Крайняя мера. Глава 11

                Глава 11


       «Ну, что там интересного на сайте?» Судя по голосу, молодая женщина спросила.
       «Ты, знаешь, здесь  какое-то броуновское движение …»
       Самохин сразу же узнал второй голос, - этот чистый, мелодичный, женский голос. Уж слишком могущественны были его чары над ним. У-уффф!.. Слава, Богу!.. Ну, здесь-то  не услышит отвратительных сюрпризов. Своим вниманием и подарками щедрыми, он сумел внушить Лидочке такую испепеляющую страсть, что усомниться в её безграничной  любви и преданности было бы верхом безумия. И Самохин посмотрел на плейер с приязнью, словно теперь собирался услышать лучшие в своей жизни известия.
         «Тут можно сутками напролёт проторчать и не найти ничего стоящего. Вот уж не пруха …»
         Вадим Павлович узнал бы этот голос и среди сотен других, и даже в том случае, если бы пришлось вслушиваться в звуки  в о к з а л а. Это был желанный голос его обаятельной, милой голубки, которая воркованием нежным и умелыми ласками, способна была врачевать его душевные раны.
         И постепенно, айсберг, сковывавший душу Самохина, стал таять. И первым чувством, появившимся взамен гневу и потрясению, была нежность.
         «Господи!» Подумал Вадим Павлович. «Спасибо, Господи, тебе, что подарил мне этот цветок Вселенной!..»      
         И эта вспышка подлинной мужской радости  лишь слегка была приглушена мыслью о том, что зачем же Корякин делал записи разговора его возлюбленной?..
         «Но ты внимательнее смотри, возможно, что-нибудь стоящее и отыщится…." Было слышно, как Лидочкина соседка по кабинету, что-то отхлебнув, поставила бокал на стол. Пауза. По полу шаркнули стулом. И снова до боли знакомый голос:
         «Нет, Юлька, по-моему, нормальный человек сюда не заглянет. Ну, видно же, что на этом сайте сидят люди проблемные …» 
         В памяти  же Самохина вновь ожили воспоминания. В облаке сладостной грусти перед глазами выплыл образ любовницы: миловидное личико, рыжеватые волосы, подстриженные в каре, глаза цвета сапфира и рот созданный для поцелуев…
         Несмотря на огромную занятость, Вадим Павлович два-три раза в месяц выкраивал время для интимных встреч с нею. Так велико было его желание отогреться в лучах её безграничной любви. И бывало, зайдя в Лидочкину квартиру (дверь он всегда открывал своим ключом), и ещё стоя в прихожей, с улыбкою её подзывал: «Подойди-ка ко мне, мышка моя, посмотри-ка, что я тебе купил …»
      И, с щемящим томлением, следил за оживлением милого личика, предвкушая восхитительный блеск озорных глаз, который вспыхивал в них при виде очередного подарка. А примерив колечко, она звонко смеялась, обнажая жемчужные, острые, как у маленькой обезьянки, зубки.             
      «О-ой, ёксель-моксель … Нет, ты только послушай, что старый дуралей здесь пишет!..»  Самохин отметил, что в голосе Лидочки послышались насмешливые, издевательские нотки. «Мужчина, пятьдесят восемь лет, военный пенсионер (звание «старший прапорщик»!),  молод душой и необычайно бодр телом. Жена не понимает меня, а я не понимаю её, но так хочется новых, свежих ощущений! Короче, женщину ищу не старше тридцати, для бурных, романтических отношений. Постскриптум. Материально обеспечен, но спонсором ничьим быть не желаю …» А, каково, Юль? Ты только на фотку этого живчика посмотри. Ну, не смешно ли, не смешно?!.. С берданкой в руках, в валенках, в заячьем треухе, на фоне какого-то заброшенного сарая!.. Дед Мазай, да и только!.. Полюбите его таким, каков он есть:с вонью изо рта, инфарктом, отдышкой и простатитом. Затрать на этого инсультника время своё, чувства истрать, а он тебе взамен расскажет о «славных военных подвигах» (как с продовольственных складов капусту тырил!).  Да о его «подвигах»,               
блин, ни дети, ни внуки и слышать давно не хотят. А ты вот, изволь, - и физически его ублажи, и душевно доставь удовольствие. И всё это  на альтруистических началах! То есть,  б е с п л а т н о, так как спонсором ничьим он быть не  ж е л а е т …»
       Лидочкин голос существенно изменился, - вроде бы то же сопрано,те же знакомые интонации, но какая-то стервозная склочность появилась или что-то ещё, чему Самохин дать определение не сумел.
       «Да что же они там всё обсуждают?»  Озадаченно подумал Вадим Павлович, чувствуя, что тучи смутной тревоги стали сгущаться. "Неужто, на сайте знакомств Лидочка «роется»? Но ей-то это к чему?»
       И, словно бы, дублируя вопрос Самохина, Лидочкина соседка по кабинету спросила: «Что-то ты рьяно, коллега, взялась за поиски? Что, с Палычем дела у тебя совсем плохи?»
       «Мне надоело тратить время на этого скупердяя! Мне надоело растрачивать себя на мелочёвку!  Н а д о е л о!!..  Подойди ко мне, мышка моя, посмотри-ка, что я купил …»  Неумело копируя голос Самохина, тонким фальцетом пропищала Лидочка.
       Намеренное использование любовницей интимного слова, неприятно кольнуло Самохина. Краска бросилась ему в лицо. «Мышка моя», – так он всегда называл  свою девочку, и ласковая фамильярность доверительного обращения, как нельзя лучше передавала характер его отношений с любовницей. В нём сочетались любовь и нежность…
       Но теперь, услышав это слово в искажённом тоне, Вадим Павлович издал невнятный рык, и, казалось, в этом приглушённом звуке, вскипал гнев всех предшествовавших Самохину поколений. Он, было, приподнялся в кресле, но снова сел, и теперь уже с ненавистью смотрел на плейер, который выплёскивал на него новую порцию информации.
       «…Да и подарит-то какое-нибудь простенькое колечко, - тоню-у-усенькое, как волосок. Хорошо ещё если с камушком, а то бывает и без … И где он только такую дешёвку находит?.. В скупке. Не иначе!.. А то и вовсе, перед уходом, сунет в карман халата пятьсот рублей: на, мол, мышонок, тебе премиальные и купи себе что-нибудь носик припудрить…
       Ты представляешь, Юлька,  -  п я т ь с о т     р у б л е й!!..  Как проститутке!..
Да у меня одни духи  с е м ь   тысяч стоят. С е м ь   т ы с я ч!!..»
       «Так за три года интима ничего стоящего и не подарил?» Это Юля спросила и отпила из бокала.
       «Мутоновый полушубок. На тридцатилетие. Из меховых лоскутков. Представляешь?  М у т о н о в ы й !.. Я, было, хотела его «бесценный дар» в секонд-хэнд отнести, так он при каждом визите ко мне проверяет его наличие…»  Голос у Лидочки вдруг огрубел, и в нём послышались отчаяние и безысходность. Было понятно, что в ту минуту, когда она всё это говорила коллеге,  перед её глазами всплывал злосчастный полушубок, висевший дома, в шкафу, которым она оправдывала своё раздражение Самохиным, экономившим на её чувствах.
       «Я его   н е н а в и ж у!!..» Припечатала Лидочка и сделала паузу, чтобы соседка по кабинету, как, следует, осознала сказанное. Вникла.
       «Кого? Самохина  … или полушубок?» Это уже Юля съязвила. Ехидна.
       «Обоих.  О б о и х !!.. Своей Инесске, сволочь, колье за 900 тысяч купил, а мне задрипанный полу… ы-ээх!..  … шубок!..» Тут Лидочка задохнулась от возмущения, и болезненный всхлип разорвал слово надвое. «А я, ведь, делаю для него всё, что могу: маникюр, педикюр, причёску новую. Надушишься духами дорогущими, бельё французское оденешь и ждёшь, сидишь, когда подъедет твой «повелитель». А он причапает на час, портки быстро скинет и лезет со своей слюнявой пастью лобзаться: пуси-муси, сюси-пуси … И не подумай ему отказать: ни головная боль во внимание не принимается, ни твоё настроение Всё, хватит! Осточертел  этот гидроцефал. Мне надоело ёжиков пасти в тумане!..»
       «А с Потаповым лямур крутить не пыталась? Он  же, кажется, об тебя все глаза обломал?»
       «А ты видела его нос?.. Нет, он, конечно, не такой длинный, как у Буратино, но на стрелу подъёмного крана похож. Ты не находишь? Да и денежки у Потапова разве водятся, Юлька? Видно же, что на одну зарплату мужичонка живёт. На работу, на раздолбанной «ПРИОРЕ» ездит. Этот-то и колечек дарить не станет. У него же на морде прыщавой написано: «Спонсором ничьим быть не желаю!». Халявщик он, Юлька, жалкий халявщик.
       Не-ет, мне нужен брутальный самец, - щедрый и состоятельный. А если соискатель моих ласк будет жлобяра или извращенец, скажу ему сразу же: «Стоп-игра!». Без права повторной попытки.  Всё, хватит! Надоела неопределённость. Через три года – мне уже тридцать пять!.. И кому я, буду, нужна такая старуха?!..»
       Голос затих.
       Самохин же в кресле застыл, какой-то бесформенной, раздавленной массой, напоминавшей кучу тряпья … Голова, которую до этого он высоко и гордо носил, к груди склонилась, нос раздувался, а прикрытые веками глаза стали наполняться слезами. Его душа корчилась от боли, пытаясь уйти от неумолимого факта предательства, но вынуждена была признать его. Казалось, что даже сердце мужчины, теперь ошарашено и непрерывно выстукивало: «За что так она меня?.. За что?!.. За что?!!..» Его чувства, осмеянные и подавленные, искали выхода, искали … и не находили…
       Неужели потрясениям этого дня не будет конца? Неужели он испортил Лидочку своим потворством?.. Неужели его всепоглощающая любовь превратила её в циничное и бессердечное существо?!..
       Он припомнил весь период их отношений, начиная от устройства Лидочки на фабрику в отдел рекламы, и кончая его отъездом этим летом в Канны. И анализируя прежнее поведение любовницы на протяжении всего их знакомства, сопоставляя его с услышанными теперь, жёсткими, словами, Самохин с ошеломляющей отчётливостью вдруг осознал, что вся её испепеляющая, бурная страсть к нему была п р и т в о р с т в о м !.. И он потрясённо раз за разом спрашивал себя, неужели только его душевная слепота и недальновидность были виноваты в том, что любовница стала равнодушна к нему, а его  щ е д р ы е  подарки пропали даром?!.. Предательство Лидочки поразило Самохина, как разоблачённое колдовство, как обращение феи  - в продажную девку …
       Все эти мысли  и разочарования в близком ему человеке, и в той тайной жизни, к которой он так привык, всё это с непонятной скоростью успело прокрутиться в его голове, пока он слушал голос своей, теперь уже  б ы в ш е й, возлюбленной.
       Но тут звуки резких мужских голосов, донёсшиеся из плейера, внезапно вывели Самохина из оцепенения и вернули в реальность, будто кто-то, взяв его за плечи, повернул снова назад, к тому, крайне для него неприятному, что всеми фибрами отторгала душа.