а я на диване спать буду,- сказала я, расстилая постель.
Бабушка, оглядев спальню, как-то едко со злостью процедила:
- Ни жизни, ни богатства. Мужик бросил, а другой и не посмотрел. Была нищей и умерла нищей. Дом ремонта требует, вот-вот завалится, как пьяный мужик на бок. Одно радует, чисто у тебя, бедненько, но вроде всё к месту, хотя и мебель бы поменять нужно.
Я подняла заплаканные глаза и тихо спросила:
- Ты не любила маму?
Её глаза вдруг стали сухими, она, поджав губы, молчала.
- Почему ты её не любила?- повторила я вопрос.
- Через полгода после того, как я её родила, я забеременела, а ещё через полгода меня муж бросил. Дочь меня связала по рукам и ногам, а тут бы ещё один ребёнок родился. Как одной это горькое время пережить, когда помощи ждать не от кого! Я и решилась на грех. Если бы не она, и греха бы не было. Вот и пришлось мне этот грех камнем на шее носить. Чем дальше прошлое, тем ближе земля и тяжелее камень,- с грустью сказала она.
- Да мама то тут причём!- воскликнула я.
- Она была дана мне Дьяволом, не любила я мужа, вышла замуж по глупости. Она как назло на него похожа была, вылитая Семён, а второй ребёнок был дан Богом, не от мужа я его носила, от любимого, Сергеем его звали, погиб он нелепо в драке, побежал разнимать, тут смерть его и подкараулила. Кто-то его ножом ударил один раз и прямо в сердце.
          Чтобы никто не догадался, поехала я тогда в город, и со слезами просила врача аборт сделать, а тот ни в какую, сказал что срок большой. Вот и пришлось мне пузо затянуть и рожать в сарае. Родился ребёночек синий весь, но живой, и закричал, возвещая о своём рождении. Я, испугавшись, что вдруг кто-то услышит, дрожащими руками горлышко ему сжала, он и притих. Вроде и жалость была, да я её раздавила каблуком как паука, чтобы в её паутине не запутаться. Слёзы гроздьями из глаз, душа будто в петле задыхается, завыла я как собака, в углу сарая пол разобрала, там сыночка своего и закопала, да досками прикрыла.
      Вроде всё обошлось, только больше я детей не могла иметь. Оплакала свой грех, пыталась забыть и вроде уехала в город, замуж вышла, и какое-то время жизнь так закружила, не до того было, а потом вдруг грех то из прошлого выплыл и повис камнем на шее. Мужа пережила, а грех свой пережить так и не смогла. Ночью, бывало, проснусь, а ребёночек мой плачет, просит, чтобы я его на кладбище похоронила, видно душа его мается, махонькая, а уже убитая.
Она замолчала и, похоронив сказанные слова в печали, медленно шаркая ногами, подошла к кровати и затихла, завернувшись в туман воспоминаний. Выключив свет, я тоже легла спать и медленно погрузилась в тёмное болото ночи.
             Утро, вонзив копья лучей в мякоть тьмы, лениво поднималось, освещая небо нежным золотистым светом. Я услышала тихое покашливание бабушки, затем её шаркающие шаги, и быстро поднялась с дивана.
- Бабушка, ты уже проснулась?- спросила я, глядя на худую согнутую фигуру, сидевшую у окна.
- Нет, сплю,- пренебрежительно ответила она, не поворачивая головы.
- Я сейчас приготовлю завтрак,- засуетилась я.
- С утра не ем,- прошамкала она, глядя в окно.
По тихим улицам брела осень, вытряхнув из кармана остатки тепла. Ветер, облизав шершавым языком рыжие колючие кочки, гонялся за падающей листвой и, собрав её в горсть, бросал куда попало. Устав, он потёрся спиной о корявый ствол берёзы и, увидев идущую мимо осень, кинулся за её жёлтой потрёпанной юбкой.
- Баба, может, чаю попьёшь?- спросила я.
Она оторвала взгляд от окна и, окатив меня холодным равнодушием, тихо ответила:
- Можно и чаю.- Потом спросила: - А ты что замуж не выходишь? Жильё какое никакое есть, работа, а что мужика то нет?
- Почему нет? Есть. Только не время сейчас. Хороший парень, уже и заявление в загс подали. В школе у нас работает, учителем труда. Детишки его любят. А я учителем начальных классов.
Мы долго пили чай, молча сидели, думая каждый о своём.
- Пойду, соседа попрошу, чтобы до кладбища подвёз, а то пешком идти далеко,- сказала я, поднимаясь со стула.
- А что у твоего парня и машины нет?
- Нет. Думаю, что со временем всё будет. Что железо! Разве в нём счастье? Человек был бы хорош,- сказала я.
      Бабушка встала, повязала на голову чёрный платок, вышла из дома и стала ждать моего возвращения. Игнат Матвеевич согласился нас подвести. Я вернулась, и мы встали у калитки, вглядываясь, в уходящую вдаль, дорогу. Вскоре старый жигулёнок Игната Матвеевича, урча, подъехал к нашей калитке.
- Ну что стоите, поехали,- крикнул он, обращаясь к нам.
Мы сели в машину и поехали по разбитой дороге к кладбищу. Подъехав, машина остановилась. Мы подошли к могиле. На простеньком металлическом памятнике, окрашенном серебрянкой, под фотографией чёрной краской были написаны фамилия, имя, отчество, дата рождения и смерти. Свежую насыпь земли, покрывали яркие бумажные цветы. Мы выпили по рюмке, закусили холодными блинами и, немного посидев, вернулись домой.
            Бабушка сжалась от горя, и весь оставшийся день была тихой и молчаливой как ночь. Вечером после ужина она протянула мне деньги, завёрнутые в старую замусоленную тряпку.
- Возьми, мне они уже ни к чему. С мужем собирали на старость, а старость пришла и деньги не нужны стали. На хлеб и лекарства хватало, а хотелок не осталось.
- Бабушка, так ведь здесь много!- воскликнула я, развернув тряпку, и увидев деньги.
- Бери. Похоронишь меня, а остальное пусть тебе будет. Это деньги от нелюбви. Ведь ни копейки дочери не давала даже в трудные для неё времена, всё складывала. Прости меня внученька, прости!- разрыдалась она.
Раскаяние хлынуло из глаз горькими слезами. Я обняла её и, тихо сказала:
- Что было, то снегом талым стекло в прошлое. Гляди что осталось, то ли куча мусора, то ли слез пригоршня, а может, и добра, полные карманы.
- Полные карманы дерьма,- язвительно пробормотала бабушка, обиженно посмотрев на меня.
            Она рано легла спать, остановив часы, висевшие на стене, чтобы они своим размеренным тиканьем не будили её кровоточащую память. Ночь, разорвав небо, спустилась на землю, включив фонарики звёзд, освещая путь заблудившейся луне. В её чёрном белье запутался день и сгинул, потащив за собой убитое время. Я проснулась от стона закрывшейся двери, быстро поднялась, накинула халат, поверх халата надела куртку и, сунув босые ноги в сапоги, рукой нащупала фонарик, лежащий на полке у двери, и выскочила на улицу.
            На дворе пахло свежестью, прелыми листьями и надвигающимся дождём. Я увидела тёмную фигуру бабушки, которая двигалась к старому покосившемуся сараю, держа в руках лопату. Любопытство, заглянув в замочную скважину моей души, замерло в ожидании. Догадка обдала меня холодом с ног да головы. Я тихо пошла за ней, стараясь слиться с темнотой ночи. Бабушка скрылась в открытой пасти сарая, и тьма поглотила её.
- Бабушка!- крикнула я, не сдержавшись.
Молчание резануло слух. Я забежала в сарай и фонариком осветила его нутро. Бабушка лежала на прогнившем полу, бросив лопату в сторону, удивлённо глядя в угол, где в пыли и паутине валялось старое тряпьё. Я подбежала к ней и, тряся её за худенькие плечи, отчаянно стала кричать:
- Бабушка! Бабушка!
- Ты слышишь, как он плачет?- тихо спросила она.
- Ты жива, бабушка! Слава Богу,- обрадовалась я.- Здесь никого нет, пойдём домой.
- Слышишь, вот опять заплакал,- прошептала она.
- Да кто?- спросила я.
- Мой малыш, мой сыночек,- ответила она и заплакала.
Потом как-то сникла, глаза её стали неподвижны. В них утонул крик ребёнка, зовущий её из прошлой жизни, и темень неба, отразившись в её горьких слезах, застыла на её мокрых ресницах.
           Я похоронила бабушку рядом с мамой, примирив её со своей дочерью. Она приходила из вечности, бродила вокруг дома и долго плакала в сарае, пытаясь утешить своего, ребёнка и, убитая его криком, возвращалась обратно, оставляя мокрые следы на прогнившем полу.