Модильяни. Девушка в белом. Продолжение 6

…Наступил вечер. В полутемных аллеях парка белели перевернутые урны.

- Саша, - спросил Серегин,- почему в мире столько зла? Откуда  оно? Неужели и оно создано Богом?

- Нет конечно, - ответила она. - Бог создал ангелов и людей. Он дал им свободу. Это знак любви и уважения. Он хотел понимания и взаимной любви, добровольного и сознательного послушания. Часть ангелов восстала против Бога, люди отвергли Его - их решение и породило зло.
 
- Значит, зло - это следствие свободы выбора? - спросил Серегин.

- Да, - ответила Саша. - Но и добро тоже. Мы должны научиться различать добро и зло, избирать правду, отвергать ложь… Это и есть истинная свобода детей Божиих.
 
- Значит, возникновение зла было неизбежно?

- Почему? - не согласилась Саша.- Если бы люди послушались Бога все было бы по-другому… 

- Выходит, что человек виноват во всем сам?

- Да, - сказала Саша.- Зло должно быть уничтожено. Все зло, понимаешь? Во всех его формах и проявлениях… Мы заражены злом -  и ты, и я… Поэтому Иисус пришел на землю, чтобы взять на Себя наши грехи и освободить нас от неизбежного наказания… Он так сильно любил людей, что умер за них на Голгофе. Его распяли на кресте…

- Я видел … сказал Серегин.- Я понял… Не знаю, что это было: сон или видение?.. Мне трудно любить людей, Саша…  Как отдать жизнь за тех, кто тебя ненавидит?.. Я бы не смог, наверное…

 

  В лужах под  автоматами газированой воды плавали раскисшие окурки и компостированые трамвайные талоны.

Серегин и Воскресенская миновали пыльный детский городок с поломанными качелями, летний кинотеатр, закрытый  еще в середине шестидесятых годов и зловещий общественный туалет. Впереди белела засиженая голубями колоннада цетрального входа. Они поднялись по растресканным ступеням, пересекли выложенную булыжником площадь и трамвайную колею. За темными столетними липами поднимался в небо Преображенский собор. На нем не было креста  и  в проломленном куполе зияли черные дыры.

Заброшенный соборный сад встретил их шелестом листьев, запахом цветущей бузины и боярышника… Развалины храма были обнесены наполовину обвалившимся забором. Серегин отодвинул доску и они пролезли во двор, поросший амброзией  и крапивой. Двери  и окна собора были заколочены, но с восточной стороны  в стене зиял большой пролом. В  соборе было светло. Из разбитого купола лился мягкий вечерний свет. Серегин поднял голову. Далеко от земли, вне всякой досягаемости сохранилась единственная роспись, написанная легко, словно на одном дыхании  светлыми и прозрачными красками.  Люди в белых одеждах с пальмовыми ветвями в руках, вознесшиеся над миром зла и греха, над грязью и ложью, над сворами воинствующих безбожников и святотатцев, вынесшие, простившие и забывшие все, смотрели в распахнутое небо, туда, где в далеких высотах, невидимый смертному глазу сиял Божий престол.
 
- Господи, как хорошо!- выдохнул Серегин. - Как радостно, как светло  и спокойно!.. Как я хочу быть там, вместе с ними!



В темном общежитии под дверями двенадцатой комнаты сидел на корточках Вова Горилов. Завидев Сашу и Сергея он  с трудом принял вертикальное положение. Его грузная фигура раскачивалась из стороны в сторону, распространяя смертоносный запах грузинской самогонки. Плохо скоординированным движением Вова попытался отодвинуть Серегина в сторону тринадцатой комнаты. Его мутный взгляд остановился на Саше.

- Молилась ли ты на ночь, Дездемона? - спросил он и рухнул на пол.



      … Это был средневековый сон. Плоский унылый пейзаж: бурые скалы,  мутные воды, редкие кипарисы  и сосны - дученто? триченто? Джотто?

      " Может ли  Бог создать такой камень, которого сам не может поднять?" - раздалось за спиной у Серегина. Он оглянулся. Перед ним стоял человек в черном балахоне. Просторный капюшон скрывал верхнюю половину лица, но губы  и подбородок  показались Серегину удивительно знакомыми. "Это черный человек, - неожиданно промелькнуло в сознании Серегина.- Черный человек, который приходит ночью…"    " Ты можешь поверить Богу только тогда, когда ответишь на мой вопрос", - сказал  человек в черном балахоне.
 
Серегин внезапно ощутил парализующую тяжесть во всем теле и полную неспособность думать.
 
С тусклого неба, затянутого серо-зелеными  облаками, начали падать крупные хлопья снега. Они ложились  на землю и таяли, оставляя мокрые пятна…
   
" Видишь ли, мой друг, - продолжал черный человек,- если Бог не всемогущ, как ты можешь быть уверен в том, что Он сможет тебя спасти ? Если Он не всесилен, кто сказал, что победа будет за Ним?"
 
        "Бог всемогущ и всесилен", - с трудом ответил Серегин. " В самом деле? - насмешливо переспросил черный человек.- Ты просто поверил в это, не так ли? А что если твоя вера - это самообман?" " Ты кто?"- насторожено спросил Серегин. " А ты еще не догадался? - удивился неизвестный. - Я - это ты."  Он откинул капюшон, и потрясенный Серегин  встретился взглядом с самим собой: в темной глубине зрачков отражались скалы и сосны, и высокий взлохмаченный мальчишка в зашитой Сашей рубашке, одиноко стоящий под снегом, переходящим в дождь… " Неправда , - ответил Серегин.- Я не верю тебе. Я - это я." "А вот и нет, - ответил неизвестный.- Я знаю о тебе все. Даже то, о чем ты боишься вспоминать." " Я отрекаюсь от этого… - сказал Серегин.- Я начинаю новую жизнь." " Новую жизнь начинают по понедельникам,"- ответил черный человек,  и его глаза внезапно  помутнели. В них уже не отражалось ничего, кроме бурой земли, покрытой  плесенью грязного снега… " Я знаю, кто ты, - сказал Серегин.- Ты тот, кто пытался создать камень, которого Бог не сможет поднять. Ты мой враг. Ты хочешь лишить меня единственной опоры." "Люди!- прозвучало в ответ с презрительной насмешкой.- Вы боитесь заглянуть в собственные глаза, ответить самим себе на собственные тайные вопросы, вы разбиваете зеркала, швыряете чернильницами в стены* и все это потому, что боитесь лишиться опоры, какой бы сомнительной она не была! Всем вам хочется назад - в райский заповедник, в божий зоопарк, где вы ходили голыми и босыми! Где вы ковырялись в земле и навозе! Где пахали, как рабы, на божиих плантациях! За то там было так спокойно! Так безопасно!.. Ни мыслей, ни самостоятельных решений! Вам нужна опора, трусливые овцы? А что, если никакой опоры не существует?"
   
Земля  зашаталась.

" Я верю Богу. - сказал Серегин. - Это мой выбор. Если  я не понимаю или еще не знаю чего-то, это никак не повлияет на мое решение. Я не буду сомневаться.  Я верю, что на каждый вопрос есть исчепывающий ответ. Я узнаю его в свое время. Я не стыжусь своей слабости и незнания. Я не стыжусь того, что мне нужна опора. Моя опора - Бог."
 
  Сумрачный средневековый пейзаж стал расплываться, как акварель на сырой бумаге, черты человека в черном балахоне исказились,  и он больше не был похож на Серегина.

"Ты умрешь,- сказал он. - и очень скоро!"

Сосны и скалы, болота, плоская равнина с разбросанными по ней безлюдными селениями, низкое небо, облака, снег и дождь слились в грязное пятно - умбра и сепия, голландская сажа с примесью кобальта, охры и белил… обычная муть, возникающая при беспорядочном смешении красок.
 
"Белое всегда остается белым, черное - черным, свет не смешивается со тьмою, правда с ложью". - это были последние мысли Серегина перед тем, как сновидение угасло, словно изображение на экране кинотеатра. 



На следующее утро училище облетела потрясающая новость: обокрали постановочный фонд. Пропала гипсовая голова Гудона** и несколько чучел. Иван Макарович  не находил себе места.

- Это преступление, товарищи! - то и дело восклицал он, воздевая руки.

        Зиночка Заложихина была срочно вызвана к директору. Спустя полтора часа она вышла из кабинета вся красная и заплаканная: она ничего не смогла сообщить. Илья Ефимович самолично произвел осмотр места проишествия и допрос подозреваемых,первым из которых был Серегин, после чего следствие зашло в тупик. Удалось установить только одно: злоумышленники проникли в постановочный фонд через актовый зал, который был заперт Иваном Макаровичем в семнадцать часов тридцать минут. Илья Ефимович был зол и пригрозил коллеге административным взысканием с занесением в трудовую книжку и учетную карточку члена профсоюза работников искусств, а также лишением квартальной премии.

- Так у вас весь фонд растащут, товарищ Поганкин! - мрачно предсказал он, играя желваками.
 
День выдался тяжелый. После обеда Ивана Макаровича ожидало новое потрясение: впервые за последние тридцать пять лет натурщик Герасимов не вышел на работу. Живопись была на грани срыва.

- Серегин, - простонал  Иван Макарович, хватаясь за голову.- отправляйтесь к Герасимову и немедленно ведите его сюда. Мы должны закончить постановку во что бы то ни стало! Вот вам адрес.

Герасимов жил на Парковой площади, сразу за пивбаром. Серегин без труда нашел нужный двор. За кучей мусора и зарослями амброзии виднелся длинный одноэтажный дом, похожий на конюшню. В доме было семь или восемь входных дверей и очевидно столько же хозяев. Местами он был побелен и покрашен, а на одном, самом ухоженом окне даже виднелся наполовину усохший кактус.

Откуда-то сбоку злобно залаяла собака.
 
Одна из дверей приоткрылась на ширину дверной цепочки:

- Тебе кого, мальчик?

- Скажите пожалуйста, где живет Герасимов? - крикнул Серегин.

- А-а-а… - разочаровано раздалось из-за двери.- Это там… - и дверь захлопнулась.

Озираясь по сторонам в поисках невидимой собаки, Серегин обошел дом и наткнулся еще на одну дверь. Она была приоткрыта и тихонько поскрипывала от сквозняка.
 
- Михаил Антонович! - позвал Серегин, но изнутри никто не отозвался.

- Михаил Антонович! - крикнул Серегин и вошел в полутемную комнату. В нос ударил запах керогаза и прелых тряпок. Герасимов неподвижно лежал поверх одеяла на ржавой дореволюционной кровати  украшенной потемневшими никелированными шишками, в которых отражался тусклый искривленный мир. Старый натурщик молча смотрел в потолок.

- Михаил Антонович!.. - повторил Серегин и голос его внезапно осекся: Герасимов был мертв. Знакомая старческая рука  со вспухшими суставами бессильно свисала с кровати. Что-то новое, несуетное и торжественно-умиротворенное появилось в изученном до последней морщинки лице, словно, умирая, Герасимов вздохнул с облегчением, словно ушел без боли и сожаления…

Под настольной лампой на тумбочке лежала раскрытая книга.

 " Вот, великое множество людей, которого никто не мог перечесть, из всех племен и колен и народов и языков стояло перед престолом и перед Агнцем в белых одеждах с пальмовыми ветвями в руках своих,”-  с замирающим сердцем прочитал Серегин. 

Это была Библия!

Серегин опустился на колени перед кроватью, осторожно и бережно сложил на груди у Герасимова еще не  остывшие руки…
   
- Михаил Антонович, - тихо сказал он,- дорогой вы мой, спасибо… спасибо!



- Только этого еще не хватало! - возопил Иван Макарович, выслушав известие о смерти Герасимова. (Старик обладал изрядным опытом позирования и обходился училищу двадцать две копейки в час).- Постановку будем заканчивать по памяти, товарищи! Попрошу всех придерживаться принципов социалистического реализма!

- А вы говорили, что натуру можно немножко облагородить, - неожиданно напомнила Зиночка.

  - Заложихина! - заорал Иван Макарович, теряя остаток самообладания.- Прекратите умничать!
 
- Да не умеет она этого, - неожиданно вступился за Зину Вова Горилов. - Правда, Зинок?.. - и протянув к Зине длинную руку погладил ее по синему капроновому банту. - Не слушай его, Зина, рисуй, облагораживай натуру. Искусство - это способ самовыражения. Выражайся свободно.
 
Братья Орловы дружно заржали.

  Вова поднялся на ноги  и выдал обоим по подзатыльнику:

- Не вижу ничего смешного! Прошу всех заткнуться и почтить Михаила Герасимова минутой молчания! 



В 18.00 по московскому времени в располжение Дн-ского художественного училища прибыл майор Залихватский - преподаватель НВП и ГО, находившийся до того на курсах повышения квалификации при институте усовершенствования учителей.

- Первым делом будем строить тир! - обьявил он учащимся, собравшимся у спортивной плошадки.- Объект расположим здесь!

Вооружившись рулеткой, он быстро начертил на асфальте большой прямоугольник, удовлетворенно хмыкнул, погрозил кулаком на запад и  строевым шагом  направился в строну рюмочной.



… Серегин и Воскресенская сидели на ступенях Преображенского собора в самом центре старого города, отгороженные от советской действительности зарослями молодой крапивы, кустами боярышника и наполовину развалившимся деревянным забором. Воздух был наполнен запахом липы и жужжанием пчел. Майское  солнце струило нежный предвечерний свет, над разбитым куполом проплывали легкие облака. Объективная реальность  изредка напоминала о себе отдаленным перестуком трамвайных колес.
 
- Я никогда не видел мертвых людей…- сказал Серегин.- Моя бабушка умерла, когда я был маленьким. Меня не брали на похороны. Когда я спросил, что такое смерть,  мне сказали, что это сон без сновидений… Я много думал над этим. Я не мог понять, почему люди боятся умирать, если смерть это только сон…  И кто может утверждать об этом наверное?  Что живые знают о смерти? Не о прощальных мгновениях, не о заострившемся лице, а именно о том, что будет после последнего вздоха… Что такое смерть на самом деле может знать только мертвый… Я не думал, что Герасимов может умереть. Я не сразу понял, что он мертв. Он лежал с открытыми глазами… У меня было такое чувство, словно он ушел из тела, как уходят из дома… Не оглядываясь в прошлое, без всякого страха и сожаления…

- Он знал, что умирает, - сказала Саша. - Он читал о  людях в белых одеждах, пришедших от великой скорби…

- Великая скорбь? - повторил Серегин. - Что это?

- Это жизнь, - ответила Воскресенская.

Они начали с Евангелия и читали до темноты, пока строчки не стали сливаться в темные полосы. Они видели Христа в пустыне, на берегу Тивериадского озера, в темном  Гефсиманском саду, на Голгофе и на рассвете третьего дня.

- Люди боятся неизвестного. - сказала Саша.- А еще они боятся суда и возмездия за грехи… Рассказать о том, что будет после смерти может только Тот, Кто умер и воскрес. Мы поверили Ему, и теперь нам  нечего бояться. Смерть - это только начало вечности…
 

Серегин едва успел спрятать Библию под кроватью, как в комнату орущей толпой ввалились братья Орловы, Укусидзе  и Вова Горилов.

- Кому нужны эти дурацкие чучела? - возмущался Гурген.- Мне не нужны, тебе не нужны и никому не нужны! Может, их моль съела!

- А голову Гудона? - поинтересовался Горилов.

- И голову тоже!

Братья Орловы дружно заржали:

- Она же гипсовая, Кацо!

- Нет тут ничего смешного!- не унимался Пурген.- Совсем ничего! Вам смешно, а мне завтра замки в актовом зале менять и оббивать двери железом! Репкин решетки на окна надумал ставить!  А кто работать должен? Укусидзе! Я  совсем крайний, что ли?

- Не думаешь ты о постановочном  фонде, Пурген, - пожурил его Вова.- Постановочный фонд - это общественная собственность! Общественную собственность нужно беречь! Мы находимся в окружениии врагов и расхитителей. Правда, Модильяни?

- Отстань, - ответил Серегин.

- Вова, он тебя не любит! И не уважает!! - ржали братья Орловы.

- Что ж поделать, - вздохнул Вова. - Насильно мил не будешь.
 
Серегин лег на кровать и отвернулся к стене.

- Давно засохли в Африке все клумбы…  - заорал Вова.

Пурген полез под кровать за чачей.



Голоса стихли… обрывки событий уходящего дня промелькнули в сознании и угасли… Перед Серегиным простирался цветущий луг… Пахло мятой. Теплый ветер раскачивал высокие стебли розовой кашки и серебристую пижму с крепкими ярко-желтыми соцветиями…
 
Навстречу Серегину шли юноша и девушка. В их движениях была какая-то необычная легкость -  они  словно плыли в воздухе над едва заметной тропинкой, одетые в неземные одежды, излучающие  нежное сияние…

- Михаил Антонович! - вскрикнул Серегин, внезапно узнав в юноше старого натурщика.- Вы живы! Как я рад!..

В этот момент Серегин неожиданно ощутил укор совести…

-  Почему я был таким равнодушным, почему относился к вам, как к очередной постановке?.. - произнес он с запоздалым раскаянием.- Я знал каждую  морщинку на вашем лице, каждую жилку, просвечивающуюся сквозь кожу, но совершенно не знал вас… Почему я никогда не говорил с вами?.. Простите меня… простите!  Вы верили, вы хранили Библию все эти годы!.. Как я благодарен вам! Спасибо! Спасибо за все…

   Герасимов смотрел на него со светлой улыбкой. Теперь и он, и Серегин были одного возраста, но в Герасимове чувствовалась спокойная, несуетная мудрость… Девушка, стоявшая рядом светилась любовью и счастьем. На ней был венок из бело-розовых цветов. В темных волосах - сияющие блики… Это была Наталья Ивановна, жена Герасимова.
 
- Мы с Мишей снова вместе, - сказала она. - Теперь мы никогда не расстанемся …


* В поэме "Черный человек" Есенин разбивает зеркало. По преданию Лютер запустил в досаждавшего ему дьявола чернильницей.

** Имеется в виду анатомический этюд Гудона, который повсеместно используется для обучения рисунку.
               
                Рисунок автора
   
                (Продолжение следует)