Порядочность

  (Отрывок из повести: "Человек на Земле русской")
***

 Ждал! Ждал, как самого главного события в своей жизни, как праздника и, наконец, случилось: призван в армию Кирилл Карташов! Гордился - честь и слава послужить своей Родине. Своему народу. На действительную определили его в Тихоокеанский военно-морской флот СССР на четыре года! Тосковал о родителях, о братьях, по родным местам. Но истовым служением, прилежанием в боевой и политической подготовке заглушал эту неотвязную тоску, а потом стал привыкать. Старшие братья писали, поддерживали: "Не скучай! Мы честно служили и ты послужишь. Ты же у нас молодец!"

Заканчивается срочная служба, скоро демобилизация. И... грянула Великая Отечественная! В документах Кирилла проставлена дата окончания службы - декабрь 1945г, но возвращался он домой в середине июля 1950 года - остался на корабле - были дела в порту приписки.

Домой…домой…домой… выстукивают колёса «железки». Сердце молодого мужчины то взлетает от захватывающей радости, то сжимается от нестерпимой боли: где он, родной дом? Родителей за эти годы не стало, двое его старших братьев, как потом скажет Высоцкий -  «не вернулись из боя…»

Но всё-всё позади. Наступил долгожданный мир. Он вселяет надежду,  приводит в восторг и упоение.

-Кирюшка! Дорогой ты наш! – это тётка Кулина, жена его родного дяди Павла, встречает неожиданного гостя у порога. – Сиротинка ты наш! Да какой же ты взрослый теперь! Не узнать тебя!

Жить у дяди Павла остался Кирилл. Ни дня не провёл он в праздности, хотя дядя с тёткой уговаривали отдохнуть, походить проведать родных и знакомых.
- Не время. Со всеми на покосе увижусь.

Удивительная пора – сенокос!  Тяжкая до изнеможения, но пробуждающая совместным напряжённым трудом, мокрой, просоленной рубахой такие чувства, каких никогда не испытать, глядя на холёные лица, на белые рубашки с галстуками.

Вжик… вжик… - косит Кирилл. Солнце поднимается всё выше, но сочная, жирная трава, как масло под горячим ножом, пластами отваливается, стелется сказочным узором слева от ног.

Перерыв. Косари и жницы в изнеможении валятся под деревья лесопосадки около бочки с водой. Кто-то засыпает мгновенно, кто-то в сумку полез подкрепиться, чем Бог послал. Привалившись к дереву, Кирилл жадно следит за кружкой, окунувшейся в бочку. Когда кружка выныривает, с неё переводит взгляд на державшую её обнажённую руку, отмечая идеальную округлость. Взгляд опережает сосуд с вожделенной влагой, касается приоткрытых, чуть запекшихся от жары губ высокой гибкой смуглянки.

Женщина с чарующей природной грацией (неужели настолько изощрённой кокетливостью?!) отпивает несколько маленьких глоточков, запрокидывает голову и, закрыв глаза, медленно выливает на лицо содержимое кружки. Упругая струя разбивается на искры и мелкие ручейки, они скатываются по красивой шее на прелестную, как на картине, грудь. Влага оживляет и без того яркие цвета бровей, щёк, губ… Женщина невольно вздрагивает от прохладной воды, улыбается широко и счастливо и... косит глазом на бравого молодого мужчину: мало мужиков в селе осталось, с войны не многие вернулись. А те, немногие, редко кто не калека... А этот по всем статьям хорош!

Весь день эта картина преследовала воображение Кирилла.  И вдруг утром, собираясь на работу, он увидел в соседском дворе ту красавицу… Сердце его забилось, затрепыхалось, током всего прошибло.

Дуня (так звали незнакомку) была вдовой фронтовика, растила сыновей-погодков. Старшему, Ивану, уже шестнадцать сравнялось. Мишке - пятнадцать. И она положила глаз на приехавшего молодца, и зачастила к тётке Кулине: то фартук ей сошьёт, то кофту с баской, то занавеску прострочит. И тётка стала нахваливать мастерицу. А ему и без того жить без Дуни невмоготу и перешёл Кирилл жить к Дуне, не поглядел, что старше она лет на восемь-девять и что двое детей у неё.

Всё хорошо у них, весело, счастливо. За какое дело ни возьмутся – спорится, ладится. Троих собирает Дуня на работу – ненаглядного Кирюшу и родных сыночков.
От великого женского счастья красота Дуни налилась какими-то неведомыми красками, смягчились формы, а голос, что бы она ни говорила, журчал, завораживал, каждого заставлял оглянуться и испытать какой-то трепет в заветном уголочке души. Кто-то рад был счастью этих двоих, но некоторым костью застряла в горле радость новой семьи.
 
Старый Митрич, как пень на солнце отогрелся в лучах чужого счастья, зашевелились в нём отзвуки былой жизни и так ему завидно стало - света невзвидел! И понял: не жить ему спокойно, пока рядом так нагло счастливы эти двое! Да, он - старик, но ещё ого-го, какой, а уж нет ему привета. - "Думай, думай, старый, как расстроить этот союз, как разрушить эту идиллию.

- Пётр Никитич!- подкатывается он к бригадиру,- Кирилл-то, колхозников спаивает - самогон гонит из колхозной свёклы! Сколько вреда наносит: мужики на работу не годны - из рабочего строя их выводит, дома у них скандалы, а дети на пьяных отцов смотрят, пример берут... Да и свеколка денег стоит, а он её на потраву пускает. За такое по головке не погладят, если сообщить, куда надо.

- Ты что это, Митрич? Нет у нас пьяниц и свёклу ещё только пропалывают, какой из неё самогон?
- А может она прошлогодняя, свеколка-то эта? - не сдаётся Митрич.
- Хорошо. Посмотрим,- понял бригадир, что Митрич может и его грязью извозить - не отмоешься, поэтому пошёл на уступки.- Сегодня же пойдём с тобой, посмотрим, чем они с Евдокией занимаются.

- Я не пойду! Ты, Пётр Никитич, с кем-нибудь сходи, а мне нельзя - соседи мы...
- Нее, сам пойдёшь: ты же не поверишь, если ничего нет. А с тобой-то наверняка!

Пошли вечером на это позорное дело. Конечно, напраслину возвёл Митрич. Но не стыдно ему, даже прощения не попросил.
- Митрич, я тебе этот оговор не забуду,- сказал бригадир.- Ты не гляди, что Кирилл не кичится, просто себя держит - геройский он фронтовик! Не цепляйся к нему, чтобы не жалеть потом.

Нет, не унялся Митрич. Решил с другого боку зайти. Как-то, во время передышки, спрашивает старый Митрич Ивана, старшего сына Дуни:
- Чтой-то вам с отчимом мать разные сумки собирает?
- Не знаю.
- А в сумки-то, что кладёт? – не унимается Митрич.
- Что всем, то и нам: картошка да хлеб с луком.
- Это вам, что и всем. А ты заглянь в сумку отчима, пока он на том конце поля.
- Я его не боюсь, хоть и здесь был бы.- Побежал Иван к сумкам, раскрыл «тормозок» отчима – яйца варёные, сало, бутылка молока, да блинцов с десяток… Вытряхнул он это добро и ногами потоптал, а бутылку с молоком закинул. Вернулся Кирилл - Иван с Мишкой ждут его.
- Вот что, «папаня», переступишь наш порог – убьём!..

Не испугался Кирилл юнцов, но Дуню не одобрил. Пошёл на совет к своему дяде Павлу.
- Ты, Кирилл, создавай свою семью с первого кирпичика, да с брёвнышка. А тут уже не будет ни ладу, ни покоя.

Свадьба Кирилла и Анны была знатная - большая, весёлая. Жених с невестой - пара на загляденье. Зажили они дружно, детки пошли. Никто и не вспоминал, что Кирилл когда-то с Дуней сходился…

Жизнь бежит. Года, как вёрсты на дороге, мелькнут и пятятся, пятятся назад.  Седой состарившийся Кирилл Иванович пришёл проведать своего единственного дядю Павла - тяжело болеет старый, доживает последние денёчки. Поговорили, помолчали…

- Уважаю тебя, Кирилл, честно живёшь, порядочно, род наш своими трудами прославляешь,- сказал, прощаясь, дядя,- дети у тебя хорошие, жена в довольстве тобой и в достатке живёт. На эти слова вздохнул Кирилл, махнул рукой.
- Ты что же?.. До сих пор не забыл её, Дуню-то?! – ахнул от догадки Павел Андреевич.
- Сердцу не прикажешь…