Сиротинки горемычные...

                СИРОТИНКИ ГОРЕМЫЧНЫЕ.

      – Теперь ты выглядишь вполне по-городскому.

      Сноха повертела меня из стороны в сторону, обошла пару раз, как новогоднюю ёлку, всё поглядывая то под подол платьица, то на ноги, то щупая пояс на тонкой талии.

      – Что смогла, отпорола, кружево «село» отлично.

      Что-то быстро подпорола и прямо на мне подшила слева на подоле. Откусив нитку, отошла в сторону, довольно вскинула оранжевую бровь.

      – Готова, дочь попова! Крутанись-ка…

      Сморщив малюсенький носик в озорных золотых веснушках, заалела нежным румянцем рыжей девчонки, прикусила кокетливо губку.

      – Ай да я! Умница-разумница!

      Громко вдвоём хохотали, вызвав повышенный интерес у мужчин: моего брата – её мужа, и их малыша – Вовки. Они появились в дверях комнаты и хихикали, поглядывая то на меня, то на Лиду, то на платье.

      – Ну как? – обернулась. – А мы всё думали, куда мои старые платьица девать? Маринка приехала!

      В четыре голоса рассмеялись.

      – Вот и сгодились импортные вещички не первой, но ещё приличной свежести! – Лидка хулиганила. – Ручки золотые – даже тряпочки удалые! – всё каламбурила.

      Умерила веселье.

      – Маринка, теперь следи за собой – от парней не будет отбоя! Тебе тринадцать с половиной – почти невеста, – хмыкнула, собрала портняжную мастерскую. – Всё. Все платья пересмотрели, перешили, оленёнок ты наш длинноногий. Не то, что я – такса коротколапая беззадая.

      Собрала в чемодан лоскутки, рулоны лент и кружев, бобины ниток и игольницы, придирчиво «прошлась» по новенькому паркету влажной поролоновой губкой, собирая и мелкий мусор, и упавшие в щели пару маленьких иголок и английских булавок.

      – Вот, нашлись они, – облегчённо вздохнула. – Всё, запускай мелкое население!

      Изнывающий от нетерпения племяш с визгом соскочил с рук отца и кинулся ко мне, восхищённо щупая маленькими пальчиками то платье, то смеющееся лицо, то утыкаясь носишком в волосы.

      – Нет, ты только посмотри на этого маленького подлеца, – с кривой улыбкой проворчал Фима. – Словно не мы его родители, а тётка! – возмущённо посопел, засмеялся. – Уже и спит с ней, и в сад только она его водит, и кашу её уплетает, аж за ушами трещит! – помахал сынишке рукой. – Володя, ау! Это я, твой папка!

      В ответ на все претензии мальчик прижался к тёте и отрицательно покачал головой.

      – Ё-маё! Как-будто не я его полтора года утрясаю по часу перед сном! Руки накачал, мозги растряс, нервы расшатал, а что получил в награду?

      Семьёй расхохотались и пошли пить чай.


      Новенький маленький очаровательный городок Темиртау образовался вокруг конгломерата Карагандинского металлургического комбината, который и породил этот город, и старательно его убивал: фиолетово-рыжим смогом по утрам, удушающе-вонючим и ядовитым, страшными ржаво-сизыми дождями, от которых все песочницы города становились потенциальными разносчиками вируса стоматита – бича детей всех возрастов. Вспышкам этой заразы ничем невозможно было противостоять, что заставляло власти города проводить еженедельные дезактивации детских площадок хлоркой и ещё чем-то отвратительно пахнущим. Но это хоть немного сдерживало рост заболевания. После каждой прогулки приходилось перемывать все игрушки, побывавшие на улице, а что возможно, и кипятить. Но всё равно, не было ни одного ребёнка в городе, который не ходил бы по улице с синим ртом от «синьки», особого раствора под названием «Метиленового синего» – действенного средства от стоматита. Но к нему ещё «букетом» всегда цеплялся и жуткий аллергический дерматит! Бедные дети Темиртау! В период обострения болезни всем назначались уколы.

      Так, на уколах, я познакомилась с семьёй Твороговых.


      …Мы с племянником вышли от знакомой медсестры Катерины, когда в коридорчике двухкомнатной квартиры столкнулись с парой замечательных малышей.

      – Поздоровайтесь, соплята! – проворчала уставшая женщина, притормозив детишек.

      Те буркнули что-то похожее на «здляву!» и пошли в комнату.

      – Это мои. Машке четыре. Сашке три. Татьяна я, – протянула сначала мне руку, потом пожала лапку племяшу. – А Вовку я знаю – с Лидой, его мамкой, знакома давно! – Вовка заулыбался знакомой тёте. – Привет. Укололся? – малыш засопел носом, утирая подсохшие слёзы. – Держись! Ты же мужичок? – грустно кинул в ответ. – Умница! Так держать, солдат! Пойду…

      Из маленькой комнаты, превращённой во временный пункт-амбулаторию, тут же донёсся истерический ор!

      Я быстро вынесла из квартиры медсестры малыша: разорётся из сочувствия – не остановишь час!


      Стали часто видеться с семьёй Тани с той встречи.


      Дома меня сразу просветили: полгода назад произошла трагедия.

      На работе их папу, Алексея Творогова, убило током. Сам профессиональный и знающий дело электрик, попал под такой удар тока, что обуглился вмиг.

      Руководство попыталось свалить вину на самого пострадавшего, но мой брат «поднял» весь профсоюз «на дыбы» и не позволил оставить вдову с двумя крохами без пенсии. Так и пригрозили начальству работяги: «Обездолите сирот – получите бунт! Враз головы вам снесут!» Работники комбината полностью встали на сторону профсоюза, вынудив уйти с поста председателя оного, «подпевавшего» директорату. Вскоре брата выбрали на его место.

      Татьяна Творогова получила все положенные выплаты и льготы, какие тогда было возможно получить. Её не оставляли ни в премиях, ни в надбавках, ни в местах в выездные садики, летние лагеря и санатории для детей.


      Я с Вовкой часто бывала у них дома.

      Пока племяш возился в детской с Машкой и Сашкой, я с ужасом смотрела сотни фотографий с похорон их отца, поражаясь до оторопи: «Кто столько нафотографировал в такой жуткий час?»

      Таня и объяснила: «Это для детей. Чтобы хоть такая память об отце осталась».

      Сама же она едва держалась: враз постарела, сгорбилась, потемнела красивым лицом, старалась не поднимать на людей измученных и убитых глаз. Так было её жаль! Остаться вдовой в неполные двадцать пять лет с двумя крохами на руках! И помочь было некому – Алексей и Татьяна из детдома.

      Детишек Твороговых на улицах провожали сочувствующими вздохами и словами: «Сиротинки горемычные!» Поддерживали все: вещами, продуктами, домашним теплом и дружбой – хорошие люди жили в Темиртау, достойные и добрые. Но ничто не могло заменить детям отца, а женщине возлюбленного, которого продолжала любить даже после смерти.


      Всё лето я так и провозилась с тремя детьми. Водила всю троицу в поликлинику на уколы, на медосмотры, в детсад во дворе дома, забирала раньше, если понимала, что нездоровы. Воспитатели быстро ко мне привыкли, и могли послать местную ребятню к нам в квартиру и попросить забрать захворавшее дитя. Мне было только в радость – обожала эту возню!

      Лето быстро закончилось, как и моё детство.


      Много лет спустя, узнала о судьбе семьи Твороговых.

      Татьяна не справилась с потерей своего любимого Лёши. Стала попивать, то и дело теряла работу, опускаясь всё ниже. Итог: детей забрали в интернат и, в конце концов, лишили материнства. Спилась.

      А я так и не могла понять по глупости наивной: «Почему не выстояла она? Ведь сколько женщин потеряли мужей в войну, а нашли в себе силы выжить и вырастить куда большее количество детей!»

      Таня не смогла. То ли была слабая по натуре, то ли настолько любила Лёху, что предпочла быструю смерть одиночеству. Только вот о детях в своих горестных и эгоистичных мыслях как-то забыла. Не дал ей Бог силы. Обделил почему-то терпением и здравомыслием. И счастьем. Грустно.

                Февраль, 2014 г.

                Фото из Интернета: г. Темиртау, центр, 70-е гг. Казахстан.

                http://www.proza.ru/2014/02/14/2490