Одиночка

                Одиночка

                Рассказ

                1

      - Кем тебе приходится Иван Карпенко? - спрашивает меня следователь.
      - Никем, - спокойно отвечаю я.
      - Как так - никем?
      - Мать с ним живёт... А мне он - никто.
      - Отчим, значит, - уточняет следователь.
      - Если напишите: "отчим" - показания подписывать не буду, - едва сдерживаю я себя.
       Обычно следователи носят гражданскую одежду - на сколько я могу судить по фильмам, - а мой старший лейтенант в свежей, новенькой форме. Или он только что очередное звание получил и погоны, или на меня хотел произвести впечатление, потому что он ещё очень молод, на пару лет только старше меня. Но я называю его на "Вы". И потому, что я от природы имею такую привычку, и потому, что по какому-то фильму помню, как следователь кричал на допрашиваемого: "Тамбовский волк тебе товарищ"; поэтому и держу дистанцию, чтобы не нарваться на неприятности.
       - Ну, хорошо, - соглашается со мной следователь.- И за что ж ты его..? - начинает спрашивать он, но не заканчивает вопрос, а делает паузу и смотрит мне прямо в глаза, будто подозревает за собой способности - видеть насквозь тёмную душу преступника. Я спокойно выдерживаю и его взгляд, и паузу. - Ты из армии, когда демобилизовался? - Вдруг меняет он тему разговора.
       - В середине мая.
       - А отец твой где?
       - Погиб. Я только два месяца прослужил - из дома телеграмма пришла, что погиб. Шёл домой со смены, и лесовоз его сбил насмерть... Меня из части домой отпускали на похороны...
       - А Ивана давно знаешь?
       - Нет. В первый раз увидал, когда домой на дембель пришёл, в мае. Он уже у нас жил...
       - То есть, всего полтора-два месяца?
       - Да.
       - И что вы... часто вы вот так... отношения выясняли?
       - Нет... Я его раза два уже предупреждал, что моё терпение небеспредельное. Да он... не понял.
       - Когда: два раза?
       - Ну, за эти полтора месяца. Что я - дни запоминал?
       - А этот раз, что такого особенного случилось? Что, нельзя было... обойтись без крови?
       - Нельзя, - коротко отрезаю я. - Посмотрел бы я на вас, как бы вы.., если бы вашу мать..? - эмоции пересиливают меня, но я вовремя торможу, понимаю, что меня несёт куда-то не туда. - Я с ночной смены... домой собирался, на длинный выходной. А мама на работу пришла. Я встретился с ней в цехе. Гляжу, а у неё щека припухшая, и под глазом синяк припудрен. Но... и на этот раз, может быть, ничего и не было бы, да... как нарочно: только зашёл я в дом, а он - вот он! Шорохается тут, в прихожей, и уже - поддатый!.. Или со вчерашнего не отошёл ещё... даже на работу не смог пойти. Ещё и на меня заорал: не твое, мол, дело, не лезь, мол, в наши дела - сопляк ещё... Ну, я его... мордой... лицом-то, носом об стену и саданул... трахнул хорошенько, - рассказываю я, и вижу, как следователь усмехается.
       - Хорошо ж ты его... носом-то об стену: все обои в прихожей в крови.
       - С похмелья же он... хворал... Давление крови большое, наверное, - начинаю я рассуждать.
       - Криминалисты разберутся, - прерывает меня старший лейтенант. - А на полу и половичке - почему лужа крови?
       - Так... мы потом по полу катались, мутузили друг дружку, - уже вновь спокойно отвечаю я, понимаю, что эмоциями можно навредить себе.
       На несколько минут воцаряется тишина. Следователь пишет протокол, а я любуюсь видом летнего неба из зарешёченного окна. Здесь-то окно в нормальную величину, не то, что в моей камере, и через него много чего можно рассмотреть; даже, наверное, городские улицы за забором будут видны сверху, если подойти ближе к нему… Да и комната шире и светлее, и воздух легче.
       - Так, и что... дальше?
       Я зачем-то пожимаю плечами.
       - Да... ничего. Он, вроде, успокоился. А я пошёл в гараж... за машиной.
       - И зачем тебе машина понадобилась? - с большим, чем прежде, интересом спрашивает следователь; и я это замечаю сразу.
       - А что мне с ним, с пьяным, - дома сидеть надо было? Я, с ночной, спать хотел, а он бы не дал... Да и разозлил он меня, надо было успокоиться. А при нем... как успокоишься?
       - Так, и что дальше?
       - Да я только гараж открыл, и багажник в машине открыл - а он опять прибежал... на разборки... на меня кинулся, по спине чем-то саданул. Ну, я его и... вновь мордой в багажник сунул, чтоб... успокоить...
       - А у меня, вот, есть показание вашей соседки, и она пишет, что видела через щели в заборе, как ты волок Ивана по двору за ноги.
       - Да, я и не отказываюсь. Волок... Потому что он, когда я его об багажник... брыкаться и пинаться начал. Ну, я... тоже обозлился, и за ноги его по двору протащил... на спине.
       - С какой целью?
       - Хотел со двора выкинуть... чтоб проваливал на все четыре стороны. Терпение моё лопнуло.
       В комнате на какое-то время наступила тишина.
       - Он - что - уже не сопротивлялся? - с серьёзным лицом спрашивает следователь, и вновь в упор смотрит мне в глаза. Пока я соображаю: что он имеет в виду? на что он намекает? - как он опережает меня, и говорит: - А, вот, в показаниях соседки написано, что она слышала, как Иван визжал, когда ты его тащил за ноги к воротам, "как бывает: когда свинью режут", - процитировал он по исписанной крупным почерком бумаге. - "А потом стало тихо. И через несколько минут со двора выехала машина". Почему стало тихо? Почему ты уехал? Почему в багажнике кровь?
       - Я ж говорил: почему уехал. И в багажнике кровь, потому что я его сунул туда... лицом, когда он прибежал из дома и драться полез. А визжал он, когда я его за ноги по двору волок, а он спину ободрал. А потом вырвался и убежал через огород к реке. Соседка ж должна была видеть, раз видела всё.
       - Ни про какой огород в её показаниях нет ни слова. Зато есть, кроме прихожей, следы волочения по двору, окровавленная и изодранная рубашка у крыльца, кровь в багажнике автомобиля, и на ветоши.
       - Ну, как же так? Должна была соседка видеть, как он вырвался и убежал, раз видела, как я его волок, и он визжал!
       - Не видела, - очень спокойно и твёрдо повторил следователь, и вновь внимательно посмотрел мне в глаза, а я внимательно посмотрел в его серые, и как показалось мне, - холодные глаза. И мы выдержали взгляды друг друга. - Потому что напугал ты её здорово, и она спряталась в кусты смородины, чтобы ты её "как свидетеля не зарезал". Вот, так написано в её показаниях. Но она хорошо слышала, что наступила тишина, а потом - как ты завёл двигатель у автомобиля и уехал. И зачем ему к реке бежать, без рубашки, с изодранной спиной, разбитым лицом? Топиться что ли? - зачем-то усмехнулся старший лейтенант.
       - Такие, как он - не топятся, - на этот раз спокойно ответил я. - Появится домой - спросите: зачем он туда бегал?
       И вновь следователь скривил тонкие губы в усмешке.
       - А вот заявление от сестры Ивана Карпенко - Марии Карпенко, что она уже неделю не видела брата, хотя он обещал прийти к ней и починить колонку. А вот показания свидетелей, что видели твой Москвич в районе садового товарищества "Тополёк-Два".
       - Да мало ли: где меня могли видеть - я езжу везде, где дороги есть. Но я даже не знаю, где такие дачи, с таким названием. Где это?
       - Вдоль железной дороги, за нефтебазой.
       - Что я там забыл? Я не был там. Кто-то обознался.
       - Жёлтый Москвич... - начал читать следователь, но я перебил его.
       - У меня не жёлтый Москвич, а цвета "мимозы". Так в документах написано. Проверьте.
       - Это в документах, для специалистов по краске. А для всех остальных - цвет твоего автомобиля - просто жёлтый.
       - Ладно, - согласился я. - Но я там не был, не проезжал... Да и что из того, что там мог проезжать похожий автомобиль? Я-то тут причём?
       - А при том, что там дача сгорела! В отсутствие хозяев. И пожарные обнаружили сильно обгоревший труп мужчины. Сейчас с ним работают криминалисты. Не хочу раньше делать какие-нибудь выводы, но они, как ты можешь заметить, - напрашиваются сами.
       На несколько минут в комнате повисла тишина. А я почувствовал, как сильно вспотел, и по спине между лопаток вместе с потом пробежал холодок.
      - Бред какой-то, - не столько следователю, сколько просто вслух высказал я свои мысли.
      - Слушай, Александр, я прежде никаких выводов не хочу делать, пока не соберу все факты и не получу на руки данные криминалистов. Но... когда ты сам появился дома, и нам не пришлось тебя долго искать, ловить - я сразу подумал, что ты понял, что скрываться от правосудия бесполезно, и ты хочешь написать "явку с повинной". И сейчас повторяю, что для тебя это - самый лучший вариант. Ты же не глупый, понимаешь. Ещё не поздно, ты ещё можешь написать её, и я приму. И следствие учтёт твою помощь...
      - Но это - бред! - на этот раз уже твёрдо и уверенно произнёс я. - И нечего мне писать!
      - Кто может подтвердить, где ты находился всё это время? Желательно по минутам.
      - Но они напугаются до смерти - только вы появитесь там!
      - Что же мы..?
      - Нет, я в другом смысле! Просто, дедушка и бабушка никогда от меня не ожидали... что я могу иметь дело с милицией, с вами; я никогда с вами не имел никаких дел... Они -  точно - захворают, это для них будет ударом! Нельзя как-нибудь... без них?
       - Нельзя, - последовал ответ, но мягкий, не громкий. "У него тоже есть бабушка и дедушка, которые его любят; и которых он не захотел бы огорчать по пустякам", - подумал я.
      Вновь повисла тишина. Следователь долго что-то писал, а я вслух стал рассуждать.
      - У меня в школе была учительница - Любовь Ивановна, - по русскому языку и литературе. Та прямо говорила, что думала: "Вот, если Серёжа Казанцев - прилежный мальчик, послушный и добрый - то я всегда найду способ ему за три ошибки в сочинении поставить "пять с минусом". А, если ты, Саша, много умничаешь и много замечаешь того, что тебя не касается, то и я всегда смогу в твоём сочинении, даже в слове "мама", - найти четыре ошибки, и поставить "законную" тройку!
      - Ты это о чём? - спросил меня следователь, когда закончил писать.   
      - Да так... обо всём. О жизни.
      - Ну, если тебе более нечего сказать, то прочти протоколы и внизу на каждой странице напиши: "с моих слов записано верно". И подпишись. И дату поставь.
      .  .  .  .  .


                2

     Они пришли за мной поздно вечером. Я уже разделся и сидел на кровати, но не успел улечься, потому что, надев наушники от магнитофона, слушал старую-старую запись песен Рафаэля из кинофильма "Пусть говорят". Меня всегда завораживал голос этого парня: с грустью, даже с болью душевной, но очень сильный и чистый!
     Когда они вошли в дом, я сразу всё понял; снял наушники, выключил магнитофон и встал, собираясь надеть брюки. Но они, почему-то - и это было моё первое удивление - забрали у меня и брюки и рубашку, даже грязные носки, в которых я пришёл домой, сунули их в пакет и вынесли из дома. Пришлось мне наряжаться в чистую одежду.
     "Да, видимо я здорово "перегнул палку", раз мама решилась наказать меня с помощью милиции, - подумал я. - То-то она, придя домой с работы, не потребовала объяснений за вчерашнее… за кровь в прихожей, а была предельно ласкова, хотя и необыкновенна молчалива. Не вытягивала из меня клещами: "Что, да почему, да как?" И что она в нём нашла?.. Но, раз наказать меня решила, да ещё так строго, - значит: Иван ей действительно нужен, и она согласна от него всё терпеть. Вот и пойми этих женщин!  Он ей синяки ставит - она терпит, а я ему врезал - меня в милицию... на пятнадцать суток. Нет, надо мне собирать чемодан,  и перебираться подальше от них... Чем реже будем видеться - тем дружнее будем жить", - сделал я для себя вывод, пока собирался в дорогу.
     "И с работой... Завтра на работу в дневную смену. А теперь - прогулы получатся. Ребят-сменщиков подведу... Могут уволить... Да мне теперь - уж всё равно. Уехать куда-подальше... на стройку", - размышлял я о своём будущем, но уже начинал понимать, что оно теперь не принадлежит мне... и это было весьма неприятно.
     Мама сидела на кухне, отвернувшись к окну, и тихо плакала. Я догадался, что это она вызвала их, позвонив от соседей по телефону, и сейчас боялась встретиться со мной взглядами. "Конечно, пока меня не было дома, они запугали её, что чем дольше они будут искать меня, тем мне будет хуже. Поэтому, я её понимал и не осуждал. Да и каково ей было отмывать пол в прихожей от крови, и оттирать кровавые пятна со стены с обоев!" 
      "Нет, обои придётся менять на новые, пятна до сих пор видны, - подумал я, обуваясь в прихожей. - И половик мама, наверное, в стирку бросила... Это ж, какого страха она натерпелась вчера, когда пришла домой с работы и увидала всё то, что осталось после нас!? Да! Получается, что они уже вчера здесь были! Наверное, Иван нажаловался, заявление на меня в милицию написал... Конечно, я виноват перед мамой, что вчера думал только о себе, и не навёл в доме порядок,  даже записки не оставил о том, что здесь было... произошло".
      Поэтому, когда она поднялась, чтобы проститься со мною, я сказал: "Прости, мам..." Она же обняла меня, но поцеловать не посмела; и только тихо, почти шёпотом, сказала: "И ты прости меня, сыночек..."
     Второй раз я удивился, когда на меня надели наручники, прежде чем вывести из дома: я же не оказывал никакого сопротивления, ни малейшей агрессии! Решил, что и они стали бояться меня, после того, как насмотрелись моих "художеств" тут, в прихожей.
      Милицейский "воронок" нёсся по ночным улицам, а я смотрел в окошечко на мелькающие огни фонарей и окон домов, и представлял себе картины из кинофильма "Белые росы",  где братья пятнадцать суток то заборы красили, то дворы подметали, что и мне предстояло делать уже завтра. Но меня ждало третье неприятное удивление: "воронок" не подъехал к крыльцу с вывеской "Милиция", а въехал во двор городской тюрьмы.  "Ого, какие строгие стали порядки!" - даже подумалось мне. Я знал, что в нашем городке тюрьма находилась в старой крепости, сохранившейся ещё со времён Петра Первого, но никогда не был здесь, тем более - внутри, и мне стало даже интересно: что здесь, и как.
      В приёмной - или как её там называют? - наряд милиции сдал меня тюремному конвою. Говорили и мне что-то там про постановление прокурора, и ещё что-то, да я уже плохо понимал смысл произносимых слов, ибо начал входить в какой-то ступор: моё подсознание чётко настроило меня на то, что теперь от моей воли - ничего не зависит, всё будут решать за меня чужие люди, я лишь должен беспрекословно выполнять их требования. И я подчинялся: до того мне стало всё безразлично!
      Пока меня тщательно обыскивали и ощупывали от волос на голове до носок, что заставили снять с ног и вывернуть наизнанку, - я всё всматривался в старшего - не то начальника смены, не то начальника всей тюрьмы, которому меня и сдавали, и который здесь всем командовал в этот ночной час: что-то неуловимо-знакомое было в его седых висках, в тембре его голоса. Где-то, когда-то пересекались наши пути, я чувствовал это (да и город наш не большой); но так и не смог вспомнить - "где?" - ни в ту минуту, ни позже.
      Постепенно я успокоился, если можно так сказать, и в моём воображении уже рисовалась картина из фильма "Джентльмены удачи", - картина тюремной камеры с нарами, где вповалку спят заключённые. Но... я вновь был необыкновенно сильно удивлён, когда меня, шаркающему по полу ботинками без шнурков, и придерживающему штаны без ремня, чтобы они не спадали, - провели по коридору с множеством дверей, и открыли одну из них, и я вошёл вовнутрь моего нового жилища. Я, ещё школьником, ездил в турпоездку по стране и был на экскурсии в Петропавловской крепости, в равелине, в казематах, и хорошо помнил те камеры, от которых веяло страхом истории: там сидели Декабристы, Чернышевский, Александр Ульянов и многие-многие другие известные люди. Но даже те камеры никак не могли сравниться с той, в которую я вошёл: от железной двери с маленьким глазком до противоположной стены с нишей у самого пола, где проходила толстая труба с водяным отоплением зимой, и на которую невозможно было встать из-за этой ниши, чтобы дотянуться до окна под потолком, на столько крошечного, что, не будь на нём решётки, я всё равно не смог бы через него пролезть, - было всего шагов пять. А боковые стены были друг от друга на расстоянии двух шагов, ну... и ещё маленького шашка! И никаких нар, ни табуретки даже: голый, гладкий бетонный пол - и всё; только маленькая электрическая лампочка на потолке, до которой не смог бы дотянуться самый высокий человек даже со стула. Лампочка была не очень яркая, но её света было достаточно, чтобы видеть всё, даже таракана, если бы он здесь появился. Я по историческим книгам знал, что в камеры могут забегать и мыши, но в моей новой квартире, даже тараканы не могли бы появиться из-за полного отсутствия даже щелочки.
      Как я уже сказал - пол был бетонный и гладкий, будто шлифованный, а вот стены тоже не то обмазаны, не то обрызганы жидким бетоном, и оттого очень шершавые, и, если бы я надумал постучать по стене, чтобы меня услышали соседи, то только и смог бы - посбивать казанки на пальцах в кровь. Я не успел ни сообразить что-либо, ни задать ни одного вопроса, как дверь за мной закрылась, и звякнул тяжёлый засов. Я решил, что конвойный пошёл за постелью для меня, и стал осматриваться и привыкать к тому пространству, в котором мне предстояло провести ночь, и, возможно, не одну. Если бы не железная дверь с глазком, то можно было подумать, что когда-то это была не камера, а кладовая, или что-то вроде подвала. Походил взад-вперед, пощупал стены, даже попытался посмотреть в глазок двери, но ничего не увидал по другую сторону стёклышка. Вновь походил. Время шло, но никто и ничто не нарушало тишины, которую я наконец-то стал замечать: такой тишины я ещё никогда не слышал...
      Не помню: сколько времени прошло - когда мне надоело стоять и осматриваться, и я присел к стене, но она была настолько неровной и колючей, что я решил лечь на пол, и удивился даже, что он вовсе не ледяной, как можно было подумать, глядя сверху на бетон. Лег навзничь, положив голову на руки, но они скоро затекли. Перевернулся на спину, а вместо подушки использовал ботинки, так как догадался разуться.
      Спал ли я в эту ночь? Возможно - дремал, потому что утро всё-таки пришло; об этом можно было догадаться по посветлевшему окошечку под потолком.


                3