особый случай

        Виктор Александрович не был одинок. Во всяком случае, ему так казалось до некоторых пор. Семья у него правда была маловата, детей не получалось, хотя доктора утверждали, что оба супруга здоровы. Мама часто болела, и все ждала внуков, ждала, и Виктор Александрович читал в ее глазах немой укор- не послушал меня двадцать лет назад, женился на этой… Эту он уже не любил. И скорее всего, женился вопреки. Этакий юношеский идиотизм. И вроде не держало ничего, а он все тянул, тянул лямку, боясь признаться, что мама оказалась права. Ухаживать за мамой становилось сложнее, и характер у нее с годами становился все хуже. Жена требовала отправить ее в какой- нибудь пансионат из лучших побуждений, естественно.  А если родится маленький? И надувала  обиженно еще пухлые  губы.  И мама смотрела на него больными слезящимися глазами. Надо было что-то делать. Непременно.
       И он сделал. Однажды утром, колдуя на кухне над завтраками, овсянки для мамы и фруктовым салатом для Раисы, супруги, которая внезапно разлюбила мясо и стала абсолютной вегетарианкой, ему стало нестерпимо обидно, что за двадцать лет супружеской жизни, она, то есть Раиса, ни разу не встала раньше его, и не побаловала его завтраком. Она должна была высыпаться, чтобы хорошо выглядеть. А для кого? Для него? Он уходил на работу раньше. Приходил позже, виделись они в основном по выходным. Если высыпания не затягивались до полудня и плавно не переходили в посиделки с подругами. А после посиделок он мыл, убирал, расставлял. Времени на делание детей не оставалось.  А если и выкраивались какие-нибудь лишние полчасика, то жена  обычно делала большие глаза и косилась на стенку, за которой бдила мать Виктора Александровича. Нет, Виктор Александрович не был сатиаризмитиком, и иногда то, что жена вдруг сама может предложить ему заняться сексом, страшило возможностью опростоволоситься. И потому он перестал настаивать, а супруга тем более. Но почему она никогда не хотела его? Он разве хуже других? Виктор Александрович аккуратно вытер руки о фартук и подошел к большому зеркалу. Нормальный мужик. Даже лысина еще не светится. И живота нет. Но какой-то пришибленный. Это словечко он услыхал однажды от сослуживиц, что шептались в курилке, не замечая его присутствия, может быть намеренно. Виктор Александрович никогда не участвовал в бурной жизни их трудового коллектива. Он вечно торопился домой, забегая по пути за покупками, никогда не принимал участия в коллективных прениях по поводу чьей- нибудь личной жизни,  отгораживаясь от сплетен наушниками с обожаемой им музыкой Грига. Он никого не подсиживал, не выбивал премий, не ругал начальство, не отпрашивался, соглашался на работу в выходные без оплаты,   у него не было автомобиля, потому  что водила жена, он не мечтал о собственном доме, короче по мнению женщин  был «пришибленный»  и «бесперспективный».
         Виктор Александрович попробовал улыбнуться. Улыбка получилась какой-то жалкой, вымученной. Он сжал руку в кулак, но и кулак получился каким-то смешным, ненастоящим. А ведь студентом он был завидным парнем, с блестящим будущим, и поклонниц хоть отбавляй. Ах, если бы мама не была так категорична в отношении к Раисе. И почему именно тогда попала шлея ему под хвост. Зачем? Что он хотел доказать? Виктор Александрович заметался по кухне, неужели уже ничего нельзя исправить, неужели совсем ничего. А если развестись? Если развестись? Прямо сейчас. Он  решительно двинулся к дверям спальни. Раиса спала, разметав свое дородное тело по перине. Рот ее был полуоткрыт, и она похрапывала, иногда подергивая  носом, чего раньше Виктор Александрович не замечал. Он стоял  над Раисой, и чувство брезгливости тошнотой подступало к его горлу. Как он мог прожить с этой  чужой для него  женщиной столько лет?
       На столике у кровати лежали таблетки. Снотворное? Ну, уж расстройствами сна она никогда не страдала. Виктор Александрович взял пакетик в руки. Противозачаточные. Бог мой, она пила противозачаточные таблетки.  Необыкновенная ярость охватила Виктора Александровича ,и он, подскочив к гардеробу, стал вышвыривать наружу  все его содержимое. Шелковые блузы, пестрые платья, комбинации, колготки, разноцветным дождем оседали на пол. Потом Виктор Александрович отыскал огромную сумку на колесах, купленную про  запас лет пять назад для особых случаев, и вот тот самый особый случай наступил. Он подбирал шмотье супруги и запихивал  его в недра безразмерной сумки, потом он вытряхнул все из тумбочек, и следом за одеждой в сумку полетели банки с омолаживающими кремами и жидкостями. Вся палитра лаков для ногтей всех имеющихся  в наличии конечностей, какие-то спутанные локоны, расчески с остатками выдранных волос, смятые конфетные обертки, открытые помадные тюбики, и еще масса всякой дребедени, которая годами копилась на полках. Сверху на сильно пополневшую сумку Виктор Александрович водрузил три женины шубы, пахнущие нафталином и еще чем-то неприятным, коробки с обувью, которые хранились под кроватью, он связал вместе огромной этажеркой, и нацепил победно словно флаг над взятым Рейхстагом бант супруги, который она надевала иногда , молодясь перед зеркалом.
    Супруга все еще похрапывала , томясь в шелковых простынях, не предчувствуя того особого случая, что уже наступил и в ее жизни. За стенкой радостно поскрипывала  кроватью мать, словно одобряя и поддерживая. На кухне стыла ее овсянка, и вял недорезанный салат. Часы мигали, соседи осваивали новую дрель. Супруга спала. Виктор Александрович терпеливо ждал ее пробуждения….