Немного о прошлом... Гл. 2

Из книжных источников мне сейчас известно, что  Красногвардейский район Оренбургской области занимает около трёх тысяч квадратных километров и расположен в долине реки Ток. На севере с речкой Умиркой он относится к бассейну Большого Кинеля.

С детства я знала, что мой отец, Крекер Иван Исаакович, родился через два года после Октябрьской революции в селе Каменец, ныне урочище Каменец, которое находилось недалеко от сегодняшнего районного центра Плешаново.

Не помню была ли я в первую поездку на родину отца в Плешаново, но это и последующее лето  провела в селе Кутерля.

В  то  памятное лето я, конечно,  не задумывалась об истории села, о его будущем, не могла знать, что с середины восьмидесятых годов двадцатого века  более девятисот сёл и хуторов Оренбуржья исчезнут с лица земли...

С благоговением я совершала прогулки и походы  по   неизвестному, но  до боли знакомому из рассказов отца краю. Действительность превзошла мои ожидания.

Село состояло  из одной длинной улицы, вытянувшейся на пару километров вдоль единственной  проходящей по нему дороге. Ширина этой  улицы показалась мне тогда  удивительно большой.  Чтобы зайти  к соседям в гости, нужно было преодолеть достаточное расстояние...

Отец рассказывал, что дома строили здесь из самана. Опыт его изготовления был усвоен первыми немцами-переселенцами у башкир и русских, прежде владевших этими землями. Белой глиной белили дома, печки, для утепления стен использовали камыш.

Дома в селе Кутерля были добротные, что сразу бросалось в глаза. Насколько мне память не изменяет, в Кутерле были они из самана, ближе к Сорочинску из кирпича,  были и деревянные постройки. Забегая вперёд, скажу: и саман мы месили своими ногами в то лето, и кирпичи из него мне удалось тоже увидеть своими глазами...

Каждое хозяйство имело много живности: коров, коз, овец, я уже не говорю о домашней птице. Почти в каждом дворе была легковая машина, которая наряду с мотоциклами разных марок  являлась необходимым средством передвижения в этих краях.
 
По тому времени для меня это являлось признаком достатка, так как мой отец, заслуженный шахтёр, отработавший тридцать лет под землёй, трудоголик, имел мечту иметь личный автомобиль, но так и не сумел её осуществить...   

Середина июня. Природа благоухала удивительно яркими красками. Пора цветения сирени. Она обдавала свежестью томительно-знакомого аромата. Жёлтая акация создавала интерьер села в его цветном восприятии. Плодово-ягодные культуры встречались повсеместно. Особенно много в тот год было смородины.  Кусты красной и жёлтой, никогда не виданых мною сортов, нашли своё целевое назначение даже при разделении частных земельных наделов.  Заключительный аккорд природному натюрморту создавали насаждения клёна-ясеня, карагача, тополя чёрного... на окраине селения.
 
Для меня это была Русь европейски-цивилизованного мира, если можно так выразиться.  Не жалкие деревни со старыми, непривлекательными, полуразрушенными домами, грязными улицами и вонючими сельскими дворами,  встречающиеся в сибирской глуши, а неукоснительный порядок и чистота раскинувшегося передо мной иного мира - запомнились мне на всю жизнь.

Прекрасный уголок земли, где можно было наслаждаться запахом разнотравья - в окрестностях, ароматом цветов - в полисадниках, пеньем соловьёв  и стрекотом кузнечиков - в минуты ночных похождений.

Я помню, как парни шли  в сельский клуб с цветком пиона или чайной розой, или  лихо воткнутыми  в кепки полевыми цветами. Выгоревшие от жаркого солнца мальчишеские вихры казались сплошь и рядом русо-золотистыми, а сами парни молодцами из детских сказок.

Я не знала названий многих  кустарников, да и цветов, но это не мешало мне наслаждаться  незнакомыми  запахами, ароматом  и свежей чистотой воздуха. Я  окунулась в этот новый вольный  мир без оглядки, погружаясь в тепло солнечного дня, являющегося продолжением ночной сказки.

Я потеряла счёт дням, чувствуя себя хорошо и спокойно как дома, была бабочкой, мотыльком, миловиднай птахой, щебечущей песню восхищения  миром, а он  продолжал свою налаженную жизнь, не отвлекаясь на заморскую деву из сибирского края.

К тому времени я прекрасно знала,  что родилась в семье обрусевших немцев, но что попаду в немецкую слободку, мне и во сне не снилось...

Моя кузина, дочка дяди Андрея - Марийка, была моей ровесницей: русоволосая  красавица с длинной толстой косой сопровождала меня повсюду, вернее, руководила оганизацией моего отдыха и охраняла от любого рода неожиданностей. Она ответственно, по-взрослому, отнеслась к возложенным на неё обязательствам: знакомила меня со своими подругами, показывала достопримечательности, вводила в жизнь селения.

Пока дело касалось родственников, одноклассников, соседей, меня не удивляло, что общение между ними происходит на непонятном для меня немецком наречии, но когда и в магазине, и в школе, и в сельсовете я заметила, что люди общаются друг с другом как в иностранном государстве, я поняла смысл сказанных отцом слов: "Мой родной язык - немецкий, но очень отличающийся от литературного. Он больше похож на голландский. Вероятно, наши праотцы были выходцами с севера Германии, с земель, граничащих с Нидерландами".

Так как отец с матерью общались на литературном языке, и мне с детства была понятна их бытовая речь, я не предполагала, что проведу лето "за границей." Здесь, в селе Кутерля и  по соседству расположенных селениях, везде и всегда звучал, как я позже поняла, немецкий диалект "платдойч", из которого я не понимала ни слова.

На этом "странном" языке отца, дедов и прадедов говорили здесь в магазине, в сельсовете, в школах, в семьях, молодёжь между собой, и не было никакого шанса понять, о чём они говорят, что подразумевают...

Сначала я дичилась, молчала, уходя в тень двоюродной сестры, тенью которой я в это лето стала в прямом и переносном смысле этого слова, затем начала видеть сны, где пыталась быть достойной собеседницей, но комплекса неполноценности в связи с этим не ощущала, да и рядом всегда была моя Марийка, радость и опора, идеал доброты и терпения, понимания и духовной поддержки.

Когда было необходимо, она переводила мне сказанное другими, если я нуждалась в помощи - отвечала за меня, читала мои мысли на расстоянии и со спокойной уверенностью помогала осознать и понять родственные связи среди множества людей селения с одинаковыми фамилиями. Наша встречалась здесь сплошь и рядом. С некоторыми семьями мы были в родстве, передающемся через поколения, с некоторыми - в более близком.

В первую неделю мы с Марийкой отправились к моей бабушке. Она жила с кем-то из мне ранее неизвестных дальних родственников. Встреча эта была единственная, но оказалась памятной на всю жизнь.

Мой дедушка, учитель начальных классов, женился на ней, когда отец уезжал из села на учёбу в город Орск. В течение жизни он лишь несколько раз был на своей малой родине...

Мы говорили с бабушкой об отце. Она вспоминала его весёлым, жизнерадостным, добрым и правильным, не смотря на его трудное детство, юность, да и последующие военные и послевоенные годы, наполненные до краёв нуждой и лишениями. Он был единственный из семьи, оторвавшийся от своего клана и прожившиий жизнь на чужбине, в Сибири, о которой она не имела никакого представления.

Бабушка казалась мне древней и мудрой.

Мне взгрустнулось сейчас, когда я пишу эти строки, потому что  у меня никогда не было бабушек и дедушек, всех смела злодейка-война, недополучила я мудрости стариков в детстве, может, поэтому так мучительно пробиваюсь по жизни через боль души, нажитую собственным опытом, страдая и мучаясь в одиночку.

Бабушка в тот день отметила мою схожесть с отцом по характеру. Я была такой же общительной и жизнерадостной, каким она помнила его в юности.  Самое жуткое было для меня то, что наша беседа велась через переводчика. В этом качестве выступала как обычно моя двоюродная сестра Марийка, с которой мы породнились в тот год навсегда и по-настоящему.

В то памятное лето я поняла, что означают слова "зов крови". Поняла, но окончательно ещё не осознала.

Бабушка говорила на своём родном немецком диалекте. Она не училась в школе советского времени, не изучала литературного немецкого, не встречалась с русскими в своём селении и не говорила с ними в молодости, совершая кратковременные поездки в другие города области. До конца жизни она не знала русского языка ни в понимании, ни в написании, ни в разговоре.
 
Сегодня, прожив в Германии более двадцати лет, я ещё могу понять, почему нас называли немцами в России, об этом говорила и отметка в паспорте в графе национальность, но почему нас в Германии называют до сих пор русскими - до меня не совсем доходит...

В это лето я была естественным приложением к своим вновь обретённым родственникам и не пыталась даже рассуждениями омрачать новую, открывшуюся мне столь неожиданно реальность.  Я влилась своим светлым любознательным существом в окружающий меня удивительный мир, и он принял меня такой, какая я есть со всеми моими плюсами и минусами, слабыми и сильными сторонами.

Со второй недели пребывания на родине отца кузина вынуждена была предложить мне  провести несколько недель в школьном трудовом лагере. Я, конечно, не раздумывая, согласилась.
 
Помню как сегодня: мы трудимся на сельских полях, живём в палатках посреди степи. Погода солнечная, климат сухой. Не нужно много думать об одежде, времяпрепровождении, да и о питании.

Семье, меня приютившей, наверное, тоже было меньше забот по поводу моего гостевания, и я была по-прежнему вольной птицей на этот раз на колхозных хлебах. Работать приходилось наравне со всеми, зато потом - вечера для души и сердца, доброта, витающая в воздухе, первая влюблённость...

Я только сейчас осознаю, что это была пора настоящего взросления и становления души, пора светлого счастья, полного тёплого участия и дружеской поддержки...

24.01.14

Продолжение следует.