Убить Робертино Лоретти...

Из открытого окна второго этажа консерватории лился красивый, чистый и нежный голос маленького итальянца Робертино Лоретти.
   
— «Вернись в Сорренто?»
   
— О, неаполитанская песня? Представляешь, Шурик, какую музыку слушают люди, и у них ещё до сих пор хранятся старые записи, а то и  пластинки,— удивился холёный молодой человек с прекрасными манерами и необыкновенной красоты длинными пальцами.
   
Это был известный пианист Роман Викторович Реазов.
 
— Да ты что? И в самом деле, думаешь, что это пластинка? Так ты ничего не знаешь?
   
Александр Денисович Плахович, в кругу друзей именуемый просто Шуриком, рассмеялся.
   
— Это — не пластинка, мой дорогой, а привезённая к нам из провинциального городка Пичугинска  тамошняя маленькая знаменитость — Владик Ромашин. Талантливого мальчика нашла наша богиня Шелестовская. Ты же знаешь её страсть к маленьким мальчикам? — съехидничал Шурик.
   
— Ну не до такой же степени!

...Голос мальчика завораживал,— он звучал так, как будто доказывал всем, слушающим его, что на Земле есть только любовь, радость, счастье, добро и справедливость, и прекрасное — рядом, стоит только протянуть руку. Голос затих, но последние аккорды, взятые мальчиком, прозвучали как страшное обвинение тем, кто покушается на прекрасный мир, восхитительную музыку, и саму любовь…
   
Реазов и Плахович молчали. Они понимали, что это не просто талантливо, это гениально, и прима их оперного театра не так уж и неправа, что обратила внимание на этого провинциального мальчугана.

Наконец, Реазов первый не выдержал:
   
— Какая говоришь, статистика? Один гений в 100 лет? Ну что же, идём знакомиться?

...Жители маленького городишка Пичугинска были шокированы, когда увидели на своей главной улице имени Мичурина роскошный, с открытым верхом автомобиль. Но ещё более они были удивлены, что за рулём сидела не очень молодая, но холёная, экстравагантная дама. Одета она была в ярко–жёлтый брючный костюм и огромную, такого же цвета широкополую шляпу. Автомобиль остановился у небольшого кирпичного дома, и дама царственным жестом подозвала к себе местных ребят.
    
— А знаете ли вы здешнего мальчугана, который хорошо поёт? Владиком его, кажется, зовут…
   
— А, это тот чокнутый мальчик, который поёт? Ромашка, что ли? — вызвался помочь городской барыне паренёк.
   
Дама не выдержала:
   
— Почему же сразу «чокнутый»? В чём это заключается?
   
— А он без разбора режет всем правду–матку. Кому надо и кому не надо… Вчера, например, моего отца обидел. Знаете, что этот Ромашка ему сказал?

— «Вы, говорит, быдло… пьяное. Жену обижаете, сына в упор не видите, а сами мизинца их не стоите. И, вообще, надо вас в резервацию… на постоянное место жительства, чтобы не коптили землю».

Мальчик от обиды за отца сжал кулачки.
 
— Отца чуть инфаркт не хватил. А этому Робертино хоть бы хны…
   
Женщина насторожилась…
   
— Почему Робертино? Его ведь Владиком зовут?
   
— Зовут–то его Владиком, да, но прозвище у него Робертино Лоретти. Хоть он и маленький подонок, но голос у него дай бог каждому! За это только и терпят его семью, а так бы уже давно из села выгнали или убили! Да вот их дом, вы почти приехали! Только звать я его не буду, потому что разговаривать мне с ним отец запретил…
 
Мальчик от долгого общения с женщиной, видимо, устал, а, может, у него просто-напросто пропал интерес к даме, поэтому он повернулся и побежал по направлению к своему дому.
   
Дама задумалась.
   
— Да, ей говорили, что в Пичугинске есть мальчик, у которого голос и даже талант пианиста. Но верить торгашам на рынке? А что, если у этого мальчика и впрямь такой скверный характер, и намучается она с ним по самое «не могу». Сорвать мальчишку с привычного места легко, а дальше — что? Так можно и судьбу сломать. Всё–таки чужой ребёнок, не свой…
   
Женщина, почувствовав некоторое волнение, достала из сумочки сигареты и, сев на заднее сиденье машины, закурила.
   
— Что я так волнуюсь? Не тигра же собираюсь учить пению? И, вообще, я его даже не прослушала. Одно дело — говорят соседи, другое — самой услышать. Может быть, шкурка и вычинки-то не стоит…
 
Как бы там ни было, женщина решила всё-таки поговорить ещё с людьми. Как говорится, осведомлён, значит, вооружён. Увидев множество глаз любопытных соседей, удивилась, почему самих Ромашиных нет среди всех. Пока она раздумывала, к кому бы ещё подойти, несколько женщин сами учтиво поинтересовались, кого она в их забытом Богом городишке ищет. Узнав причину её приезда, усмехнулись. Одна из женщин не выдержала и, заломив руки, запричитала:

— Да заберите вы эту семейку с наших глаз долой! Житья от них нет никакого! Особенно от этого малолетнего паршивца! Он нас всех скоро до цугундера доведёт!
   
Тут все вокруг зашумели в поддержку соседки.
   
Шелестовская подняла красиво бровь.
   
— Чем же для вас, взрослых, опасен этот мальчуган! Не оружием же он пугает!
   
Дама в машине удивлялась всё больше и больше. Развернуться и просто уехать после долгой дороги, да ещё по ухабам и кочкам, означало полную капитуляцию. Чтобы не выглядеть в глазах этих «запуганных» людей трусихой решительно направилась к калитке Ромашиных.

На пороге дома появился небритый, похоже, сильно пьющий мужчина неопределённых лет. Очевидно, хозяин семейства. Злобно сверкнув глазами, спросил коротко:
   
— Чего надо?
   
— Чёрт меня дёрнул сюда приехать, — подумала дама.— Жила себе спокойно без всяких там талантливых учеников и ничего, не пропала. Даже наоборот...

Бездарностей к ней приводили богатенькие мамаши и папаши, хорошо оплачивая её труд. И пусть эти малолетние полуфабрикаты ничего общего с талантом не имели, но и сложностей они ей не создавали.
   
Дама вздохнула, но отступать было некуда.
   
— Я бы хотела поговорить с родителями Владика Ромашина. Я преподаватель музыки Елена Сергеевна Шелестовская. Вот мои документы. Позвольте войти?
   
Длинная пауза слишком затянулась, и уже становилась невыносимой, но небритый мужчина снизошёл, видимо, мысленно подсчитал, сколько денег можно будет «срубить по–лёгкому» у этой странной дамы.
   
— Проходите, — рявкнул мужчина, и женщина вошла в дом.
   
— Вот здесь мне и капец, — подумала она.— Ведь односельчане не зря называют их чокнутыми. Сейчас меня тут эти самые Ромашины, несмотря на свою лирическую фамилию, сварят живьём и съедят…
   
Чёрные мысли Елены Сергеевны прервал елейный голос хозяйки.
   
— Да не бойтесь вы! Проходите в зал! Я сейчас принесу самовар, вы, верно, с дороги! У меня и пирожки сегодня получились изумительные! Подкрепитесь, а потом и поговорим.
   
Гостья не успела ответить, как хозяйка исчезла. Но ненадолго. Минут через десять на столе стоял пузатый, старинный, очевидно, переходивший из поколения в поколение медный самовар, и целая бадья пахнущих разными начинками настоящих сельских пирожков. К столу вышли знакомый мужчина, правда, уже выбритый и невысокого росточка смешливый мальчуган.
   
— И этого плюгавого мальчишку побаивается всё село? Как странно…
   
Елена Сергеевна подозвала его к себе и спросила:
   
— Как тебя зовут, мальчик?
   
— Тётенька, вы это серьёзно или шутите? Вы же целый час колесили на своём лимузине по селу и не узнали, как меня зовут? Да ни за что не поверю! И, вообще, вы первый раз в нашем доме, а зашли без подарка. Необязательно ценного, но хотя бы буханку хлеба прихватили, что ли? Или вы там так заработались в своих мегаполисах, что о приличиях забыли? Честно говоря, мне с такой отсталой дамой и говорить уже не хочется…

Мальчик резко повернулся, чтобы уйти, но его за руку поймал отец.
   
— Ты того, Влад, умерь свои амбиции, а послушай эту женщину. Я тебе говорю, слышишь?
   
Мальчик отца послушался сразу и покорно сел на своё место. Затем спокойно налил себе чая и взял один пирожок.
   
Шелестовская разозлилась.
   
— Вот ты, Влад, говоришь о принципах. А мне, своей гостье, даже чая не предложил.
   
— Вы бы помолчали о принципах–то. Приехали, как татарка, и права качаете. Но мне чая не жалко. Наливайте и пейте. Хоть ведро выпейте, слова больше не скажу…
   
— Не чай я приехала сюда пить. Мне сказали, Влад, что ты хорошо поёшь. А я ищу по стране таланты. Как ты смотришь на то, чтобы я тебя прослушала прямо сейчас?
   
— Вообще–то, я не против, петь я люблю,— ответил мальчик.— Но пока не выпью свой чай — с места не сдвинусь…
   
Шелестовская слушала Владика, и почти теряла сознание. Его голос был копией, повторением голоса итальянского мальчика из 60 годов Робертино Лоретти. Владик имел такой же чистый, светлый дискант, ту же тональность, но пел более проникновенно и жизненно. Как будто ему уже много лет и прожита трудная, наполненная не только радостью, но и лишениями жизнь…
   
— Так не бывает,— подумала стареющая прима.— Если им заняться — из него может получиться один из самых выдающихся теноров всех времён и народов. И при чём тут его амбиции? Так, видимо, распорядился Господь. Дал голос, но в придачу к голосу скверный характер. Хотя, если задуматься, мальчик не так уж и неправ. Должна была она продумать, собираясь в этот самый Пичугинск, что без подарков негоже впервые появляться у незнакомых людей…
   
Когда мальчик закончил петь, Шелестовская обратилась к нему как к взрослому.
   
— Влад, у тебя талант, но особенный. Он требует тонкой и грамотной огранки, и заниматься твоим голосом должны специалисты. Иначе ты в этой глуши загубишь талант на корню, и в лучшем случае превратишься в рядового исполнителя шлягеров и шансонов… Ты понимаешь меня, Влад? Готов ли ты поехать со мной и продолжать обучение вокалу по–настоящему! Решай прямо здесь. Сейчас съездишь в столицу на несколько дней — осмотришься, познакомишься с другими ребятами. Понравится — останешься, не понравится — вернёшься обратно в деревню. Насильно никто тебя принуждать не будет. Талант не любит давления. Так что поговори с родителями, а я подожду на улице, у вас что–то жарко в доме…

Родители Влада готовы были отпустить мальчика на учёбу в столицу, но под личную ответственность самой Шелестовской. Они в последнее время очень переживали за сына, так как со своими сверстниками он не смог найти общего языка, и уже  стал изгоем в собственном городишке. Из дома Владик почти не выходил, целыми днями сидел за компьютером или читал книги.
   
Пока были летние каникулы, об основной учёбе говорить не стали, так как мальчик может и не прижиться в столице, зачем тогда бежать впереди паровоза?

Когда родители подвели  Владика к машине, Шелестовская их успокоила:
   
— Вы не волнуйтесь за сына. Поживёт немного, ознакомится с обстановкой, и решит для себя — быть ему великим или остаться непризнанным. Жить до сентября будет пока у меня, а я его не обижу. Всё будет хорошо, поверьте мне…
   
Шелестовская вытащила из сумочки деньги и протянула их родителям Владика.
   
— Купите мобильный телефон, —  нам надо будет общаться с вами, вы же понимаете. А вот вам мой адрес и телефон. Только не потеряйте, пожалуйста.
   
Затем она обратилась к мальчику:
   
— Попрощайся с родителями, и поедем. Путь неблизкий, а скоро стемнеет.

Через несколько минут машина отъехала от дома Ромашиных. Никто из соседей так и не вышел, чтобы попрощаться с мальчиком и было видно, как вздыхает и грустит маленький гений…

…Прослушав мальчика, Реазов и Плахович были в восторге.
   
Первым высказался Реазов:
 
— Шелестовская, да ты умница! Надо же, какого мальчишку отхватила! Вылепишь из него всё, что захочешь! Только смотри, чтобы он не повторил судьбу самого Робертино Лоретти. Судя по всему, мальчик сложный, да и голос скоро начнёт ломаться, тут есть о чём задуматься. И, вообще, ни одно дело, даже самое благородное не остаётся безнаказанным. Так что смотри в оба! В случае особых трудностей обращайся — поможем...

— Вообще–то, судьба Робертино не так уж и плохо сложилась, —  перебил Реазова Плахович. Пусть он не стал таким уж выдающимся певцом, но он нашёл себя в сфере бизнеса. Сегодня его стихия — рестораны, бары. А какие у него лошадки! Ай, как хороши!
 
Шелестовская расстроилась. Она уже поняла, что взвалила на себя непомерную ношу, но отступать было нельзя. Кроме того, она утешала себя, что через несколько дней пройдёт её усталость, она втянется в новую для себя роль не только импресарио Влада, но и его единственного близкого человека на сегодняшний день.

Почти неделю мальчик жил у Елены Сергеевны и брал уроки вокала у знаменитых учителей. Каждый из них давал Владу что–то своё, и мальчик впитывал как губка всё хорошее, и талант его расцветал на глазах у изумлённых преподавателей. В профессиональном плане всё было нормально, но Елену Сергеевну очень беспокоил тот факт, что родители мальчика совсем забыли о нём. Ни отец, ни мать, ни разу не позвонили ей, ни разу не поинтересовались здоровьем сына и его успехами.
   
— Так горевали, так переживали и ни слуха от них, ни духа! Не видели сына и забыли! Неужели так бывает?
   
Елена Сергеевна успокоила себя тем, что через несколько дней можно будет вырваться и проехать в этот самый Пичугинск. Иначе мальчик совсем затоскует и ещё, чего доброго, сбежит от неё. А это уже статья. За не должное обращение с детьми…

…Шла уже третья неделя пребывания Влада Ромашина в новом качестве. Небольшая группка талантливых детей, взятых под крыло Шелестовской, была на особом положении. Елена Сергеевна поставила всё так, чтобы с её питомцами все считались и буквально сдували с них пылинки.
   
Сегодня была пятница, и она, несмотря на занятость, должна была уехать в Пичугинск, и серьёзно поговорить с родителями её талантливого подопечного. Чтобы уехать, ей надо было попросить разрешения главного. Елена Сергеевна не постучала, а просто–напросто зашла в кабинет директора.
   
— Вы, как всегда, фривольно себя ведёте, —  заметил директор консерватории Лев Борисович Мещинский. Врываетесь в мой кабинет, как к себе домой. А если бы я был не один?
   
Елена Сергеевна посмотрела на директора. Сколько ему? Лет шестьдесят пять? Как бы ни молодился Лев Борисович, какие манипуляции с собой ни проводил, моложе он не стал! И не спасает его богемная косичка крашеных волос…
   
Чувствуя своё превосходство над директором, Елена Сергеевна начала с места в карьер:
   
— Мне нужен отпуск на три дня! Отказа я не приму! У меня воспитанник затосковал по дому, а родители как в воду канули!
   
— Это вы о том оболтусе гениальном? Ромашкине? А, знаете, что? Отпуск я вам дам, несмотря на то, что именно в выходные у нас много работы! Но исключительно для того, чтобы вы отдали его родителям! Пусть они сами с ним мучаются! Это им по статусу положено. А то он у нас перевернёт всё с ног на голову! Так что поезжайте и возвращайтесь одна. Такое условие я вам ставлю, Елена Сергеевна...
   
— А вам он чем не угодил? Сказал правду–матку? Ну, никто не любит правды, никто! Признайтесь, дорогой вы мой Лев Борисович, что он такое сказал, отчего вы так забеспокоились? Ну да, не простой мальчик оказался, ой, не простой. Но ведь талантлив, признайте! И вот что я вам скажу. В отпуск я уйду, и Ромашин, если не передумает, останется здесь. Мне тоже с ним нелегко, но это не повод, чтобы разбрасываться такими мальчиками. Кроме того, он очень трудолюбив. И вы не хуже моего знаете, что через год–другой о нас будут говорить исключительно по причине нашего общения с этим самым Ромашиным.
 
Не дожидаясь ответа директора, Шелестовская положила заявление на стол, и молча вышла.
   
— Ты смотри, старый Казанова! Владик ему не нравится! Да тебе не нравится, что мальчик первый указал на твои гомосексуальные наклонности! Как будто в консерватории об этом никто не знает! Да все знают, только сказать боятся!
   
После занятий Елена Сергеевна подошла к Владику и взяла его за руку.
   
— Пойдём, подкрепимся и поедем к твоим родителям. Ты согласен?

Мальчик удивлённо посмотрел на женщину.
   
— Вы меня отвезёте обратно? Я вам не понравился? Или я не понравился Льву Борисовичу?
   
— Не знаю, Влад. Не знаю. Я очень хочу, чтобы ты остался, но всё оборачивается против нас. Я не удивлюсь, если Лев Борисович и меня уволит к чёртовой матери! А без консерватории я просто погибну.
   
— Ну, если так обстоят дела, Елена Сергеевна, тогда я соберу все свои вещи и поеду обратно. Я не обижаюсь на вас, вы не думайте. Я и сам знаю, что у меня амбиции. Как говорится — посеешь характер — пожнёшь судьбу. Таким создал меня Господь, на мою беду, и беду окружающих…
   
Влад вздохнул, понуро опустил голову, и пошёл за вещами. Он сложил в рюкзачок нехитрый скарб, и сел в машину. Почти всю дорогу они ехали молча. Уже в самом Пичугинске молчание нарушил Влад.
   
— Елена Сергеевна. Что–то мне нехорошо. Я задремал, и мне приснилось, что родители мои умерли. Мама подозвала меня к себе и погладила меня по голове. А потом сказала, чтобы я ехал обратно, так как тут меня уже никто не ждёт…
   
— Это всего–навсего сон, Владик. Всё хорошо с твоими родителями. Просто они не умеют пользоваться телефоном. Или не успели купить. Да мало ли что?
   
В доме Ромашиных не светилось. Дверь дома была заперта, а ключа у Влада не было. Елена Сергеевна постучала в соседнюю калитку, и на крыльцо вышла знакомая ей уже женщина.
   
— Вы к Ромашиным? — спросила участливо.— А их нет. То есть, их совсем нет. Они ум…
   
Соседка осеклась на полуслове, увидев Влада. Потопталась на месте и пригласила Елену Сергеевну в дом. Мальчик остался на улице, но он и не собирался заходить к соседке, так как давно уже между их семьями велась холодная война. Женщина сняла с гвоздя ключи и подала их Елене Сергеевне.
   
— Вот, и всё. Как мы все хотели, чтобы  эта семейка Адамсов исчезла из нашего городка! А когда они погибли, стало жалко, что так вышло. Люди, все–таки…
   
— Что же случилось с ними?
   
У Елены Сергеевны был почти шок. Ехали к живым, а приехали к мёртвым…
   
— Так что случилось?

Соседка вздохнула и продолжила:
   
— После того как вы уехали, родители Влада решили обмыть дорожку сыну, чтобы ему везло в жизни. В местном магазине  накупили спиртного, и несколько дней пили. А на пятый день задохнулись угарным газом. То ли случайно, то ли умышленно. Теперь этого никто не узнает. Искали записки, письма, но ничего не нашли. Похоронили на собранные сельчанами деньги. И, знаете, деньги все сдали, до единого!  Не закапывать же, как собак? И поминки справили. Короче, всё честь по чести. Вот, как теперь Владику сказать, даже не знаю. Но Господь, видно, любит его, раз оставил ему жизнь…
   
Елена Сергеевна посмотрела через окно на мальчика. Тот смотрел на свой дом, но подходить почему–то боялся.
   
— А ведь у него сильно развито чутьё. Он чувствует беду. Прямо как собака. Ну что теперь делать? Вот влипла, так влипла…
   
Она поблагодарила соседку и подошла к мальчику.
   
— Влад, ты знаешь, что случилось? Твоих родителей нет.
   
— Знаю. Они умерли. Ведь я же вам рассказал, что мне приснилась мама…
   
— Их похоронили достойно, и поминки были. И даже музыка.
   
— А можно мне зайти в дом? У меня там остались мои дневники и книжки. Я хочу, хоть что–то взять на память.
   
— Конечно, Владик. Это же твой дом. Бери что хочешь.
   
— А у меня ещё компьютер есть, и телевизор маленький. Если не забрать, то всё пропадёт…

Елена Сергеевна протянула мальчику ключи, и тот открыл входную дверь. Картина, представшая перед их взором, была ошеломляющей. В комнатах был настоящий погром, а от более–менее ценных вещей остались рожки да ножки. Ни компьютера, ни телевизора, ни вещей — ничегошеньки не было! Влад прошёлся по комнатам, пнул носком ботинка ошмётки прошлой жизни и, увидев на полу расколотый напополам портрет отца с матерью, громко зарыдал.
 
Наплакавшись, молча подошёл к небольшому тайничку в полу, достал из него какие–то тетрадки, маленькую коробочку и с грустью в голосе произнёс:
   
— Я знаю, что теперь меня отправят в детский дом. Это очень больно и обидно, но, видно, такая у меня судьба. Я готов безропотно следовать ей, но у меня к вам большая просьба. Не сдавайте меня в детдом сейчас. Потерпите меня ещё недельку, пожалуйста. У меня есть ещё небольшие дела, которые я должен доделать.
   
Шелестовская насторожилась:
   
— Что же это за дела такие? Не криминальные ли?   
   
Мальчик ответил просто и уверенно:
   
— Отомстить — это слишком просто. Я решил поступить по-другому. Я должен у всех, кого обидел попросить прощения. Ведь только сильные люди могут сделать это…
   
Женщина взяла Владика за руку и повела к машине.
   
— Садись, поедем  обратно в город. Потом поговорим.

Всю обратную дорогу Владик плакал. Елена Сергеевна не мешала мальчику. Пусть выплачется. Пусть вместе со слезами уйдёт вся жалость за себя. Ему станет намного легче. Пусть плачет. И она снова вспомнила об ответственности за тех, кого приручили. Женщина посмотрела на плачущего мальчишку и улыбнулась.

— Нет, мой дорогой. Не видать тебе детского дома как своих ушей. Это я тебе говорю, Елена Сергеевна Шелестовская. Не было у меня ни семьи, ни детей. Ты это подарок судьбы. Разве отказываются добровольно от своего счастья? Я дам тебе то, что знаю и умею сама. Ты, Владик Ромашин, и не представляешь, какая прекрасная и наполненная жизнь ждёт тебя впереди! А теперь — поплачь. И я поплачу вместе с тобой… Ибо счастливы те люди, которые не забывают этот грустный, но светлый рецепт детства…


Автор: Надежда Бойер