Одиночка. Продолжение

                Одиночка

                Рассказ

               
                3
               
       Забегая вперёд, должен сказать, что я очень быстро - менее чем за неделю - привык к некоторым вещам (и на многие года вперёд!):  во-первых, спать при свете, так как выключателя в камере не было, и свет мне никто и никогда не гасил; во-вторых, справлять все естественные надобности ровно два раза в сутки, утром и вечером, чему помогало то, что я пил и ел без аппетита и мало. В моей камере не было никаких удобств и, хотя давали на ночь оцинкованное ведро с крышкой, я им пользовался исключительно редко, чтобы избежать неприятных запахов. Маленькое вентиляционное отверстие находилось у потолка, в углу над дверью, но я ни разу не почувствовал ни малейшего движения воздуха.
      И вот, наступило первое утро моего заключения.  Наконец-то я расслышал кое-какие звуки за дверью, из коридора. Но звукоизоляция была такой хорошей, что я мог только догадываться, что там происходит. Наконец загремел дверной засов и у меня.  Конвойный, коротко скомандовал: "Выходи!" Он отвёл меня в туалетную комнату, где не было ни кабинок, ни перегородок. Хорошо, что у меня имелся армейский опыт, а то тяжко пришлось бы делать все дела в присутствии постороннего человека. В этой же комнате находились и краны над длинным желобом, где я смог умыться.
      - На, поскаблись, пока щетина не отросла, - подал конвойный мне безопасный бритвенный станок. - А то отрастёт, потом трудно будет. И ещё, сразу предупреждаю: никаких к нам лишних вопросов. Разговоры строго запрещены, а мне проблемы по службе - ни к чему.
        Я поискал глазами зеркало, но ничего подходящего не нашёл, и поскрёб лицо и шею тупой бритвой наощуп. Потом хорошо прополоскал под струёй воды бритву и отдал конвоиру, и он тут же спрятал её не то в карман, не то ещё куда, я даже не заметил. Ещё я в это утро понял, что меня выводят на все процедуры последним, поэтому я ни разу не встретился ни с кем и не видел других заключённых. Через полчаса, примерно, мне прямо в камеру принесли завтрак. Я уже говорил выше, что ел без аппетита, поэтому не хочу и вспоминать: когда и что я ел. А ещё часа через два меня вновь вывел в коридор всё тот же конвойный, и отвёл на этот раз в другую комнату. Это оказалась - душевая; тоже небольшая комната с отверстиями в полу для слива воды, и трубой, ржавой и дырявой, по всей длине комнаты прикреплённой к потолку.
       - Раздевайся! - как обычно, коротко, скомандовал он. - Вещи на скамью.
       Я, молча, как робот, выполнял все команды.
       Действительно, у входной двери стояла скамья, зачем-то прикреплённая скобами к полу. Ещё меня удивило, что вентиля для подачи воды, находились в стене, в железном ящике с замком. Конвойный открыл висячий замок ключом, и покрутил вентиля. Вода с потолка из дырявой трубы начала брызгать во все стороны. Хорошо было хотя бы то, что она оказалась относительно тёплой. Я не столько вымылся, сколько просто намок, даже обмылок, что дал мне конвойный, не понадобился мне. Когда вода перестала течь с потолка, я подошёл к скамье, чтобы обтереться кусочком застиранного до дыр, но чистого полотенца, как в душевую вошла женщина в белом халате и белом колпаке. Лицо её было красивое, но уж очень строгое и без малейших эмоций. Даже не слишком яркая помада на тоненьких губах, отдавала не теплом, а холодом. Она не стала ждать, и без всякого стеснения, прямо мокрого, внимательно рассмотрела меня всего, и спереди и сзади, даже подмышки проверила, и остальные интимные места. Потом, уже в другом кабинете, меня сфотографировали, и сняли отпечатки моих пальцев.
      Ещё в это утро случилось и приятное: когда я вернулся в своё маленькое жилище, то нашёл там старый, с отломанным подголовником, топчан, а на нём старый матрас с простынёй и полупустую подушку. Поэтому, весь остаток того дня, я наслаждался: то дремал на новой постели, то просто переваливался с боку на бог. Да, ещё в тот день, ближе к вечеру, меня вывели в маленький дворик, с забором в два человеческих роста, и колючей проволокой сверху. Но как хорошо было видеть клочок неба и вдыхать свежий, тёплый летний воздух! Но вновь я был один... В тот день меня мало ещё это трогало: я только осваивался, привыкал к новизне своего существования. У меня ещё всё было впереди...
               
      Пять шагов - упираюсь в дверь с глазком. Разворачиваюсь.
      Пять шагов - серая стена с маленьким оконцем под потолком. На левой пятке делаю полукруг - и вижу в пяти шагах железную дверь с глазком!  "Раз, два, три, четыре, пять!" - вновь упираюсь в дверь. Пытаюсь рассмотреть что-нибудь в глазок, но ничего не вижу. Разворачиваюсь. Делаю пять шагов. Руки почему-то, уже сами собой складываются в замок за спиной, а не болтаются по бокам.
      Сколько времени так хожу - не знаю, часов нет; но за стеклом в оконце светло, значит - ещё день, летний, бесконечный день, точнее - вечер. Ужин был какое-то время назад.
      Пытаюсь вспомнить: сколько дней я здесь? "Привезли меня сюда в ночь с тридцатого июня на первое июля. Раз... два... три... - считаю я, вспоминая по малейшим различиям дни, которые невероятно похожи друг на друга. И останавливаюсь на "шестом дне". - Это сегодняшний день, или он будет завтра?" - задаю я себе, казалось бы, простой вопрос - и понимаю, что что-то не так со мной, точнее - с моей памятью.
      "Может, я потихоньку схожу с ума?.." - задумываюсь я на какое-то время.
      "И что я так напугался? Завтра спрошу у конвойного: какое число - и все дела!" - И я обнаруживаю себя посередине камеры. Начинаю приседать, выставляя руки вперёд перед собой. Считаю количество приседаний, и понимаю, что слабею! Ложусь на пол и отжимаюсь до изнеможения, потом с трудом поднимаюсь и сажусь на топчан. "Да, пятнадцать подъёмов с переворотом на турнике без отдыха - я уже не сделаю... - понимаю я. - Минут десять позанимался, а устал, и дышать тяжело". Но мне и валяться на топчане без дела - не хочется. Сижу, думаю: чем бы заняться?
      Осматриваюсь вокруг. "Да, не мешало бы, как Робинзону, дни отмечать", - приходит в голову идея. Но понимаю, что зарубки делать не на чем и нечем. На стене, шершавой и твёрдой, сделать даже простую царапинку невозможно. Ощупываю топчан, но и от него невозможно что-то отломить. Но отчаиваться не хочется, и упорно соображаю. И придумываю! Снимаю с ноги ботинок, наклоняюсь к нише в стене, и на трубе отопления углом чёрной резиновой подошвы легким нажимом провожу черту. Получилось! Аж сердце от радости запрыгало. "Сколько ж чёрточек поставить?" Решаю - шесть. Плюс - минус день, не так уж и важно... 

        В следующий раз следователь пришёл через два дня на третий. Разговор был тяжёлый, новости ещё хуже. И в прихожей - на стене и на полу, и в багажнике моего Москвича, и на моей одежде, и на изодранной о камни во дворе рубашке Ивана, и на самих камушках - была его кровь, встречалась и моя. Но более всего я был ошарашен новостью, что и у обгоревшего трупа на даче, была вторая положительная группа крови - как у Ивана, и алкоголь был и в крови и в желудке!
       - Ну, не был я ни на какой даче! Ну, мало ли жёлтых Москвичей можно встретить на дорогах!? - вслух, не выдержав нервного напряжения, начал рассуждать я. - На Земле миллиарды человек проживают, а групп крови - всего четыре... или пять? Это ж у каждого четвёртого или пятого она может совпасть. Только я-то здесь причём?..
       - Успокойся и не умничай! - одёрнул меня старший лейтенант; а он вновь был в милицейской форме. - У них и рост совпадает.
       - Да как же успокоиться!? Может, Иван сам туда забрёл, напился-опохмелился, да уснул с сигаретой. Но я-то там не был, и не мог ничего этого сделать. Сопоставьте время. Ведь дед мой, и бабушка скажут вам: когда я к ним приехал, и когда уехал - а когда эта дача горела... Или им нет доверия: заинтересованные лица?
        - Не надо нас учить: что и как нам делать. Если виноват - наберись смелости и напиши честно, что и как ты сделал. Если не виноват - помогай следствию, вспоминай доказательства невиновности, и, чтоб обязательно, твои слова мог кто-нибудь подтвердить.
      Беседовали мы долго, но ни до чего хорошего так и не договорились... Единственной, более-менее приятной новостью было то, что я узнал, что о свидании со мной хлопочет мама. И хотелось её повидать, и было страшно, почему-то...
      Когда я вновь оказался в своей камере, она мне показалась ещё меньше, чем прежде; возможно, оттого, что я ходил в тот день от двери до окна и обратно не спокойно, а метался, как в клетке, чуть ли ни стукался то об бетонную стену, то об железную дверь.  Чтобы хоть как-то избавиться от тяжёлых мыслей, я стал сравнивать свою камеру с клеткой для зверей. Но те клетки - из металлических прутьев, через которые ты всё вокруг видишь, и тебя все видят. Здесь же я никого не видел, ничего не слышал - почти, а меня мог иногда видеть только надзиратель через глазок. "Так, где же лучше?" - спрашиваю я себя, и делаю  вывод, что "лучше никого не видеть".
       Я знал, что не виновен в том, за что мне дадут большой срок, то есть - буду "страдать невинно". Мои мысли и фантазии пошли дальше: вспоминаю Митю Карамазова, который тоже "пострадал невинно". И, чем дольше я метаюсь по камере, тем больше мне нравится эта мысль. Наконец, додумываюсь до того, что: "Жизнь человеку даётся всего один раз, - это сказал Николай Островский, а дальше - моё. - Поэтому надо попробовать, испытать себя: пожить в разных условиях. Повидать не только хорошую - я имел в виду "на воле", обычную жизнь, - но и "плохую жизнь"  - в Зоне, в тюрьме. Пусть там "плохие люди", осужденные, наказанные за проступки, но – они тоже люди... "А как было бы хорошо узнать, попробовать на себе - все стороны жизни, и хорошие и плохие! Узнать не из книг, не из кино, а пережить самому; обогатить свой жизненный опыт, свои познания жизни. Узнаю плохое - буду ценить хорошее!" - делаю я вывод из своих раздумий.
      Вот до чего я додумался в тот день, и вечер, и бессонную ночь...
      И пошло - поехало: несколько дней и ночей развлекал я себя размышлениями о Достоевском, как он был осужден, приговорён к казни и стоял с мешком на голове, ожидая ежесекундно смерти... Вспомнил я и книгу его "Записки из мёртвого дома", как он жил на каторге, потом в ссылке. Но остался человеком, не пропал, даже написал потом гениальные книги! "А я? А если и я смогу? Переживу все напасти, что свалятся на меня. Зато, какой будет опыт, сколько впечатлений!" - рассуждаю я, и моя фантазия разыгрывается даже до того, что и меня приговорят к смерти. И я уж видел себя идущим по пустому коридору и ожидающим выстрела в затылок. Вот, сейчас... ещё шага два - три, ещё успею сделать вдох или два - и всё! А интересно: успею почувствовать боль - или нет?.. Но... вместо выстрела услышу, что мне отменяют смерть, и ссылают... Но я так и не придумал, куда меня должны сослать.
       В какой-то день меня вновь отвели в ту же комнату, где со мной беседовал следователь, только на этот раз там была мама. И я узнал от неё, что сегодня воскресение; а я уж забыл, что дни отличаются друг от друга не только числами, но и названиями: воскресение, понедельник, и так далее...


                4