Невыносимость бытия

Николай подошел к краю крыши девятиэтажки, зажмурился и прыгнул. Он считал дом достаточно высоким, чтобы разом со всем покончить. Более высокое здание его не устраивало: "Пока летишь, обосрёшься на фиг".

Он имел в виду время свободного полёта, которое хотел сократить до минимума. Пятиэтажка показалась ему ненадежной в смысле результата. Кроме того, девятиэтажек было навалом в их тихом престижном районе, чтобы без особого шума, как говорится.

Во время толчка Николай неловко задел ногой за выступ арматуры из бетона, который опрометчиво не заметил, и траектория падения неожиданно изменилась. Вместо долгожданного асфальта его снесло на дерево, которое пышной кроной спружинило и откинуло тело в сугроб. Дикая боль пронзила тело.

Очнулся Николай в пятиместной палате травматологии городской больницы со сломанными ребрами и ногами.

Это была его третья попытка свести счёты с жизнью. Первый раз не выдержал крюк люстры, обвалившийся вместе с ним и штукатуркой на пол. На шум прибежала проснувшаяся мать и орала примерно с час: "Как ты мог?! Ну чего тебе не хватает?! Неблагодарная тварь!" Накричавшись, она убрала мусор, и ещё целый месяц не спускала с него глаз, изводя по вечерам нотациями с требованием немедленно пересмотреть свои взгляды на жизнь.

Он повторил попытку через полгода: выпил пятьдесят таблеток реланиума, раздобытых им через знакомую аптекаршу. Хотел уснуть спокойным, блаженным сном. Таблетки оказались подделкой, с какой-то гадостью. Умереть он не умер, а капитально отравился и навсегда испортил себе желудок.

- Вот невезуха так невезуха, - думал Николай, чуть полноватый юноша двадцати пяти лет от роду, глядя в скучный больничный потолок.

Не везло ему с самого начала.

Он родился в семье советского торгового иностранного представителя и домохозяйки. По тем временам – семья невиданного почёта и достатка. Родился, можно сказать, непосредственно в Индии, в Дели. Как единственный сын был окружен всяческим вниманием и материальным благополучием.

Отец и мать проявляли своё внимание по-разному. Отец был строг и непримирим, старался, чтобы малейшая шалость ребенка не обходилась без наказания. Всё это делалось, разумеется, для того, чтобы "не вырос какой-нибудь рохля". А мать всегда втихаря его жалела, разрешая всё, и трепетала перед отцом: "лишь бы не узнал".

В результате Николай рос всё-таки "рохлей", изо всех сил пытаясь "выпросить" любовь и уважение отца и презирая мать. С каждым годом недовольство отца росло, поскольку он не обнаруживал в наследнике необходимых качеств.

Грянула перестройка, очень быстро они вернулись в Союз. Но отец, благодаря многочисленным связям, успел хорошо устроиться, и семья ничуть в достатке не потеряла.

Сынка пристроили в престижный институт. Там он звёзд с неба не хватал, поскольку вовсе не хотел быть никаким международником, а хотел корпеть над своими бабочками и жуками, которых собрал огромную коллекцию. Его неодолимо привлекал огромный, живой мир насекомых, которых он безмерно уважал за многочисленные качества приспособляемости, выживания, гениальности устройства и размножения.

Отец иначе как с брезгливым презрением и не думал относиться к сыну, потому что, на его строгий взгляд ума и каменное сердце, отпрыск получился никудышный. Да ещё эта курица-жена, как назло, больше никого не смогла родить.

Он мечтал о точно таком наследнике, каким был сам - не слюнтяй, умный, пробивной, а вышел сентиментальный недоносок.
- Всё эта курица... всё она, её кровь. Тьфу!

Однажды, вернувшись с совещания злой, он хотел поискать нужную книгу, а на него вместо книг вывалились коробки с этими гадкими жуками. Всё было немедленно растоптано, уничтожено. Мать с сыном закрылись от него в ванной комнате, пока он бушевал и громил всё, включая и ноутбук сына. Потом ему было очень стыдно за эту вспышку: "Проявил слабость. Показал слабость. Нет, так нельзя. Так и до самопрезрения докатиться можно". С этого дня отец зарекся проявлять хоть какие-то эмоции.

Вот после этого случая Николай и полез в петлю. Его удивила реакция матери. Он думал, что она поймёт, пожалеет и всё такое. Но её как подменили, она стала чем-то походить на отца в своих упрёках и недовольстве им. Будто бы сын явился причиной их давнишнего взаимного охлаждения и негласной жизни "каждый сам по себе".

Не то чтобы у Николая не было друзей... Был друг Мишка. Жили в одном дворе. Когда родители запретили ему общаться с этим "пнём деревенским", он встречался с Мишкой тайком. Когда Мишку забрали в армию, такого же понимающего друга среди однокурсников он не нашел. Все они, как один, были заточены на дипломатическую карьеру и его жуков-гусениц на дух не принимали. Он с ними общался на понятном им языке, но дружба никак не возникала. Иной раз он думал, что дружба сродни любви, по заказу не приходит.

Обе попытки самоубийства родители тщательно скрывали от всех, заплатив массу денег медперсоналу.

- Ну, сынок, ну что тебе ещё надо? Дом - полная чаша, всё у тебя есть, что нужно. Что ты делаешь-то, а? Зажрался совсем. Это ж от людей стыдно будет, если кому сказать, - пилила его мать в целях профилактики примерно через день, чтобы он оставил эти дурные мысли.

Николай привычно кивал, поглощая завтрак, выходил в тоске из дома, садился в новенький "Бентли", который купил отец, поддерживая через такие "подарки" сыну свой статус и общественное положение.

По окончании института его засунули в какую-то престижную дипломатическую контору на должность "что бы ни делать, лишь бы ничего не делать", где он снова оказался среди людей такого же пошиба, как и в институте. Они были неплохие ребята, а иные - даже очень хорошие. Но всё их нутро стремилось к самореализации, к карьере, достижениям. А его тянуло к своим любимым насекомым...

Совершенно лишенный отцом всяческой воли, уйти из семьи он не мог, хотя очень хотел. Он не знал и не представлял, как это жить одному. Пытался изливать душу в интернете на разных сайтах. Но там все в один голос твердили ему: "Ты что!? Давай, тикай из дома и живи, как ты хочешь!" Некоторые даже предлагали разделить кров. Но решимости поступить так, в нём никак не возникало.

Внутри с самого детства он ощущал какую-то тоску, которая с годами превратилась в ядовитое жало, мучившее его сердце с утра до вечера. Он даже пробовал попивать на работе, но это не приносило ровным счётом никакого облегчения. Тем более что мать с отцом очень быстро привели его в чувство своими проверенными методами.

Мысль о смерти, как о самом сладком избавлении от этих несносных родителей, от этой непрерывной боли, всё больше укреплялась в нём...

Теперь же к этой боли добавились эти дурацкие переломы, и сам он такой дурацкий неумёха...

- Ну, дружок! - синеглазая медсестра со шприцем в руках отвлекла его от грустных мыслей.

Покорно перенеся обезболивающий укол, Николай обнаружил вместо боли радость у себя в сердце. Радость шла от этой синеглазой медсестры.

Уже второй день Николай ждал прихода Марины, так звали синеглазую. Она улыбалась ему так искренне, что он допустил в своём сердце мысль, что тоже ей нравится. Через неделю пошли стихи и признания. Марина, смеясь, всё благосклонно принимала. Николай стал мечтать о женитьбе, что, вот, начнётся у них с Мариной совсем другая, светлая жизнь, и пусть попробуют родители хоть в чём-то перечить.

Ещё через две недели Марина к нему не пришла, а пришли отец с матерью, которые сказали, что она больше никогда не придёт, что они не позволят ему связать жизнь с какой-то дворняжкой, что ради его же блага найдена вполне приличная невеста...

Спустя месяц после выписки из больницы, Николай бросился под проходящий трамвай. На этот раз попытка вполне удалась.