Белла Дижур, мама скульптора Э. Неизвестного

Рига и Юрмала в судьбе одной семьи:
Эрнст Неизвестный и Белла Дижур

" Я мог состояться только у такой мамы. Эрнст Неизвестный"

Три города — три болевых точки

В 1980 году в Юрмалу, в домик без удобств по улице Ригас,
42, Белла с дочерью и внуком перебрались из Свердловска,
откуда эмигрировать тогда было невозможно.
— У меня было три города, три болевых точки в жизни:
Ленинград — город юности, Свердловск, где остались могилы
мужа, родителей, и Юрмала — край моих очарований сродни
уральским красотам. По Юрмале, где прошли хотя и нелегких
семь лет, очень скучаю и хотела бы там пожить еще, — гово-
рит Белла Абрамовна нынче и читает свои посвящения —
одно лиричнее другого.

Уральская Ахматова
«Мамочка! На днях в Нью-Йорке оказался на концерте, где ис-
полнялась “Кантата о Януше Корчаке”.И меня впервые в жиз-
ни чествовали не как художника за мое творчество. Зал апло-
дировал мне как сыну автора поэмы о Януше», — написал
Эрнст Неизвестный из Нью-Йорка еще в Юрмалу своей маме.
В Юрмалу тогда пришло и приглашение из Западной Гер-
мании от католического священника профессора-богослова
Адольфа Хемпеля, председателя Комитета им. Я. Корчака.
Беллу Дижур приглашали в Гессен для вручения ей юбилей-
ной премии по случаю 100-летия этого с большой буквы
Учителя. До войны Корчак был директором Варшавского си-
ротского приюта. Когда фашисты отправляли всех его вос-
питанников в Освенцим, уже на вокзале, где детей запихива-
ли в вагоны, один из немецких офицеров узнал Корчака и
предложил ему остаться. Но Учитель не мог бросить детей.И
в Освенциме, отвлекая их от тяжелых мыслей, до конца вел
с ними занятия, делился крохами скудного пайка. Узнав о
предстоящем страшном дне, он в последний раз обстирал их,
помыл и вместе с ними шагнул в газовую камеру...
Сама Белла Дижур впервые услышала имя Корчака во
время войны под Свердловском, в специальном интернате
для детей погибших поляков, куда она, писательница и жур-
налист, поехала по заданию молодежной газеты. Так появи-
лась ее поэма «Януш Корчак». Хотя и урезанная, она была
напечатана, и имя Корчака, уже известное за рубежом, впер-
вые узнали и в СССР.Но…вскоре за эту же поэму Беллу Ди-
жур и наказали. Она вспоминает: «Меня клеймили со всех
трибун и исключили из Союза писателей СССР, обозвав
уральской Ахматовой и националисткой». Кстати, в Союз
писателей ее рекомендовали Мариэтта Шагинян и Агния
Барто, а принимал писатель-патриарх Павел Бажов — пред-
седатель уральского отделения Союза писателей.

Курьез с премией в Юрмале
…Когда в 80-х годах приглашение из ФРГ для вручения Бел-
ле Дижур премии им. Корчака пришло в Юрмалу, она теле-
графировала: «По независящим от меня причинам приехать
на торжество не смогу». Тогда весь комитет по премии —
шесть человек во главе со священником Хемпелем приехали
к ней. В гостинице «Рига» был торжественный обед с вруче-
нием премии, медали и множества подарков.
— Я решила дать ответный обед у себя, в Юрмале, в той
двухкомнатной квартирке без удобств на первом этаже. Но
обеспокоенное руководство Союза писателей ЛССР решило
перехватить инициативу, предложив для встречи территорию
Союза писателей. Тут уж я не сдалась: «Позвольте, это же мой
праздник! Мне ведь даже не разрешили поехать за премией!»
И обед состоялся у меня. Было очень приятно и уютно,
мы много говорили, смеялись, а под окнами все это время
расхаживал какой-то дядечка. «Пригласите и его. Что он там
мерзнет!» — пошутил тогда профессор Хемпель…
— И пригласили?
— Ну, что вы!

В 84 года рванула в небо
Переехав в Латвию, писательница считала, что в творчестве
пора поставить точку. Но, как оказалось, это было рано и в
Америке.

«Великой женщине, дорогой Белле Дижур — одному из ав-
торов этой книги, ее первый экземпляр. С уважением и нежно-
стью Евгений Евтушенко. 13 сентября 1993 г. Нью-Йорк», —
такой автограф красуется на издании «Русские поэты XX
столетия. Антология», вышедшем на английском языке.

«Немалой отвагой надо обладать, чтобы в 84 года в одно-
часье рвануть в небо, в космос, чтобы оказаться в немысли-
мом Нью-Йорке.Но у русского зарубежья появился еще один
значительный поэт и философ»,— так написал о Белле Ди-
жур Василий Аксенов в предисловии к сборнику ее стихов
на русском и английском «Тень души» (“Shadow of Soul”). Эта
книга в 200 страниц с 30 иллюстрациями сына — Эрнста Не-
известного вошла тогда в США в список 20 лучших изданий
года на русском языке. Книга вышла потому, что в стихи
Беллы влюбилась одна американка, увлекающаяся русской
литературой. Один раздел сборника назван «Юрмала».

Уникальная Белла
«Мама и сегодня переписывается со всем миром, следит за
событиями. Вы говорите, что захватили с собой ее книжку на
латышском языке? Вот будет сюрприз! Она очень обрадует-
ся. Но постарайтесь ограничить ваш визит к ней 15—20 ми-
нутами. 100 лет — это уже возраст», — предупредил нас
Эрнст Неизвестный, с которым мы встретились раньше, чем
с Беллой Дижур, посетив его мастерскую в Сохо — районе
художников на Манхэттене.
И вот мы уже вручаем этой уникальной женщине, про-
жившей век и сохранившей трезвость и логику ума, жизне-
любие и желание познавать мир, привет из Риги — книжку
“B. Di;ura. «Neredzamie ce;ot;ji. St;sti par elementiem” («Путеше-
ственники-невидимки»), вышедшую в Латгосиздате в 1958
году (переводчик Я. Брусбардис, художники М. Витолиньш и
К. Соколова. Тираж 10 тысяч экземпляров)… Эх, повезло же
детям той поры!
— 1958 год! — Белла восторженно всплескивает руками.—Я
тогда еще жила в России. Какие прелестные рисунки и оформ-
ление. Спасибо большое! И за янтарик — память о любимой
Юрмале… Главное же, расскажите мне про Ригу, как там? Не
может быть, что, как вы говорите, все в порядке. Я слежу за со-
бытиями в Латвии. А недавно из социальной службы ко мне
приходила бывшая рижанка. Она говорила, что ее муж и роди-
тели, которые приехали в Латвию не тогда, когда надо, — не-
граждане. Что это значит? А вы, Маврик, имеете гражданство?
— Имею. Я почти сто лет живу в Риге, и это не шутка.
— Сколько же вам лет? 85? А мне сейчас 99!
— Так что мы можем петь в одном хоре.
Вопросы сыплются, как из рога изобилия.
— А у Эрика вы были на Шелтере или в Сохо? Эрик мне
каждый день звонит. Как вы нашли его и его последние ра-
боты? Новую монографию его биографа Альберта Леонга
видели? Подайте, пожалуйста, мою записную книжку… Там
вырезка из газеты «Челябинский рабочий», которую мне
прислали друзья с Урала о монографии «Кентавр» — послед-
ней книге Альберта об Эрике. Альберт — это американский
парадокс: вьетнамец по рождению, блистательный русский
язык, а эта книга написана на английском.

У подножия Монблана…
— 10 лет назад, когда мы познакомились, вы, Белла, говорили,
что собираете стихи для следующего сборника, потому что
жизнь в любом возрасте должна иметь какой-то смысл. И даль-
ше я процитирую вас по моим заметкам: «Если стихи чего-то
стоят, то не пропадут. Дети издадут. В поэзии есть Монбланы,
уже не говоря о классиках, подобных Пушкину, Шекспиру или
более близких к нашему времени, как Мандельштам, Ахматова,
Цветаева. Но есть и великое множество таких, как я, стоящих у
подножия Монблана. Однако это меня не огорчает. У меня да-
же есть рассказик о маленьких корабликах. Они плавают рядом
с большими лайнерами в том же океане. Простор тот же.Кораб-
лики везут не бомбы, не пушки, не ракеты и даже не апельсины
и табак. Мы несем добро, любовь, нравственность. И потому по-
ложение маленького кораблика меня вполне устраивает».
Сегодня я согласна с той, 90-летней Беллой. Недавно был
у меня разговор с киевским писателем. Имени не назову. Он
жаловался, что его не издают в России. Я рассказала о ма-
леньких корабликах. Он очень обиделся.

«Пусть какой-нибудь святой обо мне помолится…»
— Что пишу, чем живу? — и Белла открывает папку с руко-
писями. — Лучше всего представление об этом дает вот это
стихотворение. Маврик, сядьте поближе, я вас плохо слышу.
Пусть какой-нибудь святой
Обо мне помолится,
Потому что я живу
За околицей,
За околицей современности
И ее космических ценностей.
Не постиг мой разум убогий
Сатанинских ее технологий,
И ее избыточной сытости,
И ее бесстыжей открытости…
Ископаемый робкий предок
Дремлет в логове людоедов.
Июль 2000
— Ох, как хорошо! Замечательно сказано! Мне очень нра-
вятся все ваши стихи, а это лучшее из лучших и очень нуж-
ное сегодня людям. Точно так думаю и я — словно из моей
души вырвано. Спасибо! Если бы издать это большим тира-
жом, да и у нас! Я постараюсь его перевести на латышский,
если получится, конечно,— восхищается Маврик.
— Я дарю его вам, только надпишу. Как вас правильно на-
зывать — Маврик или Маврикий? Если не будете меня фото-
графировать, я пороюсь в папке и найду еще что-нибудь...
Вот:
Крылья нежности и боли нам страницей шелестят,
И растет моя тетрадка, как зеленая трава.
Значит, все со мной в порядке,
Значит, я еще жива.
Пересев из кресла за пишущую машинку на письменном
столе, Белла «отстучала» на страницах со стихами свой авто-
граф и послание: «Не только Эмме, но и Маврику. Спасибо за
память, за дружбу и за новую встречу. Белла».
— А почему одной рукой пишите?
— Всю жизнь все свои книги, статьи, стихи я писала толь-
ко от руки. Только в Америке, в свои 84 года освоила пишу-
щую машинку — в век компьютеров посылать материалы от
руки в редакции посчитала неудобным. А одним пальцем —
это по привычке. Как ручкой.
— Мы прощаемся, не можем больше вас утомлять.
— Ой, нет! Маврик, расскажите о себе.
— Я как бы психолог, долгие годы преподаю социальную
психологию в Академии художеств Латвии. Это очень нуж-
ная наука, особенно в эпоху наступающей глобализации,
когда все становится схожим, доступным, в том числе и по-
шлость. Социология помогает каждому из нас понять и осо-
знать этот вызов времени. Этим я и занимаюсь.
— Я это понимаю. Но, пожалуйста, расскажите еще про
социологию,
— Обычно мой предмет в академии для первокурсников.
Свою первую лекцию я всегда начинал со знакомства, чтобы
почувствовать, чем «дышат» юные — что читают, какие опе-
ры слышали, каких поэтов любят, с кем бы из интересных
людей страны хотели встретиться на наших занятиях... По-
сле лекции, когда расходимся, еще один вопрос:
— M;l;;i, — милые мои! Поднимите руки, кого дома ждет
бабушка.
Они сначала удивляются, но вскоре раздается: “Man ir!
Man…” — «У меня есть! У меня...»
— Когда придете домой, сделайте мне одолжение: обни-
мите ее и поцелуйте!
Сначала все смеются, недоумевают, а при следующей
встрече рассказывают, как было, и благодарят за совет,
которому, как показало время, порой следуют в жизни и
сегодня. Недавно наша академия отмечала 80-летие. На
вечере меня окружили мои m;l;;i — давние первокурсники,
ныне уже очень-очень известные мастера, мэтры искусств
и вручили букетики с трогательными записками: «Мы
всевсе помним! И передаем Вашу эстафету своим детям и
внукам — целуем наших бабушек…» Это меня очень тро-
нуло.
Конечно, не навсегда же мы останемся на этой земле. Но
с возрастом повышается требовательность к себе. И не беда,
если мы с вами уже многого не можем. Но вы пишите стихи,
я — книги. Значит, мы еще не бесполезны. Когда перелиста-
ете мои «Карты на стол», возможно, со мной согласитесь.
— И я всегда считала, что жизнь в любом возрасте долж-
на иметь какой-то смысл. К своему творчеству отношусь так:
если что-то в них хорошее, не пропадет.
— Будем все-таки прощаться. Спасибо за то, что вы есть,
ваше присутствие на земле очень нужно людям. Здоровья
вам! Будем держаться вместе!
— Не торопитесь, пожалуйста. Вы монографию уральско-
го художника Михаила Брусиловского видели? Присядьте за
стол, посмотрите его работы, а я посижу в кресле и отдох-
ну… А книгу вашу я обязательно прочитаю, — обращается
она к Маврику. — И сообщу свое мнение. И давайте о себе
знать. Пришлите мне фото, пожалуйста. Буду ждать.
Из переписки после расставания
Всю дорогу домой Маврик не расставался с подаренными
стихами и уже в самолете начал «мучиться» над переводом:
«По мысли и философии на латышский все укладывается, но
трудновато по ритму и форме стихов». Но вскоре в Америку
полетели стихи Беллы Дижур и на латышском.
* * *
Рига, 05.01.2003.
Дорогая Беллочка Абрамовна!
Спасибо за Ваше поздравление, доброе и откровенное
письмо. Оно меня очень тронуло — от него веет теплотой и
доброжелательностью. И за то, что Вы нашли такие добрые
слова в адрес моей скромной книги.
Мне особенно приятно,что мы оказались единомышленника-
ми.Я тоже не терплю,всяческих преувеличений и когда меня рас-
хваливают. Мне такое кажется нескромностью, и я такое очень
переживаю. Обещаю избегать такого и в наших отношениях.
Не хочу быть сентиментальным, но не хочу и не могу отка-
заться от искреннего признания: встреча с Вами, милая Белла,
оказалась самым трогательным и самым ярким событием и пе-
реживанием за всю нашу поездку в Америку 2002 года. Для ме-
ня дорогими стали Ваши стихи, особенно «Пусть какой-нибудь
святой обо мне помолится». Я не расставался с ними — все вре-
мя носил их в кармане до самого приезда в Ригу. От строчек же
об «околице» защемило сердце, они запали мне в душу, потому
что полностью созвучны с моим мировоззрением, дают мне си-
лу и утешение, не позволяют сломить любовь к жизни и ответ-
ственность за прошлое и пережитое. Как и для Вас.
Посылаю свое сотворчество. Я не поэт, а только поклон-
ник поэзии, любитель и истолковал Вас несколько субъек-
тивно. Мне просто захотелось, чтобы Вы хотя бы чуть-чуть
почувствовали аромат латышского языка. Но донес ли? Про-
чувствуете ли? Учтите, что черточки — наши «гарумзиме»,
означают удлинение гласных.
Я дорожу нашей дружбой, и мы вместе с Эммочкой еще
надеемся на новые встречи с Вами. А пока будем же чаще об-
щаться, хотя бы письменно.
Хочется надеяться, что Всевышний будет к нам еще бла-
госклонен.
Всегда Ваш Маврик.

По мотивам поэзии Беллы Дижур
(фрагмент из перевода Маврика Вульфсона)
Пусть какой-нибудь святой обо мне помолится,
Потому что я живу за околицей.
Lai k;ds no sv;tiem t;viem par mani aizrun;,
Jo bie;i ;aj; dz;v; es j;tos aiz;og;.

«Политика, как ядовитая паутина,
а люди всего лишь беспомощные мухи»
Дорогие Эмма и Маврик!
Спасибо за фото, за память, за добрые слова, но при всем
при этом у меня к вам огромная просьба. Больше всего на
свете страшусь громких слов. Меня пугают всякие преувели-
чения, обращенные в мой адрес. Пожалуйста, прошу вас: бу-
дем дружить, избегая излишних восклицательных знаков.
Книжечку Маврика я прочитала и попробую сказать о
впечатлении, которое она на меня произвела.
Я человек абсолютно аполитичный. Мой покойный муж
пытался объяснить мне, как я ошибаюсь, недооценивая роль
политики в жизни наших детей и т.д. и т.п.
Я, конечно, с годами «поумнела», время показало, что мой
муж прав: политика — страшная сила, она, как ядовитая па-
утина, а люди всего лишь беспомощные мухи.
Да, головой я это поняла. Да и факты жизни подтвердили:
жертвами политических игр оказались мой сын, мой муж, да
и я сама.
Пришлось все это принять как неизбежность. Но и толь-
ко. Более глубокого интереса по-прежнему не возникло.
У меня были другие боги: литература, природа, искусство.
И среди моих друзей не могло быть политиков. Мы жили на
разных планетах.
Но вот мне попадается книжечка Маврика. Признаюсь, я
принялась за нее с опаской. Что я скажу человеку, который мне
как-то лично симпатичен, а дело, о котором он пишет, мне не
только не интересно, но какое-то совершенно чужое и не очень
чистое. Но книжка подарена, я ее читаю, втягиваюсь, заинтере-
совываюсь не столько событиями, сколько л и ч н о с т ь ю ав-
тора — участника событий. И чтение превращается в дорогой
подарок: передо мною несомненно политик, но совсем не той
породы «ядовитой паутины», передо мной высоконравствен-
ная л и ч н о с т ь, конечно же, дипломат, в политике это неиз-
бежно, но он высоко человечен и божественно великодушен.
Милый Маврик! Возможно, я выражаюсь недостаточно
ясно. Могу добавить: политикой Вы меня не заинтересовали.
Мое отношение к ней не изменилось. Но Вам лично я благо-
дарна. Я рада нашей дружбе.
Обнимаю вас обоих. Белла.
2003 год.
Простите небрежность письма — опечатки.
Белла.

…И наша активная переписка продолжалась. Последнее
письмо, написанное в 104-й год ее жизни, пришло 3 декабря
2005 года. В письме подарок — миниатюрное издание «Бел-
ла Дижур. Американская тетрадь».
«Дорогие Эмма и Маврик!
Посылаю книжечку, которую недавно напечатали в Екате-
ринбурге. Обратите внимание на выходные данные. Ее выпу-
стил «Банк культурной информации». Я даже не знала о его
существовании, пока они не обратились ко мне с предложе-
нием прислать стихи для издания миниатюрной книжечки.
Из стихов, написанных за 17 лет, прожитых в Нью-Йорке,
я отобрала то, что представляется мне наиболее достойным
внимания. В надежде, что рукопись превратиться в книгу, да-
ла ей название «Американская тетрадь. Стихи последних лет».
Тираж небольшой — 300 экземпляров. Но теперь мне ста-
ло известно, что в Москве есть «Музей миниатюрной книж-
ки», и моя книжечка туда попала. Кое-кто из моих москов-
ских знакомых ее даже сумел купить.
Напишите о себе.
Обнимаю, целую. Белла.
Нью-Йорк, февраль 2005».
(До сего времени не хотелось сообщать Белле Абрамовне
об уходе Маврика. — Э. Б.)

«Эрнст Неизвестный вернулся на родину»
«Древо жизни» — над этой темой скульптор работал более
30 лет. Эта композиция недавно перевезена и установлена в
Москве. «Эрнст Неизвестный вернулся на родину», — так бы-
ло оценено это событие культурной жизни страны в печати.
— Конечно, самому мне вернуться в Россию теперь уже
невозможно, — говорит Эрнст Неизвестный. — Но и для ме-
ня «переезд» «Древа жизни» в Россию — это большое и ра-
достное событие. Для его осуществления потребовалось
очень много средств, и это стало возможным благодаря
спонсорству крупнейших российских олигархов.

В связи с этим интересно письмо  его мамы.

Милая, дорогая Эмма!
Простите мне непростительное молчание! Попробую
объяснить, как это произошло, что я не ответила сразу на Ва-
ше давнее письмо.
Когда оно пришло, я болела, оно где-то затерялось среди
бумаг, и я о нем забыла. Сегодня, разбирая свои ящики, я
вдруг наткнулась на Ваше письмецо? И меня даже в жар бро-
сило от стыда! Ради Бога, простите и напишите мне все, все
возможное о жизни в Латвии. Сведения, которые доходят до
нас, не очень радостны. Судя по информации, которую мы
получаем, русским в Латвии плохо.

Что сказать о себе? В июле этого [2000] года мне исполни-
лось 97 лет. Думала ли я когда-нибудь, что доживу до 2000
года! А вот уже, пошевеливая календарными листочками,
приближается 2001 год, а я все еще жива. Не чудо ли?..
Об Эрнесте не пишу, думаю. Вы многое знаете из печати
и телевидения. Скажу главное. Еще все мы помним, как изго-
няли его из СССР, называли изменником, отщепенцем и т.д.
А теперь его семидесятипятилетие отмечалось на самом
высоком уровне: он получил личное поздравление от прези-
дента Путина, от Примакова и целого ряда крупнейших го-
сударственных деятелей, а в прошлом месяце он вернулся с
каннского фестиваля русского искусства, где была его вы-
ставка, и он являлся как бы представителем русского изоб-
разительного искусства России, хотя уже 22 года не имеет
российского паспорта и является гражданином Америки. Все
это похоже на смешной анекдот, но такова наша уникаль-
ная действительность.
Пишите мне. Обещаю, если буду жива, отвечать тот
же час.
Обнимаю Вас. Целую.
Простите небрежность письма. Белла.
25 сентября 2000 года».



«Во мне — и латышский след»
— Это «кентавр», — комментирует Анна, жена и главный ме-
неджер Неизвестного, внеся в студию увесистый том. — Ше-
стая, последняя монография биографа Эрнста, написанная
Альбертом Леонгом, профессором Орегонского университе-
та. К сожалению, он недавно ушел из жизни.
— Чтобы побеседовать с моими коллегами, соратниками,
все узнать из первых рук, он объехал все города и страны, где
жил я и где живут мои работы, — заметил Эрнст. — Побывал
когда-то и в Латвии, даже с самим Арвидом Пельше сдру-
жился! (старейший член политбюро ЦК КПСС, семь лет воз-
главлявший Компартию Латвии. — Э. Б.). Обо всем и напи-
сал, в том числе и обо всех перипетиях с моими проектами
памятника жертвам Холокоста и для Саласпилса. Даже чуть
преувеличил влияние латышской культуры на формирова-
ние моего творчества, вероятно, со слов рижан. Но я не оби-
жаюсь. Он попросту не понимал, что латышский модернизм,
элементы футуризма, кубизма в принципе часть и европей-
ско-русской культуры. Конечно, такие большие мастера,
профессора, как Залькалн, Мелдерис, Скулме, оставили во
мне свой след — при общении всегда происходит взаимо-
влияние и обогащение культур.

Мама — поразительный человек
— Главное, чтобы творческие работы не пропадали, — говорит
Неизвестный, когда речь заходит о художественном насле-
дии. — К сожалению,повсюду случаются банальные истории—
родственники из-за наследства перессорятся или еще что-то.
Все зависит от культуры уметь хранить и ценить искусство. К
примеру, я очень горд, что в Стокгольме есть музей моего «Дре-
ва жизни». Этот музей представил меня к званию почетного
члена Шведской королевской академии искусств и науки.
Фанатики родного Екатеринбурга тоже решили создать
мой музей. Отцовского дома уже нет, но нашли дом мамы.
Однако я послал туда свои работы, а они пропали. Теперь
идет следствие. Я уже привыкаю к подобному и не пережи-
ваю. Главное, чтобы работы жили.
— В Риге хранят культурные ценности, — успокоили мы
маэстро. — Мы привезли очень популярную книгу вашей
мамы «Путешественники-невидимки», изданную в Риге еще
в 1958 году на латышском.
— Как здорово! А я как-то в библиотеке нашел ее книги
на японском!
— В 1993-м, когда ей был еще 90 лет, вы сказали, что она
пишет свои лучшие в жизни стихи и прозу. А теперь что ска-
жете?
— То же самое. Мама — поразительный человек, поддер-
живает связь чуть ли не со всем миром. Столько писем и
столько визитов! Я уже начал ее защищать. Для меня эписто-
лярный жанр давно умер, а мама это любит — пишет, отве-
чает, поздравляет. Сам же я почти никого к себе уже не пус-
каю, никому не пишу, отвечаю чаще по телефону и очень
редко хожу на приемы. Знаю, что это нехорошо, но иначе все
разрастается в геометрической прогрессии.

На признание надо работать
— Позвольте еще одну цитату. Тогда же, 10 лет назад, на мой
вопрос: «Америка вас признала сразу?» — вы ответили:
«Америка никого не признает, тем более сразу. На призна-
ние надо работать постоянно, не останавливаясь».
— В Америке, как и повсюду, если тобой не интересуются,
то тотально. Но если интересуются, то тоже тотально, да так,
что не дают жить. А что касается признания, то у него нет
конца. Каждому хотелось бы, чтобы оно было бесконечным.
Самое же главное признание — посмертное. Но до него я
еще не дожил и не очень тороплюсь (смеется).

Рига—Нью—Йорк—Рига, 2002 год.

Опубликовано в газете «Телеграф» 1 августа 2003 года.


На ссылке -встречи в Америке с Эрнстом Неизестным и его мамой, Беллой Дижур, в разные годы, начиная с 1993.