Чуть не выгнали

Чуть не выгнали
Мы его звали Курником. Кто мы? Так школьники. А вот Курник – это директор нашей школы. Действительно, голова его была похожа на не очень хорошо состряпанный пирожок. Отсюда и прозвище. По биологии учил Куракин, тоже тот еще фрукт. Думаете, мы его звали курицей? Как бы не так. «Выть по-собачьи» – вот как. И не ухмыляйтесь. Он когда кого-то из класса выгонял, становился красным и орал «выть», т.е. выйди. А Шурка Колбин возьми да добавь – «по-собачьи». Отсюда оно и пошло, «выть по-собачьи». Литераторшу Журой звали, потому как фамилия Журкина. А своего классного, так того мы ласково Клециком, ну галушкой в общем. А что? Вполне нормальное, как сегодня говорят, погоняло. Клецки – кусочки теста вареные. Вкусные, когда есть нечего. Что думаете, сегодня учителей не зовут по-всякому? Еще как. По себе знаю: и чудик, и артист, и Бородино, да как только не зовут. Есть в школе, где я сейчас работаю, и «баба Шура», и «Падишах», и «Надежда Бабкина» от слова «бабки», ну деньги, одним словом. Да кого только и нет. Так это всегда было и будет, чего обижаться. Большинство и не обижается, сами тоже, когда учились, придумывали – часто уши даже вяли от прозвищ. Сейчас все цивилизованно: Файл – значит, учитель информатики, классно, правда? Не пойму, почему я все это говорю?
А…, вспомнил. Это же из-за Клецика, нашего классного руководителя, меня из 7-го класса чуть из школы не поперли. Было, было это в моей славной биографии. А ведь все так хорошо начиналось. В седьмом классе тогда выпускные экзамены сдавали. Да-да. Следующая ступень – 8-10 классы. Так вот, после майских праздников заходит Клецик в класс и говорит:
– Ребята, завтра едем в Баево на спортивные соревнования. Берете с собой продукты, спортивную форму. Ночевать будем там. Все, до завтра.
– Ура! Едем в райцентр, вот здорово.
Если бы мы знали, что будет от этого «здорово».
Сейчас ребятишек на автобусе возят. Дело хорошее, что скажешь. А когда я учился – бортовой газик без тента, деревянные самодельные скамейки в кузове – вот и вся роскошь. Но для нас это была суперцивилизация. Тем более, ехать в неведомый райцентр, в другой мир – это знаете ли… Вначале казалось, что повезло: Иван Григорьевич, то бишь Клецик, не едет с нами, а едет Эмилия Андреевна, наша немка – Гутен таг. Едем весело, шумим, орем. Конечно, как всегда некстати, я запел:
– Цыпленок дутый, в лапти обутый,
Пошел на станцию гулять,
Его поймали, арестовали,
Велели паспорт показать.
– Я не кадетский , я не советский,
А я куриный комиссар,
Отпустите, не держите,
Я на поезд опоздал.
Реакция Эмильки последовала незамедлительно.
– Паратин! Опять ты пратифные куплеты поешь. Чикаться не путу, все в школе расскашу.
Пришлось срочно замолкнуть, эта старая карга точно могла заложить. Хотя какая она старая – сорок с небольшим лет. Но нам тогда все, кому было за сорок, казались старыми. Приехали под вечер, и разместили нас спать в школе, мальчишки в одном классе, девчонки в другом. Вот тут-то оторванка пошла на полную катушку. Мяукали, хрюкали, визжали, травили анекдоты. А потом стали бросаться. Бросали все, что попадало под руку: ботинки, тапки, спортсменки, что-то вроде сегодняшних кроссовок, только в десять раз хуже. Так ведь что удумали – свет выключили, чтобы интереснее было попадать друг в друга, тем более Гутен таг была в другом кабинете с девчонками. И вот ведь невезуха: никто в меня долго не попадает, и я задремал. И вдруг слышу истошный голос немки:
– Какая сволощь чуть потинком меня не попала?
Открываю глаза – свет в классе горит, в дверях Эмилия Андреевна, злая – жуть и перепуганные пацаны.
– Это ты опять, Паратин? Ну все, мое терпение лопнуло. Дай вернуться домой.
Так орала, что даже акцент пропал. Она, оказывается, решила, что ботинком в нее чуть не залимонил я. Вот дура, я же спал. А, утрясется, беспечно подумалось тогда. Но не обошлось.
Вернулись мы со спортивных соревнований, и на следующий день начались неприятности. Меня с Ванькой Дзюбой срочно вызвали в учительскую, что не предвещало ничего хорошего. Когда зашли, все разговоры сразу смолкли и учителя выпялились на нас. Наш классный грозно изрек:
– Подойдите ко мне. Чем вы занимались на соревнованиях? Отвечайте.
– Как чем? – искусно удивился Ванька. Бегали прыгали, Иван Григорьевич.
– Прыгали, бегали, – передразнил Клецик.
Ванька не к месту не выдержал и хмыкнул, не удержался и я.
– Они еще и ржут. Знаете, что я сделал бы с вами, будь я там?
– Шо? – глупо поинтересовался я некстати.
– А то, взял бы твою глупую башку, наступил на ноги, а голову повернул вокруг шеи на 360 градусов и выбросил к чертовой матери.
Мы с дружком представили эту картину и, не выдержав, захохотали.
Клецик аж взвился над стулом.
– А, так вам еще и смешно, свинтусы сопливые. Вон отсюда, и завтра без родителей в школу не приходить!
Проклиная все на свете, мы понуро вышли из учительской. В классе нас с нетерпением уже ждали.
– Что немка уже нажаловалась? Давайте мы сейчас ей устроим, зайдет она в класс, а мы не поздороваемся.
Дело в том, что учительница, зайдя в класс, всегда строго смотрела на нас и говорила:
– Guten Tag!
Мы нестройно отвечали.
Мы с Ванькой завопили, что против – немка сразу поймет: мы подговорили класс. Пацаны как завелись, нет и баста. Представьте, класс не поздоровается, а мы с Ванькой гутентагнем – еще хуже будет. Так ни до чего и не договорились. И вот звенит звонок, в класс входит Эмилия Андреевна и как обычно говорит свое «гутен таг». Мы все молчим, немка удивленно смотрит на нас и снова повторяет «гутен таг». Тишина.
– Ах, так. Ну поготите! И она выбегает из класса.
– Ой, че будет, че будет? – визжат девчонки. Открывается дверь и входят: директор завуч, наш классный «Выть по-собачьи» и замыкает шествие преподобная Эмилия. Главная роль, конечно, у Клецика.
– Бородин и Дзюба, выйти к доске.
Молча выходим. Классный все больше распаляется.
– Докатались, голубчики. Ну мы сейчас вам устроим. И как всегда некстати встревает Ванька Дзюба.
– Як шо, то обязательно Бородин та Дзюба. А мы тут вобче ни при делах.
- А кто при делах? – взрывается Клецик.
– Так Лерка Куракина всех подговаривала, – делает запрещенный выпад мой дружок. Почему запрещенный? Так Лерка – дочка нашего ботаника, который в данный момент здесь же, на разборке. Гневный возглас директора – и Лерка уже стоит рядом с нами. Папа ее рядом, и Лерка не выдерживает:
– И Ленка Кондрахина подговаривала, – и ревет белугой.
На середине класса теперь и Ленка, которая, как и подружка, начинает реветь и сквозь слезы выдавливает из себя:
– Шу-урка Колбин тоже подговаривал.
Колбин без приглашения идет к нам и, улыбаясь, изрекает:
– А я никого больше назавать не буду, гы-гы-гы.
– Вон все из класса, – взвизгнул директор школы, – и без родителей завтра в школу не приходите.
Провожаемые сочувственными взглядами одноклассников, уходим из класса. Хуже всех, конечно, Лерке, отец-то учитель. Мы с Ванькой уходим за школу и начинаем обдумывать, что делать. Отца я боялся, да и матери как сказать – сразу отцу передаст. Вот оно, настоящее уравнение. И не сказать нельзя. Ваньке проще – у него одна мать, да и на школу чихал он с высокой колокольни.
– Та не журись ты, Толька. Вон Ленина тоже выгоняли з университета. Ну и шо? Та ничего. Вучився вин самостоятельно, поихав, та и сдав экстерном, чи шо воно называется. Это он меня так успокаивает. Монолог Ваньки прерывает сдавленный смех. Оглядываюсь и не верю своим глазам, оказывается, наш классный все слышал и не мог сдержаться. Вытирая выступившие слезы из смеющихся глаз, Иван Григорьевич говорит:
– Слушайте, студенты, завтра всей школой едем дрова готовить. Ты, Иван, берешь пилу, а Анатолий берет топор, и еду обязательно не забудьте. И про родителей ни слова.
Кстати, Клецик, одноклассник моего бати, мог бы и по телефону ему на работу позвонить, но почему-то не стал. Вот и вопрос на засыпку, почему?
Конечно, родителей на следующий день никто не привел. Еще чего! Дрова и родители – вещи, ясно, не совместимые. Проходит еще два-три дня – все молчат. А там нас распустили на экзамены.
И только после экзаменов, когда мать поехала в Ситники в школу за моими документами, она узнала все. Но есть сегодня хорошее выражение – поезд ушел. Мать, смеясь, говорила вечером за столом:
– Молиться вам, сынок, надо на Ивана Григорьевича: он все замял, а директор так и хотел вас с Ванькой исключить.
Вот тебе и Клецик! Только сейчас и понимаю, какой он классный мужик был, простой сельский учитель, советский офицер-фронтовик. А Эмилия Андреевна? Ведь немецкий язык так трудно было преподавать в послевоенных советских школах. Эх болваны, как же не понимали мы тогда. Мне и сейчас стыдно, ведь именно она благословила меня на учительство. Какие они в большинстве своем были настоящие люди, бескорыстные учителя. Правда, они не смогли бы объяснить сегодняшние словарные слова: коррупция, дедовщина, бабковщина. А это и к лучшему, иначе меня точно выгнали бы из школы. Кому ж бы это надо было, да никому. Согласны?
А. Бородин