Брат

               
Попрощаться с братом собралось неожиданно  много народу. Неожиданно, потому что в последний год его болезни вокруг него был очень узкий круг, только родные. Впрочем, обычное дело. Когда человек выпадает из социума, нужен он только родным…

Брат при жизни   был человеком ярким, с толпой не сливался. В молодости  брюнет с пышной шапкой кудрей,  он  одевался преимущественно в черное, а характер имел страстный, цвета бордо, с сумасшедшими темно-фиолетовыми загогулинами, уводящими его то в запои, то в несчастливые и некрасивые романы, то в махинации, которые лично для него всегда заканчивались крахом. Чтобы закончить этот абстрактный портрет брата, надо  широкой кистью нанести несколько  золотистых штрихов: интеллект, чувство юмора и чувство стиля – подарки от природы, которыми он, увы, распорядился не по-хозяйски. Мальчика из хорошей семьи,  игравшего на пианино и певшего в хоре, брат в себе сначала задавил, а потом и вовсе выкинул на помойку.

Его  окружение последних лет, включая дам, думаю, и не догадывалось, что когда-то он ходил в Дом пионеров и рисовал классные комиксы. Впрочем, он удивлял их всех тем, что читал книги и знал фамилии авторов. Чтобы поговорить о прочитанном, брат иногда звонил мне. Я понимала, насколько не туда, не в свою «комнату» он зашел, он – нет.

Красивым брат оставался до конца. Даже в больнице, желтый, худой, полубезумный, в  минуты просветления он казался девочкам-медсестричкам красивым.   Когда-то буйные кудри давно уже поредели и выпрямились, один карий  глаз  стал светло-голубым, что придавало лицу некий мистически-дьявольский вид – давным-давно пробкой от бутылки повредил хрусталик. Усы скрывали пухлые, обветренные губы.  Но стоило брату  улыбнуться и заговорить, женские сердца начинали трепетать.

На панихиде присутствовало 3 жены – 2 гражданских, одна – законная, с которой брат развелся тридцать лет назад. «Жен» могло бы быть больше, просто мы их не обзванивали, не приглашали.    На отпевании люди стояли разные: и депутат, и директор ресторана, и красивая, модная молодежь, и посиневшие от злоупотреблений алкаши… Священник сделал вывод: «Человеком он был противоречивым, грешил, видно много… Молитесь о нем изо всех сил…»

На поминках в кафе собралось тоже много народу. В поминальных речах попадались перлы: «Он был человеком слова. Всегда говорил: «Никому ничего после себя не оставлю» и - не оставил… Он любого мог уболтать, светлая голова…  Сколько за ним налоговая гонялась, никогда не платил… Матерился он виртуозно. Он так и говорил: «Я не ругаюсь матом, я матом разговариваю»…

С одним его другом, парнем из той же серии «хороших мальчиков, идущих в пропасть»,  мы долго сидели вдвоем, он переживал искренне, говорил – не мог остановиться, а я не знала, как его прервать. Друг, пусть он будет Миша, все вспоминал совместную последнюю поездку с братом в Воронеж. Вспоминал так, словно это было не два  года назад, а только вчера, передавая интонации брата,  его словечки…   
 
Позже я постаралась как можно точнее записать этот рассказ. Вот он. В нем нет никакого подтекста, это просто зарисовка с натуры брата, еще живого. (Ну и причина его раннего ухода от цирроза печени становится ясной без всякого вмешательства экстрасенсов)

Как мы с Гошей ездили в Воронеж
 
Мой друг Лексеич, он же Гоша, он же Игорь,  появился у меня рано утром 7-го мая.

- Миха, выручай! Надо бабку везти под Воронеж. А у меня машина накрылась. Поехали на твоей! За рулем по очереди сидеть будем. Все-таки больше   тысячи километров в одну сторону - не ближний свет.

- Гоша, какая бабка, какой Воронеж? Я обещал своих родичей из деревни привезти. Они там на картошке костьми ложатся, - опешил я.

- Миха, если не ты, мне кранты. Бабке скоро 90, требует, чтобы мы выполнили ее последнюю волю. Могилы предков, то, се…    У нее еще сестра там в райцентре живет. Племянники разные…

- Гоша, иди куда подальше со своими племянниками. Я своих-то племянников не вижу,  - разозлился я. Впрочем злился от того, что знал, что соглашусь. Сейчас Лексеич скроит самую несчастную морду, она у него хоть и здоровая, но выразительная, вспомнит, как он спасал меня, когда я попал в аварию под Кирилловым, потом пообещает показать райские сады под этим Воронежем, и я как всегда, соглашусь.

- Миха, будь человеком! Вспомни, как тогда под Кирилловым, - Лексеич достал сигареты, делая вид, что разволновался. - Мне это дело тоже по фигу. Но мать орет: свози хоть наспоследок бабку, ей жить-то осталось всего ничего…    Оттуда нам уже звонили, ждут. Говорят, у них уже черемуха цветет, представляешь! Черемуха! Там, Миха, знаешь, какие места!  Я, Миха, там ребенком был… Помню, лягушек ловил в болоте с братаном  двоюродным…

- А потом их надувал, - съязвил я.

-Ну, надувал. А кто их не надувал? - не стал спорить Гоша, Игорь Лексеич Мертвого-Уговорит-,Мой Друг, так его…- Завтра вечером выедем. К утру там. День по местам боевой славы бабки. Переночуем и … «солдаты в путь-путь-путь». Вопрос - дерьмо. Мигом обернемся…. Тем более бабка дает бабло на бензин и кормит в дороге. Опять же там, знаешь, какое масло подсолнечное ароматное, привезешь себе пару бутылок. Картошки задешево можно купить…

 Хозяйственный ты наш, - пробурчал я, уже прикидывая, как вызволить родичей из деревенской ссылки, раз я отбываю в далекие края. В Воронеже я никогда не был. Это и решило дело. Раз я не был в Воронеже за свои 35 лет, значит, мне в нем необходимо побывать.

- Но за рулем по очереди? - напоследок переспросил я.

- Ты меня обижаешь! - воскликнул Гоша, и я ему поверил, зная, что он с Нового года в завязке и никаких сюрпризов выкинуть не должен. Но я, оказывается, плохо знал Лексеича, хотя и считаюсь его близким другом последние 20 лет.

Выехали мы под вечер. Мой «Крайслер» летел как птица. Американские  машины - моя слабость, пусть  и 90-го года выпуска. Гошину бабку я прекрасно знал, вполне нормальная бабка. Дай нам бог, на пороге столетия так выглядеть и так себя чувствовать. Она как залезла - без посторонней помощи, учтите! - в салон, села у окошка, так и застыла бездвижным монументом великой эпохи. Гошина бабка помнила первые колхозы и ходила по разрушенному Воронежу сразу после его освобождения - это она мне сама рассказывала. Могучие люди, эти старики, говорю без иронии. В общем, мой «Крайслер» несся как птица, бабка дремала, Гоша рассуждал о преимуществе «американок» перед «японцами», имея в виду свой древний «форд», у которого, как оказалось, полетело сцепление, потом тоже заснул… Я его разбудил уже далеко после Москвы, когда начало светлеть небо, и мы неслись по широкой и ухоженной ростовской трассе. Друг рулил почти до самого Воронежа, правда, спать он мне практически не давал, потому что энергично комментировал движение на дороге, да еще и меня без конца призывал в свидетели. «Козлы», «бараны» и «овцы» за рулями своих тачек, к счастью, не слышали Гошиных выпадов и катили себе по своим делам мимо. В общем в город Воронеж мы въехали ровно по графику. У дальних Гошиных родственников нас усадили завтракать, и я с удивлением увидел, как Гоша интеллигентно поднимает бокал с шампанским за тонкую ножку и глубоким голосом желает счастья и здоровья всем собравшимся за этим столом.
- Ты что ли развязал? - толкнул я его в бок, но друг отмахнулся:
- Вопрос - дерьмо. Тут один глоток…   К вечеру буду как новенький.
Шампанским  все и закончилось, и я успокоился, хотя еще 200 км от областной столицы до места захоронения Гошиных предков должен был проехать за рулем снова я.

Гостеприимные родственники передали нам с собой охапку тюльпанов для возложения на могилы и бутылку самодельного вина на помин души. Не успели мы тронуться с места, как Гоша крепкими зубами вырвал пробку из бутыли с вином и с удовольствием сделал первый глоток.

- Ты, гад, что делаешь? - потрясенно спросил я. - Нам завтра почти полторы тысячи километров обратно фигачить…

- Так это же завтра, - «успокоил» меня Лексеич, - ты затормози у ларька, мне стаканчики одноразовые купить надо, я из горлышка не привык…

- Интеллигент хренов, - выругался я, но у ларька затормозил, так как по опыту знаю, что если Гоша что-то затеял, то доведет до конца. И стаканчик вытребует. И бутылку допьет.

Так и вышло. Пустую бутылку мы выкинули у городка с женским именем Анна. Там же Гоша купил себе пива. Бабка его молчала, то ли потрясенная, то ли снова спала, я не оборачивался. Мне хватало того, что происходило рядом со мной. Три бутылки пива в Гошину глотку – и мы наконец-то въехали в искомый населенный пункт и затормозили у зеленых ворот. Те, как по мановению волшебной палочки, распахнулись,  горстка добрых веселых родственников кинулась на нас с объятиями и поцелуями. Накрытый стол с шампанским уже ждал  в прохладной комнате, увешанной пестрыми бархатными ковриками.

За обедом Гоша заспорил с каким-то дядькой о роли личности в истории, неосторожно обозвал Сталина тираном, после чего покрасневший и надутый дядька выбежал из-за стола, а  остальные побежали за ним, уговаривая вернуться. Бабка хранила молчание и только доброжелательно улыбалась, несмотря на шум и гам вокруг. Потом с какой-то новой порцией  родни мы поехали на солнечное тихое кладбище, где пели соловьи и по могилкам бегали зеленые юркие ящерицы. На кладбище мне понравилось. Там все вели себя относительно  чинно,  но как только мы вернулись к машине, Гоша вспомнил про дядю-сталиниста и решительно отказался ехать к нему ночевать. Бабка наконец-то открыла рот и бросила первое за всю дорогу слово:

- Вадик!

И тут Гоша заорал:
- Хочу к Вадику! Это мой братан, тот самый, с которым мы лягушек надували. Вези меня, Миха, к Вадику, там ночевать будем…

Какая-то веселая дамочка из нашей свиты показала дорогу к Вадику. Но перед этим Гоша потребовал завезти нас в сельпо и вышел оттуда с пятью бутылками шампанского, одну из которых он проглотил немедленно. Вторую отдал веселой дамочке, а с тремя оставшимися мы ввалились к брату Вадику, который оказался грустным худым трактористом с добрым лицом. Такая же грустная и добрая жена Вадика  быстро накрыла стол, во главе которого немедленно уселся Гоша, а меня откомандировали отвезти к сталинисту бабку и остальную свиту.

- Потом птицей сюда! - командовал Гоша. - Тут хоть выспимся нормально. Из всей родни один Вадик - Человек, я это всегда знал.

Когда я вернулся, шампанское было уже выпито, и наступила стадия словесного поноса, которым Гоша страдает от недопития. Я не стал слушать, как он учит сельскому хозяйству бедных тихих селян и ушел спать на веранду, где мне постелили…

Проснулся я от того, что кто-то тянул меня за руку.

- Миха, продай часы, - страстно сипел Гоша. - Я братану часы подарю. Даю тебе три штуки… Снимай.

- Я их за шесть купил, -  сон от такого нахальства с меня соскочил мгновенно. - Дари свои, если такой добрый.

- Мои нельзя, мои швейцарские, - сипел друг. - Вот даю пять, и все, больше нету. Хоть убей.

Матюгнувшись, я бросил ему часы и упал на подушку, перед этим успев посмотреть время: полтретьего утра. Да, когда Гоша гуляет, ему не спится.

А в пять уже был на ногах и я. Мой беспутный друг позаботился о том, чтобы мы встали ни свет ни заря - попросил хозяев разбудить нас ровно в четыре сорок пять.  Ни минутой позже.
Стойко молчавшую бабушку мы забрали из гнезда сталиниста уже в шесть, хотя это не помешало  хозяевам соорудить довольно обильный завтрак, а Гоше похмелиться за завтраком пенным напитком дагестанского производства.

- Ну ты сволочь, - не сдержался я, когда мы покидали гостеприимное воронежское приволье. - Ты же обещал меня за рулем подменять.

- К вечеру буду как огурчик, - пообещал неверный друг. - А пока тормозни-ка у ларька. Мне культура не позволяет из горла пить, я же говорил

- Культура - это театры, филармонии и зоопарки, а не с утра пиво из пластика наливать, - поддел я, но Гошу такими мелочами с толку не собьешь. Впрочем я уже понимал, что бушевать бессмысленно - обратно все равно придется вести машину мне. Где-то в глубине души я даже радовался, что вчерашний Гошин загул закончился так легко. Приходилось мне видеть и другие его «выходы из пике», намного круче…   
 
  Так почти за два дня я совершил свой личный рекорд - одолел около двух с половиной тысяч километров. Правда, через неделю  после этой поездки я попал в аварию и разбил свою «американку», но это уже из другой оперы…А Гоша вот сам «разбился»… Ну он ведь и говорил всегда; «Я долго жить не хочу». Так что и тут вышло, как он сам захотел.