В Феодосии

     Моя мать должна была родить моего будущего братишку Алешку, и отец отвез ее и меня на свою родину, в Саратов. А самого отца перевели в это время в Феодосию. В августе 1946-го родился братишка, и весной отец забрал нас к себе.

     Жили мы на самой окраине Феодосии в поселке Сарыголь, сейчас это станция Айвазовская.  Устроились в саманной хате с двумя маленькими комнатками с глинобитным  полом. В простенке между комнатами стояла печка, а во дворе еще находилась летняя кухня.

     В отличие от Эстонии моя жизнь в Феодосии была совсем другой. Здесь было полно моих сверстников  мальчишек, мы гурьбой гоняли по улицам, ловили марлей маленьких рыбешек и мальков в речушке Байбуге и целыми днями пропадали на море. За поселком было большое поле, за которым начинались первые отроги гор, с них во время сильных дождей вырывались потоки воды и затопляли его. Однажды в такое наводнение попало небольшое стадо коз. Захлебнувшиеся козы лежали на боку с огромными вздутыми животами. Мы бродили по колено в воде среди этих бедняг, а мальчишки из озорства проволокой протыкали у коз животы, и из них с шумом вырывался воздух с водой. Я бы тоже .непротив потыкать, но не мог – на шее у меня сидел мой двухлетний брат Алешка, за которым мне было поручено присматривать. Зато он был в восторге.

        На этом поле находилось  несколько подбитых во время войны танков, пушек и еще какой-то военной техники. Не знаю почему, может быть у саперов еще руки не дошли, но в танках и около пушек лежали снаряды. Я помню, что снарядов этих было много. Мы лазали по танкам, играли в войну, а более взрослые ребята, лет двенадцати-четырнадцати, развлекались тем, что эти снаряды разбирали и высыпали из них порох. Он напоминал по форме гильзы от мелкокалиберной винтовки, только зеленого цвета.  Из пороха мы насыпали по земле длинные дорожки, поджигали их и смотрели, как огонь, пожирая порох, мчался по этим дорожкам. В один прекрасный день эти игры чуть не закончились трагически. Ребята решили подвести пороховую дорожку к одному из снарядов – посмотреть, как он разорвется. Ну, он и  разорвался, да так, что  одному мальчишке чуть не оторвало осколком  руку, а остальные, к счастью, отделались незначительной контузией. Хорошо еще, что  догадались заранее отойти от того места. После того случая, там появились военные, опасный участок был огорожен и доступ туда нам был закрыт. Но «война» нас не отпускала. В качестве стрелкового оружия мы выстругивали пистолеты или автоматы или делали «поджиги» - к пистолету вместо дула прикручивали медную трубку с пропиленной сбоку дырочкой, потом соскабливали в трубку серу со спичек и поджигали ее через эту дырочку. При желании можно было забить в «поджиг» пыж из бумаги, и вложить какую-нибудь дробину или горошину. Во время «войны» использовать рогатки запрещалось, зато можно было кидаться камнями. У меня до сих пор над правой бровью сохранился след бывалых сражений – вросший, едва заметный кусочек угля. Здесь же, в Феодосии я пошел в школу, а во втором классе меня приняли в пионеры. Мне из этих двух школьных лет почему-то запомнились два эпизода. Это, когда на торжественной линейке, посвященной принятию в пионеры, старшая пионервожатая повязывала ребятам красные  галстуки, а для меня галстука не хватило, и мне было обидно. Правда, потом мне повязали его прямо в классе, во время урока, но это было уже не то.

          И еще, когда на уроке русского языка наша учительница Клавдия Петровна сказала, что как исключение, слова серебряный, оловянный, деревянный пишутся с двумя «н». Авторитет учительницы был настолько велик, что, когда мне на глаза попалась книжка «Князь Серебряный», я полез в орфографический словарь, чтобы убедиться, что это не опечатка.