О музыкальном воспитании потомков

Не скажу, что подрывную деятельность я вела специально. Так вышло. Смешно отгораживать детей от того, что любишь сама. Когда-то я пала жертвой двойного стандарта: родители таскали меня на оперы, а сами втихаря слушали шансон. Зачитывалась детективами, а мне подпихивали классику.
– И эти люди запрещают мне читать Саймака! – кричала моя душа, заставая мамулю с томиком Честертона.
– Я свое отучилась, – не без злорадства парировала она, – вырастешь, будешь читать то, что нравится! – и совала в руки очередной увесистый том.
Урок я усвоила, и с потомками решила, как минимум, избегать двойных стандартов. И не терзаю их тем, чем сама была терзаема в детстве. Поскольку принудительное внедрение в девичий мозг кантат и симфоний дало обратный эффект: пиетет к классике я испытываю столь глубокий, что по сей день держусь на почтительном расстоянии.

– А ты любила холодный, обжигающий виски, – голосит подросшая дочь, и маргинальный репертуар первоклашки целиком на моей совести.

В детском саду, в младшей группе, воспитательницы рассказывали, как всю прогулку Козявка бродила вокруг песочницы, заложив руки за спину, и бурчала:
– Если есть в кармане пачка сигарет, значит, есть в кармане пачка сигарет…
Дочери было тогда четыре, и ее музыкальным воспитанием занимался старший брат. Рок-н-ролл жив – это Козявка усвоила еще в младенчестве. Вместо «жив» у нее сперва получалось «зыв», поскольку буквы «з» и «ж» употреблялись произвольно.
Как раз в это время брат познакомил ее с группой «Король и Шут», и детсадовский репертуар обогатился новой темой:
– Разбежавшись, прыгну со скалы, – пело чадо.
Правда, в ее транскрипции саундтрек звучал так, будто исполнитель осуществил желаемое, но, избегнув гибели, лишился большей части зубов:
 – Ражбежавшись пыгну шо шкалы, – примерно так выглядел хит в шепелявой дошкольной обработке.
Когда песни КиШа обаяли дочь, я в который раз обратила внимание на странный феномен: чем больше дите смахивает на ангелочка, тем кровожадней музыку предпочитает. Сталкивалась с этим не единожды.

…Жаркий летний день лет восемь назад. Солнце льется в распахнутые двери ресторанчика. Мы гуляем на свадьбе Сашиной тетушки. Жених и невеста молоды и прекрасны. Гости веселы и пьяны. Тамада измывается над свидетелями с помощью конкурсов.
 Бармен заводит караоке. При виде микрофона разновозрастная стайка детей, среди них мой, тогда семилетний сын, протискивается ближе к микрофону. Их, конечно, ловит тамада:
– Детки, споем про Чебурашку!
Про день рождения. Про солнышко. Про…
Тамаду окликают, он возвращается к заскучавшим гостям. И дети завладевают микрофоном.
–  «Владимирский централ» есть? – деловито спрашивает детсадовский сиделец лет пяти. Бармену его не видно, он перевешивается через стойку, чтоб рассмотреть юное дарование. От горшка два вершка, но в костюме с галстуком-бабочкой.
Слово клиента – закон. Бармен включает песню. Тоненький, звенящий голосок выводит старательно:
– Владимирский централ, ветер северный…
И вся писклявая когорта подхватывает:
– Этапом из Твери зла не меряно!..
Родители краснеют, гости рыдают. Бармен протирает бокалы – он и не такое видал.

Саня тогда слушал бардов, особенно – Олега Митяева. Как-то в первом классе на уроке чтения учительница спросила у сына, чьи стихи он знает.
–  Митяева! – ответил он.
–  Это не стихи, а песни, – поправила учительница.
Саня обиделся за поэта, и тут же взял реванш:
– Тогда – Бродского!
– И что же ты знаешь из Бродского? – прищурилась педагог.
Ребенок встал и продекламировал «Ни страны, ни погоста не хочу выбирать», от начала и до конца, временами срываясь на пение.
Учительница была сражена. Не знала, что истинная причина – отвергнутый ей Олег Митяев, положивший это стихотворение на музыку.

И вот мой сын добирается до микрофона.
– Митяев есть? – уточняет он.
Бармен кивает. Его не удивишь. Листает песенное меню:
– Изгиб гитары желтой?
– Да! – кричат все. Сын презрительно морщится.
– Крепитесь, люди, скоро лето?
– Дальше, пожалуйста.
Бармен поднимает бровь. Ребенок делает выбор. Малышня отступает, и в образовавшемся круге сын остается один.
– Посвящается невесте, – говорит он сурово.
Смешки среди гостей, а потом становится тихо. А мне – страшно: припев у песни такой, что и взрослому с мороза не выговорить. А Саня поет:
– Под животом моста мы пили с ней вино,
Могли бы лет до ста так целоваться, но
Краток речной маршрут, кончилась Хванчкара,
Поздно и дома ждут. Пора.
Гости слушают, притих тамада. Свидетель, пузатый и пьяненький, присел рядом с Саней и разрыдался у него на плече.
– Ты только пой, детка. Пой!..

Трансформация музыкальных вкусов семьи совпала с появлением в приемнике Нашего Радио. Сын тогда учился в пятом классе, и музыкальные пристрастия его однокашников вызывали изумление. Спортсмен и отличник Игорек слушал ГО  и Оззи Озборна. Катя, синеглазая, с белыми бантами в косах, предпочитала НОМ. Сане нравились «Ноль» и КиШ.
А четырехлетняя Козявка прониклась творчеством группы «Пятница» и с воодушевлением исполняла хит:
– Я солдат, недоношенный ребенок войны,
Я солдат, мама залечи мои раны…
Припев – по-английски: «Ай эм солджа, солджа, солджа-джа» – дочь выдавала с таким характерным для регги завыванием, что Боб Марли б, наверное, прослезился.
Правда, произвольное употребление ребенком букв «ж» и «з» до неузнаваемости меняло исходный текст. Может, оно и к лучшему?

Сейчас девочка подросла:
– Мам, а как пишется – Хелависа или Хилависа?
– Мам, а «Питер пахнет никотином» – это Сурганова или Арбенина?
– …а кто поет «моя смерть ездит в черной машине с голубым огоньком»?..
Это дите пишет сочинение по музыке. «Мои любимые песни».
И хоть бы один Чебурашка в списке!..