Время вершить чудеса. 15. Дела семейные...

                ГЛАВА 15.
                ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ.

      Концерт заезжих артистов был в разгаре.

      Стас не сразу сообразил, что Светы в зале нет. Несколько раз внимательно окинул взглядом ряды: пусто. Вскоре поймал взгляд Джорджа, но он тут же его отвёл, нарочито быстро отвернувшись!

      Стасик опешил: «Что за выкрутасы? Так, не психовать, думать. Отвернулся, значит, не рассчитывал меня увидеть в этот миг. Тогда, был уверен, что я где-то ещё? А где могу быть, когда все заняты и нет работы? Правильно: заниматься личными делами. А что для меня главное личное? Светик. Выходит, она где-то рядом и ждёт».

      Неслышно вышел из зала, метнув предупредительный насторожённый взгляд на Анатолия: «Бди!» В коридоре постоял задумчиво.

      «Где она может быть?»

      Подошёл к стойке администратора и выяснил, что канадка держит за собой номер.

      «Понятно. Пошёл-ка я на “разбор полётов”. Хорошо, что сообразил сразу, не то Белка разнесла бы гостиницу по кирпичику!»

      Тепло смеясь, устремился к лифту.


      Толкнул дверь в дальнем конце коридора – не заперта. Вздохнул грустно: «Мы слишком хорошо знаем друг друга, любимая! Ни мгновенье не сомневалась, что найду и приду к тебе? Пришёл, единственная, просто не мог не прийти».

      Войдя, запер номер на ключ, что был в замке. Набрал воздух в лёгкие и вошёл в гостиную.

      Света стояла у окна и смотрела на стекло, любуясь роскошной изморозью, но не зарисовывала, а тихо плакала, вспомнив другую.

      Подойдя неслышно сзади, обнял, сильно вжав, положил голову на плечико, прижавшись к огненной головке, и молчал, рассматривая морозный узор.

      Положила тонкие пальчики на его руки и ласкала, плача всё сильнее.

      Тяжело и протяжно вздохнув, обернул к себе и сжал в лапищах.

      – Всё, как всегда. Мы часто так с тобой встречаемся, не так ли, Белка моя сумасшедшая? – вжимая тельце, целовал голову, жадно вдыхая запах её волос. – Никогда не исчезнешь из моей души и сердца, маленькая моя! Никем не смогу заменить, ничем не затмить память и эту вечную и неизбывную тягу к тебе, моя Ромашка хотьковская, только безумием или небытием, бесконечной смертью. Так было всегда. Это карма.

      Ругалась и материлась, как тогда, на Яузе!

      – Не забыла ты великий и могучий русский мат, – расхохотался.

      Подхватив на руки, целуя конопатое пунцовое негодующее личико, пухлые любимые губы, мокрый носик-курносик в густых бронзовых брызгах.

      Отчаянно ругаясь, отвечала на поцелуи и… злобно кусалась!

      – Белка и есть! Веди себя прилично, Рыжуха! Стоп! Не оставляй следов любви на мне – и так знаю и верю, любимая! – уворачивался от острых кулачков и упрямой рыжей головы. – Уймись, я ведь жив! Или хочешь собственными руками убить, опередив «органы»?

      Сработало: замерла, затихла, слёзы вновь набежали на сапфировые глаза.

      – Не плачь, Ромашка моя, не порть нам встречи, – посадил на подоконник. – Я так соскучился!

      Прижал её голову к груди, несколько раз страстно и жадно поцеловал макушку. Грусть стянула грудь тисками! Стало тяжело дышать. Очень. Невыносимо! С трудом сдержал стон, постарался дышать ровно. Заговорил тоскливо и хрипло:

      – Так мало нам выпало в жизни встреч! Почему всё вышло таким боком? Почему нас преследовали только неудачи? Кому помешали любовью? За что послано это испытание? Мы просто отстаивали право на счастье, за него и боролись, стремились всего лишь быть рядом. Столько лет борьбы… Тщетно. Наказали? Ужель столько нагрешили ещё в юности? Нет ответов. И не будет. Не судьба, видно…

      Хватко вцепилась в его одежду, тихо заплакала, уткнувшись личиком в живот.

      – Не реви, а то и я начну. Хватит слёз.

      Наклонился, взял на руки, прошёл к дивану, сел, посадив к себе на колени.

      – Есть разговор. Готова поговорить?

      Кивнула, с трудом успокаиваясь.

      Замер: «Понятно: как-то узнала об аресте и, видимо, истерила всю ночь. Бедный Джордж!»

      – Ты как, родная? Прости дурака, не спросил сразу, – уткнулся носом в её плечико.

      Пряча кричащие от боли глаза, держал эмоции в кулаке.

      «Нет времени. Пора поговорить и… отпустить девочку. Совсем. Надо, Стасик! Надо. Почему не пришёл к такому выводу в прошлый приезд? Нет, вцепился, под пули полез, кретин! Нужно было там, в аэропорту, решиться на это, и не мучить любимую целый год тщетной призрачной надеждой! Пустой и мёртвой, как ты сам. Скоро им будешь. Зачем и её тянуть за собой? Какой же ты эгоист, Минаев! Дурак ты, Стасик. Им и сдохнешь».

      – Прости меня за всё, Светик: за изломанную жизнь, за обманчивое счастье со мной, за напрасные надежды, за потраченные бессмысленно годы, за впустую израсходованные средства и нервы. Я так виноват перед тобой, Светка моя! Мне нет и не будет за это прощения! Понимаю.

      Протестующее вскинула синие глаза, но он покачал головой, не давая ей раскрыть рта.

      – Выслушай, прошу! Возможно, больше не будет времени на подобный разговор. Он давно назрел. Давно, – гладил напряжённую спинку, плечики, непокорную голову. – Постарайся дослушать и понять.

      Посадил рядом, взял за руки, заглядывая в возмущённую синь.

      – Обещаешь?

      Отвела взгляд, вздохнув, кивнула.

      Пожал пальчики, поцеловал их.

      – Спасибо, родная.

      Помолчал, собираясь с духом: «Что сейчас будет… Терпи, идиот, коль раньше этого не смог сделать. Пора».

      – Я тебя отпускаю. Совсем. Ты свободна, Светочка. Отныне, ты не связана со мной клятвой любви и верности. Я готов забрать обратно слово и сердце, вернув взамен твои. Живи без этого груза в душе. Иди по жизненной стезе налегке. Радуйся жизни. И постарайся поскорее забыть меня. Прошу. Молю об этом на коленях.

      Повисло молчание.

      Стас продолжал держать её руки в ладонях и всё чувствовал: «Вот пульс замер, словно перестала дышать, умерла на мгновенье. Потом опять застучал: часто, сильно, словно пытался вырваться на свободу прочь! Напряглась, но, слава богу, не кинулась в истерику сразу, а попыталась разобраться и в словах, и в ситуации в целом. Повзрослела, моя девочка, и перестала пороть горячку. Так рад этому! Может, сможет жить без меня? Не наложит на себя руки? Если сумеет справиться с разрывом и идти дальше – готов отступиться ради счастья любимой в будущем. Хватит с неё слёз и бессонных ночей. Пора, наконец, быть счастливой и наслаждаться насыщенной жизнью. И свободой. Без меня. От меня».

      – Ответь только на один вопрос, – её тихий и хриплый голос поразил.

      – Слушаю, Светочка, – посмотрел в решительные и мрачные глаза.

      Тайком вздохнул: «Да, сейчас сорвётся».

      – Ты меня любишь? Я жду откровенности, Стасик. Только чистой правды.

      – Да, – тихо, твёрдо, достойно, смотря в глаза.

      – Тогда, я не слышала твоих слов.

      – Именно потому, что безумно люблю, и прошу: брось меня, Светка! – схватил за предплечья, притянул, смотря в душу. – Живи без меня! Оторвись от неудач и несчастья! Лети прочь – слишком тяжёл и тяну тебя назад, любимая! Пойми, мне не вырваться отсюда! Спасай свою жизнь и душу. Лети, – слёзы навернулись на глаза. – Больше я не заговорю с тобой. Кто-то из нас должен был сделать это давно. Пора обрубить эту каторжную цепь. Я и рублю. Оставляю тяжёлое ядро нашего неподъёмного прошлого на своей ноге. Беги налегке в будущее и не оглядывайся, единственная! Нет в прошлом ничего привлекательного. Оставь меня наедине с грустными воспоминаниями, умирающими и заразными, способными только убивать! Я сильный, справлюсь и выдержу всё. А ты живи свободно. Только живи, заклинаю! За нас обоих, двойной мерой бери! Только живи, – обнял, плача.

      «Так, Стас, заканчивай это мокрое дело. Ну? Давай, паря…»

      Сжался. Собрался. Стиснул эмоции в кулак. Справился. Отстранился.

      – Я тебя всегда любил и умру с этим чувством. Не сомневайся, моя рыжая девочка, моя радость, но больше тебя не буду держать. Я прощаюсь с тобой, понимаешь? Отныне, для меня ты только иностранная туристка. Не плачь, не истери, пойми правильно. Они рядом и ждут твоей ошибки, и не посмотрят, что ты иностранная подданная. Не позволяй им через меня тобою манипулировать! Ты что, не догадалась? Я пытаюсь спасти тебе жизнь, чтобы ты доехала до Канады!

      Смолк, замер, вздохнул тяжело: «Безнадёжно – не слышит».

      – Ты ехала за мной, но ситуация резко изменилась – «они» за моими плечами. Ежедневно и ежечасно. Вам не победить. Сегодня ночью понял, когда оказался у них. Вся группа на особом контроле. Вся. Без исключений! Спаси людей. Ты их привезла – вывези обратно. Просто обязана! Продолжайте роман с Джорджем – верят, отлично. Старайся не приближаться ко мне близко, не ищи встреч наедине – опасно не только для тебя, но и для него. Потому и пришёл сюда. Больше этого не удастся. Не требую ответа и решения сразу. Подумай, посоветуйся, и прошу: поймите меня правильно, вы, все.

      Грустно посмотрел в замершие, затаившиеся синие глаза. Долго смотрел, стараясь держать эмоции в железном кулаке воли: «Потом откричишься, Стасик».

      – Мне пора. Кинутся в зале. Работа, – встал.

      Поклонившись, нежно поцеловал ледяные руки Светочки. «Застыла в ужасе, кроха».

      – Всего доброго, госпожа Вайт, – на английском.

      «Отныне, только на нём буду с ней говорить. Кончилась Светка Белова. Прощай, Ромашка».

      Вышел из номера неслышно, так и не услышав от неё ни звука. Вздохнул всей грудью, закрыл на миг глаза, облегчённо выдохнул: «Не выскочила. Хорошая новость. Пусть посидит в тишине. Сейчас пришлю к ней Джорджа».

      Вернувшись в зал, подал ему знак глазами и занялся привычным делом.


      …Концерт был окончен.

      Гул в зале стоял нешуточный: иностранцы прощались со своими хозяевами, обнимались, писали адреса и номера телефонов.

      Артисты говорили о чём-то с руководством, пожимая руки.

      Стас усмехнулся понимающе: «Благодарят за вознаграждение. Пришлось озаботиться».

      Вышел проводить – приехал концертный автобус, отремонтированный и чистенький.

      Пожав всем руки, махал артистам долго. Рядом услышал жужжание камеры.

      – Майлз! Что интересного в скромных проводах гостей?

      Парень, по-голливудски улыбнувшись, растаял за углом!

      Фыркнул: «Дети, блин, хоть и с камерами навороченными, – вдруг вспомнил кое-что. – Что со старушкой-репортёром?.. Стоп. Забудь. Не было такой на маршруте. Не было! – постоял на морозном воздухе. – Вот и всё. Час личного времени, и конец. Надо сходить к Нике. Попрощаться. Ещё одна истерика. Начал жить честно, пытаясь разобраться со всеми вопросами, иди. Заварил кашу – расхлёбывай».


      …Кинулась, прижалась, вцепилась.

      Еле удержал и себя, и её. «Не до любви – времени в обрез».

      – Покормишь? Закрутился что-то сегодня, – поцеловав бледное личико, обнял за плечики. – Братьев когда домой пустишь, озорница?

      – Сарай у тётки рухнул, стена задняя. Наверное, навалили дрова, может, сгнила. Переделывают с соседом. Он показывает, учит. Сам не может – без ноги одной, инвалид. Поправляют и складывают поленницу под присмотром. Хозяйничает, ворчит на них, а тётка цветёт! – хихикнула. – Кажется, он положил на неё глаз.

      – Ну вот, видишь! Стоило мальчишкам разрушить сарай – мужа нашли тёте! – рассмеялся. – Не надоели парни ей?..

      – Нет, рада, – быстро накрыла стол. – Детей у неё так и не родилось почему-то, хотя два раза была замужем. Похоронила всех мужей. Махнула рукой на себя.

      Стас ел, любуясь: «Хорошая хозяйка и жена будет. Только б парень нашёлся нормальный, не сломал бы душу».

      – Не смотрела по сторонам. Жила просто. Шурка с Мишкой часто к ней бегали; считай, свои стали. А вот Ванёк сторонился. Мол, неродная, что бегать? Но за братьями ходил, приглядывал, так и втянулся! – рассмеялась, подавая второе и кисель из брусники. – За главного сейчас – шестнадцать. Через пару лет в армию пойдёт, – погрустнела, побледнела, села рядом на лавке. – Боязно что-то.

      – Что переживать заранее? Афганистана нет, не страшно. Вернётся, и не заметишь, Ника! Как раз, и ты отучишься к этому времени… – ещё не договорив, заметил, как напряглась и поспешно отвела глаза. – Посмотри-ка в глаза. Ты что задумала? Передумала поступать? Боишься, что не поступишь?

      Отрицательно покачала головой, глаз не подняла.

      Напрягся: «Понятно».

      – Вероника, посмотри мне в глаза.

      С трудом подняла взгляд.

      Заглянув, догадался: «Чёрт! Сам виноват! Какой же ты тупица, Минаев! Думал, осчастливил?! Нет, сгубил. Убил».

      – Мой ответ – категорическое «нет». Нет! Обещай мне, поклянись богом, что ты не сделаешь этого, а поступишь и отучишься. И постараешься достигнуть в профессии хороших результатов, – внимательно следил за девочкой.

      Замерла, покраснела, помучилась, но кивнула всё-таки каштановой головкой.

      – И не наделаешь непоправимых глупостей в жизни. Ну?

      Обречённый кивок.

      – Спасибо, родная, – тепло обнял, мягко отстранил, встал из-за стола. – Посиди пока здесь, хорошо? Я вернусь!

      Покачал укоризненно головой, когда вскинулась с дикой паникой в глазах. «Да уж… Сейчас устроит истерику с прощанием».

      – Я быстро.

      Задумал это, когда шёл сюда. Понял, что без отвлекающего манёвра не обойтись. Вздохнул: «Время».

      Быстро прошёл через три дома по улице и у знакомой старушки взял маленького котёнка. Завернув в носовой платок, засунул за пазуху, облегчённо улыбнулся: «Он не такой взрослый, как был тот, которого подарил Светику на Ярославском вокзале Москвы, но тем лучше! Больше потребует к себе внимания и заботы, вот и отвлечётся девочка от горя после разлуки и не посмеет выбросить подарка – память».

      Проходя мимо соседнего дома, буквально натолкнулся на тяжёлый взгляд высокого парня.

      «Ясно».

      – Есть разговор.

      Остановился возле его калитки, спокойно смотря в насторожённые, холодные, голубые глаза соседа. Обрадовался: «Лет девятнадцать-двадцать на вид. Хорошо, не юнец безмозглый. Повезло».

      – Ей нужна будет твоя помощь. Сейчас же, как только уйду. Так вышло. Мне больше нельзя здесь оставаться. Возможно, из страны придётся выехать. Боюсь, не смогу оказаться рядом в нужную минуту. Не позволят. «Они», – глубоко окунулся в глаза юноши. – Вот и прошу, как соседа и хорошего человека: последи, присмотри и посторожи. Боюсь за девочку. Подключи братьев и тётку, – полез в карман, достал деньги, протянул поверх калитки. – У неё рухнул сарай – помоги средствами. Мне не довелось ни познакомиться, ни помочь. Жаль. Ничего не успел. Стань другом, будь рядом с Никой. Предстоит нелёгкое время. Постарайся для неё стать всем. Сколько сможешь.

      Парень напрягся, побледнел, медленно подошёл к калитке, принял деньги, внимательно слушал, не перебивая.

      – Я могу на тебя рассчитывать?

      Он кивнув, бурно покраснев, но глаз не отвёл.

      – Как тебя зовут, друг?

      – Юрий Веселов, – с достоинством, баском, смотря с лёгким вызовом, смотря прямо в глаза.

      «Хороший знак – надёжный. И влюблён в Веронику. Удача».

      – Рад, что встретил тебя, Юрий! Это судьба, – пожал по-мужски крепкую руку, глубоко, по-особенному заглянув в лазурь. – Счастья вам! Прощай!

      Быстро пошёл домой.

      Заходя в ворота, посмотрел на дорогу, в сторону перекрёстка, и замер: «Автобус!» Помахал рукой, показав раскрытую ладонь: пять минут. «Подождут».

      – …Ника, мне пора. Время…

      Кинулась с диким вскриком, зарыдала навзрыд.

      – Никиш… Ты же знала… С самого начала… Я же предупреждал тебя…

      – Да… Знала… Не надеялась… – захлёбывалась слезами, бедная. – Стааас!

      – Тихо! Тссс! Замри. Глубоко вздохни и закрой глаза, – едва успел спрятать подарок за спину. – Ну?..

      Укоряюще посмотрел в серо-золотистую глубину. Поцеловал в лоб. Ласково улыбнулся.

      – Давай же, милая.

      Судорожно со всхлипом вздохнув, еле справилась с истерикой, помедлив, закрыла глаза, напряжённо замерла.

      Оглянулся, отпустив руки девочки, отступил, перевернул оцинкованное ведро вверх дном и, подстелив носовой платок, посадил на него удивлённого котёнка. Медленно отвёл руки: «Молчит! Хорошо».

      Беззвучно ступая, тихо вышел из комнаты, прихватил спрятанную в сенях сумку с вещами, закинув на плечо, прикрыл входную дверь и подпёр лопатой: «Юрик откроет».

      Быстро сбежал со ступеней и бросился к автобусу.

      Едва вскочил, Гюнтер закрыл двери и нажал на акселератор.

      «Конец Тутаевским каникулам – маршрут ждёт».


      – …Ну? Всё? Можно открывать глаза?

      Хихикнув, Вероника затихла, прислушиваясь к звукам: «Ага, что-то звякнуло, зашуршало. Теперь опять тихо стало».

      – Готов сюрприз? Что ты задумал, Стасик? – подождала ещё минуту. – Я открываю…

      Первое, что увидела – опрокинутое ведро, а на нём…

      – Котёнок! Маленький, бело-серый! Прелесть! Какой он чудесный! Как ты угадал, что мне такие нравятся? – опустилась на колени и осторожно потрогала мокрый носик малыша. – Девочка! Специально выбирал, да?

      Напряглась, не слыша ответа, отвела руку от котика, покрылась густыми «мурашками» предчувствия беды, вскочила на ноги и бросилась на кухню: пусто.

      Резко развернувшись, в чём была, в тонком длинном свитерочке сиреневого цвета и гетрах, босиком рванулась на улицу с такой силой, что лопата с той стороны двери подломилась и отлетела в сторону!

      Несясь по снегу, страшно кричала и рыдала, ничего не видя перед собой, кроме следов возлюбленного. Они привели на развилку и оборвались на трассе. Взвыла:

      – След от немецкого автобуса! Уехал, не попрощавшись! Сбежал. Обманул…

      Упала навзничь на укатанную снежную дорогу, истерически крича. Сколько рыдала, не помнила.

      Чьи-то сильные руки подхватили её и понесли…


      Занеся девочку в комнату, Юрий растерялся на миг и направился в спальню. Положив кричащую Нику, вытер ей лицо и ноги краем покрывала, накрыл ватным одеялом.

      Взвилась, вскинулась, вскочила – чудом успел рухнуть сверху, придавив весом!

      «Мужчина вовремя предупредил. Точно, наложила бы на себя руки тут же! Хорошо, что я позвонил братьям к тётке Гале. Сейчас пришлют кого-нибудь за деньгами, заодно, скажу, а они мать предупредят, чтобы взяла отгулы и посторожила дочь».

      Всё думал и думал, а Вероника кричала и кричала, исходя слезами, дрожа в истерическом припадке, сотрясая дрожью и себя, и его, и кровать.

      «Бедная, надо же было влюбиться в этого столичного красавца! Что он там сказал? Что, возможно, придётся выехать из страны? Что остаться “они” не позволят? Несчастный, за что-то попал в опалу. Дела. Нику бы не “зацепили”, раз с ним такое нехорошее дело случилось».

      Тяжело вздохнув, ослабил хватку, медленно сел, укутал девушку в одеяло и посадил рядом.

      – Никит, ты меня слышишь? Кивни.

      Едва кивнула, трясясь телом.

      – Он не мог больше оставаться. У него какие-то страшные дела с «органами». Высылают его…

      Вновь еле успел схватить в охапку – кинулась прочь!

      – Тссс! Тихо! Замри! Выслушай! Он меня просил удержать тебя, пойми! Ты можешь пострадать! Вот и сбежал.

      Держа её в крепких руках, украдкой вздохнул тяжело: «Видел своими глазами: за туристическим автобусом следом ехала чёрная “Волга” с московскими номерами. Мужчина не соврал – “они”, те самые, “гиены”. Напасть неотвязная на всякого инакомыслящего. Бедные люди!» Опомнился.

      – Спасал и ограждал от неприятностей тебя и твою семью, Никитка! Хороший человек, сразу видно. Достойный. Жаль, всегда таким не везёт. Вот и его высылают «за бугор». Сколько уже их там… Гадкая страна и строй…

      – Молчи! Следи за языком, Веселов! – резко повернулась, зашипела, как взбесившаяся кошка, ощетинилась, сверкнув чудесными глазищами. – И тебя «зацепят»! Сама всё видела. Как вОроны кружились вокруг него… – заплакала горько, потерянно, обиженно. – Не попрощался даже…

      – Почему не попрощался? А это что?..

      Подняла удивлённые заплаканные глаза и посмотрела на парня. Тепло улыбаясь, показывал взглядом на проём двери спальни: на пороге сидел котёнок.

      – Господи… Как слез? Не ушибся, дурашка?

      Рванулась с кровати, кинулась коленями на пол, подхватила, стала ощупывать лапки: жалобно мяукнул.

      – Бедненький… Прости дуру… Бросила тебя одного… – растерянно посмотрела на Юру. – Он такой маленький. Как его кормить-то?

      – Пипеткой! – рассмеялся.

      «Вот мужчина умница: нашёл, чем её отвлечь! Гений!»

      Сделал озабоченное лицо, нахмурился.

      – Так… Соображай, Никит: маленькую бутылочку надо и пипетку…

      Через полчаса бело-серое чудо сидело в тёплых юношеских руках и, пачкаясь, сосало молоко из импровизированной бутылочки, а девочка любовно гладила дрожащим пальчиком пушистый хвостик и плакала горючими слезами.


      …Снова начались трудовые будни: города и городки, разговоры, праздники, конкурсы, викторины, маленькие торжества. Всё как всегда. Неизменно и привычно.

      Таким же неизменным и привычным стало поведение Светочки. Не собиралась отступаться от любимого и, как только поселялись в новой гостинице, оказывалась в постели Стасика, как ни противился и ни пытался расстаться с ней.

      Больше романов не заводил – болела душа после Ники.

      Переживал сильно: «Как справится неистовая девочка с первой болезненной потерей? Ох, и горячая голова! Кто удержит от глупости и беды?»

      Мучился, пока Гюнтер не отозвал в сторонку и не шепнул:

      – Я звонил старушке в Тутаев, передала тебе привет от Юрия и сказала, что там всё в порядке. Сказала, что ты сам поймёшь.

      Долго стоял, соображая: «Как понять: справилась Ника и подружилась с Юркой, или просто жива, не наложила на себя руки? – подумав, решил. – Скорее всего, первое». Немного успокоился.

      Беспокоила только Светка. Никак не мог вбить в её упрямую башку, что опасно с ним находиться рядом.

      Слушать не желала. Продолжала жить с Джорджем и каждую ночь приходила к Стасу.

      Зорин укорял «большими глазами», качал головой, а что он мог сделать? Вытаскивать именитую иностранку из Стасиковой постели? Смирился, даже гонял журналистов по ночам, присматривая за порядком, а на самом деле охранял тайну.

      Хотя, какая там тайна, к чёрту? Не утаишь шила в мешке.

      А художница светилась от счастья и… рисовала постоянно – так с нею было всегда, когда была ответно любима.

      Стас смеялся, ругался, закрывал дверь, а она шептала, что станет стучать и перебудит гостиницу. Тоже смирился: то ли устал бороться, то ли просто любил девочку, пока была возможность, и не мог скрыть счастливых сияющих глаз.

      Старики-аристократы краснели, хихикали по углам, старались делать вид, что ничего не знают – деликатные. Только Джорджа жалели, вздыхая:

      – Влюбился в вертихвостку, бедняга, и терпит соперника. Не каждый это может вынести.


      – …Гоша, если я тебя достала, давай «поссоримся», – шептала Лана, приходя на рассвете в их общий номер и ложась рядом. – Я же всё понимаю. Прости, родной.

      Не разговаривал, сжимал в объятиях любимую сильными руками и… любил, как одержимый. Знал, другого варианта просто нет. Только такой. Горько до крика было, а отпустить от себя не мог – это было выше его сил! Время тикало-бежало-спешило, и оставалось всё меньше счастливых ночей с нею, единственной, его Осенью рыжей, со Светочкой.

      «Она же не виновата, что я заочно влюбился по-настоящему и на всю жизнь в ту, в кого и влюбляться-то нельзя было – изначально принадлежала Стасику. Даже Энтони это сознавал. И терпел. Вот и я также терзаюсь и терплю. И люблю. Спасибо, не отказывает, только требует жёсткого контроля с контрацепцией. Сначала думал, что ей просто пока запрещено беременеть – последствие последнего выкидыша, а потом кое-что понял и… стало ещё больнее! Она хочет забеременеть, но не от меня, а от Стаса, от своего единственного. Помучившись пару дней, тяжело вздохнул и… принял и это к сведению. Нет, обманывать любимую не стал, наоборот, ещё аккуратнее обращаюсь, сознавая – это её право, ей и решать».

      Отлюбив, отцеловав, отстонав, откричав, только радостно сжимал её тельце в руках и шептал слова обожания, доводя до слёз и себя, и Светку.

      Она тоже казнилась, пыталась разорвать с ним отношения и не смогла: и дело бы пострадало, и… любила, так и не забыв Саванны! Ругала себя по-всякому-разному, обзывала неприглядно, нехорошо, а порвать так и не сумела.

      – Гошка! Хоть ты найди в себе силы и мужскую гордость – выгони меня!

      Стонала, плакала, дрожала от его умелой, опытной и такой бесподобной любви. После таких ночей у неё просто «плыли мозги».

      – Я ведь разрушаю тебе душу, идиот!

      – Она давно твоя, ещё с весны. Делай с ней, что хочешь теперь, любимая…

      – Поговорили по-семейному, называется! – безумно хохотала.

      Рыдала истерически, старалась разобраться с чувствами, но наступала ночь и опять «карусель»!


      …В Плёсе Стас покинул группу на пару часов и пошёл на Винную гору к Матрёне.

      Подойдя к дому, застал закрытые ставни и ворота, на которых была прибита табличка «Продаётся», внизу полуслепой телефон. Позвонил и… Горло стиснуло от слёз.

      «Хозяйка три месяца назад умерла – сердце во сне остановилось. Только на третий день соседи кинулись, заметив, что дымок не идёт из трубы и окна не зажигаются. Открыли с милицией. Сын решил продать дом. Вот так-то, Стасик».

      Шёл обратно с тяжёлым сердцем. Почему-то считал себя виноватым в смерти старушки, словно не досмотрел, не проследил за её судьбой. Остановился, поражённый прозорливой мыслью.

      «Так и есть: если б ни запил, был бы на маршруте и заехал непременно! Вот, парень, и расплата за пьянство: смерть той, которая подарила тебе любовь шотландки и четыре дня счастья. Прости меня, родная!»

      На кладбище не пошёл – такая боль сжала сердце, что сел на чью-то скамью и едва не потерял сознание. Очнулся не скоро.

      «Господи, а ты жесток! Почему наказал старушку, а не меня? Мой грех, мне и отвечать».

      Отрезвил холод – продрог на снежной лавке, до крупной дрожи тела.

      «Пора на работу. Присматривать за теми, кого тебе доверили – за туристами, – шёл быстро, посматривая на часы, подаренные Энни. – Я помню тебя, девочка, и всегда буду помнить. Только нет больше у меня бабушки – умерла в полном одиночестве, в пустом большом доме, без близких и родных людей рядом, без семьи. Как грустно…»

                Октябрь 2013 г.                Продолжение следует.

                http://www.proza.ru/2013/10/05/247