Мои женщины. 1958

Александр Сергеевич Суворов (Александр Суворый)

МОИ ЖЕНЩИНЫ. 1958. Осознание.

Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.

Продолжение книги МОИ ЖЕНЩИНЫ. 1957. Любопытство.

(Иллюстрации: сайт "Все девушки "Плейбой" с 1953 по 2010 годы").

Изо всего того, чем люди дышат,
Что не даёт качнуться и упасть,
Есть красота.
Она из благ всех выше,
А выше красоты
Лишь страсть.

Василий Фёдоров.

 
Мои женщины. Январь. 1958. Рентген-кабинет.


После празднования нового 1958 года мама опять повела меня в больницу, чтобы сделать снимок моих лёгких. Её тревожили мои частые простуды, ангины и хронический тонзиллит.

У меня почему-то остро воспалялись миндалины или гланды, как называл их мой брат.

Стоило мне попить запрещённой холодной воды или чересчур активно подышать морозным воздухом, как тут же миндалины воспалялись. Начинало драть горло. Повышалась температура. Я начинал болеть ангиной.

Мама с папой меня успокаивали и говорили, что микробы, которые вызывают ангину, живут в каждом здоровом человеке, но я «наиболее предрасположен к ним». Плохо то, что после перенесённой ангины у человека всё равно не вырабатывается иммунитет к этим микробам.

Поэтому я часто болею и мне «нужно повысить иммунитет или мою сопротивляемость инфекциям».

Что такое «иммунитет» я не знал, но эти микробы, живущие у меня в горле, меня пугали настолько, что я даже не хотел о них думать…

Я не хотел, чтобы во мне жили какие-то живые микробы! Я хотел, чтобы они покинули моё тело и мой организм...

Поэтому я с надеждой и желанием согласился пойти с мамой в этот страшный и запретный рентген-кабинет.

Рентген-кабинет находился за тяжёлой стальной дверью. Над ней светилось красное световое табло с надписью «Без разрешения не входить» с восклицательным знаком.

Мама оставила меня в коридоре перед кабинетом и ушла по делам. Я должен был ждать, когда кабинет освободится и меня пригласит знакомая врач или медсестра.

Мне было очень любопытно заглянуть внутрь, но надпись на табло не гасла. Наконец, табло вдруг погасло.

Я ещё немного подождал и тихо протиснулся за тяжёлую дверь.

Внутри рентген-кабинета было совершенно темно. Я оказался в маленьком тамбуре, где стояли какие-то части от аппаратов. В темноте светилась узкая полоска следующей двери. Я заглянул в эту щель.

То, что я увидел, мгновенно меня поразило, как электрическим током…

В окружении каких-то фантастических нагромождений труб, кабелей, станин, рукояток, выключателей и ламп на длинном гладком металлическом столе сидела обнажённая девушка невиданной красоты.

Вернее она была полуобнажённая. Она в этот момент как раз надевала на себя белую шёлковую рубашку с длинными рукавами.

Она с кем-то весело разговаривала и кому-то жарко и радостно отвечала.

Суть разговора я не понимал, да и не хотел понимать. Я только хотел, чтобы меня как можно дольше не заметили и чтобы я мог, как можно дольше смотреть на неё.

Девушка была белокурая. Крупные локоны её волос буквально метались, повторяя быстрые движения её головы и тела.

Она двигалась на столе так, будто её шилом кололи в нижнее место.

Она ёрзала, как птичка на нашесте в клетке. Только без прутьев.

При этом она смеялась и болтала без остановки.

Для устойчивости она упиралась своими босыми ногами в какие-то устройства под столом и её острые колени то смыкались, то раздвигались, заставляя моё сердце то замирать, то биться с бешеной силой.

Среди её быстрых мгновенных движений я никак не мог уловить момент и увидеть её «сокровенное тайное место». Тем более что она всё время инстинктивно прикрывала свой живот полами шёлковой рубашки.

Наконец в какой-то момент она так повернулась, что видимо, увидела или почувствовала мой взгляд.

Она вдруг замолчала и замерла в своём стремительном движении…

Потом приняла горделивую позу, чуть-чуть раздвинула полы рубашки так, чтобы её груди приоткрылись и вызывающе весело улыбнулась.

Мне…

Я отпрянул от щели в двери и тут же услышал взрыв заливчатого счастливого женского смеха.

Только мне было не до смеха.

Что мне будет, если меня здесь застукают?

Что скажут моей маме, если увидят, что я подглядывал за голой женщиной?

Сгорая от стыда и страха, я тихонько прокрался обратно в коридор и кинулся искать маму.

Я тыкался во все двери, чтобы куда-нибудь спрятаться, но все двери были закрыты. Так я добежал до конца коридора, выскочил на лестничную площадку и почти уткнулся в маму.

Мама успокоила меня, извинилась за долгое отсутствие и повела обратно.

На подходе к рентген-кабинету мы встретились с двумя женщинами, одна из которых была та самая белокурая девушка.

Они продолжали о чём-то громко разговаривать и прошли мимо, не обратив на нас никакого внимания.

Слава Богу. Пронесло!..

Возможно, впервые я чётко осознал, что являюсь человеком мужского пола и отношусь к мужчинам.

Поведение моё должно быть мужским, то есть сдержанным, как у моего отца или, во всяком случае, не таким вертлявым, как у этой девушки.

Но эту белокурую пигалицу я запомнил!..
 
Она приснилась мне ночью после празднования моего дня рождения в облике Феи красоты и страсти.

Это был, возможно, самый лучший подарок из всех, которые мне в этот день подарили родные и родственники.

После изгнания из моих снов Снежной королевы-Ангины прошло много дней и ночей, когда ко мне никто не приходил, а в ночь после дня рождения – пришла…

Я вновь ощутил странное радостное чувство жгучего наслаждения, когда наблюдал во сне, как моя Фея красоты и страсти вертится и смеется передо мной.

Теперь это была моя и только моя тайная девушка!

Во сне я почувствовал себя совсем взрослым мужчиной, хотя сегодня мне исполнилось всего пять лет.

С этого дня я стал считать свои годы жизни, а папа стал отмерять мой рост на панели в дверном проёме нашей общей комнаты. До этого отмечали рост моего старшего брата.

Я начал его догонять…

Во всём…

 
Мои женщины. Февраль. 1958. Злюка.

Февраль 1958 года выдался морозным и метельным. Мы все подолгу вечерами сидели дома и занимались кто чем.

Отец, как всегда, читал газеты или журналы, мама вязала или вышивала, брат со своими друзьями занимались чем-то секретным, а дядя Коля корпел над своими конспектами, чертежами и курсовыми.

Его новая знакомая девушка, которую за отчуждённость я про себя называл «Снегурочка», откровенно скучала и отчего-то злилась.

Эта «дядиколина Снегурочка» не выходила к нам в общую комнату, не обедала с нами, не читала вместе с нами новый номер журнала «Наука и жизнь» и не играла в лото.

Она подолгу сидела в комнате дяди Коли уставившись в окно и смотрела, как мороз рисует узоры на стекле.

Она поминутно звала дядю Колю к себе в комнату, на что он неизменно отшучивался, разъясняя ей главный закон какого-то Паркинсона, что «работа заполняет всё отведенное на неё время».

От этого его «Снегурочка» ещё более злилась и ещё более капризным голосом звала его к себе…

Отец и мама очень переживали за дядю Колю и часто шептались друг с другом. Они пытались вызвать на разговор дядю Колю, но он только отшучивался и, при очередном всеобщем напряжении, бросал свои конспекты и уходил в комнату к «Снегурочке».

Через полчаса или час он возвращался. Снегурочка гордо и молча выходила вслед за ним.

Она кратко и сдержанно здоровалась с нами и шествовала в ванную комнату. При этом вид у неё был такой, будто она добилась, чего хотела и стала победительницей в какой-то битве.

Отец и мама, брат и я молча старались не замечать этой немой игры. Каждый спокойно занимался своим делом.

Только я всё замечал, всё видел и всё понимал…

Я чувствовал, что в доме что-то нарастает, какое-то злое напряжение. Это зло исходит от «Снегурочки»…

Я не мог с этим смириться.

Мне так хотелось, чтобы Снегурочка вместе с нами посидела вечером на диване в общей комнате и почитала вместе с нами журнал «Наука и жизнь».

Это было так интересно, когда отец рассказывал о жизни индейцев или папуасов, о путешествиях и приключениях, об открытиях и свершениях.

Особенно интересными были его рассказы или истории о поисках сокровищ.

Сокровища всегда искали плохие и хорошие люди. Одни искали сокровища, чтобы разбогатеть и жить себе припеваючи на райских островах, а другие – чтобы открыть истину или сделать научное открытие.

Я не мог понять, почему «Снегурочке» это не интересно?

Почему она поминутно тоненьким голосом зовёт дядю Колю к себе в его комнату?

Почему дядя Коля послушно идёт туда к ней?

И почему мама и папа при этом многозначительно переглядываются?

Наконец я решился узнать это у самой Снегурочки…

Однажды, в метельный февральский вечер, когда отца, брата и дяди Коли не было дома, а мама готовила ужин на кухне, я подошёл к двери комнаты дяди Коли и тихонько постучал…

- Кто там? – спросили меня.

- Это я, Саша, - ответил я.

- Что ты хочешь? – спросила меня Снегурочка. Голос её стал сразу неприветливым.

- Можно мне поговорить с вами? – спросил я, удивляясь своей воспитанности.

- О чем?
 
Я немного помолчал. Мне уже с самого начала не нравилось, что мы разговариваем через дверь.

Во-первых, мама могла услышать, во-вторых не очень-то приятно разговаривать с дверью.

- Почему ты не играешь с нами? – спросил я белую дверь.

Теперь настала очередь помолчать той, которая была за дверью.

- Мне не хочется, - ответила она, - С вами скучно.

- Да вы что! – я чуть было не поперхнулся от возмущения. - Да вы знаете, как интересно рассказывает папа?!

Я горячо стал убеждать Снегурочку, что она не понимает, как здорово играть в лото, выкрикивать смешные названия номеров бочонков, и как здорово, когда выигрываешь, и твоя копилка пополняется «десюнчиками».
 
«Снегурочка» молчала…

Это ещё больше меня взволновало и я, почему-то потупившись, вполголоса спросил её: «Можно мне войти?».

В ответ было только молчание и я, набравшись храбрости, вошёл…

«Снегурочка» сидела боком на краю дивана перед окном, поджав под себя ноги. Она была одета только в короткие домашние брючки из цветастой клетчатой ткани.

Её спина, руки и грудь были голые…

«Снегурочка» сидела, опираясь тесно прижатыми к груди локтями на спинку дивана, полуобернувшись ко мне.

Её левая грудь почти полностью была обнажена. Только локоть прикрывал её сосок.

При этом она пристально исподлобья смотрела на меня взглядом, в котором ясно читались слова: «Ну, что? Доволен?».

Я почувствовал, что сильно покраснел…

По инерции ещё несколько секунд я задержался, а потом молча выскочил за дверь.

Только в своей комнате ко мне вернулся дар речи и я мог спокойно осмыслить происшедшее.

Мне почему-то очень не понравилось то, как она поступила со мной…

Мне было очень неловко и стыдно, что я увидел «Снегурочку» голой.

Если она всё расскажет дяде Коле, то мне конец!

Дядя Коля всегда был очень ревнив к своим девушкам и строго-настрого приказал мне и брату не приставать к ним.

За это он обещал нас «скрутить в бараний рог» и изредка показывал на мне, как он это сделает.

Было очень больно, глупо и обидно висеть почти в двух метрах над полом у него на плечах, когда он выгибал мою спину в обратную сторону вокруг своей могучей шеи.

Чем больше я думал над этим происшествием, тем больше я расстраивался и злился.

Я всё больше убеждался, что «Снегурочка» потупила очень нехорошо.

Она могла мне ответить и сказать, чтобы я не входил. Если она не сказала, значит, хотела, чтобы я вошёл и увидел её голой.

Зачем?..

Чтобы поссорить нас с дядей? Чтобы увидеть, как я буду себя вести? Чтобы ей не было скучно?

Вопросов было больше, чем ответов. Но я не мог никому их задать, чтобы не выдать себя…
 
Чем больше проходило времени, тем больше я мучился своими вопросами.

В конце концов, «Снегурочка» превратилась для меня в злую «Злюку».

Красивую, коварную и притягательную «Злюку».

Её замкнутость ещё больше распалила моё любопытство и воображение.

Теперь я представлял себя в роли сказочного принца, который должен освободить из заточения прекрасную принцессу.

Она оказалась взаперти под властью жестокого, но сильного её мучителя, которого она одновременно любит, но тяготится им. Из-за этого она сама всё больше и больше превращается в «Злюку».

Ночью мне приснилось, как страшный мучитель гнёт мою Фею-принцессу в «бараний рог».

Он взвалил её на свои богатырские плечи и руками стал медленно тянуть за ноги и голову так, что её спина выгнулась, как на дыбе.

Я проснулся от собственного крика и долго ещё не мог заснуть, вспоминая, как «Снегурочка-Злюка» печально сидела у окна, с вывернутой назад головой.

Обнажённая, прекрасная и злая…

 
Мои женщины. Март. 1958. Начало странной игры.

Первый месяц весны 1958 года не принёс в наш дом облегчения. Наоборот…

«Злюка» и дядя Коля продолжали жить в своей комнате.

Отец, мама, брат и я продолжали свои вечерние занятия и игры на своей половине.

Мамины усилия привели к тому, что я почти уже не болел ангиной в эту зиму, поэтому отец и брат больше времени проводили со мной на воздухе.

Мы играли в снежки, катались на санках, лыжах и коньках.

Отец с соседями построил для нас во дворе снежную горку с поворотами и мы с соседскими мальчишками и девчонками допоздна катались на санках, на фанерках и картонках.

Домой я приходил весь облепленный снегом, мокрый, но счастливый. Быстро ел мои любимые макароны с килькой в томатном соусе и захлёбываясь от чувств, рассказывал маме о своих приключениях во дворе.

Дни в марте становились всё длиннее…

Солнце уже начинало жарить. Сосульки на крыше нашего дома начали усиленно таять.

Дворник и соседи-мужики однажды полезли на крышу нашего многоквартирного дома и стали сбивать сосульки.

Они со свистом падали во двор. Одни впивались в твёрдые сугробы, другие вдребезги разбивались на мелкие кусочки.

В это время во дворе дежурили женщины и бабки. Они отгоняли мальчишек подальше от тех мест, куда должны были упасть сосульки.
 
Мы, затаив дыхание и задрав головы вверх, следили за тем, как осторожно мужики на крыше привязывали друг друга к перилам, как кто-то из них свешивался вниз и стучал лопатой по толстым сосулькам.

Когда очередная толстая и острая ледяная глыба откалывалась и начинала падать, мы дружно кричали «Ура!».

Некоторые сосульки залетали на балконы жильцов. Поэтому во дворе все переживали и обсуждали эти происшествия.

Особенно беспокоились владельцы машин, в том числе и те, чьи поломанные машины навсегда вросли в уличный сор, траву и пыль. Одну «Победу», вросшую в снежно-ледяные сугробы, пришлось закрывать толстыми досками и закидывать снегом.

Нашу машину отец заранее поставил в такое место, куда сосульки никогда бы не могли упасть. Тем более он каждый день ездил на ней на работу.

Однако каким-то чудом одна из не очень больших сосулек упала на нашу машину и оставила вмятину на крыше.

Все соседи нам сочувствовали, а дядя Коля очень сердился и кричал, что поймает какого-то «урку и воткнёт ему эту сосульку в…». Дальше он не договаривал, а только сжимал свои огромные кулаки.

Мама плакала. Отец только молчал и хмурился. На следующий день отец пришёл с работы пешком, а машину стали ставить в гараж.
 
Только «Снегурочка», ставшая для меня «принцессой Злюкой», никак не отреагировала на это.

Она спокойно и равнодушно присутствовала при всеобщем обсуждении этого происшествия.

Вообще на улице среди людей и у нас дома она была крайне осторожна и сдержанна.

Молча шествовала на кухню. Молча проскальзывала в ванную комнату. Молча участвовала в семейных обедах и крайне редко и скупо участвовала во всеобщих разговорах.

Мама от этого поведения «Злюки» очень нервничала. Она говорила отцу, что «девица заколдовала брата», что «у неё что-то на уме».

Отец хмурился, успокаивал маму, говорил, что «Коля сам во всём разберётся».

Мне нравилось, что отец такой сдержанный и уверенный, терпеливый и мудрый.

Мне тоже хотелось во всём разобраться самому.

Только я думал, что заколдован не дядя Коля, он не поддаётся колдовству, а заколдована сама «Злюка».

Если её расколдовать, привлечь к нашим разговорам, к играм, к нашему общению, то она превратится в весёлую и озорную «Снегурочку».

Я решил её расколдовать…

С того памятного дня, когда я увидел «Снегурочку-Злюку» обнажённой, прошло достаточно времени чтобы забылся страх перед дядей, неловкость и стыд перед «Злюкой».

Теперь мне очень хотелось вновь увидеть её там, в заколдованном замке, куда кроме дяди Коли и «Злюки» никто не входил.

Я слышал, что там происходят какие-то странные вещи: возня, стуки, скрипы, а иногда топот и беготня.

Чем они там занимались, особенно по ночам?
 
Мне казалось, что мой суровый и жестокий дядя Коля её мучит. Измывается над ней, сгибает её в «бараний рог», заставляет бегать по кругу и прыгать через палочку, испытывает на ней, как на мне, свои приёмы боевой борьбы.

Мне хотелось освободить её, а ещё очень хотелось вновь увидеть её многозначительный взгляд.

Взгляд, который мне что-то обещал…

Дверь в комнату дяди Коли меня манила, как магнит стрелку компаса.

Я даже в общей комнате садился теперь так, чтобы в случае, когда вдруг откроется эта дверь, я мог что-то успеть увидеть.

Теперь я постоянно прислушивался к звукам, которые доносились из-за этой двери. Я искал случая и способ незаметно заглянуть туда.

Наконец, в один из светлых весенних дней я на какое-то время остался один в доме, не считая «Злюки».

Из-за двери в таинственный мир их обиталища доносились звуки новомодного американского танца «рок-н-ролл» и пение «Злюки».

Она подпевала какому-то американскому певцу и чем-то там занималась. При этом что-то ритмично скрипело, стучало и ухало.

Я не вытерпел и, затаив дыхание, тихонько приоткрыл дверь.

То, что я увидел, пригвоздило меня к тому месту, где я стоял…

«Злюка» лежала обнажённая на животе на ковре на полу и занималась гимнастикой.

Она выгнула спину, опираясь на локти, и запрокинула назад голову. Правую ногу она вытянула и подняла вверх, а левой ногой, согнутой в колене, подпирала правую.

Её ступни были остро вытянуты, как у балерины.

Она вся напряглась в этом движении, но в ту же секунду вдруг опустила голову, обернулась и взглянула прямо мне в глаза.
 
Её взгляд был очень строгим, но губы при этом загадочно улыбались.

Мне показалась, что она каким-то образом знала, что я открою к ней дверь и увижу её…

«Злюка» продолжала держать ноги на весу. Только руки её медленно поменяли положение.

Теперь она грациозным движением балерины прикасалась пальцами правой руки до своего плеча, открывая свесившееся полушарие правой груди.

Это движение, взгляд и её улыбка словно оживили меня.

У меня снова бешено застучало сердце. Я молча захлопнул дверь…

У себя в комнате, спрятавшись в простенок между диваном и моим письменным столом, я постепенно пришёл в себя и успокоился.

Я ругал себя последними словами за то, что не смог ничего сказать ей из того, что хотел.

Я мучился, что допустил слабость, что потерял дар речи, увидев её обнажённой. Как будто в первый раз!?.

Опять ко мне вернулся старый страх быть пойманным и наказанным.

Опять я мучился, воображая как будут чувствовать себя отец и мама, когда узнают, что я подглядывал за «Злюкой».

О реакции дяди Коля я даже думать не хотел!..

Однако во всём этом было что-то новое, что не давало мне до конца впасть в отчаяние.

Сначала я никак не мог понять, что же было такого необычного в том, что я увидел, но потом до меня дошло.

Я видел её «сокровенное тайное место»!

«Злюка» была обнажена до пояса.

Её спина, плечи, руки и грудь были голыми и блестели от пота.

Ноги и живот «Злюки» обтягивали странные чёрные чулки-колготки.

Они были похожи на спортивное трико, в котором мой брат занимался спортом, только у него они были свободными и оттопыривались на коленках, а у «Злюки» они плотно обтягивали ноги и живот.
 
Так вот я видел её с поднятой ногой так, что впервые в жизни заглянул взрослой женщине между ног…

Там не было ничего!
Совсем ничего!

Ничего такого, что было у меня или у других мужчин…

Тут я вспомнил пухлые щёлочки между ног у девчонок из детского сада и понял, что у «Злюки» там такая же щёлка, только, наверное, больше.

Моему разочарованию не было предела, только почему-то мне стало жарко, душно и хотелось выскочить из моего тайного простенка между кроватью и письменным столом на воздух.

Я вылез наружу, сел на диван и тут ко мне пришла мысль о том, что «Злюка» ждала меня, что она специально дразнила меня звуками, пением и музыкой по радио.

Когда я открыл к ней дверь, она даже не смутилась, не вздрогнула, не поменяла положение ног, не спрятала свою обнажённую грудь и не посмотрела на меня с испугом или со злостью.

Наоборот…

Она вела себя так, словно заигрывала со мной!

Всё это так странно…

Так началась наша «странная игра».

 
Мои женщины. Апрель. 1958. Пьяная.

В апреле 1958 года я снова простудился и заболел. Я не удержался и вместе с ребятами попробовал на вкус маленькие сосульки, которые дружно хором капали под карнизом крыши соседского гаража.

На этот раз я заболел не очень сильно, поэтому мама не стала уходить с работы и сидеть со мной целые дни и ночи, как когда-то в детстве.

Я уже был самостоятельным пятилетним мальчиком и мог сам пить необходимые лекарства, кипятить чай, делать бутерброды, разогревать на электрической плите суп.

Правда, при этом дома всегда кто-то должен был находиться: отец, дядя Коля или брат, иногда подруга с маминой работы, но чаще всего «Злюка».

«Злюка» редко выходила из своей комнаты и общалась со мной.

Она рассеянно спрашивала меня, что я хочу и проверяла, выпил ли я лекарства. При этом всякий раз она называла меня новыми прозвищами.

Я был для неё то «мальчишка», то «мальчуган», то «мальчонка», то «парнишка», то «хлопец», то «оголец», то «шпингалет», а иногда – «шкет».

Что такое «шкет» я не знал, но мне, почему-то от такого прозвища даже не было обидно…

Я пытался разговорить «Злюку», рассказать ей о полёте в космос собаки Лайки, но ей это было не интересно.

Она рассеянно слушала, не отвечала и только сладко потягивалась, прежде чем встать и уйти в комнату дяди Коли.

Там она снова и снова ставила пластинку с американским танцем «рок-н-ролл» и танцевала, подпевая какому-то Элвису Пресли.

Вот о нём, об этом американском певце, она могла говорить без умолку в любое время суток.

Частенько они с дядей Колей допоздна крутили эту пластинку и топотали вдвоём в своей комнате так, что даже отец не выдерживал и строго стучал им в дверь.

Это увлечение дяди Коли и его «Злюки» американским «рок-н-роллом» очень не нравилось отцу и маме.

Родители восхищались американским пианистом Ван Клиберном - победителем первого Московского международного конкурса пианистов и скрипачей имени Петра Ильича Чайковского и возмущались «королём рок-н-ролла» американцем Элвисом Пресли.
 
Они пытались поговорить с дядей Колей и его девушкой, но те ничего не слушали, только пластинки крутили чуть тише.

В то же время мы с братом любили слушать, как поют мама и отец и подпевали им.

Особенно мне нравились песни из кинофильмов. Я с чувством выводил: «Самое синее в мире Чёрное море моё» или «Забота у нас простая, забота наша такая».

Особенно мне нравилась песня «Бухенвальдский набат» и я звонко орал: «Люди мира на минуту встаньте!».

В эти минуты все вскакивали, прибегали ко мне и просили больше не петь…
 
Только две наши песни нравилась «Злюке».

Она тоже пыталась подпевать маме и папе, когда они тихо пели песню из кинофильма «Добровольцы»: «А годы летят, наши годы, как птицы, летят» или торжественно пели: «Я люблю тебя жизнь!».

Я тоже любил жизнь.

Любил маму и папу, любил брата, любил дядю Колю, любил даже «Злюку».

Я любил всех людей на Земле и всем-всем желал здоровья и счастья. Чтобы они никогда не болели ангиной и хроническим тонзиллитом.

Хотя, что такое «счастье» мне так и не удалось пока узнать…

Я много раз спрашивал отца, маму, дядю Колю, брата и всех, кого встречал на своём жизненном пути: «Что такое счастье?» и не получал точного ответа.

Однажды такой вопрос я задал «Злюке», но она вдруг заплакала и убежала в комнату дяди Коли…

Так вот, однажды, «Злюка» и я остались одни дома. Отец, мама и дядя были на работе, а брат в школе.

Я чувствовал, что сегодня должно было что-то произойти.

«Злюка» была какая-то странная…

Она рассеянно бродила по комнатам, брала книги из шкафа и бросала их. Она долго стояла молча и смотрела в окно во двор, затем зачем-то потрепала меня по моему чубчику на голове и ушла к себе в комнату.

Я почувствовал, что она звала меня опять поиграть в «странную игру»…

Я очень не хотел поддаваться её колдовскому очарованию, особенно этому ласковому поглаживанию по голове.

Я тряс головой, гнал от себя наваждение, но меня, как магнитом, влекло и тянуло к запретной двери в комнату дяди Коли.

Не знаю почему, но я чувствовал, что она ждала меня!

Обречённо вздохнув, я встал со своего диванчика. Еле-еле передвигая непослушными ногами, поплёлся в общую комнату.

Подойдя к двери в комнату дяди Коли, я прислушался, но ничего кроме громких и частых ударов своего сердца не услышал.

Тогда я тихонько толкнул дверь и она открылась…

То, что я увидел, меня не удивило, но в то же время ошеломило.

«Злюка» сидела боком на полу на мохнатом ковре и ждала меня.

Она спокойно и настороженно смотрела на меня, будто спрашивая: «Ну, и что дальше?».

При этом её вид меня ошеломил. Она была полностью обнажённой…

Вернее на ногах у неё были чёрные босоножки на высоких каблучках, а на плечах и бедре тонкий прозрачный пеньюар, но всё остальное было обнажённым.

Перед ней на ковре стояли два бокала с красным вином.

Она сидела, опираясь на правую руку, а левой рукой как бы чесала у себя за плечом.

Складки её пеньюара были так искусно расположены, что частично открывали, а частично прикрывали её груди.

Особенно густыми складки были на «сокровенном тайном месте».

Только колени и длинные ножки «Злюки» с вытянутыми, как у балерины, ступнями были голыми.

Губы «Злюки» были почему-то пухлыми, красными, будто надутыми и она вдруг хриплым голосом сказала: «Ну, и чего ты ждёшь?».

Я немного помолчал, а потом вдруг спросил, сам не зная почему: «Ты что? Пьяная?».

«Злюка» ожидала всякого, только не этого. Её лицо вдруг исказилось…

Она действительно превратилась из прекрасной принцессы в злую «Злюку».

Резким движением она запахнулась полами пеньюара, сжалась, упала на ковер и вдруг зарыдала-заорала так, что я пулей выскочил из комнаты и мгновенно очутился у себя на диванчике.

Больше всего я боялся, что она, ревущая и пьяная, придёт ко мне и мне придется отбиваться от неё, чем попало.

На всякий случай я вооружился своим игрушечным пистолетом и старыми деревянными кубиками с буквами.

Я знал, что если ими кидаться, то эти четырёхугольные кубики больно бьют.
 
«Злюка» не пришла ко мне…

Я чутко прислушивался к тому, как она истерично рыдает и чувствовал кожей, что наша «странная игра» на этом не закончилась…

 
Мои женщины. Май. 1958. Королева парикмахерской.

Майские праздники 1958 года проходили под лозунгами борьбы за мир и против атомной угрозы.

Эта атомная угроза вдруг стала одной из самых главных тем разговоров между мужиками во дворе.

Они упрашивали отца рассказать о какой-то водородной бомбе, которую взорвали англичане, а также разъяснить им, что такое «догматизм» и «ревизионизм».

Отец отшучивался и даже мне не хотел ничего разъяснять и отвечать.

Ну и не надо!

Зато на все майские дни я испытал такое потрясение, что запомнил его на всю жизнь.

Я первый раз влюбился в женщину…

Это было в парикмахерской.

Отец и я, выполняя поручение мамы, пошли в нашу городскую парикмахерскую, чтобы вместе подстричься.

Я с детства не любил парикмахерскую за её название, которое всегда вызывало у ребят плохие шутки, за белые больничные халаты парикмахеров, за запахи и за боль, которую я испытывал, когда мужчина или женщина специальной машинкой стригли мои волосы.
 
От этого кожа на голове зудела и горела от боли. Голове первое время после стрижки было холодно. Да ещё мой старший брат норовил всегда щёлкнуть меня по бритой макушке!

Вот и на этот раз отец привёл меня и чуть ли не силой посадил на скамейку в кресло перед зеркалом.

Я зажмурил глаза и приготовился к экзекуции…

Это слово «экзекуция» мне понравилось. Я уже знал, что оно означает «телесное наказание».

Это слово часто применяла новая воспитательница в детском саду, которую мы, естественно, не любили.

Я зажмурил глаза, ожидая боли, но стрекотание машинки было терпимым. Я открыл глаза.

То, что я увидел в отражении в зеркале, мгновенно отключило меня от происходящего.

Я перестал слышать, чувствовать, дышать.

В зеркале я увидел женщину...

В соседнем помещении находилось женское отделение парикмахерской.

Там женщины делали себе причёски, накладывали маски на лицо, «маникюрили» себе ногти и болтали.

Там постоянно находилось множество женщин.

Одна из них, так же как и я, сидела в кресле перед зеркалом и, казалось, смотрела прямо на меня.

На самом деле она смотрела только на себя, любовалась собой, оглядывала себя, рассматривала себя, только себя и никого не замечала.

Это была не женщина, а прекрасная «Королева»!

Её только что постригли и сделали ей новую причёску.

Её белокурые волосы были взбиты в крупные красиво уложенные локоны. Эти локоны гибкими волнами вздымались над её выпуклым гладким лбом.

Волосы были не длинными и тщательно уложенными вокруг её ушей и на затылке.

Я увидел всё это потому, что «Королева» всё время вертела головой, оглядывая свою причёску со всех сторон.

У неё были красивые, как натянутый лук, брови. У переносицы они были округлыми и густыми, а ближе к краям глаз – тонкими.

Её веки были чем-то смазаны таким, что казались блестяще-золотыми. От этого её глаза, с длинными ресницами, покрашенными в чёрный цвет, светились.

При этом я не видел цвета её глаз. Они казались мне совсем чёрными, как сплошные зрачки.

Её носик был не большим и не маленьким. На конце носа у неё была маленькая такая выпуклость, которую она поминутно обмахивала каким-то пушистым комочком, от которого лёгким туманом веяла пыль.

Странно, но она не чихала, а продолжала этим пушистым комочком обмахивать свои круглые и гладкие, как румяные яблоки, щёчки.

Её губы были чуть-чуть приоткрыты и ярко накрашены в алый цвет.

Именно в алый цвет. Не красный и не в розовый, а в алый цвет.

Её губы были совсем как «аленький цветочек» из сказки.

Я, правда, не знал, как выглядел сказочный «аленький цветочек», но, наверно, он мог выглядеть именно так, как губы этой «Королевы».

Я не понял сразу, почему я назвал её «Королевой», но когда увидел её украшения, то догадался.

У неё были дивные украшения…

В ушах у «Королевы» были длинные серебристые серёжки с лучистыми стекляшками на болтающихся кончиках.

На шее у «Королевы» было ожерелье из блестящих серебристых пластинок, по концам которых, также блестели стёклышки. Их было так много, что при её малейшем движении серёжки и ожерелье испускали сотни лучиков света.

Самым волнующим в них было то, что световые блики от серёжек играли на обнажённой груди «Королевы»…

Да, её грудь была почти полностью обнажена.

Она лежала на согнутой в локте левой руке, которой «Королева» опиралась на стол перед зеркалом.

При этом «Королева» настолько забылась в любовании собой, что платье из тонкой материи совсем распахнулось и упало с её открытых плеч.

Когда «Королева» вертелась перед зеркалом или обмахивала себя пушистым комочком с порошком, её груди колыхались, на них весело играли искорки света от серёжек и изредка обнажались края её розовых сосков.

Мне показалось, что всё это видение с «Королевой» длилось какое-то мгновение.

Чья-то рука протянулась и захлопнула дверь в женское отделение.

Видение в зеркале исчезло.

«Королева» пропала.

Я очнулся…

Парикмахер что-то спрашивал меня. Отец тряс за плечо.

Моя голова была уже подстрижена. Только ненавистный чубчик торчал у меня надо лбом.

Всё кончилось…

Ко мне вернулось дыхание. Сердце забилось снова. Мне стало жарко и холодно одновременно.

Хотелось пить, пить и пить запрещённую холодную воду.

Я тупо смотрел на парикмахера, на отца и на самого себя в зеркало и никого не видел.

Только на улице я очухался и более-менее стал внятно и разумно отвечать на вопросы отца.

Меня распирало от желания кому-нибудь рассказать о пережитом…

Я спросил отца, видел ли он в парикмахерской «Королеву»?

Отец странно посмотрел на меня и сказал, что «у нас королев нет».

- А мама? – спросил я.

- Мама больше чем королева – не сразу нашёлся отец.

- Наша мама богиня – сказал чуть позже папа и я с ним полностью согласился.

Мы шли с отцом по весенней улице нашего города.

Он держал меня за руку. Нам было очень хорошо вместе.

Впервые я почувствовал, что моя стриженая голова приятно охлаждается.

Мысли мои начали проясняться от этого солнечного весеннего холодка.

Только почему у меня опять в трусиках стало сыро?..

 
Мои женщины. Июнь. 1958. Соседка Багира.

В июне 1958 года я решил сходить в гости к «Багире».

Давно уже она не играла с нами во дворе. Давно её не было видно. Давно мне хотелось испытать себя на прочность…

Мне хотелось узнать: сумею ли я забыть видение «Королевы» в парикмахерской, если увижу вновь нашу прекрасную белокурую «Багиру»?

Я искал повода, чтобы зайти к нашей молодой соседке…

Наконец мама согласилась послать меня к ней за рецептом какого-то кушанья.

Я не просто пошёл к соседке, а помчался, перепрыгивая через ступеньки лестницы.

Звонить в квартиру, где жили родители «Багиры», я не стал. Дверь была открыта.

Было видно, что в квартире вовсю идёт ремонт.

Пахло побелкой, краской и ещё чем-то мокрым и неприятным.

На полу в прихожей валялись ненужные вещи, старая обувь, обрывки обоев, стояли вёдра, лежали пакеты, доски и трубы.

Из глубины квартиры раздавались мужские голоса и удары топора.

По клубам густой пыли, валившим из ванной комнаты, было видно, что там отбивают от стен старую штукатурку.

Я не пошёл в ванную комнату, потому что чувствовал, что наткнусь там на «Шерхана» - парня «Багиры».

Он никогда не отличался терпением, а работать, тем более в такой пылище ему и вовсе «западло».

Это слово я не раз слышал от «Шерхана», когда взрослые его упрекали в том, что он не работает, хулиганит и тунеядствует.

Что такое «тунеядствует» я не знал и не хотел знать.

Пусть это будут проблемы «Шерхана». Я пришёл к «Багире»…

«Багиру» я нашёл в бывшей спальной комнате её родителей. От спальни остались только стены с содранными старыми обоями, провода на стенах, патрон для лампы на потолке и настенный выключатель.

Весь пол был устлан газетами и обрывками старых обоев. Посредине комнаты стояла небольшая лестница-стремянка, на верхней полке которой верхом сидела «Багира».
 
Она была в синей мужской рубахе с длинными рукавами и голыми босыми ногами…

Солнце ярко освещало её через окно, на котором не было ни штор, ни тюля, ни занавесок.

В этом солнечном свете её длинные голые ноги светились золотистым светом.

От её белокурых волос ничего не осталось. Теперь «Багира» была, как и положено пантере, черноволосой. Причем волосы её были настолько чёрными, что блестели, как перья ворона.

На звук моего вторжения «Багира» резко повернулась и, сохраняя равновесие на узкой полке, широко распахнула свои длинные ноги, упираясь кончиком ступни в пол.

Её расстёгнутая мужская рубаха тоже раскрылась от резкого движения, и я мельком увидел её тяжёлые налитые груди.

Руками она держалась между ног за край полки стремянки, на которой сидела.

Видимо «Багира» ждала другого, потому что на её заплаканном лице я увидел выражение надежды и ожидания…

Однако это выражение лица «Багиры» мгновенно сменилось смущением и обидой.

Нет, она не сердилась на меня за то, что я увидел её почти раздетой. Она продолжала сердиться на кого-то другого…

Может быть на того, кто ритмично и яростно продолжал ухать и бить по стенам в ванной комнате?

«Багира» устало и печально спросила меня, для чего я пожаловал.

Я что-то промямлил про мамин рецепт.

«Багира» сказала, что «сама придёт скоро к моей маме и расскажет ей, как готовить то кушанье».

При этом она разговаривала со мной, отвернувшись и опустив голову.

Мне ничего не оставалось делать, как уйти.

Я медленно спускался по ступенькам лестницы и думал…

Как мы могли восхищаться этой маленькой, несчастной, потухшей женщиной, от которой ничего не осталось от той прежней весёлой и бесшабашной «Багиры»?

Хотя я и увидел её почти обнаженной, но никаких чувств во мне не вспыхнуло.

Я тяжело вздохнул и пошёл к маме рассказывать об увиденном.

Мама очень сочувствовала «Багире», охала и кивала головой, а потом сама пошла к ней и долго не возвращалась.

О чём они там говорили с «Багирой» мне не известно, только потом я её не раз видел в мамином отделении городской больницы.

Вскоре новое увлечение полностью выбило у меня из головы все мысли, чувства и хотения, связанные с любопытством к женщинам.

Все мальчишки и парни во дворе увлеклись футболом…

Повсюду говорили только о футболе, о чемпионате мира по футболу в Швеции, о команде Бразилии, которая прошла в полуфинал, благодаря одному единственному голу, который забил 18-летний чернокожий бразилец Пеле.
 
Команда Бразилии стала чемпионом мира по футболу, а Пеле самым молодым в истории футбола чемпионом.

Теперь мы, мальчишки, играли «в Пеле и Льва Яшина»...

Мы играли в футбол!


 
Мои женщины. Июль. 1958. Дача в деревне.

В июле 1958 года у нас появилась дача!

Как-то вечером пришёл с работы отец и заявил, что завтра в субботу мы все поедем за город, где нас всех ожидает сюрприз.

При этом он так улыбался, что сначала мама, а потом я, брат и даже «дядиколина Злюка», все вместе наседали на него, вымаливая, требуя, выпрашивая и угадывая его секрет…

Отец держался стойко и, видимо, раскрыл секрет только маме и то поздно вечером, когда мы все поужинали и ложились спать.

Наутро мама собрала какие-то вещи, наготовила еды, мы погрузились в папину служебную «Победу» и в тесноте, но не в обиде выехали со двора на улицу.

Мы недолго ехали по городу. Недалеко от завода, где работал отец, мы съехали на просёлочную дорогу.

Здесь мы долго ехали, пытаясь обогнать пыль. Затем въехали на какую-то деревенскую улицу, по которой ещё некоторое время петляли между лужами, гусями и свиньями.

Наконец мы подъехали к бревенчатому дому, стоявшему на самом краю деревни. Это была наша дача.

Здесь уже был дядя Коля, который приехал на дачу заранее на велосипеде.

Сначала мы все, кроме отца и дяди Коли, онемели от неожиданности.

Мы смотрели на этот бревенчатый дом под крышей, покрытой старой серой дранкой. Оглядывали маленькие кривые окна и ставни. Осторожно трогали покосившиеся колья старого и редкого забора палисадника.

Мы сторонились зарослей бурьяна, крапивы и громадных лопухов.

Все молчали…

Наконец, чуть растерявшийся и присмиревший отец открыл ключом старый замок на серой низкой двери, скрипуче открыл её и молча пригласил нас войти в дом.

Первыми нас встретили сени с громадными щелями в стенах. Здесь стоял густой запах пыли, старого сена, кожи, железа, молока и навоза.

Впереди за низкой дверью кто-то шумно вздохнул и наши женщины молча и дружно вздрогнули. Судя по запаху, там должна быть корова, догадался я.

Справа в сенях была дверь, ведущая в горницу.

Когда я, осторожно переступив бревенчатый порог, вошёл вслед за отцом и мамой в горницу, то сразу успокоился.

В горнице всё было почти так же, как у дяди Максима и тёти Маруси в Дальнем Русанове.

Посредине горницы стояла огромная закопчённая русская печка с лежанкой наверху. Зев её топки был закрыт полукруглой металлической заслонкой с витой кованой ручкой.
 
В нишах печки лежали спички, плошки, стоял подсвечник с оплывшей свечой, лежало крыло курицы, чтобы перьями смахивать сажу, пепел и пыль.

Рядом с печкой стояли ухваты и кочерга на длинной деревянной рукоятке.

У печки над широкой деревянной шайкой висел пузатый чугунный рукомойник с двумя носиками.

По стенам горницы стояли широкие и мощные деревянные лавки.

Справа в углу стоял длинный деревянный стол из толстых досок. Причём было видно, что доски давно не скоблили ножом и не мыли.

Над столом в углу была приделана широкая полка, на которой должны были быть иконы.

Окна были без занавесок, но с веревочками для них.

За печкой виднелась занавеска и широкая деревянная кровать.

Слева от печки косо вверх шли широкие ступени деревянной лестницы на чердак.

Пол горницы был деревянным из широких досок или даже брусьев, потому что не скрипел и ощущался, как монолитный.

Мне здесь всё было знакомо и привычно. Поэтому я первым возликовал, стал прыгать и носиться по дому, показывая маме, дяде Коле, брату и «Злюке», что и где находится.

Моё ликование прорвало плотину чувств у всех…

Сначала сдержанно, а затем быстрее, все заразились моим ликованием и теперь отовсюду доносились возгласы удивления, восхищения и радости от внезапных открытий.

Мама нашла ещё одну маленькую печь, на которой варили еду и кипятили белье при стирке.

Брат нашёл уборную и сразу опробовал «толчок».

«Злюка» обследовала чердак, что-то там нашла такое, отчего весело заверещала и сразу стала звать к себе дядю Колю.

Дядя Коля бодро пошёл к ней наверх. Они сразу чем-то там заскрипели и застучали так, что с потолка посыпалась пыль.

Отец и я принесли из машины еду и вещи. Мы дружно и весело стали устраиваться в нашей даче…

Потом все вместе, перебивая друг друга и шутя, мы разожгли большую печь и долго сидели за столом, наблюдая за игрой огня в зеве топки печи.

Здесь на нашей даче нам всем очень понравилось.
 
Вскоре мы долго мучились от дыма и жары, пока не погасили печь, а потом удивительно быстро доехали на нашей «Победе» до дома.

«Злюка» и дядя Коля остались на даче…

Дома мы ещё какое-то время делились все вместе впечатлениями, благодарили счастливого отца, а потом, после ужина, разошлись по своим углам и комнатам.
 
Я долго не спал, представляя какие меня ждут приключения на даче в деревне.
 
Не спали и родители. Только в голосе мамы, что доносился до меня из родительской спальни, не было ярко выраженного оптимизма, скорее грусть и усталость.

Наутро у нас у всех начались трудовые деревенские будни.

Практически ежедневно мы стали готовиться к поездке в деревню на дачу, потом ездить, а вскоре и жить на даче в деревне.

Стараниями отца, брата, мамы, дяди Коли и «Злюки», наш деревенский дом превратился в уютную загородную дачу.

Наша с братом лежанка на печке стала мягкой и уютной, как и широкая скрипучая родительская деревянная кровать.

Мы с отцом соревновались и чередовались в захвате этих мест для лежания в послеобеденный сон.

На печке было жарко, но отец только кряхтел от удовольствия, когда там спал.

Большой деревянный стол покрылся белой скатертью с вышитыми мамой разноцветными нитками цветами и цветочными гирляндами.

На эту скатерть посмотреть приходили даже деревенские бабы – соседки по деревне.

Дядя Коля и «Злюка» прочно обосновались на чердаке, где у них оказалась широкая металлическая двуспальная кровать, шкаф для одежды, огромный сундук и небольшой столик с настольной лампой.

Сюда мне заходить было нельзя, но я нашёл способ и время всё там рассмотреть и разведать…

Окна украсились вышитыми занавесками и мамиными горшками с цветами.

Печь мы побелили и даже расписали разноцветной гуашью все по очереди.

Оказалось, что «Злюка» хорошо рисует, поёт и вышивает.

В ней проснулось что-то русское.

Вся её американская стильность куда-то исчезла.

Она легко вписалась в деревенский быт. Даже не стеснялась и не брезговала ходить босиком во дворе, наступая на гусиные какашки.

Мы здорово и весело жили в деревне всё лето.

Родители вздохнули с облегчением и радовались, глядя на то, как часто дядя Коля и «Злюка», взявшись за руки, убегали по лестнице на чердак.

Однажды я застукал дядю Колю и Злюку «в неглиже»…

Я влетел в горницу в тот момент, когда она вела его за палец вверх по лестнице на чердак.

«Злюка» была в тех самых чёрных колготках-трико и обнажённой по пояс.

Дядя в одних трусах следовал за ней, как телёнок на поводке.

Он глупо улыбался и шутливо упирался.

«Злюка» тащила его наверх и извивалась перед ним всем телом, особенно попой.

Потом она увидела меня, взвизгнула, прикрыла рот рукой и кинулась вверх по лестнице.

Я успел увидеть её болтающиеся груди!

Дядя Коля погрозил мне пальцем и важно прошествовал по лестнице наверх.

Наливая себе из крынки молока в кружку и отрезая ломоть чёрного хлеба, я вновь услышал скрипы и стук.

Тут до меня впервые дошло, что они там занимались любовью, как мужчина и женщина!..

Наученный старшими ребятами во дворе, я живо представил себе, как они там обнимаются и целуются…

Только тут, тупо глядя, как белое молоко льётся в кружку, я понял, для чего нужен мужчинам член и для чего у женщин щель между ног…

Это было открытие, которое взволновало меня так, что с этих пор я не мог больше спокойно спать, если представлял себе дядю Колю и «Злюку» на чердаке в постели.

Как я хотел посмотреть, чем и как они там занимаются!..

Мне они представлялись почему-то в образе двух собак, которых я видел, когда они «занимались любовью» на деревенской улице.
 
Сучка стояла смирно, а кобель пристроился к ней сзади и часто-часто двигал задом.

Потом, когда деревенские мальчишки погнали их палками и камнями, эти несчастные собачки ещё долго бежали и стояли, сцепившись между собой чем-то и скулили.

Ещё тогда я понял, что в такие минуты беспокоить ни собак, ни людей ни в коем случае нельзя…

Особенно, когда они «спят» друг с другом…

Ах, как спалось нам летом 1958 года на нашей даче в деревне!..
 
Мои женщины. Август. 1958. Раздевалка.

Август 1958 года не принёс никаких изменений в жизнь нашей семьи, кроме одного – отец купил фотоаппарат «ФЭД» и фотоувеличитель.

Теперь самым главным нашим увлечением стало тотальное фотографирование всего и всех.

Отец, брат и я находили всё новые объекты для фотографирования, придумывали сюжеты и композиции.

Мы с увлечением читали журналы и книги по фотографии, разводили растворы, проявляли плёнки, печатали фотографии.

Сначала снимки получались не очень качественные и интересные. Серые или очень чёрные, контрастные.

Люди на снимках были то безголовые, то безногие…

Если мы фотографировались в гуще деревьев, то на лицах были пятна от тени и света.

Однако постепенно мы научились фотографировать.

У нас появился первый альбом семейных фотографий.

Мама сначала стеснялась фотографироваться, а потом стала прихорашиваться, надевать свои лучшие платья и с удовольствием позировала папе, брату или мне.

Особенно любила фотографироваться «дядиколина Злюка». Они с дядей Колей устроили в своей комнате нечто наподобие фотостудии.
 
По углам комнаты были прикреплены лампы с абажурами из белого ватмана.

Мамин ковёр они повесили на стенку так, чтобы он спускался на пол. Здесь на ковре лежали разноцветные подушки, стояли вазы, тарелки с фруктами и цветами.

Дядя Коля так увлёкся фотографией, что даже печатал цветные снимки.

Правда, он никогда не показывал нам с мамой, что он снимал вместе со «Злюкой».

Конечно, я сумел увидеть эти снимки. На них была «Злюка» в разных позах и неизменно обнажённой по пояс.

Почему «Злюка» любила фотографироваться полуобнажённой оставалось для меня загадкой…
 
Однажды утром, когда все были на работе или на учёбе, «Злюка» опять позвала меня из своей комнаты.

Что-то в её голосе меня насторожило.

Мне показалось, что она опять затеяла ту нашу «странную игру» и ей хочется снова показаться мне голой.

Как предчувствовал, так и случилось…

«Злюка» настойчиво звала меня к себе в комнату, просила помочь, весело кричала, что без меня ей не обойтись и, что ей надо со мной посоветоваться.

Я снова обречённо пошёл к двери в комнату дяди Коли и открыл её…

«Злюка» стояла, широко расставив ноги, перед встроенным в стену шкафом и перебирала свои платья и юбки.

Сзади неё на дверце шкафа были наклеены в беспорядке множество её фотографий, на многих из которых она была такой же, как сейчас, то есть полуобнажённой.

На «Злюке» были надеты белые домашние трусы и какая-то короткая лёгкая полупрозрачная юбочка.

Её спина, плечи и груди были оголены.

Она совершенно без стеснения по-деловому спросила меня, что ей лучше надеть: красную юбку или синее платье?

При этом она всё-таки прикрывала от меня свои груди локтём правой руки…

Чуточку смущаясь, но, не теряя своего достоинства и мужества, я тоже по-деловому спросил «для какого случая ей нужно одеться».

Она ответила, что «для фотографирования», когда вернётся мой дядя.

Я немного растерялся, а потом, набравшись храбрости, сказал, что ей «не надо одеваться, что ей так, как она выглядит, лучше всего».

Как она смеялась!

Она буквально вся скорчилась от смеха!

Её волосы трепетали, глаза закрылись, голова вертелась, как юла, а груди подпрыгивали в такт смеха.

Её смех послышался мне не обидным, а искренним, и я тоже засмеялся своим знаменитым счастливым звонким детским смехом, похожим на звон колокольчиков.

Мне не раз об этом говорили взрослые и я гордился своим умением смеяться, как звенят серебряные колокольчики.

Так мы хохотали, сгибаясь и хлопая себя по коленкам, пока я не услышал звук открывающейся двери в нашу квартиру.

Вернулся дядя Коля с новой фотоплёнкой.

Он и «Злюка» заперлись в своей комнате, а мне опять достался вечер полный тревожного ожидания.

Что, если «Злюка» расскажет дяде Коле о нашей «странной игре»?

Дядя Коля только один раз меня «сфотографирует» и я превращусь в отпечаток на стене…



 
Мои женщины. Сентябрь. 1958. Первый поцелуй.

В сентябре 1958 года в нашем детском саду началась программа подготовки нас, детей из средней группы, к переводу в старшую предшкольную группу.

Теперь мы начали играть «в школу», учили буквы, слова, стихи, пели песни, играли в игры, представляя себя героями сказок и русских народных пословиц.

Теперь мы под музыку водили хороводы и играли, одновременно декламируя стихи или исполняя детские песенки.

Всем было очень интересно. Даже мне, хотя я уже умел всё, даже читать. Правда, по слогам…

Все воспитатели отмечали мои способности и хвалили меня.

Может быть, поэтому меня не очень-то уважали мальчишки, зато любили девчонки нашей группы.

Знали бы они, как меня муштровали дома, как заставляли выступать на семейных торжествах перед родственниками и друзьями семьи!..

Однако этой осенью в детском саду я ещё раз прошёл «курс подготовки молодого бойца», как шутил мой дядя Коля.
 
Я снова учил все мои детские стихотворения Барто, Маршака, Пушкина и басни Крылова.

При этом если все дети старались их просто заучить и гордились тем, что читали их быстро и без запинки, то я читал стихи с выражением, вкладывая в них чувство, фантазию и свои ощущения.

За это одни называли меня «кривлякой», а другие смотрели на меня влюблёнными глазами…
 
Среди таких влюблённых была одна девочка по имени Ира, которая следовала за мной неотступно.

Куда я, туда и она…

Отец даже сфотографировал однажды меня на фоне деревянной горки из двух лестниц, на которой стояла Ира с подружкой. Она, не отрываясь, смотрела молча на меня своими влюблёнными глазами.

Отец сказал, что «через многие годы я буду ему благодарен за такую памятную фотографию».

Что ж, мой папа, как всегда, был прав, но тогда эта Ира надоела мне, как никто другой…

Однако ко всему привыкаешь.

Привык и я к вниманию и к прилипчивой заботе Ирины. Мало того, теперь я сам заботился о ней.

Дело в том, что моя мама сказала мне, что «таким отношением девочки ко мне нужно дорожить и вести себя по-мужски».

То есть не обижать её, а наоборот, защищать. Поэтому я стал её «покровителем».

Наши воспитатели не возражали и называли меня «рыцарем прекрасной дамы».

Ничего прекрасного в Ире не было.

Так себе, розовая куколка с белокурыми вьющимися волосами, пухлым ротиком и огромными пушистыми от ресниц глазами, которые могли в любой момент наполниться слезами.
 
Вот эти слезы и её готовность в любой момент безмолвно заплакать я больше всего ненавидел…

Я буквально вскипал от негодования, когда она вдруг из-за чего-нибудь начинала плакать.

Я тогда чувствовал себя виноватым. Мне было её очень жаль. Я вынужден был её успокаивать.

А успокаивалась она либо, если её погладить по головке и поцеловать, либо, если угостить конфеткой…

«Где я наберу столько конфет!?» - возмущался я про себя.

Приходилось терпеть и гладить её по головке или даже целовать.

В такие моменты мальчишки гоготали, а девчонки хихикали.

Хитрющая Ирина, получив то, что хотела, бежала к воспитательнице и о чём-то с ней шепталась.

При этом они обе изредка оглядывались на меня.

Как же я не люблю, когда меня обсуждают втихую!

Однако, странное дело, то, что мне приходилось иногда целовать Ирину в лоб, щёку или затылок, кроме раздражения, стыда и неловкости, обдавало меня жаром какого-то ощущения, от которого мне становилось потом очень хорошо.

Мне даже хотелось её поцеловать! Причём не в щёчки, а прямо в её пухлые губки…

Ирина, мне казалось, чувствовала это и тоже хотела поцеловаться. Поэтому мы всё чаще и чаще оставались с ней вдвоём одни.

Она явно ждала поцелуев, а я со страхом озирался вокруг, не подглядывают ли за нами…

Подглядывали, да ещё как!

За нами всегда наблюдали две-три девчонки и мои друзья-мальчишки.

Они в любой момент могли выскочить из-за горы игрушек и заорать: «Тили-тили тесто, жених и невеста!».

Однажды в дождливый день, когда на детской площадке гулять было нельзя, я не придумал ничего лучше, чем строительство из множества деревянных кубиков стен между ножками прямоугольного стола в зале нашей старшей группы.

Я выложил между ножками одну стенку и косо со значением взглянул на Ирину…

Она всё поняла без слов и боком-боком тихо и незаметно залезла ко мне под стол.

Здесь мы лихорадочно стали возводить остальные две стены. Вскоре мы сидели в своей комнате из кубиков и нас никто не видел!

Мы с Ириной скорчились под столом и следили в щели между кубиками за происходящим в общем зале нашей старшей группы.

Пока нас не хватились и не заметили наше исчезновение…

Мы немного успокоились и сели поудобнее друг против друга.

Наконец-то мы были вместе и одни!

Я нетерпеливо ждал, а Ирина вдруг отвернулась от меня и опустила голову так, что её белокурые кудряшки полностью скрыли ей лицо.

Как же так!

Мы так долго искали этого случая!

Нас же могут в любой момент обнаружить и все рухнет!

А она!..

Я кипел от негодования и нетерпения, но Ирина продолжала сидеть вдали от меня, опустив низко голову.

Я легонько тронул её за плечо и снова увидел её закрытые, но полные слез глаза.

Сейчас-то чего плакать!?

Я растерялся…

Ирина сидела, подняв голову вверх, закрыв глаза, и по её щекам нескончаемым потоком текли крупные капли слёз.

Каким-то шестым чувством я понял, что так она подставлялась для поцелуя…

Замирая от нахлынувшей неловкой скованности, я вдруг независимо от моей воли наклонился над нею, на мгновение задержался и прикоснулся своими губами к её губам.

Поцелуй меня обжёг!

Губы Ирины оказались такими горячими, что я обжёгся!

Наверно на Ирину наш поцелуй произвёл такое же действие, потому что она тоже отпрянула от меня и широко раскрыла испуганные глаза…

Несколько мгновений мы смотрели друг на друга, замерев в странных позах.

Я стоял на коленях над нею, а она отшатнулась от меня вниз и почти уже лежала спиной на полу...

Через секунду мы уже сидели в разных углах нашего «подстольного убежища» и старались не смотреть друг на друга.

Оба тяжело дышали, пытаясь умерить жаркое сердцебиение.

Странно, мне было так странно и хорошо, что я чуть было, не описался…

Не знаю, что чувствовала Ирина, но и она сидела отрешённая, будто её чем-то оглушили.

Меня распирали чувства.

Её молчание меня обидело.

Я хотел действия, буйства, радости…

Мои губы вдруг пересохли. Очень захотелось пить, а ещё хотелось её целовать.

Только мы снова взглянули друг на друга опять дружескими взглядами, как в зале за стенками из кубиков вдруг все зашумели, закричали, а потом наступила тишина…

Мы с Ириной одновременно подумали, что обнаружилась наша пропажа, и приникли к щелям.

Нет, нас не обнаружили…

Это явились врачи и медсёстры, чтобы делать всем детям старшей группы прививки.

Девчонки сразу захныкали и заплакали.

Мальчишки стали бегать по залу, а воспитательницы их ловить.

Поднялся невообразимый шум и гам.

Мы с Ириной, затаив дыхание, следили за происходящим.

Однако всех ловили и всем делали уколы.

Потом вспомнили о нас и все стали нас искать.

Воспитательницы всполошились не на шутку, а ребята стали ворошить все игрушки в нашем огромном сундуке.

Они подбирались к нашему убежищу всё ближе и ближе…

Наконец, один из них, самый вредный мой враг, остановился и стал смотреть прямо на нас с Ириной сквозь кубики.

Мы переглянулись, и я рукой разрушил нашу стену из кубиков…

- Вот они! – заорали все.

Сильнее всех орал мой враг.

Он подскочил к столу и разрушил остальные стены из кубиков.

Мы с Ириной вылезли из под стола и встали, опустив головы.

Под взглядами ребят и девчонок нас с Ириной положили на брезентовые раскладушки и обнажили наши попки.

Я лежал, повернув голову набок, и смотрел на Ирину.

Она лежала, повернув голову ко мне, и сильно зажмурила глаза.

Я протянул руку, сжал её потный кулачок и молча, мужественно принял муку укола.

Мне и Ирине сделали уколы прививки. При этом ни я, ни Ирина, не проронили ни звука.

Это ещё больше раззадорило ребят и моего врага.

Уж он-то (все видели) вертелся и плакал, как маленький, когда ему делали укол.
 
Опять все заорали «тили-тили тесто, жених и невеста», но нас это уже не задевало.

Мы с Ириной перешагнули какой-то барьер и спокойно, как близкие люди, смотрели друг на друга.

Под столом мы целовались по-взрослому, как мой дядя Коля и его «Злюка».

Я был горд и спокоен. Я был удивительно спокоен. Я чувствовал себя мужчиной…

На следующий день я принёс с собой в детский сад швейную иглу, взятую из маминой подушечки для иголок.

После обеда наступил «мёртвый час» и нас разложили по брезентовым раскладушкам.

Я дождался пока все утихнут и тихонько спустился с раскладушки на пол…

Я пробирался между перекладинами брезентовых раскладушек и тыкался головой в попы лежащих на них ребят и девчонок.

Вскоре многие из них проснулись и молча с интересом следили за мной.

Я пробирался к раскладушке моего врага…

Наконец я остановился под полушарием от его туловища и попы.

Из соседнего ряда раскладушек на меня смотрели десятки глаз, среди которых были круглые глаза Ирины.

Сзади и сбоку, свесив головы, смотрели обитатели раскладушек нашего ряда.

Я достал иголку…

Иголка упорно не хотела протыкать брезент раскладушки.

Я нажал посильнее. Вдруг иголка легко и свободно воткнулась в попу моего врага…

Жаль, я не видел, как он выгнулся дугой, но я слышал, как он орал.

Когда воспитательницы вбежали в наш зал, они увидели беснующихся ребят и девчонок.

Все кидались и бились подушками, орали и хохотали.

Мой враг плакал, уткнувшись в подушку.

Ирина тоже весело участвовала во всеобщем буйстве.

Спокойно спал только один человек – я…

После этого случая нас с Ириной уже никто не называл «жених и невеста».

Мой враг, который раньше обижал и даже бил меня, вёл себя тише воды, ниже травы.

Мы продолжили наши подготовительные занятия и игры.

Странно, но больше мы с Ириной никогда не целовались.

Мы вместе гуляли, играли, учились, танцевали, но не целовались.

Вскоре мы настолько привыкли друг к другу, что стали играть вместе всё реже и реже, а потом и вовсе перестали общаться.

Сначала я очень боялся, что история с Ириной, моим врагом и иголкой станет известна маме, но всё обошлось.

Тогда я сам захотел кому-то рассказать о том, что произошло.

Рассказать дяде Коле я не мог, он бы сразу меня выдал и стал бы надо мной насмехаться.

Маме я рассказать не мог, потому что она бы очень расстроилась, чего я допустить не мог.

Отцу я мог бы рассказать, и он бы меня понял, но он был в длительной командировке по работе.

Брату я тоже не мог рассказать, потому что он бы обязательно ехидно обозвал меня «ещё маленьким» и обязательно раскрыл бы мой секрет всем своим друзьям.

Оставалась «Злюка»…

Я рассказал всё «Злюке». Рассказал о кубиках, об Ирине, о сидении под столом, о поцелуях, об уколах, об игле и о моем враге…

Она внимательно всё выслушала. Улыбнулась. Потом потрепала меня по голове. Назвала меня «своим маленьким мужчиной» и печально вздохнула.

При этом она посмотрела на меня так, будто я отнял у неё любимую игрушку...

Странные эти женщины!

После истории с поцелуями с Ириной, у нас со «Злюкой» вдруг возобновилась наша «странная игра»…

Опять во мне проснулось желание её увидеть такой, какой она мне иногда показывалась в прошлом.

Опять я стал искать случая войти к ней в комнату, когда мы были одни.

Теперь, когда я знал, что такое поцелуй в губы, я хотел поцеловать «Злюку».

Не знаю, как это объяснить, но мне казалось, что она догадывается о моём желании.

Такой случай нам представился в конце сентября.
 
«Злюка» мылась в ванной комнате и вдруг позвала меня…

Дома никого не было.

Я немного взволновался и подошёл к двери в ванную.

Такого ещё никогда не было…

Конечно, мы иногда сталкивались по утрам перед туалетом или ванной, но это было ещё в полусне и мы были одеты. Я в пижаме, «Злюка» – в халате.

Теперь я должен был увидеть «Злюку» в ванной и, скорее всего, без одежды…

Я подошёл к двери в ванную и спросил «Злюку» намеренно грубым мужским голосом, что ей надо.

Она сказала, что «забыла в своей комнате халат» и попросила меня «принести его в ванную».

Я сам видел, как она в халате вошла в ванную комнату, поэтому не тронулся с места.

Через несколько минут я набрался храбрости и открыл дверь.

В ванную я решил не заходить…

Вдруг она меня схватит и утянет за собой?

«Злюка» стояла в пустой мокрой ванне боком ко мне, чуть повернув голову, и смотрела на меня загадочным улыбчивым взглядом.

Её бёдра были обёрнуты мохнатым полотенцем.

Я видел только её левую грудь, которая почему-то была уже не такой острой, как прежде, а большой и немного провисшей.

В зеркале напротив «Злюка» отражалась полностью по пояс…

- Ну, и чего ты остановился? – спросила меня «Злюка».

- Подай мне халат, - приказала она.

Я молчал и на удивление спокойно смотрел на «Злюку».

Ничего нового или необычного я не увидел.

Наоборот, всё было как-то обыденно, как в утренней встрече перед туалетом. Вроде неловко, но в тоже время естественно.

Я молча подал ей халат, лежащий здесь же на стиральной машинке, повернулся и закрыл за собой дверь.
 
Я стал другим и теперь мог принимать решения сам.

Это я понял только сейчас.

«Злюка» теперь была не властна надо мной.

Она перестала меня интересовать…

Больше она никогда не звала меня к себе.

Наоборот, теперь все наши случайные встречи в подобных обстоятельствах вызывали у меня неприятное чувство отторжения.

Я снова захотел увидеть или даже встретить во сне мою Фею красоты и страсти…

Чужие «феи» мне были не нужны…

 
Мои женщины. Ноябрь. 1958. Праздничный сюрприз.

Осенью я опять заболел ангиной и много дней провёл в постели, глотая лекарства и «читая» журналы и книжки.

После последней нашей встречи со «Злюкой» в ванной комнате наши отношения стали ровными, дружескими и почти родственными.

Но этой осенью в нашей семье стало как-то тревожно и неуютно.

Отец хмуро читал газеты. Мама тайком собирала хлебные корки, обрезки и сушила из них сухари.

Брат усиленно учился в школе и ходил на какие-то курсы от военкомата.

Дядя Коля тоже часто и надолго отлучался и приходил домой с синяками и порезами на руках и на теле.

Однажды вечером отец вполголоса рассказал маме, дяде Коле, брату, мне и «Злюке», что «Советский Союз предъявил Соединённым Штатам, Франции и Великобритании ультиматум о статусе Берлина».

Этот немецкий город мы предложили превратить «в свободный город, открытый для всех».

Если Запад на это не согласится, то Советский Союз примет какие-то меры.

(26 ноября 1958 года Никита Сергеевич Хрущёв обнародовал ультиматум США, Франции и Великобритании, касающийся статуса Берлина. Н.С. Хрущёв предложил превратить Берлин в свободный демилитаризованный город и предложил начать переговоры об этом. Если наши союзники по войне не согласятся, то СССР примет односторонние меры по статусу Берлина).

Меня всё это мало интересовало, а вот родители и «Злюка» переживали сильно.

Особенно их волновала судьба дяди Коли.

В такой обстановке было не до моих детских переживаний. Я тоже заразился общей тревогой и стал готовиться к войне…
 
Этой осенью я вместе с родителями впервые увидел кинофильм о войне «Летят журавли».

Мне было очень жаль главного героя фильма, которого играл Алексей Баталов и его девушку.

Он погиб на войне и она его так и не дождалась.

Там ещё был один гад, очень похожий на моего врага в детском саду, который им строил козни и мешал любить друг друга.

Особенно меня поразила сцена, когда пьяные люди за праздничным столом нашли в корзинке игрушечной белочки письмо от Баталова и стали его читать.

Главная героиня, наконец, отняла у них это письмо и узнала правду о своём любимом.
 
Очень жалко было, что они не встретились…

Зато, когда наступила Победа, главная героиня поплакала-поплакала, а потом стала дарить цветы солдатам-победителям.

Так и надо!

Надо жить и любить!

Надо «бороться, искать, найти и не сдаваться»!

Это была любимая присказка моего старшего брата.

Мне она тоже нравилась. Поэтому мне больше всего нравился фильм «Чапаев».

«Чапаева» я смотрел несколько раз. Это был мой любимый фильм. Этот фильм любили все мальчишки нашего двора.

Я настолько проникся фильмом «Чапаев», что способен был смотреть его полностью от начала до конца со звуком даже во сне.

Ложась спать, я заказывал сам себе «Чапаева» и смотрел кино.

Я мог смотреть во сне любой кадр из фильма «Чапаев». Особенно мне нравились кадры, когда Чапаев на лихом коне мчался во главе своей конницы.

Как я мечтал также лихо мчаться на коне, махать шашкой и быть таким же храбрым, стойким и мужественным, как Чапаев!

Жаль только, что он утонул в реке…

Я бы на месте создателей фильма сделал так, чтобы Чапаев погиб в бою от пули.

Мой отец, который во время Великой Отечественной войны служил в кавалерии, тоже любил этот фильм, и мы вместе ходили смотреть «Чапаева».

Это папа обратил моё внимание на отдельные эпизоды фильма и раскрыл мне их скрытый смысл.

Мы с ним подробно обсуждали эпизод с паникой в войсках Чапаева и поиском брошенного оружия в реке, эпизод с братом замученного белогвардейским генералом солдата, отношения Петьки, помощника Чапаева и Анки-пулемётчицы, психическую атаку капелевцев, отношения Чапаева и комиссара.

Кстати, комиссар мне больше всех нравился. Он был сдержан, умён и терпелив, как моя мама.

Моему брату больше нравился сам Чапаев – за свою храбрость, взрывной характер и мужскую красоту.

Мой брат даже яблоки ел также вкусно и хрустя, как Чапаев.

К празднику 7 ноября отец и мама подарили мне прекрасный подарок.

Это была сказка Аркадия Гайдара про «Мальчиша-Кибальчиша».

Вот уж действительно это был герой так герой!
 
Он не просто был сам по себе храбрым и смелым, он сумел организовать других ребят и дать отпор врагам!

Как всегда честность и смелость открыта, поэтому трусость и предательство исподтишка наносит удар, но Мальчиш–Кибальчиш стойко держал этот удар предательства и не выдал буржуинам Военную тайну!

Эта «военная тайна» стала самым главным объектом для моих дум и размышлений.

Она, по словам моего отца, кроется «в характере нашего русского народа, который любит свою Родину так, как любит родную мать».

Я любил мою маму. Она была со мной самой доброй, заботливой, приветливой, искренней и честной из всех людей, кого я знал.

Уже сейчас я точно знал, что также любят мою маму и папа, и дядя Коля, и брат, и больные, которых она лечила, и врачи и медсёстры её отделения, и наши соседи.

Мою маму невозможно было не любить. Такой уж она была «Человек»...

Перед ноябрьскими праздниками в детском саду мы, пятилетние дети средней группы, играли в сказку о «Мальчише–Кибальчише».

Никто не соглашался играть роль «Мальчиша–Плохиша», поэтому эту роль играла одна из молодых воспитательниц, и мы с превеликим удовольствием выражали ей свое презрение.

Правда нам запретили называть её, то есть «Мальчиша–Плохиша», врагом народа.

Нам сказали, что теперь запрещено так называть людей…

(25 декабря 1958 года был принят закон об основах уголовного законодательства СССР и союзных республик. Этим законом были сокращены сроки заключения и упразднено понятие «враг народа». Привлекать к уголовной ответственности теперь можно было только с 16 лет, а не с 14, как раньше. Смертная казнь признавалась исключительной мерой наказания. Срок лишения свободы не мог превышать 15 лет, а не 25, как раньше. ГУЛАГ переименовали в ГУИТК (государственное управление исправительно-трудовых колоний).

Тогда мы азартно боролись с буржуинами, роли которых играли кто-то из родителей и воспитатели детского сада.

Особенно здорово нам удалась последняя сцена, когда мы – мальчиши-кибальчиши - хором читали гайдаровские строки о том, что:

Плывут пароходы - привет Мальчишу!

Пролетают лётчики - привет Мальчишу!

Пробегут паровозы - привет Мальчишу!

А пройдут пионеры - салют Мальчишу!


Родители и другие зрители нам громко и долго аплодировали…

Дома отец и мама устроили настоящий праздник и долго с восхищением рассказывали моему брату, дяде Коле и «Злюке» о том, как хорошо я играл роль «Мальчиша–Кибальчиша».

Отец даже поднял за меня рюмочку и все выпили за моё здоровье и мою судьбу…

Только мне все эти восторги были уже не так интересны, как вначале.

Я хотел спать и смотреть свои красочные сны.

Тем более что был чудесный повод…

На нашем праздничном балу в детском саду была «Королева», которую я видел случайно в парикмахерской!..

Этого праздничного сюрприза не ожидал никто в нашем детском саду.

На наш утренник и спектакль пришло начальство из какого-то «гороно».

Директриса и все воспитательницы детского сада «Радуга» страшно взволновались.

Нам строго-настрого объявили, чтобы мы не баловались и вели себя достойно при начальстве.

Для нас «гороно» было чем-то вроде «Змея Горыныча» – страшное, злое и строгое, а явилась «Королева из парикмахерской» в сопровождении родителей и каких-то мужчин с портфелями.

Они расселись по нашим детским стульчикам, причём «Королева» сидела, обхватив себя руками за локти и поджав под себя длинные ноги набок и назад.

Ей было явно неудобно сидеть на детском стульчике, но она так улыбалась и была такой красивой, что просто дух захватывало!

После выступлений и отрывка из спектакля «Военная тайна» все стали нас поздравлять.

«Королева» встала, сказала очень умную и длинную речь, похвалила директрису, воспитателей, детский сад и нас, детей.

Потом «Королева» поздравила всех с Ноябрьскими праздниками и стала дарить подарки.

Её мужчины доставали из своих портфелей кулёчки с конфетами, игрушки, наборы карандашей и красок, коробки с пластилином и она дарила каждому подарок.

Мне «Королева» подарила набор открыток, на которых были нарисованы мужчины и женщины в разноцветных национальных костюмах народов нашего Советского Союза.

Я думал, что мне подарят жестяную саблю и островерхую шапку-будёновку…

Я очень расстроился, что мне не досталась сабля и будёновка...

В этот момент я впервые подумал, что красота «Королевы» притворна и что она не такая добрая и справедливая, как моя мама.

Но красива она была по-королевски!

У неё была короткая причёска, причём каждый локон её причёски был красиво завит и почему-то не шевелился.

У неё на ушах были большие красивые серьги с крупными блестящими стекляшками.

Шею плотно окружало ожерелье из таких же крупных стекляшек, как и серьги. Они искрились и играли при каждом её движении.

Она была в белом платье с открытой грудью, но спину, плечи и грудь она укутывала в какое-то меховое пушистое и белое покрывало.

Вот это меховое покрывало она и держала руками, обнимая свою открытую грудь.

От этого её груди соединились. Между ними была узкая и глубокая щель. Эта щель притягивала немало взглядов, я это заметил, но меня поразила её улыбка.

Никто, никогда и нигде не улыбался так красиво и белозубо, как она!

Засыпая, я увидел ещё раз отрывки из нашего концерта и спектакля.

Увидел «Королеву», только ещё обнажённее и в образе «Снегурочки» под новогодней ёлкой.

Увидел себя со стороны в виде «Мальчиша–Кибальчиша».

Ещё раз шёпотом я прочитал гайдаровские строки с приветом «Мальчишу-Кибальчишу»...

Перед тем, как уснуть, я пожелал себе чистить зубы так, чтобы они были такими же белыми и красивыми, как у «Королевы» нашего праздничного детсадовского утренника.

Но я в неё не влюбился!..

Она все-таки была «буржуинкой»…

Конец второй книги. Александр Сергеевич Суворов (Александр Суворый). МОИ ЖЕНЩИНЫ. 1958. Осознание.