О любви немало песен сложено

 
 ***
А замечал ли ты, дорогой читатель, что воспевается-то и в песнях, и в романах, и даже в сказках, не сама любовь, а только подступы к ней. Проще сказать - процесс ухаживания. Герой в этот период чего только не вытворяет, доказывая, что он переполнен любовью и достоин ответного чувства.

 И вот он - свадебный марш - награда всех его трудов! На руках наш герой(понимает ли это?) держит, как белоснежное облачко, Мир - прекрасный, добрый, полный надежд. Они вместе! Перед ними путь всей их жизни.

 Вот тут романы и сказки кончаются. А если продолжить? Ты, искушённый читатель, отмахнёшься - мыльная опера. Но я рискну предложить тебе рассказ моей бабушки об одной супружеской паре. 

 - Была у меня старинная прялка. - начала бабушка с каким-то особенным вздохом. - Берегла я её пуще глаза своего, даже подойти к ней никому не разрешала. Но со временем, конечно, прялочка поизносилась, требовала ремонта. Стала я искать мастера. Мне посоветовали сходить к одному; сказали, что старенький он уже, не берётся за работу, но - вдруг... Лучше его нет никого. И я пошла, взяв с собой одну цевку.

 В маленьком домике на из двух комнат жили старички - муж с женой. Домик внутри и снаружи был ухожен. Тут открылось и по-настоящему зазвучало для меня понятие "благо-устроен". Но что-то было не так... Я старалась, но никак не могла понять, что именно не так.

 Старичок был небольшого роста, опрятно и просто одет. Посмотрев мою цевку, сказал:
 - Старинная  вещь. Настоящая работа, но взяться не могу - стар я стал, да и старушке моей внимание нужно.

 Я ушла, не стала упрашивать. Но меня тянуло в тот домик. Набрав яблок крупных, красивых, сочных, нежных, душистых. Старички были дома. Василий Петрович у плиты кастрюльками и сковородками тихо позвякивал, его жена-старушка ещё спала.

 Выложила я гостинцы. Он удивился: хороший у нас сад, а таких яблок нет. Мы поговорили. Василий Петрович о прялке моей спросил, и мне удалось удивить его во второй раз, сказав, что пришла не из-за прялки, а захотелось повидать их. Жаль, что с хозяйкой опять не довелось поговорить. Он улыбнулся: ну, приходи как-нибудь к моей Дунюшке.

 И стала я приходить. Дуняша или Дунюшка, как Василий Петрович называл свою жену, была больна. Проснувшись, она не могла самостоятельно одеться, но, кажется, не понимала этого. Она громко звала своего Васю:
 - Вася, Вася, вставай! Что ж ты спишь? На работу не пойдёшь, что ли?!- Василий Петрович заходил в комнату, помогал жене одеться.
 - Завтра пойду. Нынче, Дуняша, выходной, с тобой дома буду.
 - Какой выходной? Посмотри, какой день! В поле ехать надо!
 - Денёк хороший. Давай умоемся  и завтракать, Дунюшка.

 Из-за стола Дуняша порывается выскочить, несколько раз встаёт. Он мягко удерживает её, успокаивает. Наконец, решив, что жена сыта, отпускает.

 Дуня срывается и бегает по комнате то беспорядочно, то кругами, изредка задерживаясь у окна или двери. На ходу что-то говорит, говорит... Василий Петрович с тревогой в голосе успокаивает:
 - Ну, всё, всё. Молодец, все дела переделала. Мне и делать теперь нечего. Сядь, отдохни немного.- Но Дуня бегает до изнеможения и падает на уже заправленную кровать. Несколько минут лежит и опять встаёт. Теперь она почти спокойно передвигается, выходит во двор и в сад, где может находиться даже одна: для её безопасности Василий Петрович всё предусмотрел и оборудовал.

 Я, наконец, поняла, что не так: на всём доме и во дворе отпечаток мастеровой руки хозяина, а чисто женские дела выполнены старательно, но так, как если бы их начинал делать взрослый, а заканчивал ребёнок: дорожки на полу чистые, но на лицо и изнанку вперемежку. Бельё хорошо постирано, но повешено не по-женски.

 - Василий Петрович, трудно тебе с женой, дети не хотят вас к себе взять? - спросила я однажды.
 - Как не хотят, уговаривать уморились. Да никуда мы не поедем. Дома будем, пока я жив. Вот послушай, расскажу тебе нашу историю.

 Молодой я был, ещё парень. Пришло время жениться. Жили мы небогато, но без хлеба никогда не сидели. Я подумал-подумал и выбрал себе невесту. Девка хорошая, семья достаток имела. Отец у неё серьёзный, знает сорт людей, небось, видит, что я парень работящий, надёжный, отдаст за меня Груню. И стал я своим родителям говорить, чтоб сватать пошли, а они - ни в какую: знаем, мол, мы их, гордецов, не отдадут за тебя.

 Но я настойчивый был, самоуверенный. Не вечерком пошли сватать, как положено, а белым днём. Да и назад пошли - солнце почти на том же месте: наладили нас восвояси.

 Я с родителями и одной дорогой не пошёл, чтобы их не слушать. Другой улицей, в обход иду, временами на бег перехожу: ни с кем встретиться не хочу... И - на тебе
 - Дуняша. Выходит из дому на улицу. Увидела меня кличет:
 - Вааась, поди сюда.
Мимо таких девушек, хоть в каком состоянии, не проходят.
 - Вась, к Груне свататься ходил?
Посейчас не знаю, какая сорока ей донесла.
 - Да нет, так вышел, прогуляться.

 А у неё кудри чёрные, аж волнами. Она косу пальцами перебирает, глаза синие-синие не то от солнышка прищурила, не то смеётся надо мной. Сама ладненькая, глаз не оторвать. Да, к слову, отец её хозяин посправней Груниного будет.
   - Знаю, не отдали за тебя Груню. Да ты не в тот дом пошёл, ко мне сватов присылай.
 - Да ты что? Груня тебе воды подать не годится и то не пошла за меня.
 - А я пойду. Присылай сватов!

 Летел я домой, как на крыльях! А как подступиться к отцу? Через мать, не сразу, уговорил кое-как, пошли сватать.

 Даа... делаа. Жили мы с ней всегда хорошо. Другим труднее было: вроде вместе, а расскандалятся и тянут воз поодиночке, да на душе камень. Моя Дуняша детей мне нарожала, с войны дождалась, никогда не пожаловалась, каково ей тут было... Стану  жалеть её за эти годы, а она мне - не ровняй: тебе там смерть каждый день в глаза глядела! 

 Василий Петрович задумался - то ли вспоминает, то ли с волнением справляется.
 - Восьмой год пошёл, как заболела она гриппом, а потом повредилась. Врачи говорят - осложнение. Как же мне с ней к детям ехать? Тут ей воля. Постель постелю ей, грелку положу, а сам на печке лягу. Прислушаюсь, кажется, уснула.

 - Вась, ты где?!
 - Тут я, Дуняша, ты спи, спи. Завтра рано вставать,  пахать будем, а иной раз - молотить, скажу - придумываю, как Дуняшу убедить, чтоб спала.
 - Вась, иди сюда...
 - Бьюсь-бьюсь, всё ж ложусь к ней. Успокоится. Я-то знаю, почему не иду: разоспится, да и я около неё сплю, ничего не чую. Очнусь - в луже лежу.
 - Дуняша, вставай.
Снимаю с неё всё, переодеваю, спешу - не застыла бы. Перестилаю постель. А у детей, как нам с ней?

 Во всё это время Дуня тихо сидит, то ли слушает, то ли где-то в своём мире пребывает. Вдруг встрепенулась:
 - Вася! Коровы идут! Иди встречай нашу Милку, а то не дождётся, уйдёт от ворот. Дуняша встаёт, бегает по комнате, что-то берёт, что-то бросает: нельзя мешкать - коровы пришли!

 По улице, и в самом деле, проходит стадо. Василий Петрович скоро возвращается, ставит на стол банку с молоком.
 - Вась, ты сам корову подоил?
 - Сам. И подоил, и молоко процедил.
 - А ворота закрыл?
 - Всё сделал, Дуняша, не переживай.

 Мне он намёками говорит, что уже шесть лет, как нет у них Милки. Покупает молоко у соседей, а Дуняше даже не пытается говорить об этом - зачем? Вдруг поймёт, расстроится...

 - Так что нам уезжать нельзя, - громко говорит он,- куда ж мы денем нашу Милку?
 - Да, Вась, мы тут будем жить... Милке воля нужна. - Зацепилась, всё же, эта фраза у неё в голове.
 - А ещё мне одну старинную прялочку отремонтировать надо, никак нам уезжать нельзя.

 И ведь не шутил, отремонтировал мою прялочку - выручалочку. Бабушка долго молчит. Неожиданно вздыхает: Вот она какая, настоящая-то любовь...