Убогий

     Он вышел из подъезда, улыбнулся. Около скамейки уже ждала дворовая собака. Проходя мимо соседок поздоровался. Ответное здравствование, полетевшее ему уже в спину, было с ехидцей, даже издёвочное. На этот сарказм никак не отреагировал. Направился к псу.
- Сейчас колбасой кормить будет — язвительно бросила одна из женщин, причём, очевидно, так, чтобы не очень тихо.
- Нюр, я слышала, что он специально покупает колбасу для этих псей и не самую дешёвую.
- Конечно — Нюра повысила голос, наверняка для того, чтобы он, несомненно, услышал — оне ботинки себе купить хорошие не могут, а псин кормят, а те из благодарности гадят тут всюду.
    Это было уже вызывающим оскорблением, но и на него он не ответил, даже не повернулся. Подошёл к животному, собака уже вовсю виляла хвостом, глядела преданными глазами. Достал из полиэтиленового пакета сверток, раскрыл его. Было с полкилограмма нарезанной колбасы. Взял один кружочек кинул собаке. Тут подбежала ещё одна, невесть откуда появившаяся. Кинул и ей. Первая, вмиг проглотившая угощение, снова просительно смотрела на него с умилением. Кинул обоим еще по кусочку. 
- Сейчас он так докормит стая соберётся — не унималась Нюра, говоря уже громким голосом.
    Она, словно накаркала, или какие запахи разнеслись, но скоро подбежала еще одна. Досталось и ей.
    Скормил всю приготовленную колбасу.
- Что, ничьёнышы? — словно извиняясь, или будто прося прощение, глядя на собак, заговорил он с ними —   Нету колбаски больше. Уж не обессудьте. Накормить вас не накормил досыта, но хоть согрел чуть. — Собаки продолжали просительно смотреть, глядя на него преданными, добрыми глазами. Пес непонятного окраса — или белосерого цвета с темными островами, или темного цвета с белосерыми пятнами — не переставал умилённо вилять хвостом; рыжеватый вилял хвостом не так активно, но смотрел также просительно и больше жалостливо; самый маленький чуть подскуливал. —  Вы чудо природы — чуть помолчав, продолжил он, говоря то ли с собою, то ли с собаками, продолжающими смотреть на него просительно-умилительными, бесхитростно-наивными глазами. — Собака преданна, не потому, что колбаску съела, природа у вас такая. Псины, вы псины.... Вашу бы верность, да чистоту людям  передать: скольких бы пакостей не было. Небось сегодня и не кушали ещё. Чего рыженький? Думаешь, людям сладко живётся? Иной раз такая невмогота наступает, что не то что выйти куда, себе показаться боишься. Потом расшаркаешься в пижаме по квартире, в окошко выглянешь, увидишь всё как всегда, обманешься тем, что это будет как будто вечно, проглотишь все обиды и  снова идёшь быт суетить. Можно, конечно, и поплакаться себе. Это ведь, у вас собачки весь мир на колбаску или какую другую еду замыкается. Для человека, собачки, надо другое. Дело любимое работать, и ушам, чтоб приятное слышать.  На сцену, бывало, как выходишь и сразу летать начинаешь. В образ войдёшь с ним и остаёшься, как будто и зрителя нет и за кулисами никто не стоит. Зрителю-то что надо? Это ему и надо. Он на заученную роль не поддастся. Ты обнажиться должен. Пока ты себя не распахнёшь....
- Ты смотри, разлетался — обрезал его громкий Нюркин голос.
   Тут он не вытерпел. Решительно подошёл.
- Нюра — сказал он так, но, как будто дверку какую приоткрыв, и из-за неё скромно выглянув — собачки то тут причём?
- Ну, точно юродивый. Я, что к псям твоим обращаюсь? Что  я тебе шизнутосдвинутая?  Ты что же это думаешь, что все, как ты в парениях? Если ты, на своих сценах, всю жизнь в облаках скитался, то я на заводе с руками по земле ходила. Собак он колбасой кормит, ангелом он стал. Ты если эту колбасу всем псам будешь давать, так ты для них вообще богом сделаешься. Правда, потом, от нех ступить некуда будет — загадят кругом.  Сейчас уже Маша дворничиха матерится от удовольствия дополнительное добро убирать за твоими собаками. В самом подъезде от твоих кошек — продолжала она хлестать его своим языком — вонь такая, что не продохнуть. По всей лестнице запах — хоть нос затыкай. Да ещё и попугай вечно кричит, что на улице слышно. Что ж ты, такой любведобрый, квартиру свою до свинарника довёл? Ты возьми, уморы ради, ещё кого пригрей. Вон там за домом собака лежит подыхает.
- Ты, Нюра, думаешь пожелаю, а я не пожелаю тебе не здравствовать. К тому что ты сказала могу добавить, что меня, мои же подкормленные собаки ещё и кусают. А я им прощаю.  Они такие несчастные. И тебя прощаю. Вот за собаку спасибо. Пойду посмотрю.

    Надвинув помятую шляпу на брови зашагал в определённую сторону. За ним двинулась только рыжая, остальные собаки, ещё раз отлизав языками колбасное место, побежали прочь.

- Нюрка, ну ты и дура. Ты знаешь на кого ты помои льёшь. Это же Криницын, он же во всём мире известный.
- Да мне хоть Синицын, со Спицыным. А про него я знаю. Я с Клавой говорила. Она гардеробщицей была, где он работал. В их театре Соня Кордюкова, тоже, говорит, шибко известная, этого Криницына прямо трупом и назвала. Он говорит, вина, водки не пьёт, за бабами не ухлёстывает, от всех прячется.
- Ох Нюрка, Нюрка. Ну и язык у тебя, как шрапнель какой, в кого попадёт насмерть увалит. Пойду ка домой. Тесто, небось, подошло.
   
      За домом, прямо на колодезном чугунном люке, лежала собака. Глаза её были открыты и, как ему показалось, абсолютно безучастны. Подошел к ней. Она не повернула головы, ни завиляла хвостом, нисколько не пошевелилась.
     Присел, погладил собаку по голове, потом чуть потрепал.
- Может, мальчик, не так и плохи твои дела? — продолжал он гладить собаку — Знаешь что, а пойдём ка ты со мной. Подкормишься маленько, глядишь и разбегаешься.
    Он обхватил пса и стал приподнимать. Собака поняла чего от неё хотят и, словно чудо, встала, ожившая, что называется, от теплоты и участия. Поплелась за ним.

- Гришенька, ты что это собаку привел? — встретила жена беззлобно, но с внутренним сожалением и усталостью. —  Нам, с нашим коридором, и так тесно.
- Ничего, Сашенька, пусть он поживёт немножко. Совсем, бедняжка, пропадает.
- Ты, Мальчик — повелительно обратился он к собаке — будешь жить вот здесь, в коридоре. Сейчас тебе Сашенька постелит чего-нибудь и покормит тебя. Пока, Мальчик, пойдём-ка в ванну. Помою тебя.
     Собака понравилась сразу же. Пёс приглянулся ему, когда ещё лежал на том колодезном люке. В квартире, особенно сейчас, когда он мыл его в ванной, ощущение приязни упрочилось. В нём чувствовалась стать. В отличие от обычных дворовых попрошаек он вёл себя с достоинством. Будучи явно голодным он не накинулся на еду, опустив морду в миску он, не особо чавкая, как будто с каким-то достоинством, важностью, будто делая одолжение, слакал суп. Просить больше не стал, чуть отодвинулся в сторону и лёг на подстилку. Сейчас, в ванной, он явно выказывал благодарность своему новому хозяину; не вилял хвостом, не скулил, покорно и безропотно сносил непривычную для него процедуру и проявлял, вроде как и не ощущаемую безграничную преданность к Криницыну. Когда он его уже вытирал и уже вытер пёс лизнул его руку и опять это сделал по-особенному, без типичного заюливания собак перед колбасой. Он погладил его и ощутил единодушие. Они с Мальчиком сроднились.
- Иди Мальчик — слегка подтолкнул собаку — ложись отдыхай.
     Пёс понял, вышел и улёгся на свою подстилку.
- Нет, вот что, пойдём Мальчик ко мне, у меня отдохнёшь — он его также, как и на улице чуть приподнял. Мальчик догадался, поднялся и пошёл за хозяином в его комнату.
     Войдя в неё Криницын снял пижаму. Оставшись в трико лёг на не расправленную кровать.
- Иди, Мальчик, ко мне, ложись рядом — позвал он собаку.
    Пёс послушал своего нового хозяина, заскочил на кровать и улёгся с ним.

- Ты знаешь, Мальчик, как это приятно доживать и вспоминать — сказал он обращаясь к псу, положив свою правую руку на него и чуть перебирая его густую шерсть. — Вам собакам это не дано, а человека мысли, приятные воспоминания, греют. Вот ты уже состарился, тебе надо уходить. И ты уходишь. И вот остался один. Вот ты уже никуда не спешишь, тебе никто не мешает, тебе уже мало, что надо. Лежишь себе спокойно, глядишь в потолок и думаешь, думаешь, думаешь. Конечно, Мальчик, это печально, когда понимаешь, что вот оно было и уже уходит. Безвозвратно. Радует, что туда уходит не только хорошее. Ты думаешь мне только хорошие слова говорили? Ошибаешься, дружок. Гадостей тоже слышал немало. Сколько от женщин мне доставалось! Сегодня вот от соседки Нюры наслушался. Кстати, её должен благодарить, что я тебя нашёл. Это она мне про тебя сказала. В театре чего только от Сони  Кордюковой не слышал. Как она надо мной не измывалась? А я ничего ответить не мог. Просто не мог ответить. Она мне, —  «да какой ты мужчина?! Тряпка», — а я на неё смотрел и прощал её, да ещё и жалел. А ещё было лет пять назад. Устроился к нам работником сцены, какой-то Николка. Почему Николка не знаю, может потому, что он был весь в наколках. Маленький, толстенький, лицо прыщавое и злое. Как-то, при подготовке сцены к спектаклю «РОДНЯ» я ему говорю, что декорацию окна поставили кривовато. А он мне, «иди ты знаешь куда со своими советами?!» Я ему — «Вы почему со мной так грубо разговариваете?». После чего, Мальчик, его как прорвало. Чего он мне только не наговорил.  Оказался я и «слюнтяем, и пришибленным, и худосочным, и придурков-то мне и играть не надо, они из меня и так лезут, и других гадостей каких только не наговорил. Он так долго говорил, что его же напарники не выдержали. Подошли и стали его бить. Потом я стал его защищать, стал просить перестать И когда они отошли от него я   наклонился и вытер своим платком  его рассечённую бровь. Он, Мальчик, на меня так посмотрел и ничего понять не может. Потом сказал, «прости меня». Я ничего не сказал, но его и так бы простил, даже не попроси он у меня прощения. После успешного спектакля он пригласил меня в театральное кафе. Хотел угостить  вином. Я отказался, я же совсем никакого спиртного не принимаю, но от сока Манго не отказался. Так мы с ним душевно посидели, потом он ещё извинялся, но не надо было, так ему об этом и сказал.

      В соседней комнате зазвонил телефон. Александра Евдокимовна, подняв трубку ответила «слушаю». «Можно ли пригласить Григория Максимовича» —  попросил чей-то голос.
- Он отдыхает, велел не беспокоить.
- Попрошу Вас, уважаемая Александра Евдокимовна, загляните к нему, может встал он уже?
- Хорошо. Как Вас представить?
- Скажите, Елисеев..., по сценарию..., Елисей Елисеевич...., он хорошо знает...
- Обождите минутку Елисей Елисеевич.
     Положив трубку на стол Александра Евдокимовна направилась к двери спальной комнаты. Приоткрыв её в полутемени заметила мужа лежащего на кровати. Рядом с ним лежал пёс, мордой своей смотрящего на своего нового хозяина, положив две передние лапы ему грудь. Криницын что-то увлечённо рассказывал собаке и не обратил никакого внимания на приоткрывшуюся дверь. Муж был настолько поглощён своим рассказом, что жена не осмелилась его потревожить. Прикрыла дверь.
- Извините, уважаемый Елисей Елисеевич, никак не возможно сейчас побеспокоить Григория Максимовича. Позвоните пожалуйста минут через тридцать.
- Хорошо, Александра Евдокимовна, ....но как надо, как надо!... позвоню обязательно.   
 
- ..... когда мне Николка приятное сделал, то почему-то он мне уже не стал казаться ни маленьким, ни злым, ни замечал я больше наколок у него. Передо мной сидел душевный человек. Мне этого было достаточно. Вот ведь что доброта делает, взгляды сразу перестраивает, мир преображает.  Наверное, Мальчик, не имеет  особого значение, откуда исходит добро — от одного человека, или  от сотен людей. Хотя, постой, нет!, когда весь зрительный зал! Это завораживает.  Когда тебе аплодисментами плескают сотни благодарных зрителей....! Это затрагивает всякие твои глубинки. Наверное это и есть истинное для артиста, чтобы  тебя чтили, верили тебе, были благодарны и помнили. Ведь сколько души-то, сколько души-то было отдано! Ведь если не кривясь, на чистоту полностью, всегда ж себя распахивать пытался, до абсолютной высоты долететь стремился. Тебе рассказать, Мальчик, как я расставался со сценой? Это было замечательно! До слёз. Много раз с самими слезами. В общем, хорошо всё было. В душе так щемило, так щемило. Я ещё песню свою собственную спел в конце. Вот послушай.
 
Я безвинный артист
Я стою перед вами.
Высочайший альтист
Вся душа с парусами.

Устремляется вдаль
С плотной ткани вуаль
Не просветит дорог
Скроет отчий порог
Все пути для отхода.

Я не знаю кто вы.
Я не верю, что вы
На моё к вам добро
Мысль возникнет
                вдруг про
Злонамеренья цель
Иль усмешку с ехидцей.

Я не буду вам мстить.
Я не буду вам льстить
Злого слова я вам
Никогда не скажу
Уступлю всегда сам
Светлый путь укажу
Я собою прикрою.

Если вдруг отпадёт
Во мне надобность здесь,
Или там. Не придёт,
Мой поклонник не здесь.
Пусть меня позабудет.
Я тихонько прощу
На судьбу не ропщу
Всё, что можно отдам.

Никого не предам.
Этим буду я вам
Память вечно беречь
Душу вашу стеречь
Наполняя всю речь
Добротою сиречь
Теплотою души
Жить легко не спеши.
Пусть он вас не покинет

Сердца хрупкий росток
Зверя алый цветок,
Что во мне кто заметит?
Если кто вдруг увидит
Мою душу иной.
Весь мой лик не такой
В вашем взгляде превратный.
Пусть он станет обратный
Каким был, такой есть
Вам несёт благовесть....

Он не только вам здесь,
Он является весь
Он священная ось....,
Но не только вся Рось
Упаси, если врозь
Надломляется ость
Будь хоть чёрная кость
Иль английская трость
Благородная злость
Вся арабская месть
Изощрённая лесть....

В прах уйдёт и развеется
Пред обычным добром
Всё другое отсеется
Пред улыбкой с послом.

   Григорий Криницын замолчал. Глядел в потолок и ласково трепал  загривок своему новому другу.
- Ты, гляжу, у меня спишь уже — обратил он внимание на собаку.
   Пёс, словно его услышав, ещё сильнее протянул свои лапы, упираясь ими в Криницына, как будто сталкивая его с кровати.
- Отходит, бедолага, от улицы. И то правда, тепло да уют кому не приятны? Давай мальчик я уйду — получилось, что спросил он разрешение у пса. Тот, естественно, молчал и продолжал спать.
    Криницын осторожно поднялся с кровати положил на пол маленький односпальный матрац, лёг на него и тоже уснул.

    Когда Елисеев через полчаса позвонил и Александра Евдокимовна пошла в комнату к мужу, то, приоткрыв дверь она увидела его спящим на полу и собаку на кровати. От неслыханной и невиданной неестественности она даже чувство не смогла подобрать,  какое можно выразить. Прикрыла дверь, подошла к столу, взяла телефонную трубку.
- Извините, Елисей Елисеевич, спит  Григорий Максимович...