Совок

 "Совок" - так называли его за глаза. В глаза - Иван Васильевич. Роста он был небольшого, даже ниже среднего. Коренастый, с широкой холкой и крепеньким пузцом, под которым неизвестно как держались штаны. Этот предмет одежды имел свою особенность: его карманы располагались точно на уровне вытянутых вниз рук... Дома соседские мальчишки, играя в Совка, так же спускали штаны, пытались пройти медленно и важно, держа вытянутые руки в карманах, но... штаны падали на пол, и все хохотали до упаду.

 Летом Совок на рубаху надевал овчинную жилетку. Зимой поверх жилетки был одет в полушубок. В колхозе он не работал. "Единоличник" - говорили соседи. Жена его, хроменькая с детства,  в беленьком платочке, пёстрой кофте, опрятной чёрной юбке летом подолгу сидела на крыльце, зимой из дому почти не выходила. Две их старшие дочери жили во Львове, а единственный сын был ещё школьником.

 Учился он прекрасно, а потому, как часто повторял, что трудом можно всего добиться, все понимали, чего ему стоили отличные оценки. О Совке почему-то шла слава жестокого человека, поэтому дети, завидев его, старались убежать подальше. Редко-редко входил он в чей-нибудь дом. Взрослые говорили с ним сдержанно, а дети сразу становились смирными и смотрели на него, не мигая.

 Лишь одна соседка по праздникам ходила к Совку на крыльцо. Он с женой, его сестра и эта соседка говорили о чём-то. И многим казалось странным, когда оттуда слышался дружный весёлый смех. Муж этой соседки не любил их посиделок.

 Осень. Все на огородах собирают урожай картошки, дети, после школы, подключаются к этому трудоёмкому процессу. У близких соседей Ивана Васильевича картошку уже не во что ссыпать:  все мешки до половины наполнены, мужчины и мальчики не успевают перетаскивать их в подвал. От нетерпения, их девочка, не обращая внимания на запреты, хватает мешок и тащит его, но не на спине, а перед собой. Возвращается, хватает следующий и тащит  таким же образом.

 - Здоровы были!..
Все оборачиваются на неторопливый с хрипотцой голос. Совок идёт, в руке молоток.
 - Ругаться иду. Что же вы делаете? Девочка носит перед собой такие тяжести... Да из неё после этого не то что матери или жены не получится, она и жилец-то никакой будет.

 Вот это - да! Говорили о его жестокости и вдруг - такая человечность! А он уже неспешно шёл перебивать пасшуюся на лугу козу. Отец попытался что-то объяснить, мать махнула рукой - молчи. Увлечённые работой скоро о Совке все забыли.

 А история жизни Ивана Васильевича удивительна: он из насколько бедной, настолько и порядочной семьи. Работяги они были отменные. Их Музланами прозвали за жёсткие и шершавые руки. Бывало, он, или кто из его братьев, возьмёт девушку за руку - неприятно, как в железные тиски попадали. Вот девчата и избегали Музланов... Глупые  были. Пришлось Ивану Васильевичу идти в зажиточную семью зятем. Но он не стыдился этого. Жена хоть хроменькая, но умница и покладистая. Дома каждой крошкой хлеба дорожил. А тут еды вдоволь. А работы он не боялся, в радость ему была. Вот и пришёлся он в новой семье ко двору.

 Война. Сколько бы ни писали, сколько ни говорили - точку в повести о ней рано ставить. Шло военное лихолетье. Досталось женщинам, старикам и детям. А какого же было Поле, жене Ивана Васильевича? Все с двумя ногами и руками, иной раз, в голос выли от усталости и отчаяния. От неё ни стона, ни вздоха не слышали. Работала наравне со всеми - и в поле, и дома успевала. О чём ни спроси - поправит свой белоснежный платок, ответит с тихой улыбкой.

 Всему приходит конец. И войне, этой бойне пришёл! Идут солдаты-победители с фронта. Идут даже те, на кого похоронки приходили. Нет только Ивана Васильевича: ни самого, ни похоронки, ни весточки от него.

 И всё же дождалась Поля своего Ваню. Поговаривали - в плену был... За это его и из колхоза исключили. Но работал Иван Васильевич день и ночь дома - валенки валял. Не было отменнее его мастера. На поклон шли к нему с его села и окружных: шапку ломали - не откажи, сделай милость, справь обувку...

 Никому никогда не отказал. А колхозники не только из-за валенок к нему обращались - денег занимать потоком шли: то одна, то другая нужда. И в этом был помощником людям. И начальство к нему захаживало - настоящий, уважаемый человек был Иван Васильевич. Конечно, восстановили бы его в члены колхоза, но уже возраст пенсионный подошёл - ни к чему стало.

 Жизнь не стоит на месте. Строятся дома, растут дети, молодёжь создаёт семьи.
Была, как-то, у соседей Совка свадьба. Сцепились двое выпивох, ножи выхватили. Разбежались и гости, и "гляделки". Иван Васильевич в мгновение отобрал ножи, а дерущихся по сторонам раскидал. После этого случая рассказал.

 Ненавижу я всё это хулиганьё. Ну, что им не работать, не жить по-человечески? Вот воевал я, как все, не хуже, не лучше.  Попал в плен... Что говорить, каково там было. В конце концов, наши освободили. Натерпелся и от своих, пока выясняли, что да как.

 И вот возвращаюсь домой: где пешком, где на редких попутках. Зашёл в какой-то железнодорожный вокзал. Не надеялся сесть в поезд, билет не на что было купить. Думал, хоть переночую в тепле. Глубокой ночью от резкого удара ногой хлопнула входная дверь, и ввалился в неё полупьяный молодой мужчина со свитой из четырёх-пяти его шестёрок. Одет он был замечательно: пиджак с каракулем, из карманов кожаные краги торчат, сапоги с жимами, шапка с хромовым верхом  на затылок сдвинута.

 Как же он куражился над измученными пассажирами! А были - то, в основном, женщины. Идёт он по периметру, прицепится к кому-нибудь, дым "Казбека" в лицо пустит, женщин облапает, сальностей наговорит, матом через слово... узелки их чемоданы ногами пинает. И гогочет со своими уродами. Были мужчины в зале, но не связывались. Может измучены были, может, думали - покобенится и уйдёт.

 А во мне злость закипает: на фронте самых лучших на моих глазах убивало, сам чудом в живых остался, в плену и после намаялся... и вот, как изгой, стою тихонько в уголке, рад, что не валяюсь под открытым небом на мёрзлой земле. 

 Тут этот гад, вихляясь и цикая слюной через зубы, ко мне подошёл. Запрокинул я голову, чтобы видеть морду этой гниды. Он схватил мою шапчонку и бросил её на пол в середину зала, потом пятернёй потянулся к моему лицу... Я его не бил. Просто намертво сжал запястье его протянутой руки и, с испугавшим даже меня самого хладнокровием, стал  один  за другим выкручивать его пальцы. Он визжал, извивался, и снова никто с места не двинулся уже ему помочь. А его "свита" пятилась-пятилась и в ужасе смотрела на своего, в миг ставшим бывшим, главаря. 

 Не знаю, порвал я ему связки, поломал пальцы или просто вывихнул, но они крючками торчали в разные стороны. Пинками я вытряхнул его и его шестёрок на улицу. Потом ни о чём не мог думать - одна мысль, неожиданная и глупая, ворочалась у меня в мозгу: а краги-то ему теперь, не скоро понадобятся.

 Прошли годы, умер Совок. На поминках та соседка, что любила на крылечке посидеть, поговорить, пошутить, доброе слово о нём сказала.
 - Ушёл Иван Васильевич - человек - труженик и ратник. Вернули ему награды за воинскую доблесть, этим окончательно честь его вернули. Чем бы ни занимался он в жизни, во всём была его доблесть, усердие. Людям не отказал в помощи - все вы это знаете. И вдруг стали называть его Совком. А просто за то, что трудился он день и ночь и, как совок, сгребал и сгребал, копил и копил. Наживал и берёг больше того, что ему требовалось для жизни. Спрашивала я у него: зачем тебе столько круп, макарон, сахара, зерна? - Отвечал:
 - Вдруг война случится, мои дети не смогут вынести того, что я пережил. Им запасаю.- Но дети у него хорошие, образование все получили, трудяги, как все в их роду. Не будут голодать.