Три возвращения...

      Старушки шли из церкви после очередной службы. Был размерен их шаг, неспешен разговор. Изредка чей-нибудь голос выделяется. Иногда в нём смешок, иногда - удивление. Но никто из них не слышал смеха или повышенного голоса Дарьи. Эта степенная (кому-то покажется высокомерная) старуха всех их переживёт.

   Живёт Дарья одна в пятистеннике. Это когда-то была их красильня.
 А просторный, высокий, с огромным крыльцом дом, на фронтоне крыльца которого была укреплена икона с ликом покровителя семьи страстотерпца Пантелеимона, двор, огороженный забором так, что ни один нескромный взгляд не проникал на расположенные за ним амбары, риги, конюшни, птичники .

   Теперь это состарившееся вместе с хозяйкой сооружение стоит  без забора. В лихую годину в один день свели  со двора всю живность, дом сломали и вывезли, что-то само потом пришло в негодность и закончило своё существование в жаркой топке.

     Не спит Дарья долгими ночами, вспоминает.
Вот ей пятнадцать... В церкви она стоит со взрослыми, на женской половине и бросает быстрые, незаметные посторонним взгляды,  каждый раз в одно  место. Тянет её посмотреть на хорошего пригожего паренька, нравится он ей. Их  взгляды встречаются, и полыхают её щёки алыми маками... А когда предложил он сватов прислать, тихо сказала:
- Не надо, батя за тебя не отдаст.

   Отец Дашеньки - гуртоправ, известный человек. До пяти тысяч голов свиней скупал и докармливал их. А потом работники гнали их своим ходом в Воронеж на торги. Следом обоз шёл с кормом.

        Породниться с Михал Фёдорычем не только честь, но и выгода большая. Роста он невысокого, коренаст, с причёской "под черепушку" на прямой пробор впереди... Точный классический купчина. А Дашенька - красавица, в мать. Высокая, статная, с огромной чёрной косой. От сватов отбоя не было. Батя вежливо благодарил и также вежливо отказывал:
- Спасибо. Моя дочь ещё годами не вышла,  молода, рано ей об этом думать.

   Но была у него задумка, была. Только минуло дочери шестнадцать, пришли сваты, да не просто ровня - побогаче будут. И просватали её...

   Митя интересен был:  светлые волосы крупной волной, сапоги лаковые, брюки под расшитым бархатном поясе, рубаха атласная. Скромно вёл себя, шутил тонко.

   Жить стали у его бабушки с дедушкой. Мать-то Мити умерла, а отца-примака бабушка, наделив огромным кушем, из дома выпроводила, так что он и заикнуться не посмел о своих пятерых детях, всех ей оставил.

Бабушка - Матрёна Дементьевна (в селе ДементЕвной её называли) - большим хозяйством заправляла сама, мужа почти и не допускала ни к чему. В омшаниках, до тысячи двухсот ульев стояло. Деньги в рост давала и в долг, а должниками были местные, соседних сёл и уездов трактирщики и лавочники. На её деньги дело начинали. Проценты натурой с них раз в год брала. Зимой по накатанной дороге обозом на санях привозила домой ткани тюками, скобяные изделия, сахар, керосин - всего на не на один год хватало... Копилось богатство. Да, было, всё было...

*  *  *

Дарья хлопочет над сковородкой - давно привыкла об одной себе заботиться. Делает всё споро и ладно. Блины пышные, медок ароматный, сама покупает. Ох, стучит кто-то, вот на блины поспели. Открывает - брат её старший, с женой, из Воронежа приехали. Узнала его сразу, хотя не виделись давно, несколько десятков лет. Заплакали, но насторожённые они друг к другу, поэтому разговор и не клеится.

Позвала Дарья дочь свою с мужем, за племянниками послала, двоюродных пригласила - одними блинами не обойтись. На столе закуски, в бутылках вино красное и зелёной (водку Дарья "зелёной" называла) не одна бутылочка нашлась - умеет гостей попотчевать.

        - Сестра! Всего у тебя на столе много, а я бы молочка пареного - вдруг
скривил рот, подмигнул, как всем показалось, некстати... засмеялся.
Жена положила ему руку на колено, успокаивает.

        Резануло Дарью это пареное-парное молочко... Не с добром приехал,
на старое намекает.

        - Поздно для парного молока, брат, ночь. А утром принесу от дочки,
попотчую,- спокойно сказала Дарья и отвернулась. Брызнули слёзы, не сдержала их.
И никто ничего кроме брата и сестры ничего не понял.

   Шумно вечер прошёл, с песнями, шутками. Но у братца не радость в глазах, виноватости больше. Разошлись гости, в конце улицы заканчивали начатую песню. Дарья стелет постели.
   - Сестра, присядь со мной, поговорим. Я ведь помирать собрался, вот приехал повиниться, прощения выпросить.
Молчит Дарья, взор прячет, от этого  сердце ещё крепче заходится...
   - Что ж, брат, время такое было страшное, ты хорошим отцом был своим детям (про себя договорила: жаль, плохим братом). А я тебя давно простила.

*  *  *

   И вспомнилось Дарье. Их отец оставил хорошее наследство. Но времена... Чтобы никого не сослали, его наследники добровольно все дома и постройки властям отдали, а к тому времени  у Дарьи было уже шестеро детей, младшенькая - грудничок. В селе люди уже голодали.

   Похоже, дрогнули сердца активистов-кулачников, а может за хороший дар колхозу в виде движимого-недвижимого, оставили они корову-кормилицу Дарье. У брата её, Григория, было пять дочек, ему оставили тёлочку.  Выждал Григорий, пока мужа Дарьи дома не будет, пришёл с разговором.
   - Сестра, отдай мне корову, а я тебе тёлочку приведу и пять вёдер картошки впридачу получишь.
   - Как же я без мужа такое сделаю? Ты приходи, когда он дома будет, с ним и говори.
   - Да что же ты своей выгоды не понимаешь? Я ведь забочусь о тебе: года через два у тебя снова корова будет, а пять вёдер картошки принесу сейчас.
   - Приходи, когда муж дома будет.

   Ушёл брат, но больше ноги его в доме сестры не было. Другими улицами, чужими стёжками её дом обходил. А потом в Воронеж с семьёй переехал. И вот, через сорок лет объявился. Возвращению брата обрадовалась Дарья, надеялась, что станут
они, как прежде, самыми родными людьми. Но и теперь он только о себе
заботился - боится перед Богом предстать, прощение от неё нужно.

   С трепетом душевным становится Дарья на вечернюю молитву. Долго-долго она шепчет, крестится, кланяется на иконы, потом опускается на колени: губы шевелятся, рука сжатыми пальцами касается лба, живота, плеч, а глаза не отрываются от намоленного несколькими поколениями её семьи лика Спасителя.

   Наконец, она поднимается, целует иконы и малюсенький портрет  своего бати. То же будет и утром, и всегда, ничто не может это отменить, пока она жива.

*  *  *

   Отца Дарья вспоминает ежедневно, ежечасно. Отец закупал маленьких свиней от трёх до пяти тысяч голов. Работники докармливали их до определённого веса, а потом свиньи продавались. Михаил Фёдорович заранее договаривался с
оптовыми покупателями о продаже.

     Вот возвращается он с торгов:  распродал в губернии свиней  и с дороги к своей Дашеньке-доченьке поспешил. Деньги он запихивал за пазуху рубахи, крепко подвязанной поясом. Набивал вокруг себя до ворота. Дарья вносит большую шаль, расстилает на полу. Батя становится на середину, развязывает пояс... На пол, шелестя, обваливаются разноцветные бумажки. Отец перешагивает
через этот огромный диковинный "бублик", идёт в горницу отдохнуть,
она складывает, считает, перевязывает деньги.

   Дарья вздыхает, улыбается. Батя заберёт деньги, уедет домой, не дав ей ни рубля.... Разве думал он, что дочь из огромной несчитанной кучи не возьмёт себе, сколько ей надо. А она ни бумажки не брала и не просила.

*  *  *

   В долгие одинокие дни и вечера многое вспоминается, о многом думается.
А теперь она "солдатка". Ныне  и слова-то такого нет, забыто. Год Митя прослужил, Империалистическая началась... Через четыре года домой пришёл.
Его возвращение ей сон объявил: стоит она на прикованной к берегу лодке,
к воде наклоняется и вдруг огромная змея обвила её ногу и не кусает, не уползает.

Пошла она к соседке, рассказала страшный сон, а та ей говорит:
        - Готовься, Дмитрий Иванович твой с войны возвращается и останется
с тобой навсегда!
За эти-то страшные годы она навсегда разучилась громко смеяться. А потом рождались дети. Бессонные ночи, болезни детей их молящие о помощи глазки, маленькие гробики...
И сегодня она их всех оплакивает.

      ***

   Дарья выходит на порог.  Её дом на возвышении, весь на солнце, а вокруг молодая травка. Со всей улицы старухи сюда сбредаются. Она выносит им табуретки, скамеечки. А кто-то приходит со своей подстилкой, на травку садится. Бабки ведут неспешную беседу.
   - Анют, помнишь, как нашего дедушку Ивана Игнатьевича соборовали? - спрашивает Дарья.
Молчат, вспоминают, да не одна Анютка это помнит.
   - Михайловна, это какого дедушку, Матрёны Дементьевны мужа?
   - Да.
   - Помню, как не помнить: полсела пришли, поп с дьячками, певчие. Иконостас, как жар у вас горел, свечей с пол тыщи засветили.
Дрожь пробирала... Дарья, выждав, рассказывает.

   Занемог Иван Игнатьевич. Бабушка решила соборовать его. Нам с кумой Ольгой велела обрядить дедушку. Мы уж друг перед другом старались.
Да, так всё и было: и поп, и певчие наилучшие, и свечи. Бабушке угодить было трудно, но уж коли потрафишь, в накладе не останешься.
   А дедушка что-то неспокойный во время службы, ногами под покрывалом егозит, головой крутит, руками шарит. Гляну-гляну на него - устал - думаю.
   Бабушка возвела очи горЕ, ничего не видит. Вдруг дедушка меня рукой манит. Подошла.
   - Погляди, Даш, как вы меня одели. Приподняла покрывало,а мы ему одну штанину на две ноги натянули, другая штанина пустая лежит...
Зажала я рот, да вон из горницы. Ольга за мной. Молчит Дарья, а бабки от хохота заходятся.

   Ночь. Не спится Дарье. Воспоминания разбередили душу, лишили покоя.
Схоронили Ивана Игнатьевича через несколько дней после соборования. Матрёна Дементьевна под занавес своей жизни всё распродала, долги деньгами до рубля собрала, на всю огромную сумму заказала для храма  Евангелие с золотым окладом и драгоценными каменьями, чтобы выносили его по праздникам читать, а её вечно с амвона за упокой души поминали... Где она, это книга?  При бабушке один или два раза вынесли и... как пропала...

В тридцатых годах их с Митей разорили, но не сослали. Гнула Дарья спину и на колхозных полях, и дома.

        И снова грянула война. Великая Отечественная. Одного за другим троих сыночков проводили на фронт Дарья и Дмитрий Иванович.

        Не в один день возвращались сыновья с фронта. Каждый денёчек
записала Дарья и заказывала благодарственные молебны на Возвращение.

 Всю жизнь, ежедневно, на коленях она благодарит Бога за это.

*  *  *

...Солнечное утро застаёт Дарью за молитвой:
-Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца Небу и земли...

Жизнь завершается. Святая вера была хранительницей Дарьи на её многотрудном пути.
Оставим Дарью на восходе солнца. Оно приносит тепло, свет, надежду, и пусть этот день будет у неё тихим, спокойным, светлым...
Как светлая теперь о ней память.