Возвращение в деревню

                Я был рождён для жизни мирной
                Для деревенской тишины:
                В глуши звучнее голос лирный,
                Живее творческие сны.
                Александр Пушкин

      Ещё неделю назад лежал снег, были морозы, и стояла река.
      А сегодня - дождались! - вот оно раннее нынче тепло!
      И хотя впереди ещё можно ожидать всего: и мороза, и снега, но сегодня - настоящий праздник солнца, тепла и радости...
      Как хорошо, что законы природы, не как у людей, неукоснительно выполняются!
      Как хорошо, что есть времена года!
            
      Была суббота, седьмого апреля. И было Благовещение - великий праздник.   
      И, как повелось у христиан, все должны в этот день только радоваться и не работать. Вероятно, так оно и было раньше у русского крестьянства, чтившего и соблюдавшего обычаи, приросшего к земле всеми корнями, - постоянно, без отрыва, жившего на земле.
      
      Но как быть горожанам наших дней - предпенсионного возраста - скажем, бывшему советскому инженеру и учительнице, которые никогда не жили в особом достатке? А в наши перестроечные и постперестроечные дни и подавно.
      Это я про себя. И про миллионы других, которые завели дачки не для экзотики и безделья, а для того, чтобы какой-никакой овощ и фрукт самим для себя вырастить.
      А, взявшись за это дело, да сколотив домик, да поставив теплицу, да полюбив земелюшку-матушку за её отзывчивость, и щедрую душу, стали тоже корни пускать в неё.
      Да вот только корни-то каждый раз обрывать приходится. Не живёт народ, как раньше, на земле постоянно. Мечется, разрывается между Городом и Деревней. Если так условно можно назвать дачное летнее поселение.
      Вот я и говорю, как же быть современному горожанину в смысле соблюдения православных обычаев, если на свидание с землёй приезжает он раз в неделю, на выходные, с единственной целью - поработать.
      А это, выходит, - грех.
      Вот оно. Переломалась жизнь - ломаются и обычаи. Накапливается грех. Или трансформируется само понятие греха. Уже, оправдываясь, говорят, что Бог, мол, труд любит, особенно на земле.
      Не может не любить. Смотришь на соседей по участку, - все что-то потихоньку делают: кто воду носит, кто печь топит, кто деревья подрезает, кто оттаявшую землицу покапывает...

      И решили мы с жёнушкой, на сегодня, «развернуть» наши яблоньки да грушки, закутанные на зиму рубероидом, да стволы побелить (вон солнище-то какое! - не было б ожогов), да привить кой-какие черенки.
      И зашевелились. Стали, помолясь, потихоньку двигать дела, не выполнив второй пункт праздника. Но зато первый - радоваться - был выполнен на триста процентов. Так мы, грешники, радовались и работали, работали и радовались целых два выходных...
      
      Ясная солнечная погода сохранялась уже неделю. Даже ночью температура не понижалась ниже нуля, а днём доходила до плюс шестнадцати.
Зима была тёплой и малоснежной, и лёд на реке Великой уже прошёл два дня назад, а на реке Черёхе и того раньше.
      Хотя в душе и росла тревога, что будут сухими весна и лето, стараньёвские старухи, а уж они то всегда всё знают, уверяли, что этого не случится, потому что после ледохода много льда оставалось лежать на берегах.   
      А это, как они выражались, примета «большой воды». Значит, говорили они, жди дождей.

      Резкое потепление вызвало бурное пробуждение всей природы. И хотя трава ещё не пошла в рост, кое-где уже раскрылись жёлтые звёздочки мать-и-мачехи. Дотаивал донник. По канавкам и оврагам журчала вода. Она бежала в сторону реки Черёхи, и без того переполнившейся, и пробуждала от зимней спячки тысячи лягушек, которые прыгали в одном направлении - от реки, где они благополучно перезимовали.
      Всех их влекла какая-то невидимая сила: вдоль и поперёк канав, вдоль и поперёк дорог, по полям и пашням в поисках тёплых луж, где они находили себе пару для продолжения лягушачьего рода.

      Нынче их было особенно много. Соседи сказали, что уже третий день лягушки, одурев от радости и тепла, дружно прыгали в одном направлении, -   от реки, поодиночке и, сцепившись попарно и, казалось, ничто и никто не может повернуть их обратно.
      Но это только казалось.
      Ведь всё повторяется. И законы природы тоже. Наступит осень, и холода заставят повернуть их в обратном направлении - на зимовку. Но осенний обратный процесс не такой зрелищный и бурный. Лягушки постепенно, почти незаметно для глаза, скатятся обратно к реке, зароются в прибрежный ил и заснут на всю зиму.
      Но об этом сейчас не думалось.
      В нагревающемся и влажном от испарений утреннем воздухе стоял непрерывающийся звук лягушачьего хора. Воздух вибрировал и дрожал от звонкого и радостного лягушачьего урчания, которое дополнялось оживлённым пением лесных птах: синиц, зябликов, славок, мухоловок, малиновок, скворцов...
      А сверху, с синих небес, то и дело доносились возбуждённые голоса возвращающихся с юга журавлей, гусей, лебедей….
      Весь мир был наполнен радостью пробуждения от глубокого сна.
      Земля была похожа на просыпающуюся девушку. Земля улыбалась и ощущала себя молодой, здоровой и сильной, готовой к исцеляющей и благородной работе.
      Громкий вскрик жены, делающей прививку на яблоне, заставил меня обернуться. Жена трясла окровавленным пальцем, а на глазах, готовые пролиться, навернулись горькие слёзы.
      Ну, вот порезалась.
      Быстро находим тряпицу и забинтовываем палец. Ничего терпи.
      Настроение падает, но ненадолго.
      Делаем перекур.

      Завтра Вербное воскресенье.
      Пойти нарезать вербы, благо лес через дорогу.
Взял нож, топор. Взял стеклянную банку - не идёт ли сок?
      Идти почти невозможно из-за прыгающих под ногами лягушек. Того и гляди, раздавишь. Приходится внимательно смотреть, куда ступаешь.
      Земля под лежащими бурым ковром прошлогодними листьями - сырая и податливая. Ноги в резиновых сапогах оставляют неглубокие следы. Но идти легко. Иногда наклоняюсь, чтобы срубить под корень сорную лозину или кустик волчьих ягод - дичает лес, если этого не делать.
      А летом, когда распустятся листочки, рубить жалко - как по живому. Лучше сейчас, когда лес голый.
   
      Подходя к лесной поляне, заметил на ней лису. Она, видать, только что вылезла из норы. Шерсть её была полинялой, не яркой.
      Я затаился. Обзор хороший. Через голые ветки кустарника вижу: лиса что-то внимательно обнюхивает на земле, уткнув нос в сухую траву. Поза напряжённая. Огромный пушистый хвост держит прямо, как палку.
      Резко присев на передних лапах, быстро вытащила что-то и съела. Мышкует. Я кашлянул. Лиса повернула в мою сторону маленькую хитрую головку с остро торчащими ушками. Несколько секунд её умные тёмные глаза смотрели на меня, не мигая. Затем, словно нехотя, она спокойно, почти шагом, удалилась от меня куда-то влево – наверное, пошла к реке.
      А вот и верба.
      Она стоит на высоком берегу Черёхи-реки пышным серебристым кустом. Только вербной поросли вокруг неё становится с каждым годом всё больше. Трогаю, словно здороваюсь, пушистые лапки. До чего приятно.
Внизу мутным бурным потоком бежит река, унося последние редкие серые льдинки.
      Боже, как хорошо!
      И весна, и ледоход, и это пробуждение природы, и эта радость встречи с вербным чудом, таким ласковым и доверчивым.
      Осторожно срезаю тоненькие красноватые ветки, а на ум приходят строчки, написанные здесь же несколько лет назад, у этой самой реки, у этой вербы:

            Льдинка последняя серой охапкою
            Плавно скользит по реке.
            Верба своими мохнатыми лапками
            Гладит меня по щеке.

            Где-то в саду, как шальной, заливается
            Звонкий скворец-златоуст...
            Словно котёнок мне в щёку толкается
            Вербный доверчивый куст...

      Метрах в ста выше, против течения, раздался переполошный утиный кряк, всплеск воды, и штук шесть уток с шумом и гамом поднялись и пролетели мимо над моей головой.
      В том месте, где они взлетели, из прибрежных полузатопленных паводком кустов ивняка, вышла на берег мокрая лиса и резко, по-собачьи, отряхнулась.   
      Вид у неё был угрюмый. Промахнулась.
      Ослабла за зиму, сноровка не та.
      А по-над рекой в красивом грациозном полёте, плавно взмахивая крыльями, летела белая чайка.
      Господи, как хорошо!
      Как хорошо, что я не остался на выходные в Пскове. Я почти забыл, что уже две недели был на больничном, что ещё вчера делал последний укол и процедуру на больную поясницу.
      Сегодня же я был абсолютно здоров, юн, радостен и вместе с пробуждающимся миром, с просыпающейся землёй продолжал каждую секунду впитывать в себя невидимую силу, здоровье, юность и радость природную, которыми был так обильно насыщен пробуждающийся апрельский день.

      Постояв ещё с минуту и полюбовавшись на лес, растущий на противоположном берегу Черёхи, куда летом хожу за грибами, повздыхал и подумал, что скорее бы пришла и эта желанная пора.
      Как хорошо, что она придёт!
      Как хорошо, что её можно ждать, мечтать о ней. И хорошо, что в природе всё повторяется!
     На обратном пути свернул к своей любимой берёзе. У неё сок самый вкусный: сладкий и голубоватый. Росла она на сухой и светлой опушке. Кстати, у каждой из берёз разный сок и по цвету, и по вкусу. У берёз, растущих ниже к болоту, он пахнет затхлостью и менее сладок.

      Подхожу, достаю из-под ремня топорик, а из кармана латунную трубочку. Нахожу удобное место на стволе. Обушком топорика вбиваю трубочку в ствол, немного глубже коры. Потом осторожно вынимаю трубочку. Сухой тонкой веточкой выбиваю из неё пробку коры и вставляю трубочку обратно в круглое отверстие.
      Из трубочки побежали вниз быстрые капельки сока. Подставляю под них банку.
      Берёза плачет.
      Если это и так, то мне показалось, что сегодня она плачет от радости. Вот подошёл человек с топором, но не вонзил острое лезвие в ствол, не ранил, а обошёлся по-человечески и даже погладил, и даже попросил прощения за причинённую боль.
      И дерево, как живое существо, готово поделиться с человеком своей природной силой, этим избытком здоровья, юности, радости. Когда всё разумно, по добру да по-человечески, - всем хватит: и человеку, и дереву.
      Если бы мы научились всегда жить в гармонии с природой, - не было бы сейчас заросших бурьяном, ещё недавно культурных нив и пашен, чернолесья, разорённых деревень. Не было бы наших серых, пыльных, заплёванных городов с их серой, будничной, оторванной от земли и родных корней жизнью.

      Свободному человеку Земли испокон было предписано жить на земле постоянно, а мы - в России! - вытолкнули его в город.
      Не создав ему условий для работы на земле - оставили его без дома на земле.
      Вот и получается, что мы все бомжи.
      Все кто живёт в городе - бомжи. Даже те, кто имеет квартиры, мало отличаются от настоящих бомжей, ибо у нас у всех, или у большинства, нет дома на земле.
      Нет с ней постоянной кровной, духовной связи, без которой нет человеку полноценной жизни.

      Да, трагедия большинства современных россиян, и моя в том числе, заключается в том, что мы в своей огромной аграрной стране не живём на родной земле.
      А, по сути - оторваны от неё.
      Имея дачные участки, мы приезжаем к ней, кормилице, наскоками, разрываясь между Городом и Деревней. Не имея постоянной непрерывающейся связи с землёю, мы утрачиваем и национальный характер, и свои корни, и традиции, и обычаи.
      Мы губим и себя, и свою землю, и свою природу... А глядя на то, что происходит в наших городах, на эту всеобщую американизацию общества, насильно навязываемую разными СМИ, можно легко продолжить перечень того, что мы губим.
      Мы губим русский язык, русскую культуру, здоровье нации, подрастающее поколение (т.е. своё будущее), любовь к своей родной земле... К земле, которая нас взрастила, которая является нам второй матерью, которую защищают, за которую отдают жизнь...
      Сегодня мы её сознательно или бессознательно, но бессовестно губим.    
      Губим в государственном масштабе.

      Говорят, что это Господь посылает нам испытания за наши грехи.
      Может быть и так.
      Но в чём может быть грешен целый народ?
Например, русский. Скажем в пьянстве? Может быть. Хотя другие народы тоже пьют, и неплохо. В природной лени? Навряд ли.
      Тогда в чём же он грешен?
      Народ, ещё Достоевский заметил, что стадо,- в любой стране идёт за своим Пастырем. Куда Он скажет, туда идёт народ. Только вот с Пастырями-то русскому народу в двадцатом веке хронически не везло.

      Вот тут-то, наконец, и подошли мы к самому страшному греху, совершённому русским народом, во главе с Пастырем. За этот грех мы расплачивались при советской власти, расплачиваемся сейчас и неизвестно, сколько ещё будем расплачиваться в будущем.
      Пока не поумнеем и не поймём.
      А грех этот заключается, как вы уже сами понимаете, в том, что мы - русский народ - предали свою землю, бросили её на произвол судьбы, ушли от неё в города, как апрельские лягушки из насиженных мест зимовья, опьянённые свободой и радостью, ушли в тёплые мутные лужи.

      И вот теперь эта земля, поруганная и одичавшая, мстит нам, нерадивым сынам и дочерям своим. Зовёт к себе и всегда звала, как любящая мать; держится из последних сил - просит, умоляет вернуться...
      Но разве кто услышит!
      Но разве кто увидит! Ведь для этого надо быть рядом. Чтобы увидеть, услышать... и помочь!
      Помочь ей и себе!

      Узрит ли Пастырь судьбу своего обезумевшего, поредевшего и погибающего стада? Обернёт ли его путь обратно к земле обетованной, где оно найдёт, наконец, то, что потеряло?
      Или это произойдёт другим образом - по законам природы?
      А человек, как дитя природы, конечно, тоже должен подчиниться этим законам. Ведь мы знаем, что всё повторяется. И мы уже чувствуем, как те лягушки, приближение страшной «осени», близость смертных холодов, заморских напастей - всего того, что разрушает нашу жизнь, делает её невыносимой.

      Но за что я спокоен, так это за лягушек.
      Они-то успеют вовремя почуять приближение осенних холодов и, ещё до наступления первых лёгких заморозков, покинут свои застойные болотца, тёмные канавы и мутные лужицы.
      Они успеют доскакать допрыгать, доползти. И, может быть, в последнюю минуту спасти себя.
      А мы - русские люди - успеем?


      7 апреля 2001, Благовещенье, д. Старанья.

      Картина В. Мухина.
 


Рецензии
Валерий!

Раз лягушки прыгали толпой в лес, я боялась, что бежали они от наводнения, как крысы с тонущего корабля. Да еще Вы... не отдыхали, а работали в праздники... боялась, что затопит река, и труд - насмарку. Хотя мама нам говорила, что убивать и воровать - грех, а работать - никогда.
Но... слава Богу, что всё закончилось хорошо.

Спасибо за поучительное послесловие!С уважением,
Татьяна.

Пыжьянова Татьяна   28.01.2018 20:49     Заявить о нарушении
Таня, возвращение в деревню - спасение России.
Это моё твёрдое убеждение.

Валерий Мухин Псков   28.01.2018 22:06   Заявить о нарушении
На это произведение написано 12 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.