Бурьян

Вместительный зал судебных заседаний забит до отказа, но ни шорох, ни малейший звук не нарушают мрачную давящую тишину. В таком молчании замирает природа перед грозой.

Вводят подсудимых. Их шестеро. Один, самый младший и тщедушный, проходит под конвоем в "клетку". Конвоир, закрывая за ним дверь, щёлкнул замком. Этот, в общем-то негромкий звук, грянул выстрелом в устоявшейся тишине. Остальные разместились, как в песне поётся, "на жёсткой скамье подсудимых", прямо перед клеткой - эти не под стражей, находились "под подпиской". Они сразу оборачиваются к товарищу. Тот, видимо продолжая прерванный рассказ, торопливо зашепелявил:
- Бьют в изоляторе по любому поводу и сокамерники, и охранники. Я малолетка, но на это никто не смотрит. Посмотрите, у меня за это время почти не осталось зубов, повыбивали... - товарищи заглядывают ему в рот.
- Да и делать зубами там нечего, почти всю еду отбирают, - продолжает шепелявый, - сидим вперемежку - туберкулёзные и временно здоровые...

В театре есть правило: шёпотом со сцены надо так говорить, чтобы было отчётливо слышно в самом последнем ряду. Шепелявый шёпот из "клетки" был слышен и понятен каждому в зале. Но здесь не театр,  в зале не актёры, а реальные преступники, реальный судья, государственный обвинитель, адвокаты. И каждому из подсудимых не улыбается, а прямо-таки, грозно скалится реальная "отсидка" со всеми только что поведанными "прелестями".

Перевожу взгляд с одного на другого - совсем мальчишки. Одни несовершеннолетние, другим восемнадцать исполнилось во время следствия.... Их бы по именам называть, уменьшительно-ласкательно, но они подсудимые и обращаться к ним будут только по фамилиям.

Заранее изучив обвинительное заключение, знаю, что проделывали эти, теперь такие беспомощные неуклюжие пацаны. Но, помимо воли,  в душу заползает острое, щемящее чувство жалости к ним: до чего же они неухоженые. Грязными пальцами трут под носами, скребут лохматые немытые головы - дети, но уже загнанные, настоящие дички.

Один выделяется. Он опрятен, хорошо пострижен. С первой минуты, как вошёл в зал и сел на своё место, плачет. Изредка он прикладывает к глазам насквозь промокший платок, давно не впитывающий обильную влагу. Товарищи толкают его:
- Хватит тебе, успокойся.

*  *  *
 Оглашается обвинительное заключение. В нём перечислено всё - от мальчишеских "художеств" до мерзости и зверства.
Говорят, в минуту большой опасности, перед глазами целая жизнь успевает промелькнуть, от первого мгновения до последнего. Именно в эту минуту, чтобы спастись, человек способен принять единственно верное решение. Так и теперь, подсудимые поняли, сейчас их могут спасти только чистосердечное признание, только искреннее раскаяние, только зарок самому себе на всю отведённую жизнь - не преступать запретной черты.

И они дают показания. Каждый говорит о том, что он совершил, не умаляя своей вины.
- Это было в начале марта. Хотелось подольше оставаться на улице, но было ещё очень холодно. Родители нас ни в чём не ограничивали, мы жили, как хотели. Днём некоторые из нас ходили в школу, некоторые на работу, но чаще мы прогуливали и то, и другое.
Ночами сидели возле костра. Моя мать часто напевала: "Не за огонь люблю костёр, за тесный круг друзей", а мы просто выпивали и ели то, что удавалось раздобыть. В один из таких вечеров выпивка и закуска быстро кончились, говорить было не о чем. Женька предложил добыть что-нибудь и продолжить "веселье". Все были согласны и решили пойти к одной старухе. Знали, что к ней приехал брат, но он такой же старый и немощный, как и она. Пошли все шестеро. У дома остановились, договорились, что двое выбьют сразу два окна, вломятся в дом и, открыв двери изнутри, впустят  остальных.

Всё произошло, как мы задумали. Старик было кинулся на помощь сестре, закричавшей со страху, но несколькими ударами мы пригвоздили его к полу на всё время, пока находились в их доме.
Мы ходили по дому, искали, что взять. Старики молчали, только водили за нами глазами. А брать было нечего. Я вынес работавший чёрно-белый телевизор, Лёха моток рабицы, лежавший в коридоре, остальные сложили алюминиевую посуду в мешок, вынесли и это.

Свои лица мы, по возможности, прикрывали, но старуха узнала меня в тот момент, когда пыталась встать, а я толкнул её. После нашего ухода окна остались выбитыми, двери - раскрытыми.
Ущерб старикам мы не возместили: они умерли один за другим ещё во время следствия. Может, от страха, а может от простуды.

*  *  *

...Как тяжело пишется!.. В голове теснятся прилагательные в превосходных степенях, к перу рвутся экспрессивные элементы всех частей речи - лишь они способны воссоздать живую картину происходившего - но... есть опасность дать волю сильнейшим противоречивым чувствам, от лютой ненависти и стремления покарать этих двуногих зверей, до вселенской жалости к ним же, одичавшим от полного равнодушия даже самых близких им людей, теперь застывших в этом зале, не знающих, что сказать в защиту своих преступных детей. 

*  *  *

Тот, что в клетке, как и все, знает, в чём его обвиняют. Он рассказывает без наводящих вопросов, всё самое главное.
- Я тоже участвовал в ограблении стариков. Всё так и было, как записано в обвинительном заключении. Вину признаю полностью.
Вечером следующего дня, в соседнем с нашим доме, я распивал спиртное со своим знакомым. Неожиданно он переложил деньги из одного кармана в другой. Я сразу решил завладеть этими деньгами, но парень намного старше и сильнее меня. Я ждал удобного момента и, когда он зачем-то наклонился к полу, ударил его табуреткой по голове. Пока он был в отключке, я нашарил в его кармане деньги, вытащил их и убежал домой.
Утром этих денег я в своих карманах не нашёл, поэтому ущерб потерпевшему, который выжил, не возместил...

Изнурительный процесс сегодня не закончится. Ещё предстоит услышать о взломах и кражах из мастерских, конторы, лаборатории... библиотеки...
Юристы высшей категории, профессионалы в своём деле - адвокаты и прокурор, разберут "по косточкам" каждый эпизод бесконечной чреды преступлений, дадут им оценку, в точности установят степень вины каждого подсудимого и только после этого и руководствуясь своим личным убеждением суд вынесет приговор.

*  *  *

Многое проходит, многое забывается. Прошла и та зима, когда слушалось
это дело, пролетели весна, лето...
Вот и жёлтые листья опали с деревьев, усеяли берег. Зелень полиняла и засохла. Река стала свинцово-холодной. Дождь с небольшими перерывами льёт весь день. Я стою на берегу в раздумье.
Время и новые события отодвинули в глубь памяти то уголовное дело. Но помнится речь одного пожилого адвоката:
- Квалификацию действий моего подзащитного не оспариваю, вину он признал, искренне раскаялся.
В общей части уголовного права есть выражение: "смягчающее обстоятельство", и оно есть у каждого из сидящих здесь подсудимых, ни дисциплина которых, ни занятость, ни интересы, ни склонности не стали заботой их родителей. А в условиях чистой природы вырастает то, что естественно может вырасти - обыкновенный полевой бурьян...
Ребята, вам не на кого надеяться, беритесь за ум. Поэт Брюсов правильно сказал: "Великая радость - работа!" Помните это...

        Трудно сказать, как сложится судьба отбывших заслуженное наказание,
но оптимизма, внушающего надежды на лучшее, мало.