Серебряный апельсин

Я просыпаюсь и свешиваюсь к тебе со своей верхней полки.
Кажется, в купе никого кроме нас нет.

Ты тоже уже проснулась. Лежишь – смотришь на меня и улыбаешься.
А затем ты берёшь со столика лежащий на нём апельсин и подбрасываешь его вверх, ко мне.

Он летит плавно и невероятно долго... И я вижу, как играет свет на его крошечных серебряных гранях... отражаясь, преломляясь и угасая поочерёдно в каждой из них...
когда плод, медленно вращаясь, словно тяжёлый в колком инее ёлочный шар... всё летит и летит... вверх, ко мне... приближается... и, подлетев, зависает в воздухе...

И я понимаю... вернее, я знаю точно, что это – именно апельсин, и что он именно для меня,
что  н а с т о я щ и е  апельсины они и такие и есть: летящие, серебристо-сверкающие, тяжёлые в ладони, плотные, шершавые на ощупь... – медленным, как в кино, и таким же, как в кино, точным движением руки я уже успел его перехватить, поймать...

Я знаю, что  н а с т о я щ и й  апельсин сверху завёрнут в серебряную фольгу, и что под ней – блестящая пористая ярко-оранжевая кожица, толстая и упругая, а внутри неё – защищённые светлой податливой, почти ватной, мякотью, ждут моих губ почти прозрачные сочные дольки, брызжущие ослепительно сладкими искрами...

И никто в мире этого не знает, – а только я, только мы с тобой – ведь это ты для меня, для нас, его приберегла. Мы разделим его пополам, поровну.*

Я смотрю на тебя: ты в лёгкой и длинной белой рубашке... как будто мужской, но почти прозрачной...

                Не стой так близко ко мне –
                Воздух здесь слишком прозрачен...**

Кто это написал?

Ты улыбаешься: белые зубы на загорелом лице... и светлые, тоже почти белые, оттеняющие его волосы... Это от солнца... Лето... Откуда мы едем? И куда?...

В золотом полумраке вагона... – утреннем? или уже вечер?.. значит, я проспал весь день?... – я вижу, как ты медленно встаёшь... И как... то тёмно... то светло... золотые лучи и тени, медленно сменяя друг друга, окрашивают твои смуглые руки и ноги золотом – живым – текучим и лёгким. Ты ходишь, говоришь, кому-то улыбаешься... с кем-то здороваешься...  с какими-то люди... раньше я их не заметил... мы знакомы с ними?... собираешь на стол... а купе, оказывается, – довольно большая комната...

Это просторный зал со стенами, обшитыми деревом и такими же деревянными – под лаком цвета тёмного янтаря – столами и креслами с тёмно-коричневой и болотного цвета обивкой... За одним из столов, тем, что ближе всего к нам, сидит какой-то интеллигентного и весьма приятного вида пожилой господин в очках... очки оправлены тонким золотистым металлом, а лицо – серебристой бородкой... он читает газету... какие-то, кажется “Вести”... или “Ведомости”... Похоже, ему нет до нас никакого дела: едва подняв голову и мельком взглянув на меня, он снова погружается в своё чтение...
На полу лежит мягкий глухого зелёного цвета ковёр, и ты неслышно ступаешь по нему босыми ступнями.
На стенах горят золотисто-янтарные бра. За окном начинает угасать день. Теперь я вижу это ясно.

И ещё я вижу... и чувствую, что вагон не трясёт, не качает, но по мерно движущимся полоскам золотистого света и тени я знаю – мы всё-таки едем.
Тихо. Нет непрестанно-привычного шума и лязга – здесь хорошо и спокойно... Здесь хочется  б ы т ь.

Я спрыгиваю с верхней полки – легко!..
И... лечу! – зависая в воздухе, как только что мой серебряный апельсин... – и мне нравится это ощущение полёта и моей почти невесомости в нём, и моей почти безграничной власти над своим телом в этом золотистом воздухе... и над самим этим воздухом...
Пожалуй, она действительно безгранична – моя власть над всем этим пространством... и над всем, что его наполняет... пока лечу, я успеваю и это понять.

И вот уже мы с тобой стоим в коридоре вагона и смотрим в окно: мимо почти бесшумно проносятся какие-то города, деревья, здания... Мы едем очень медленно, а проносятся они очень быстро... потому что они очень близко... но я всё равно успеваю их рассмотреть: все они невероятно красивые и невероятно маленькие.

Всё цветное и яркое, будто игрушечное. Будто ненастоящее. И залито – будто тоже ненастоящим, без тени – светом – как в павильоне со множеством искусственных его источников.

Никакого солнца, никакого его “заката”. День... угас?
Или мне показалось, и никакого “дня” никогда не было?

Это “Испания в миниатюре” – догадываюсь я. Есть такой аттракцион.***

Мы едем дальше.
И вот уже очень скоро я вижу другие города, другие дома – другие, жилые и нежилые, здания... и тёмно-зелёные кудрявые парки, и гладко-зеркальные озёра и реки, и ажурные мосты через них, и фигурные “триумфальные” чьи-то арки...  И я понимаю, что это уже “Франция в миниатюре”. И что потом будет такая же – “в миниатюре” – Россия...

И не успеваю я об этом подумать, как тут же вижу её: с новыми фантастическими, – “наверное, “спортивными”, – догадываюсь, – сооружениями... Что-то невыносимо радужное, будто построенное из детских кубиков... и так же легко ломается. Но вот уже и радуги промелькнули – и остались далеко позади... И уже мы что-то проезжаем ещё – тоже, такое же – миниатюрное.

И я понимаю, что там, за пределами нашего поезда, – всё то, что там есть – такое оно и есть: маленькое, ненастоящее, быстротечное... что-то, что даже тени не отбрасывает, не оставляет после никакого следа, даже самого лёгкого. И мне почему-то думается о том, что там, “на берегу”, и дышать, наверное, трудно... что там и воздуха мало, – кому он там нужен?.. раз это всего лишь декорация...
Скорее всего, думаю я, и воздух там – либо тоже ненастоящий, либо его вовсе нет. А  н а с т о я щ е е  – то, что нуждается в воздухе, то, что и есть сам этот  в о з д у х,  этот  с в е т  – золотой, летучий, тёплый, живой – тот, что находится в непрестанном движении, – всё это здесь,  в н у т р и.

И это так же просто и ясно, как серебряный апельсин, что я держу в руке.
И как твоя рука, что я держу в другой.

И ты это тоже знаешь. Ты смотришь на меня и улыбаешься: тебе смешно от того, что я только сейчас это понял, только сейчас догадался. Но и радостно: ведь догадался же!

И, конечно, я ни за что на свете не сознаюсь тебе в этом, – пусть ты и дальше смеёшься и думаешь, какой же я всё-таки соня и тугодум! – мне ужасно нравится, как из твоих глаз брызжет искрами смех... – но это было совсем несложно – догадаться. И мне легко от этого и светло, мне тоже радостно: мне даже кажется, что я   
в с е г д а  это знал.

Я смотрю уже только на тебя – все остальные исчезли куда-то... Я знаю, что мы –  з д е с ь, мы –  в м е с т е,  остальное не важно. Золотые тени медленно плывут по твоему лицу, по твоим рукам... ты такая... Ты словно самое моё светлое воспоминание... Моё или чьё-то ещё... И глаза у тебя такие зелёные... И мы с тобой куда-то едем... всё едем и едем... едем и едем... и мы будем здесь бесконечно долго... И от этого мне –  н а м, конечно же, нам, но и мне,  м н е   с а м о м у  – так хорошо.

Через какие-то считанные секунды я проснусь.

И пойму: что всё это – тяжёлый апельсин, шершавая фольга, странное ощущение (невесомости?) в (моём?) теле – всё это от того, что я болен.
Тяжело?.. Нет, ничего страшного: просто у меня болит, невыносимо горит горло, и мне ужасно хочется пить. Меня знобит, у меня жар. И на самом деле... а на самом деле я всё никак не пойму (майка противно прилипла к телу), а как же мне всё-таки на самом деле: жарко или холодно?

За окнами глубокая ночь и зима. Темно. Я включаю ночник, встаю со своей душной и вместе с тем холодной и влажной смятой постели и, превозмогая ломоту в руках и ногах, тяжело бреду на кухню, где окон и вовсе нет. Как же я ненавижу эту кухонную лампу. Этот её дребезжащий холодный (убогий какой-то, казённый!) “энергосберегающий” свет.

Я – дома. И кроме меня здесь – никого. Даже тебя. И я даже не знаю, где ты.
И кто ты, и где я тебя видел. И видел ли... И существуешь ли ты на самом деле...

Но я знаю, что за окном, – которого нет, – страна Испания. “Самая настоящая”. Но это не хорошо и не плохо – это никак.

Кажется, кто-то из фантастов... (или из классиков?) сказал: “Лондон в наше время — всего лишь вид за окном. Никакого другого Лондона уже много веков как нет.” ****

Зато у меня есть апельсины – не серебряные, конечно, но тоже вполне настоящие: они большие и тяжёлые, с оранжевой пористой и упругой шкуркой и наверняка сочные – вчера вечером по дороге из метро успел купить, а ведь не знал, что заболею, – и я сделаю себе из них сок. И это уже “как”. Это хорошо. Правда сейчас станет ужасно шумно (сокодавка будет шуметь адски), а когда я сок всё-таки сделаю и буду его пить, он будет немилосердно (нещадно!) драть несчастное моё горло... Но это ничего.

Ничего.
Ничего-ничего... Всё пройдёт... Пройдёт. Болезнь – это ничто.
Ничто по сравнению... по сравнению со всем остальным?
По сравнению с другим таким же “ничто”?..
Или – “ничем”?
Или даже – с ещё более страшным, ещё бОльшим... (или меньшим?), чем это...




7 февраля 2014


_______________________
Иллюстрация: “Девушка, лицо, цветок” – цифровая живопись

Примечания:

* Юношеские стихи “неизвестного автора” (не мои).

** Media naranja (исп.) – пол-апельсина – “своя половинка” (которую надо найти), пара, супруг(а).

*** “Аттракцион” – от исп. atracciОn – 1. привлекательность от atraer – привлекать (туристов);
2. достопримечательность.
В “действительности” (если предположить, что она действительно существует) существует лишь парк “Каталония в миниатюре” (Испания, Барселона).

**** В.О.Пелевин “S.N.U.F.F.”.