Философия судьбы и случая в повести Пиковая дама А

««Пиковая дама» - это вызов интерпретаторам. Мало найдется произведений в русской литературе, которые окружала бы такая масса истолкований со столь разными подходами. Все главные мотивы объяснимы двумя разными способами... - и реалистическим, и фантастическим».1
С подобным высказыванием немецкого литературоведа Вольфа Шмида трудно не согласиться. Поэтика повести в целом действительно определяется основной бинарной оппозицией «реализм» - «фантастика». Но прочтение произведения только в рамках этой оппозиции позволяет затронуть лишь сказочно-мистический или социально-психологический пласты повести. Даже обращение к наполеоновской теме и сопоставление с «Преступлением и наказанием» не идет глубже нравственно-этического уровня содержания. А ведь «Пиковая дама» - это целая пушкинская «философия в красках слова», философия  Случая и Судьбы, а иначе - философия самой жизни. Именно эта оппозиция «судьба» - «случай» дают нам возможность подняться до высшего метафизического понимания смысла повести. 
Основная и «тайная» тема Судьбы начинается уже эпиграфом ко всей повести: «Пиковая дама означает тайную недоброжелательность (новейшая гадательная книга)»2. Гадательная книга – это книга, с помощью которой человек надеется заглянуть в свое будущее, угадать свою судьбу, а значит подчинить ее себе, завладеть ею. Тем самым, в таком эпиграфе просматривается и намек автора на предстоящий основной конфликт повести – конфликт между свободой человека и предначертанной ему свыше судьбой.
Борьба героя с роком – излюбленный сюжет древнегреческих трагедий, давно ставший в литературе мифологемой. Не случайно Германн сравнивается с Наполеоном (героем) и Мефистофелем (демоном, богоборцем). Но для Пушкина сюжет этот нов, интересен и актуален (от того-то и «новейшая гадательная книга»), потому что теперь этот «старый как мир» сюжет разыгрывается на новой для него русской почве.
Однако начинается повесть с совершенно иного мотива, с мотива покорности и верности своей судьбе.
«- Что ты сделал, Сурин? – спросил хозяин.
- Проиграл, по обыкновению. Надобно признаться, что я несчастлив: играю мирандолем, никогда не горячусь, ничем меня с толку не собьешь, а все проигрываюсь!
- И ты ни разу не соблазнился? Ни разу не поставил на руте?.. Твердость твоя для меня удивительна.»
Сурин упрямо и твердо не желает переменить свою несчастливую в игре судьбу. А для этого и нужно всего-то - чуть-чуть изменить себя, сыграть не так как всегда. Но нет, он до конца остается верен себе, своим привычкам и принципам. Что это – пассивная борьба с роком? Или что-то иное, более глубокое и сложное.
Сурин – загадка, его действия непонятны и удивительны для окружающих. С одной стороны, он как бы просто доверяет своей судьбе, терпеливо ждет от нее милости, своего счастливого Случая. А с другой – сводит к нулю возможность всякой случайности. И при этом остается самим собою, ничем не жертвуя, ни через чего не переступая и самое главное – не насилуя собственную природу.
На первый взгляд нежелание Германна участвовать в игре объясняется тем же мотивом – верностью себе самому и своим убеждениям: «…Я не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее». Но Сурин покорен своей несчастливой судьбе. Германн же, напротив, сам волен распоряжаться своей судьбой и ради этого готов жертвовать своими чувствами и страстями. И не играет не из простого упрямства или из своей расчетливости, как предполагает Томский, а как раз потому, что боится Случая. Он лишь наблюдает за игрой, хочет научиться обманывать случай, чтобы выигрыш был наверняка, чтобы он стал Судьбой, а не случайностью. «Овладеть случайностью – мечта Германна, - пишет Н.Я.Берковский. – Истребить случайность. Овладеть жизнью, умертвив жизнь. В случайности и бьется жизнь во всей своей свободе и неуследимости»3.
Но ведь и Сурин стремиться обмануть всякую случайность, однако его позиция «непротивления судьбе» так и остается странной и удивительной, тогда как «загадка» Германна легко разгадывается Томским: «Германн немец: он расчетлив, вот и все!». И хотя Томский слишком упрощает характер героя, но это «вот и все» вполне удовлетворяет слушателей, Германн становится им понятен и скучен.
Но вот случай помимо воли героя врывается в его жизнь. Он случайно (!) слышит анекдот о трех картах. И здесь интересна реакция слушателей на историю Томского:
«- Случай! – сказал один из гостей.
  - Сказка! - заметил Германн.
- Может статься, порошковые карты? – подхватил третий».
Вряд ли сам Пушкин в замечание Германна «сказка» вкладывал лишь значение «выдумка», ведь следующая третья реплика несет в себе близкое отрицательное отношение к рассказанному анекдоту. «Сказка» - выдумка, «порошковые карты» – просто обман. Участники разговора уловили в словах Германна только это отрицание, отсюда у Пушкина и точный глагол «подхватил третий», подхватил мысль Германна и довел ее до логического конца: «выдумка» – «обман». Но сказка – если и обман, то обман волшебный. Сказка – это чудесный рассказ о том, как человек с помощью неких волшебных сил или благодаря своей природной удачливости и счастливой судьбе преодолевает различные препятствия, встречающиеся ему на пути. Как правило все эти сказочные препятствия возникают неожиданно и как бы случайно – «вдруг», «откуда ни возьмись». Поэтому сказочный герой – это герой, который овладел Случаем, который знает тайну счастливой судьбы. Именно поэтому и вырвалось это двусмысленное словцо «сказка» у Германна, что оно соответствует двойственной природе самого героя: внешней холодности и скептицизму с одной стороны и внутренней страстности и «огненному воображению» с другой.
Таким образом, перед нами две жизненные позиции, две философии, которые стоят за символическими репликами героев «Случай» и «Сказка»: 1. надежда на счастливый случай, способный изменить судьбу и 2. желание подчинить себе всякую случайность и тем самым полностью овладеть своей судьбой. (Третья реплика: «порошковые карты» - «обман», как и в случае с «загадкой» Германна, снова опровергается тем же Томским и потому так же теряет свою значимость и интересность). Однако сам Пушкин не разделяет ни ту, ни другую позицию, ибо все последующие события «Пиковой дамы» будут посвящены их развенчанию.
Вера в случай терпит поражение на примере судьбы Лизаветы Ивановны. На первый взгляд только случай и может помочь ей переменить свою участь «домашней мученицы». Тем более, что свой крест бедной воспитанницы знатной старухи она несет отнюдь не покорно, а «с нетерпением ожидая избавителя». Именно нетерпение заставляет ее поверить первому же подходящему случаю. А Пушкин специально подчеркивает случайное появление Германна в ее жизни. Описывая сцену у окошка он дважды использует наречия, характеризующие неожиданность происходящего: «однажды» и «нечаянно», а так же употребляет символичный глагол «случилось». Случай знакомит Лизу и Германна, случай же помогает назначить им ночное свидание: «Сегодня бал у ***ского посланника. Графиня там будет…Вот вам случай увидеть меня наедине».
Но случай жестоко обманывает героиню, открывая ей в Германне злодея, а не избавителя. А ведь настоящий избавитель и избранник был предопределен Лизавете Ивановне судьбой еще до встречи с Германном. Пушкин намекает на это в заключении, рассказывая нам, что Лиза вышла замуж за «очень любезного молодого человека», который является сыном бывшего управителя у старой графини. То есть ее избавитель всегда был рядом, только до поры до времени был неизвестен. Тем самым Пушкин учит нас доверять собственной судьбе и не торопить жизненные события. И кто знает, как наказала бы героиню за ее нетерпение Судьба, если бы она не успела раскаяться в своем доверии случайному поклоннику еще до рокового объяснения с ним: «С первого взгляда она удостоверилась в его отсутствии и благодарила судьбу за препятствие, помешавшее их свиданию». И здесь перед нами совершенно русское нравственное понимание смысла самого этого слова «Судьба», первое и древнейшее значение которого восходит к таким понятиям как «суд», «судилище», «расправа»4. Судьба – это прежде всего Суд Божий. «Не рок слепой, премудрая судьба», - так говорит народ о тех высших силах, которые управляют его жизнью. И принимая такое определение судьбы, человек признает себя полным ее хозяином, ибо только от нравственности и верности его собственных поступков зависит, чем обернется Суд Божий – счастьем или расправой.
Итак, надежда на счастливый случай оказалась иллюзорной и даже опасной. Но может быть тогда прав Германн в своем стремлении победить случайность?
Замечателен тот факт, что Пушкин выбирает героем своей повести не просто русского человека, а «обрусевшего немца». А это значит, что с одной стороны жизнь Германна зависит от Суда Божьего, то есть развивается по законам именно русской судьбы, но с другой стороны – его внутреннее восприятие собственной жизни не соответствует этим законам. Для него жизнь есть борьба и завоевание, а судьба – цепь роковых случайностей. Поэтому конечной целью такого существования является «покой и независимость»: покой как окончание борьбы и независимость от всякой случайности. Расчет собственно и есть умение предвидеть и избежать случайность. «Товарищи его редко имели случай посмеяться над его излишней бережливостью,» - это тоже говорит о его умении оградить себя от опасных случайностей. Даже поддавшись обаянию случайного рассказа Томского, он намерен «попробовать своего счастья» не иначе как по строгому плану: «Представиться ей, подбиться в ее милость, - пожалуй, сделаться ее любовником…» И только натолкнувшись в своих рассуждениях на возможность нелепой случайности «она может умереть через неделю, через два дня!», Германн отказывается от этой идеи. Уже овладев тайной трех карт, он жаждет все того же – «вынудить клад у очаровательной фортуны». (Фортуна – богиня случая; «вынудить» у нее клад – значит завладеть счастливым случаем и победить все неблагоприятные случайности).
Но несмотря на свою непокорность неожиданностям судьбы, Германн все время и помимо своей воли оказывается пленником случая. Во-первых, сам анекдот Томского, как мы уже отметили выше, есть ни что иное, как случай, ибо услышан Германном совершенно случайно, Томский мог и не рассказывать его в тот вечер. И хотя Германну удается преодолеть эту случайность благодаря своей рассудительности (отказывается от идеи «подбиться в милость» к старухе), но случай тут же снова его настигает: «Рассуждая таким образом, очутился он в одной из главных улиц Петербурга, перед домом старинной архитектуры», - то есть перед домом старой графини. И далее Германн уже полностью отдается воле случая, и именно от него зависит его участь: «Неведомая сила, казалось, привлекла его к нему. Он остановился и стал смотреть на окна. В одном увидел он черноволосую головку…Эта минута решила его участь». Случай позволяет проникнуть ему в дом графини (бал у ***ского посланника), случай дает возможность ему применить на деле тайну трех карт («Он стал думать об отставке и о путешествии. Он хотел в открытых игрецких домах Парижа вынудить клад у очаровательной фортуны. Случай избавил его от хлопот»), и, наконец, предательская случайность в игре («обдернулся» – случайно вынул из колоды не ту карту) ставит крест на всей его судьбе.
И кажется, что жизнь человеческая действительно «дар напрасный, дар случайный» и нет никаких высших разумных сил, управляющих ею, никакого провидения, а есть лишь цепь не предвиденных, внезапных, нечаянных обстоятельств. Есть лишь Случай и больше ничего. А ведь Германн было уже поверил в свою «сказку», и отдался он всецело «той минуте» именно потому, что ему показалось, что он сумел завладеть случаем, заставил его служить себе и превратил случайность в событийность. Он чувствовал, как таинственные силы помогают ему («неведомая сила» привлекала его к дому графини; привидение самой графини признается, что она пришла не по своей воле и что ей велено исполнить его просьбу). И это действительно придавало ему некоторую схожесть со сказочным героем, ведь графиня – не просто старуха, а «старая ведьма», и он приходит к «ведьме» за некой тайной, которая поможет ему разбогатеть, т.е. за колдовством. И этот сказочный герой, которому покровительствуют волшебные силы, который разгадал три счастливые карты (как три мудреные сказочные загадки), который бросил вызов самой судьбе; (сначала он всего лишь умоляет графиню о милости, потом пытается вырвать у нее тайну, угрожая пистолетом; наконец, узнав заветные три карты, сразу же нарушает условия, на которых они были ему раскрыты;;, и, наконец, уже в открытую собирается помериться с судьбой силой и вынудить клад у очаровательной фортуны), - и вдруг этот герой становится жертвой нелепой случайности, слепого рока. Как тут не сойти с ума.
Но вовсе не случайностью была ошибка Германна, а исполненным приговором Суда Божьего, где случай выступил «мощным, мгновенным орудием провидения». И вместе с Германном русская действительность вынесла приговор и западноевропейскому отношению к жизни, сочетающему в себе безверие, своеволие и одновременно мистицизм. Ведь Германн одновременно и мистик (верит в привидения, приметы, тайны и потусторонние силы), и богоборец (бросает вызов судьбе), и просто атеист. Последнее заложено как бы и в его профессии (инженер), а это значит – трезвый механистический взгляд на жизнь и природу (жизнь есть некий механизм, и стоит лишь завладеть тайной этого механизма, и он будет послушно работать для твоей пользы). Но прежде всего безверие Германна вытекает из его нравственной черствости, из отсутствия раскаяния в нем, из готовности переступить через любые моральные заветы и устои. Именно за это он и наказан по нравственным законам русской судьбы.
Итак, две жизненные философии «Случай» и «Сказка», заявленные в начале повести оказались ни чем иным, как обманом, «порошковыми картами» (еще одна возможность трактовки этой третьей реплики, которая как бы перечеркивает две предыдущие). Но Пушкин никогда не строит произведение на одном отрицании, он всегда дает свой положительный идеал. Но есть ли он в «Пиковой даме»? Несомненно. Он дан почти в первых строках повести – мы имеем в виду загадку Сурина, его стоическое отношение к судьбе, его доверие к ней и терпение в несчастьях, его нравственную твердость и верность самому себе. Идеал, данный лишь намеком, идеал, может быть, во многом новый и необычный как для самого Пушкина, так и для читателей, но идеал действительно русский, который находится в согласии с национальным понятием судьбы как Суда Божьего.