Геша-кучер

               

Геннадий Кучеренко не был красавцем. Маленькие глазки. Вздернутый нос картошечкой. Верхняя губа разделена надвое шрамом. Непокорные волосы ёжиком. Но он был гордостью  физико-математического факультета.  Да чего там! Всего педагогического института.

Кто защищал спортивную честь института на боксерском ринге? Конечно, Кучеренко. Правда, выступал он в наилегчайшем весе, называемом в народе бараньим. Зато всегда побеждал. И, если бы ему позволили выступить в легком или даже в среднем весе, он бы тоже всех победил. Так весело и азартно он боксировал, так стремительно нападал, что соперники не успевали встать в защиту и мгновенно оказывались в нокауте.

А кто выступал на городских и областных фестивалях художественной самодеятельности, отстаивая первенство пединститута? Опять же Кучеренко.  Он выходил на авансцену так уверенно, словно сам Магомаев, ставил ноги на ширину плеч и густым баритоном выводил: «Как ты посмела не поверить? Как ты посмела не ответить, не догадаться, не заметить, что твое счастье в руках у меня…»

Не знаю, как другие девчонки, а меня до селезенки пробивала совесть. Действительно, как можно не заметить, что Генка Кучеренко – самый лучший, самый сильный, самый смелый и вообще самый-самый? К концу песни он становился на голову выше всех других парней. Или мне только казалось?  И никакого сомнения не было, что он может пройти сквозь вьюгу и сквозь небо, добывая свое счастье.

Впрочем, мы были уверены, что Геннадий счастье уже нашел, ведь он был единственным  на курсе «женатиком». Никто из нас его жены Нины не видел, знали только, что она намного старше, работает учительницей  и, конечно же, красавица и умница, иначе бы Кучеренко на ней не женился.

В походах, на «картошке», на вечеринках в общаге Гена был душой коллектива. Стоило ему взять в руки гитару, как замолкали девочки-«трещетки», парни забывали про портвейн , и, сгрудившись вокруг Кучеренко, все смотрели ему в рот, ожидая, когда он запоет, чтобы тут же подхватить, если получится.

Обычно он начинал с общеизвестных: «Капитан, обветренный, как скалы…» или «Летчик над тайгою точный курс найдет…»Но, случалось, что звучала песня, слов которой никто не знал. На расспросы он лишь загадочно улыбался или неопределенно крутил головой: «Так, одного парня песенка. Вы его не знаете».

Он умел удивлять. Осторожно перебрав гитарные струны, вдруг  хитро прищуривал левый глаз и вопрошал: «Что же ты, зараза, бровь себе подбрила? Для чего надела синий свой берет?» Девчонки начинали переглядываться, вспоминая, у кого такой берет видели, а Генка, выдержав паузу, продолжал: «И куда ты, стерва, лыжи навострила? От меня не скроешь в клуб второй билет!» Допев песню до конца, объявлял:
 
- Высоцкий. Не слышали? Ну, тогда еще. «В тот вечер я не пил, не пел – я на нее вовсю глядел…»

Где он брал запрещенные тогда песни Высоцкого? Как умудрялся быстро их выучить и петь, не подражая, а по-своему, вкладывая особый  смысл? Только со временем я начала соображать, что вперемежку с Высоцким, Визбором, Окуджавой  он опробовал на нас и свои песни. Ведь никто из московских бардов не мог вставить в припев «…а ты не бойся, я Геша-кучер, я не налетчик и не бандит».

Геша-кучер – дворовая кличка Кучеренко. В институте о ней, конечно, не знали до этой песни. А после уж между собой мы его иначе и не называли.
 
Геша-кучер был самым надежным другом. Перехватить рубль до «стипешки», одолжить на ночь перед экзаменом конспект, разобраться с обнаглевшим обидчиком – это к Кучеру, он без лишних слов одолжит и разберется.

Как-то после майской демонстрации решили выбраться на природу, пикничок устроить. Наскребли на «три семерки» и пару банок кильки в томате, доехали на автобусе до конечной остановки, что упиралась в лесок, и пошли по тропинке вглубь березовой рощи. На пути огромная лужа. Кто в обход  побежал, кто разулся и вброд, а я застыла в нерешительности. Туфлей жалко и чулок капроновых – не станешь же их при парнях отстегивать.

 Недолго думая, Генка, который мне едва до уха доставал, подхватил меня, довольно упитанную барышню, на руки, пронес метров пять и осторожно поставил на сухую землю. Мой кавалер даже отвернулся в смущении. Ему такой подвиг совершить и в голову не пришло.

После третьего курса Кучеренко внезапно исчез.

 - В Москву уехал, - сообщили в деканате, - перевелся в МГУ на два курса ниже.
 
Зачем? Об этом Гена рассказал, когда приехал на каникулы. Оказывается, с кем-то поспорил, что окончит Московский университет, а не Тюменский пединститут. И перевестись у него получилось, а вот окончить нет. На том же курсе во время новогодней вечеринки он подрался с негром. Да не просто подрался, а сломал чернокожему верзиле нос и выбросил его из окна. Первый этаж спас иностранца от гибели, а нашего Кучера от тюрьмы. Обоим  повезло. И свидетели драки в один голос уверяли, что негр за дело пострадал: приставал  к русской девушке, причем, безобразно домогался.

Вернувшегося национального героя встретили на родине тепло. В институте восстановили, правда, на курс ниже, но это Геннадия не смутило. Он приехал, в такой мере обогащенный столичной культурой, под завязку напичканный новыми песнями, стихами, анекдотами, что был нарасхват. И мы дружно хором подхватывали «За меня невеста отрыдает честно…» или «Из окон корочкой несет поджаристой…», или «Я спросил у тополя…»

Сколько же было спето! Как же много мы смеялись в ту пору! И как много значил для всех нас Геша-кучер, хлебнувший московской жизни и задавший перцу  какому-то там чужестранцу!

После института судьба разбросала нашу компанию. Кто поехал осваивать Север, кто учить математике деревенскую ребятню, кто засел в НИИ. Семьи, дети, новые коллективы. Студенческая веселая жизнь ушла в прошлое.

… Возвращаясь с работы, я спешила на остановку. И не успела на свой маршрут. В досаде чертыхнулась, отвернулась от уходящего автобуса и вдруг увидела знакомую фигуру.  На скамейке сидел Геша-кучер, сильно постаревший, с серым одутловатым лицом, с забинтованным горлом. Рядом моложавая женщина с большой сумкой.

- Генка! – завопила я и бросилась обнимать Кучеренко. Он не протянул руки мне навстречу, как раньше. Его лицо исказила гримаса боли. Он замычал, не разжимая губ. Из глаз  покатились слезы.

- Он не может говорить, - объяснила женщина. – Мы из больницы едем. Из онкологии. Ему операцию сделали, вторую уже. Обрезали язык.

Геннадий утер слезы и в доказательство  раскрыл рот. Языка там не было. Из синюшной гортани вырывались какие-то непонятные звуки.

- Он говорит, что рад очень, что ему немного осталось, что мог бы уже и не увидеть...

Я не знаю, как она могла переводить его мычание. Я была растеряна вконец. И не нашла ничего лучшего, как спросить:

- А вы жена Гены? Вы Нина?

- Нет, - усмехнулась  она. – Не Нина. Жена от него отказалась, как узнала про рак. Велела уходить. Мы вместе в больнице лежали. Вот, домой, в деревню везу. Будем доживать, сколько Бог даст.

Геннадий согласно кивал головой, из его глаз безудержно текли слезы. После очередного мычания, женщина погладила его по плечу, поправила марлевую повязку на шее и ласково успокоила:

- Да поняла я, поняла! Это Тамара, с которой вы учились вместе…

Тут подошел мой автобус. И, торопливо обняв Гену и его спутницу, я кинулась занимать место. Только приехав домой, сообразила, что не узнала название деревни, куда повезла женщина нашего Кучера.