Геркулесовая каша

1.
Завтрак. На меня смотрит отвратительная геркулесовая каша. Я ненавижу ее с детства. Еще с детского сада, где воспитатели заставляли ее глотать сквозь слезы. Потому что, они так считали, это полезно. Лично я не вижу ничего полезного в том, чтобы заставлять ребенка давиться дурацкой кашей. Мне кажется, что были летальные исходы. Наверняка за всю историю существования человечества и геркулеса кто-нибудь умер от этой каши или хотя бы из-за нее. Если бы я знал кто это конкретно, то занес бы геркулесовую кашу в список самых опасных каш в мире и никогда бы не стал ее есть. Но я не знаю имен, можно конечно пальцем в небо – кто-то съел геркулесовую кашу на завтрак и умер от превышенной допустимой нормы геркулеса в крови, но этому никто не поверит, потому что мне вообще никто не поверит, потому что мне говорят, что я болен, врачи так сказали. Но на самом деле я знаю, все известные истории смертей от геркулесовых каш записаны на тонком папирусе и хранятся в специальных сейфах в засекреченных подземных штабах ФБР. Еще там же можно найти записи о шпинате, брокколи и рыбьем жире.
Я пожираю ее ненавистным взглядом по сантиметру, но ложка лежит рядом, правая рука в страхе забилась под стол, левая поддерживает голову. Мой мозг следит за процессом поедания геркулеса, и он давится уже от одной мысли, что мне придется ее есть на самом деле. Желудок жалобно стонет в такт биения сердца. Он голоден, но в то же время он также как и я ненавидит кашу.
Я кладу несколько ложечек малинового варенья и смешиваю склизкую и водянистую массу. Она окрашивается в алый, превращаясь в настоящую рвоту. Организм забил S.O.S. еще немного и меня точно вырвет прямо в кашу, в эту блевотину.
Я окончательно убедил себя в том, что передо мной не каша, а рвота, поэтому ни за что не стану ее есть.
- Я не буду, - сообщаю вслух, чтобы меня услышали стены, стол, мама, папа и сама дурацкая каша.
- Ну-ка ешь, - отец отвесил подзатыльник. Он его всегда отвешивает, когда в корне не согласен с моим мнением. Сейчас он не согласен с тем, что геркулесовая каша – рвота. «Значит, он ест рвоту и ему нравится. Он считает, что рвота полезна для здоровья. У нее просто другое название. Другое потому, что рвоту за столом есть неприлично, мой отец – этичен, он не может, есть рвоту, которая называется рвотой, зато он ест геркулесовую кашу», - думаю я.
- Я не люблю рв…. - я давлюсь своими заблуждениями, я же не хочу никого обидеть. – Геркулесовую кашку.
Отец крутит пальцем около виска. Он хочет продырявить себе висок. Он хочет покончить жизнь самоубийством.
- Посмотри на себя, - говорит он.
При всем желании посмотреть на себя - я не смогу этого сделать, я не смогу увидеть себя полностью со стороны, потому что у меня глаза в глазницах, а не в руках. Если бы они были в руках я бы смог осмотреть любой участок себя, потому что руки достанут до всюду.
- На кого ты похож! Худой как щепка. Геркулесовая каша очень полезная, а если ты еще и спортом займешься, - советует он. Он всегда советует. – А пока, на тебя страшно смотреть.
Он хочет, чтобы я тоже испугался, потому что сам боится на меня смотреть. Он отважный. Мой отец храбрец, но боится признаться в том, что боится на меня смотреть, потому что вместе боятся не так стыдно. Но Ева мне говорила, что я не худой, я жилистый и для моего возраста – в самый раз, она говорила, что у меня все впереди и когда мне исполнится сорок, я буду толстым.
Мама кивает головой. Когда она согласна с отцом, она начинает кивать и меня это почему-то веселит. Они оба едят эту кашу, и она им нравится, но на самом деле все не так. Они тоже давятся дурацкой кашей, они тоже ее ненавидят еще с детского сада, они не считают ее полезной, так как их тошнит от одного вида геркулеса. Геркулес липнет к небу, к деснам, он липнет к зубам, как наглая присоска, как прилипала.
- Можно мне чаю? – спрашиваю я.
- Делай, - отец махнул на меня рукой. Он съел свою порцию и потянулся за моей. – И нам тоже сделай.
Я делаю чай. Разливаю горячую воду по чашкам, по очереди опускаю туда чайные пакетики. От кипятка поднимаются призрачные блики пара. Я мог бы сказать, что это просто клубы пара. Но у пара нет клуба, потому что пар – призрак воды. Он - напоминание о том, что когда-то был водой и плескался в чайнике, а до этого несся по длинному трубопроводу, а до этого был частью реки, в которой наверняка кто-то утонул и велика вероятность, что эта часть воды соприкасалась с трупом. Я знаю, что в ней сохранились молекулы утопшего. Они паразитирующий вирус - могут заразить меня трупной болезнью. Но ведь пар поднялся вверх, прямо туда, где находится любимый мамин вьющийся цветок. Я жду, когда он завянет на моих глазах. Я жду, когда зеленые лепестки почернеют от трупного водного испарения. Но меня ужасает и другое - ведь пар – это лишь маленькая часть, которая осталась бултыхаться в чайнике, а значит, я приговариваю свою семью к смерти. Я же не хочу, замаскировать трупную кипяченую воду цветом и запахом черного чая.
Я выливаю кипяток в раковину, выливаю туда же заваренный чай. Набираю чайник заново и ставлю его кипятиться.
Спас семью. Я горжусь собой. Спас даже любимый мамин вьющийся цветок, она обязательно меня за это похвалит.
«Что же я делаю?» - спрашиваю сам себя. Вообще этот парадоксальный вопрос один из самых главных в моей жизни. И в чем заключается парадокс? Сам спрашиваю – сам не знаю ответа.
- Сынок, ты в порядке, бледный какой-то? - спрашивает отец.
В его голосе я слышу страх. Он боится за меня, потому что думает, что у меня новый приступ. Он уже съел мою порцию тошнотворной, но полезной каши, я расслабился, когда неприятный рвотный сгусток пропал из поля зрения.
А когда у меня случается приступ, то мама и папа очень пугаются. Потому что внутри меня живет «вторая голова». Она хочет вылезти наружу через плечо, потому что на самом деле – это мой брат, сиамский близнец, он не смог родится и поэтому живет во мне. Он ждет подходящего случая, чтобы вылезти наружу. Но я не позволю ему вылезти, потому что он наверняка любит геркулесовую кашу.
- Все хорошо!
- Хорошо так хорошо, - отвечает отец. – Поможешь мне разобрать гараж?
- Лучше сходи в магазин, - замечает мама. Она до сих пор ест свою кашу и видно как ей это не нравится. Я вижу, как она не любит геркулесовую кашу.
Я жду, когда вскипит чайник. Сначала он натужно пыхтит, накаляется, влюбляется. Его температура поднимается – а значит, играют гормоны, а значит - он влюбляется. Скорее всего, в вид из окна, потому что чайник стоит на столе напротив окна. Он начинает стонать от любви. Его член набухает и совсем скоро он засвистит и начнет извергать вместо спермы пар, потому что он влюблен, и он кончает от любви. Я хочу посмотреть, в кого он так влюбился, я завидую чайнику, потому что я пока ни в кого не влюблен и не могу кончать без рук, потому что никого не люблю так сильно, чтобы быть как чайник.
Я смотрю в окно и вижу серую, залитую водой улицу. Чайник влюбился в воду. Все правильно, она же в нем закипает. Вокруг столько воды! Она лужами лежит на земле, она дождем падает с неба и само небо – тоже вода и наверняка, эта вода когда-то в своей прошлой жизни соприкасалась с трупом, с дерьмом да с чем она только не соприкасалась, поэтому я называю воду шлюхой. Она грязная потаскуха. Мне становится плохо, потому что я не хочу пить эту шлюху. Наверняка ее трогал больной СПИДом или в нее писал какой-нибудь бомж, того хуже! кто-нибудь мыл в ней руки, после того как поел геркулесовую кашу.
Мне становится страшно, потому что я не хочу пить эту воду.
- Что купить? – резко спрашиваю я и иду в коридор одевать кеды
- Ты не будешь чай? – спрашивает мама.
- Нет.
- Ты ничего не поел, - она настаивает.
- Не хочу.
- Придешь, поешь? – уговаривает мама. – Я приготовлю блины.
Блины да, блины я люблю, на них никто не писал и их никто не трогал.
- Приду, поем, - обещаю я.
Я беру деньги у нее из кошелька, отвечаю согласием на заказанный список товаров и выбегаю на улицу.
Я забыл зонтик. По лицу стекает вода, больная СПИДом, испачканная в моче бомжа с микробами геркулесовой каши…

2.
Я не понимаю, какое сейчас время года. По расписанию лето, но идет дождь, ветер срывает с деревьев листву, поэтому очень похоже на осень, но вокруг все зелено и дождь может идти и весной, и ветер может срывать листья тоже весной, поэтому сейчас весна. Но сейчас точно не зима. Я не люблю зиму, так как она холодная, потому что зимой замерзает все - и птички, и машины, и кошечки, и собачки, и люди, и вода, которую так любит чайник; не замерзает только огонь, потому что он не умеет замерзать, он горяч, зато он может гаснуть и испускать остатки дыма. И дым будет воспарять и воспарять, воспарять и воспарять прямо к небу, далеко-далеко.
На самом деле я не пойду в магазин. Потому что я могу пойти туда в любое другое время, но не сейчас. Я не пойду в магазин сейчас, потому что он может подождать, когда я окончательно захочу в него войти. А сейчас я хочу кушать. И я могу поесть у Евы, она вкусно готовит. Поэтому я не пойду в магазин. Если я войду туда сейчас, то задуманный план распорядка дня рухнет, а я не люблю, когда, что-то рухает. Меня пугают рушения. Вчера я смотрел видео, как ураган сносил целый дом. Я очень испугался, потому что дом оказался очень непрочным и рухнул под тяжестью ветра. Мне кажется, что я бы тоже рухнул, от этого становится еще страшнее, если бы я попал под ураган, то умер бы. Но я не хочу умирать.
Я заворачиваю за угол дома. Мне очень хочется кушать, потому что я ничего не ел. На голодный желудок идти не интересно, все из-за этой каши, похожей на рвоту. Как только я начинаю думать о геркулесовой каше, меня тошнит. И тошнота неприятная.
Я захожу в подъезд другого дома. Тут темно, сыро и пахнет мочой. Запах мочи всегда узнается. Почти все подъезды так пахнут. Не понятно только чьей: мужской, женской, кошачьей, собачьей? Чтобы узнать принадлежность запаха, надо перенюхать всю мочу, а потом сравнить и вынести приговор. Я никогда не мочился в подъезде, потому что в этом не было нужды. Если мне очень хотелось писать - я всегда успевал добежать до туалета.
Но в подъезде этого дома пахнет просто отвратительно. Мне кажется, что так может пахнуть самая испорченная геркулесовая каша. Она покрыта плесенью и от ее смрада вянут цветы и с деревьев замертво падают птицы. Протухшую геркулесовую кашу можно использовать как химическое оружие двадцать первого века в третьей мировой войне.
Ловлю себя на мысли, что около минуты непрерывно жму кнопку вызова лифта. Я давлю на нее с силой, пытаясь вжать в стену, налегаю всем весом. Но стена сопротивляется мне. Она давит в ответ. Все понятно! Если отступить, то стена меня задавит. Сплющит. Я маленький усатый таракан, а стена – большой тапок.
От неминуемой гибели меня спасает лифт. Он всегда приходит вовремя, хотя его надо ждать. Но он всегда есть. Лифт – кабинка забвения. Тут свои законы физики. Когда я спешу куда-то, лифт мстит мне и едет медленнее. Он издевается и требует к себе уважения. Я люблю лифты. Никогда не расписывал его граффити. Ведь лифт – это пищевод дома, кишка. Подвал – его ноги. Окна – глаза. Подъезд – жопа и рот одновременно. Потому что он ежедневно поедает людей и какает людьми. Только что подъезд закусил мной. Я специально намочился дождевой водой, чтобы подъезд отравился и заразился трупной болезнью. Потому что такая приправа очень не полезна.
Ева, наверняка уже ждет меня. Она живет одна. Ее папа очень богатый, он подарил ей целую квартиру в доме, который находится недалеко от моего дома, а сам уехал с любовницей, потому что его жена старая дура, а любовница молодая, она моложе Евы. Как-то раз мы познакомились с Евой, и она пригласила меня в гости, потому что она хотела показать мне, какого это - жить одной. Ей было грустно одной, но когда я согласился, она сразу повеселела, потому что Еве нужен был кто-то, кто поможет избавиться ей от грусти и одиночества.
Еще она умеет рисовать. Она неплохо рисует. Она рисует гораздо лучше меня, потому что я плохо рисую. Я вообще этого делать не умею. Она рисует по телу. Ее творческий холст – это человеческое тело. Это называется боди-арт. Она рисовала на мне удава и слоника. Когда она заканчивала рисовать на мне животных, то просила помочиться и снимала весь процесс на видео камеру. Ей нравилось, как из хобота слоника льется моча. Она говорила, что все слоники так умываются и что в данном случае правильно говорить вода, а не моча. Я только не понимал, почему удав тоже льет воду, удавы же не пьют. Мне кажется, что Ева меня любит, даже, несмотря на то, что старше меня на четыре года. Она уже взрослая, она выучилась на дизайнера, а я хочу только поступить. Но меня не берут в институт, потому что говорят, что я болею. Меня и в армию не берут, потому что я болен. Я неизлечимо болен на голову. Психологи и психиатры рылись у меня в мозгах и сказали, что я непригоден к военной службе, потому что я аутист, или шизофреник. Они вычислили это, потому что я боюсь цифру «два». Я не умею ее писать. В школе я впадал в ступор и начинал плакать, когда мы решали задачи, потому что я не знал, как правильно написать «два». Эта цифра ни на что ни похожа. У нее есть крючок и волнистая линия. И они разные. Они очень разные, потому что крючок – намек на круг, а волнистая линия – она тут совсем не к месту. Я пробовал написать ее в виде – «крючок» и «ровная полоска», но у меня не получалось сделать крючок, потому что дальше должна быть «ровная полоска», а «ровная полоска» совершенно здесь не уместна, потому что ровную полоской пользуется только «единица».
Мне говорят, что это лечится, только если я буду стараться и обещаю помогать докторам, потому что в глубине души я, якобы, хочу быть нормальным. Однако я не вижу в себе никаких дефектов, поэтому не знаю, хочу ли я быть нормальным или нет! С кем не бывает? Наверно во мне так заложены гены. Некоторые не могут сворачивать язык в трубочку. Я могу. Я могу свернуть язык в трубочку, положить его на правый и на левый бок. Ева говорит, что для женщины я находка, потому что такой язык – на вес золота.… С ним я хорошо делаю кунилингус. Но я не умею писать цифру «два», и я всегда заменял ее либо словом «два», либо уравнением «1+1».
Я выхожу из лифта. Он закрывает за мной двери, будто насмехаясь, и уползает куда-то вниз или вверх. Он продолжает свою жизнь без меня. Я нажимаю на кнопку звонка и жду, когда Ева впустит меня в квартиру. Я не люблю ждать. Я могу ждать только лифт. Но если я хочу писать, то не жду лифт, а бегу на свой этаж. Сейчас я вынужден ждать Еву, чтобы она открыла мне дверь и впустила в гости. Потому, что я прошу ее об этом при помощи дверного звонка. Мне не нравится этот звук, какой он издает, он бьет по ушам. Он похож на крики индейца вышедшего на тропу войны. И я боюсь, что индеец стоит сзади меня и целится в затылок дротиком с ядовитым наконечником. Я очень боюсь индейцев, потому что, кажется, что все индейцы меня не любят. Они хотят моей смерти. Я так думаю. Они любят геркулесовую кашу, и они считают ее полезной, несмотря на то, что она похожа на блевотину.
Дверь открывается.
- Привет, - Ева улыбается. – Та-дам! – восклицает она и срывает с головы полотенце, которое скрывало глянцевую лысину. – Нравится?
- Ты побрилась, - я замечаю это вслух и глажу ее голову. Мне нравится ощущение соприкосновения. А еще мне нравится, что теперь на ее голове могут вырасти новые волосы. А вдруг это будут не волосы, а скажем, например ячмень или пшено, или проса, или гречка, или рис, или кусты розы. На ее лысой голове может свиться гнездо, в котором кукушка отложит яйца и улетит, оставив своих детей на произвол судьбы. Однажды я спросил кукушку, сколько мне осталось жить. Она ничего не ответила. Я думал, что умру сразу, но не умер. С тех пор я больше не верю кукушкам, потому что они обманщицы.
На Еве надето зеленое сари. Оно облегает ее талию. Еще на Еве висит целая куча побрякушек и бус. Она похожа на индианку. Индианок я люблю больше чем индейцев, потому что индианки никогда не пытались меня убить. Они наоборот очень красивые. А вот индейцы… нет. Они поедают килограммы геркулесовой каши, чтобы потом наброситься на меня с топором и отрубить голову.
Я поглаживаю свою шею и вхожу в коридор.
Замечаю, что в углу стоят чьи-то кеды, Ева называет их "консервами", потому что их марка "Конверс", но они консервы, потому что Еве нравится менять названия так как придет в голову, например, когда она хочет выпить чаю, она говорит так: Чить Пай, что значит, возможно будет и черничный пай, мой любимый пирог. Или фиолетовый цвет для Евы обязательно "филолетовый",  потому что там есть "фил" - это значит любовь, с греческого. Я тоже однажды попробовал и сказал вместо "простокваши" - "провокаша", потому что простокваша провоцирует, но Еве не понравилось, она сказала, что простокваша и так очень стебное слово.
В углу стоят чьи-то консервные кеды. Значит в доме есть еще кто-то. Может быть это даже индеец. Он надел кеды, чтобы внедриться в доверие к Еве, потому что она считает, что кеды - обувь настоящих людей, кеды открывают путь к свободе и удобству, раскрепощенности и здравомыслию. И вдруг, оказалось, что этот индеец и он сейчас поджидает меня в той комнате с томагавком и стоит мне войти, как он прокричит о начале войны и убьет меня. Я очень боюсь. Кеды меня пугают.
Ева не хочет, чтобы я разувался. Она хватает меня за рукав и тянет в гостиную.
- Смотри, - говорит она и указывает на кресло пальцем. – Правда, он чудо? Такой милый и лапочка.
Около моих ног трется Евин кот по имени Жан-Поль Котье. Он мяукает, и он рад меня видеть, потому что он еще и мурлыкает. Он любит, когда я чешу ему за ушком, тогда он начинает мурлыкать еще сильнее, потому что котику нравится мурлыкать и гладиться. На самом деле он – большая пушистая задница. Мурлыкает и ластиться, только из-за еды, поэтому он не рад меня видеть. Он просто просит еды. Но я сам хочу кушать, и корма для Жан-Поля Котье у меня нет.
На моем любимом кресле сидит парень. Ева сказала, что он лапочка. Он правда лапочка, еще она сказала, что он милый. Он милее индейца, потому что он оказался не индейцем и меня это радует. А то если бы это был индеец я бы очень сейчас пожалел.
- Это ты про этого рассказывала? - говорит парень Еве и встает с кресла, чтобы подойти ко мне и поздороваться. - Дурачок который?
Мне приятно, что Ева про меня рассказывала, потому что - это значит, что она мой друг, если рассказывает кому-то. Она может сказать - у меня друг дурачок, но я его оень люблю. Ева часто называет меня дурачком. Сначала я обижался, но потом Ева сказала, что на правду обижаться нельзя. Тогда я назвал ее тупой и она меня ударила, она сказала, что это неправда, и я сказал ей, что она красивая и она меня поцеловала.
- Как тебя зовут? Давай дружить, - говорю я и протягиваю руку.
Я всегда так говорю людям с которыми мне предстоит общаться. Просто я хочу им понравиться. Еще я очень волнуюсь по этому поводу, потому что люди бывают разные. И они могут меня обидеть. Обычно так и делают. Я никогда никого не пытался обидеть, потому что это очень плохо. Мама меня так учила. Она говорила, что если хочешь понравиться человеку, тебе надо узнать его имя и потом произнести десять раз в общении, чтобы вызвать симпатию. Моя мама настоящий психолог.
- Ну, давай, - он жмет мне руку. Жмет больно, с силой и мне больно от этого. - Я Трансплантатор, - он льстиво ухмыляется, как будто, чего-то ожидает.
- Привет Транс-план-татор, Транс-план-тат-ор, Транспалнтаро... транспоратноаа, транспопнатор.
Ева и ее друг громко смеются.
- Я же говорила, что он так сделает. Говорила же, - смеется Ева и держится за живот.
Я тоже смеюсь, но очень пугаюсь, потому что у меня не получилось выговорить имя Трансплантатора. Вот сейчас я не смог наладить с ним контакт, но Трансплантатор оказался хорошим парнем и поэтому он дает мне еще одну попытку.
- Но мои друзья называют меня Бес-пер-спек-тив-няк.
Я собираюсь с силами, чтобы понравиться Бес-пер-спек-тив-ня-ку.
- Привет Бес-пер-спек-тин-вяк. Беспреспеквняк.
Мой новый друг и Ева чуть ли не падают от хохота и держатся за животы. У них болят животы, наверное они съели чего-то невкусного, чего-то очень плохого. И поэтому болят животы. Возможно это была геркулесовая каша. Страшная рвотная каша.
- А он забавный, - говорит Бесперспективняк. - Славный малый.
- Он классный, мой друг хороший. Правда? Ты же мой маленький дружок?
Я киваю головой и иду садиться на мое любимое кресло. Жан-Поль Котье в это время прыгает ко мне на колени, тоже садиться и начинает вылизываться. Я смотрю на Бесперспективняка и думаю, что он, наверное, правда очень красив и пользуется большой популярностью и девочек. Я бы тоже хотел пользоваться такой популярностью, но у меня получается пользоваться только Евой, потому что Ева рассказала мне о сексе и Ева показала мне как надо заниматься сексом, а потом Ева занялась со мной сексом, она сказала, что ей всегда было интересно заняться сексом с умственно отсталым. Когда мы занимались сексом я плакал, потому что мне казалось, что я делаю, что-то не то, а еще казалось, что из меня вылезает мой брат близнец. И мне было страшно, я же не хотел, чтобы брат-близнец вылез и все испортил. Наверняка Бесперспективняк и Ева занимались сексом.
У него широкие плечи и светлые волосы, еще у Бесперспективняка едва видная щетина и голубые глаза.
- Вы пока посидите тут, - говорит Ева и чешет лысину, так что там оказался красный след. - А я пока музыку поставлю.
Она уходит в другую комнату. Я смотрю на Бесперспективняка и не отвожу от него взгляд, потому что, моя мама психолог. Она мне объяснила, что надо наладить с человеком зрительный контакт, чтобы он смог обратить на меня внимание.
- Чо вылупился? - спрашивает он.
- Ты пользуешься большой популярностью у девочек? - спрашиваю я.
Мама мне говорила, что нужно находить темы для разговоров, интересные для собеседников.
- Ну да, есть такое, - усмехается он. - А ты?
- Я нет.
- Оно и понятно. А знаешь почему?
- Почему? - спрашиваю я. Очень надеюсь, что Бесперспективняк объяснит мне о моих проблемах.
- Потому что ты дебил.
- Да, - говорю я. Он прав.
Играет песня группы Tublatanka - Pravda Vit'azi'. Они поют на словацком языке. Я почти понимаю о чем поется в этой песни, но не понимаю. Ева однажды объяснила мне, что наши языки из одной семьи, поэтому я слышу некоторые слова и узнаю их. И тогда я начал представлять семью языков. Русский язык - он такой в шапке-ушанке - он длинный и слюнявый, украинский - с хохолком, измазанный в жире от сала, там были еще маленькие язычки - как щупальца, с наростами язычечками. Мама-язычка и папа-язык, их детки язунчики и язычатки. Когда я поделился с Евой своими соображениями она сказала, что я наголову чекнутый, но за это она меня и любит.
Ева возвращается в комнату в хорошем настроении и садится на кровать рядом с Бесперспективняком. Они целуются. Они целуются еще и еще чуть-чуть. Потом отлепляются друг от друга и Ева говорит:
- Классно, что ты пришел. Я всегда хотела поиграть в семью. Давайте так, ты будешь папа, - она тычет в Бесперспективняка пальцем. - Я мама, а ты наш сын.
- Почему он папа? - спрашиваю я.
- Потому что у него член больше. Так природа распорядилась.
Я замечаю, что Бесперспективняк очень обрадовался этому и даже распрямился и подмигнул мне. Я не обиделся, потому что на правду обижаться нельзя.
- Давайте, начинаем, - говорит Ева.
Но мы молчим, потому что не знаем с чего начать. Только Ева знает, но она не объяснила нам правила игры, поэтому мы сидим и смотрим на нее, а она смотрит на нас и ждет.
- Ну что ты молчишь? Ты же отец.
Бесперспективняк щурит глаза и говорит:
- Сын, иди спать в свою комнату. Ты наказан.
- Но дорогой, а что он сделал? - спрашивает Ева, потому что она любящая мать и хочет меня защитить от тирана отца.
Бесперспективняк смотрит в ее сторону и отвечает, очень чувственным голосом:
- Ну, если хочешь, пусть смотрит.
Он целует Еву в губы, а она целует его. А остаюсь сидеть в кресле и гладить Жан-Поля Котье, потому что не понимаю, что мне нужно делать уходить или нет? Но смотреть мне не хочется, как Бесперспективняк раздевает Еву, мне не хочется смотреть, как Ева снимает с него футболку. Мне не хочется смотреть как он стаскивает с нее трусики и мне не хочется смотреть, как Ева расстегивает ему ширинку. Еще мне не хочется смотреть как они пристраивается к ней сзади. Мне не хочется на все это смотреть, потому что - это не прилично, вот. Нельзя подглядывать как мама и папа занимаются сексом. Иначе их дети родятся плохими.  Я закрываю уши ладонями, слушать тоже плохо и ухожу в другую комнату, где ложусь на кровать и засыпаю.

3.
Я просыпаюсь от того, что Жан-Поль Котье лижет мне шею. У него шершавый язык и он мурлыкает на ухо. Раздражает, поэтому я отталкиваю его от себя. Я просыпаюсь один, потому что рядом со мной никого нет. Нет Евы, нет Бесперспективняка, на кровати я один. И мне грустно и одиноко, потому что я не хочу быть один, так как одному быть совсем не интересно. Ведь не зря же однажды Ева пригласила меня в гости, ей же было одиноко, потому что она живет одна, ее бросила мать, а богатый отец уехал с какой-то шлюхой на какие-то острова. Еву мне жалко.
Я поднимаюсь на руки, смотрю на наручные часы. Спал всего полтора часа. Но спал я крепко и не видел снов. Я спал так крепко, потому что до этого не спал всю ночь, так как меня мучает бессонница. Я боюсь спать ночью, потому что все тело начинает зудеть. У меня аллергия на черный цвет и тьму. Когда наступает ночь, тьма соприкасается с моим телом и начинает щекотать и чесать, поэтому ночью мне больно спать, меня постоянно теребит тьма. Каждый участок моего тела начинает сильно зудеть, и это мешает нормально спать.
Иду в комнату и останавливаюсь в дверях и оглядываюсь. У Евы в комнате очень много всякого барахла. У нее есть гипсовый слепок задницы Аполлона, четыре обезьянки по имени: «ничего не скажу», «ничего не слышу», «ничего не вижу» и «никому не дам», небольшая статуя - Иосиф Сталин и Гитлер в обнимку пьют пиво, «Бронзовый Фаллос». Ева однажды отругала меня, потому что я сказал «Бронзовый Х*й», но на самом деле так говорить не принято по отношению к произведению искусства, поэтому это называется «Бронзовый Фаллос». Еще у Евы есть вазы, много ваз, вазы разных сортов и видов, хрустальные, фарфоровые и деревянные с изображением негритянских девушек.
Маленькие куколки всех воинов из мультика «Луна в матроске» - Усаги, Мамору, Ами, Рэй, Макото, черная киска Луна и белый котик Артемис, Минако, Чиби Мун, Харука, Мичиру, Сецуна и Хотару, они все подписаны. Еще у Евы есть коллекция игрушек из «Звездных воин», во главе всех стоит Дарт Вейдер, потом Дарт Мол, Энакин Скайуокер, пока он еще не стал Дарт Вейдером, Джа-Джа Бинкс, Йода, Джабба и Чубакка. И еще Ева купила себе маленького золотого Оскара. Но если взглянуть издалека он мне напоминает «Бронзовый Фаллос»
- Ты проснулся милый, - говорит Ева. - А папа еще спит.
Он лежит на полу, полностью голый, на животе. И Ева собирается что-то делать. Я знаю, что Ева решила порисовать. Она уже приготовила кисти и аэрограф. Теперь я ее вижу, она сидит на кресле, пропитанном запахом моей спермы, и делает эскизы на листе бумаге.
Я вижу горы, речку… нет, она зачеркивает, комкает лист и запускает куда-то.
Я вижу диких кошек, лианы… нет, она зачеркивает, рвет бумагу, а кусочки-конфетти подбрасывает вверх и они как снежинки опускаются на ее лысину. Он стряхивает их рукой.
Вижу какую-то голую девочку у нее крылья.… Нет, крылья Ева стирает ластиком,… девочка красивая. У нее достаточно тонкие руки и ноги, потому что она болеет. Она больна или раком, или СПИДом, или анорексией, потому что у нее худое лицо. Лицо плавно переходит в череп. Она зомби, она уже не болеет, на самом деле она мертвая и кое где кожа облезла. Еве нравится этот рисунок. Ее лысина сверкает при дневном свете, несмотря на мрачное настроение погоды.
Перевожу взгляд на Бесперспективняка и замечаю, что с ним что-то не так. Я подхожу ближе и провожу рукой по его животу. Он никак не реагирует, потому что он спит, но его сон какой-то летаргический, глубокий. От него исходит странное сияние, которое вижу только я. Вот он лежит передо мной в глубоком сне и сомнения подкрадываются неожиданно. Вдруг!
- Он, что мертв? – я задаю Еве вопрос, а сам глажу его волосы.
- Нет! Я просто вколола ему кока-колу, и он отрубился, что может случиться от колы? А он сказал, что ему хочется спать и заснул. Мы с ним так хорошо перепихнулись, пока ты спал, он очень устал. Но посмотри на него, он же безупречен, прекрасен! – Она говорит ласково, как мама. Мне кажется, что Ева влюбилась в Бесперспективняка. – Еще, - говорит она. – Какой же все-таки у него огромный, хочешь покажу? - Ева восторгается и закатывает глаза. - Называй его Ангел. Мы начали новую игру. Демоны и ангелы.
Мне не важно в какую игру они начали играть и не важно, что она переодела его в ангела. Мне важно другое!
- А ты много вколола? – спрашиваю я.
- Да нет, - уверяет. – Четвертинку.
- Ты могла его убить, - замечаю я. – И мне кажется, что ты его убила.
Ева меняется в лице, она начинает бояться. Ее страх передается мне, и я тоже начинаю бояться, потому что я никогда не видел мертвого человека и тем более, никогда его не трогал. А если Ангел мертв, значит, я сейчас смотрю на мертвого человека и я его трогаю.
- Заткнись, - кричит Ева. Когда ей что-то не нравится, она, как и мой отец, начинает кричать. Потому что ей это не нравится и это ее реакция на несогласие. – Ты бля*ь, е*аный шизофреник, не говори так. Я запрещаю тебе это говорить, потому что он жив и сейчас он спит. Не веришь?
Она подбегает к нему и переворачивает на спину, ломая хрупкие белые крылья. Передо мной предстает его умиротворенное лицо. Он умер и его так же совсем не волнует, что с его телом собирается сделать Ева. А еще у него накачан живот, я считаю, кубики пресса… я сбиваюсь со счета, потому что Ева хватает мою руку и прислоняет к груди, чтобы я послушал сердцу.
- Бьется? – спрашивает она в страхе. Потому что сама себе не верит. Потому что она, правда, могла его убить, она этого не хотела. Она любит ставить эксперименты и играть. Однажды она вколола мне в вену водку... за это я отомстил ей и заставил весь день ходить передо мной на коленях. Тогда она изодрала ноги в кровь, потому что ей хотелось мне угодить. Но я не хотел делать ей больно, она сама себе выбрала такую кару.
Ева любит играть. Когда я приходил к ней в последний раз мы играли в принцессу и оборотня-волка. Я был волком. Я охранял ее от плохих людей, потому что к ней шли плохие люди. Я не хотел, чтобы плохие люди к ней пришли, потому что они могли забрать ее от меня. Я защищал ее, как мог, потому что волки, как и псы, преданы своим принцессам. Я выл на нее, я гавкал, я кушал из миски. Еще я метил территорию спермой. Я кончил в туалете, и теперь он по праву принадлежит мне. Ева отдала мне целый унитаз, я раскрасил его синими красками и налепил наклейки с изображением «Губки Боба». И еще я спустил на бежевое кресло, теперь это кресло, которое стоит в гостиной тоже мое, потому что оно впитало в себя запах моей спермы. И если к Еве придет новый друг, то сначала он должен принюхаться. Он поймет, что на чужой территории, потому что здесь пахнет моей спермой, а не его, тогда он пойдет метить другие углы квартиры. И он никогда не сядет на мое бежевое кресло и не пописает в мой унитаз, потому что это моя территория и только Еве можно ей пользоваться, так как моя территория находится внутри ее квартиры.
А однажды мы играли в кису. Ева была кисой. Я водил ее по квартире в ошейнике, и она кушала сухой корм Жан-Поля Котье. Тогда она отравилась, и ее тошнило два дня подряд с перерывами на обед, и рвота была похожа на геркулесовую кашу.
Я пытаюсь различить стук сердца, потому что я хочу его почувствовать, и еще я хочу пообщаться с Ангелом когда он проснется. Мне так и не удалось узнать его получше и произнести его имя десять раз в общении, чтобы он наладить контакт и закрепить дружбу, теперь я смогу сказать десять раз Ангел, это легче. Ангел, ангел, ангел,ангел,ангел-ангел-ангел-ангелангелангел. Я трогаю его грудь, но ничего не чувствую, потому что сердце не стучит. Убежден в его смерти, я знаю, что в кока-коле есть пузырьки воздуха. Когда газировка добралась до его сердца, оно остановилось. Потому что, если вколоть в вену пустой шприц – это мгновенная смерть. Я знаю это, потому что наш общий с Евой друг, который называл себя Дорианом Греем, умер именно так. Он сказал, что больше не будет сидеть на таблетках, еще он говорил, что Ева себя погубит; он хотел стать эфирным богом и вколол себе воздух в вену и умер. Но я не видел, как он умер, потому что мне об этом только рассказали. Ева мне об этом рассказала, и я пообещал себе, что если я заражусь смертельной болезнью, то не буду ждать и вколю себе пустой шприц.
- Ну, что ты молчишь? – Ева нависает надо мной как грозная химера. Она ждет ответа. Она хочет узнать, что все в порядке, что «ангел» просто спит, потому что она не могла его убить. Она же не хотела его убить, это вышло нечаянно.
Как странно. Когда я, наконец, понял, что он мертв, страх перед смертью вдруг отступил. Я склоняюсь над его лицом и не знаю, зачем это делаю. Еще мне очень хочется, потыкать в него палкой. Это наверняка очень интересное занятие, иначе бы его не показывали во всех известных мультиках. Я знаю, что если когда-нибудь я увижу на улице труп, я должен обязательно потыкать в него прутиком, потому что так делают многие мульт-герои, такие как Барт Симпсон или Эрик Картмен, наверняка они это делают, потому что их никто не заставляет есть геркулесовую кашу.
- Он жив, - вру я. – Он спит.
Я могу запутаться во лжи. Мне очень стыдно врать, потому что врать не хорошо, но моя совесть не позволяет расстроить Еву, когда она такая красивая и лысая. Если бы я расстроил Еву сейчас, то у нее бы не выросли новые волосы, и она бы всю жизнь ходила лысой, она бы потеряла себя в обществе и больше не рисовала по телу, потому что ее «ангел» на самом деле умер. Она бы узнала правду. Я знаю, что рано или поздно она узнает. Потому что Ангел очень долгое время не сможет встать. Он вообще не сможет больше встать, потому что умер и даже его безупречность и красота больше не могут его спасти.
- Когда он проснется, - говорит Ева и садится обратно в кресло. Она смотрит ему на лицо с трепетом в душе, потому что я вижу, как она дрожит. Ее голос срывается. – Мы снова будем играть в семью, я буду мамой, ты будешь сыном, а Ангел будет папой.
- Он будет лучшим папой, потому что у него член больше, - говорю я.
- Нет, глупенький. Потому что он старше.

4.
Я думаю, что Ева просто тупая исколотая сука. Как можно не заметить, что он не дышит, но меняю тему.
- Я хочу кушать, - говорю Еве. Я очень хочу есть, потому что с утра ничего не ел. У меня был завтрак, но мама приготовила геркулесовую кашу, которая очень сильно походила на рвоту. Я не мог есть рвоту.
- Конечно милый, я сегодня приготовила геркулесовую кашу, - говорит Ева и продолжает любоваться своим рисунком.
Ком подошел к горлу. Еще одно упоминание о геркулесе и я заблюю все и вся, Еву, себя, Жан-Поля Котье и мертвого «ангела».
- Разогреешь сам? – спрашивает Ева.
Я молчу.
- Геркулесовая каша, хоть и не вкусная, но очень полезная, но я делаю ее со сгущенкой, поэтому она получается более плотной и сладкой, тебе понравится.
- Я не хочу геркулесовую кашу, у тебя есть, что-нибудь другое?
- Покажи дневник, - вдруг говорит Ева.
Она начинает играть в семью. Она строит из себя ответственную мамашу.
- У меня нет дневника, - отвечаю я. Я не вру, у меня, правда, нет с собой дневника, потому что я не ношу с собой дневник, так как я больше не учусь в школе. Но Ева, вероятно, этого не знает, она думает, что я школьник, раз мы играем в семью, значит я маленький и еще учусь в школе.
- Мне звонила твоя классная руководительница, - говорит она. – Судя по голосу – она совсем не классная, а страшная, старая и жирная, но она сказала, что ты не выполняешь домашнее задание. Что ты на это скажешь?
- Она врет. Но она, правда, жирная.
Ева отрывает свой взгляд от рисунка и смотрит на меня. Она смотрит на меня в упор, сквозь меня. Я боюсь такого взгляда. Потому что когда мы играли в девственницу и единорога, она меня побила, потому что я был плохим единорогом, так как мой рог рос не на том месте.
- Ты уверен, что не хочешь геркулесовую кашу? - спрашивает она.
Ком в горле начинает увеличиваться.
- Да. Можно мне чего-нибудь другого?
- Хорошо, - безразлично отвечает Ева. – Ты можешь взять кусок торта. Возьми кусок торта, - говорит она. – И сразу приходи ко мне.
- А торт, какой?
- Шоколадный, - Ева не отрывает взгляда от рисунка. Она сосредоточена на вагине зомби девочки.
Я люблю такой торт, потому что в нем много шоколада. И еще шоколад полезен. Я верю в то, что шоколад полезнее геркулесовой каши. Я захожу на кухню, открываю холодильник в поисках обещанного торта.
Жан-Поль Котье трется у моих ног и громко мяукает, потому что он тоже хочет кушать. Мне жалко кота, даже больше чем «ангела», потому что он уже умер и ничего не чувствует, а котик очень голоден.
На столе стоит бутылка кока-колы. Та самая роковая бутылка. Смертельная бутылка с ядом внутри. Каждый день разные люди пьют кока-колу и не умирают, но стоит им вколоть ее в вену, как они тут же отбросят коньки, потому что в кока-коле газы, она газированная и когда газ попадает к сердцу, оно перестает биться, потому что в крови нет воздуха. И кока-кола оказалась опаснее, чем трупная вода, которая льется у меня из крана. Сладкий напиток, который когда-то придумывали фармацевты как средство от боли в животе (я это по телевизору видел), оказался ядом и смертью для одного парня. Если бы он просто выпил кока-колу и лег спать, то не умер. Но сейчас он умер. Точно. Я проверял. Он мертв, потому что у него не бьется сердце, он не дышит, он даже никак не отреагировал, что Ева его переворачивала и спустила на пол. А она сильная, она перетащила его на пол сама и ей никто не помогал.
Я нахожу торт. Но к моему разочарованию он испорчен. Его шоколад уже покрылся зеленой плесенью. Мне кажется, что торт одно время стоял в сыром месте, не в холодильники. Мне кажется, что Ангел тоже ел торт, потому что было бы обидно умирать из-за кока-колы, когда интереснее отравится просроченным тортом или… геркулесовой кашей.
Я нашел кастрюлю с геркулесовой кашей на плите. Я решил провести эксперимент, если Жан-Поль Котье покушает кашку, значит, она правда полезна. Потому что звери умеют различать полезную пищу от бесполезной. В них заложены инстинкты.
Я вываливаю кашу в миску Жан-Полю Котье и наблюдаю, за реакцией кота.
Он ее не ест, потому что каша ему не нравится. Сначала он обрадовался, потому что увидел, что его миска чем-то наполнена. Он любопытный. Подбежал, облизнулся, брезгливо понюхал и отошел в сторону.
Жан-Поль Котье понимает, что на самом деле это не каша, а чья-то рвота и ее невозможно есть. Я полностью с ним согласен. Я киваю коту головой в знак солидарности. Потому что теперь мы связаны крепкими узами геркулесовой ненависти. Теперь я называю кота своим братом, потому что он такой же, как и я. Он не любит геркулесовую кашу. Ведь есть другие каши: манная, гречневая, рисовая, пшенная,… но полезной называют именно геркулесовую. Наверно потому, что сам Геркулес кушал эту кашу и сам же придумал это название. Наверняка, что с древнеримского языка Геркулесовая каша переводится как «блевотина». Почему нет геракловой каши?
Я открываю шкафчики и тумбы в поисках еды. Сегодня у Евы нет даже хлеба, потому что хлебница пуста. Все полки пусты. Сегодня я останусь голодным. Мне хочется плакать, потому что я очень голоден. Мой желудок уже сворачивается в трубочку и жалобно бурлит. Кот тоже хочет еды, но у него есть корм.
Он понимает, что я тоже голоден, поэтому, когда я наполнил его миску кормом, он сначала внимательно посмотрел на меня. Он говорил мне: «Ты мой брат «геркулесо-ненавистник», я вижу, что ты голоден и делюсь с тобой своей едой, мне не жалко», но я отказался и почесал его за ушком, я отказывался, потому что не могу лишать его еды, потому что я добрый и знаю, как котик хочет кушать.
Жан-Поль приступает к еде. Я возвращаюсь к Еве.
- Ева…
- Мама, - гневно отвечает она.
- Мама, - исправляюсь я. – Мама, у нас нет еды. Торт испортился, а кашу я не люблю.
- Знаешь, что я хочу? – спрашивает Ева.
 Она уже сидит рядом с «ангелом» и рисует от его члена руку. Я понимаю, как будет выглядеть картинка. Девочка будет лежать спиной на животе Ангела. Она будет маленькой. Это будет визуальный эффект, потому что Ева умеет создавать визуальные эффекты. У девочки будет поднятая вверх голова. Она будет смотреть и держаться маленькой ручкой за его член, маленькие груди будут направлены в разные стороны, животик девочки зомби будет разодран и все органы внутри давно сгнили, они болотно-зеленого цвета. У нее будут расставлены ноги и задернута голубенькая юбочка (как у девочек из мультика «Луна в матроске»). У нее не будет трусиков, а из вагины будут выползать щупальца. Щупальца станут тянуться к лицу парня. На закрытых веках Ангела Ева рисует голубые глаза, получается, что он смотрит на нас. Но Ева выбрала цвет гораздо более глубокий чем цвет глаз Ангела. Получается, что он жив и наблюдает за нами… за мной. Мне не по себе.
- Что ты хочешь? – спрашиваю я, чтобы отвлечься.
- Я хочу, чтобы меня поимел Скуби Ду. Трусливый песик Скуби Ду.
- Почему именно он? – мне интересно.
- Потому что у него интересный акцент. Еще у них в команде есть блондин Фред Джонс. Его бы я тоже трахнула. Мне кажется, он чем-то похож на папочку. – Ева указывает на глаза Ангела.
- Я тоже так думаю! - говорю, чтобы согласиться с Евиной догадкой.
У Ангела был секс с Евой, а потом неминуемая смерть. Ева как черная вдова. Ева – паук, думаю я.
- Мама, а где одежда папы? У него есть еще вещи?
- Конечно, есть, - Ева не отрывает взгляда от его лица. Она уже начинает рисовать длинные и мерзкие щупальца.
- А можно мне посмотреть?
- Да милый. Они в моей комнате лежат.
Я иду смотреть вещи Ангела.
В Евиной комнате много интересного. У нее на потолке нарисована вселенная и когда наступает ночь, звезды светятся, потому что они нарисованы неоновой краской. Еще у Евы большой черно-белый плакат голой Мэрилин Монро, на всю стену, а рядом чуть-чуть поменьше висит плакат Курта Кобейна с надписью: «…я стал гордиться тем, что я гей, хотя я им и не был…».
Еще у Евы большая кровать. А на ней целая куча бардовых подушек. А на тумбах у Евы много аромо-палочек и свечей. Она недавно жгла аромо-палочки, потому что в комнате до сих пор стоит запах сандала. Вообще у нее в квартире две комнаты. Одна чуть поменьше – ее личная, с большой кроватью (на которой, кстати, она и трахалась с «ангелом», потому что я нашел его вещи) подушками, Мэрилин Монро и Куртом Кобейном. А вторая, что больше – гостиная, тоже с большой кроватью и бежевым креслом, моим личным креслом.
Я нашел его вещи. Серый свитер, футболка с черной черепушкой, джинсы с рваными коленями.
Я роюсь в карманах джинсов, потому что хочу найти какие-нибудь документы.
До моих ушей доносится музыка. Ева включила музыкальный центр и стала опять слушать The Beatles, она перестала слушать Tublatanka. Ее любимая песенка «Yesterday», потому что, Ева говорит, что она берет за живое. Она берет за душу. Ева плачет, когда слушает эту песню, потому что эта любимая песенка ее мамы. Я тоже плачу, потому что не люблю когда Ева плачет. Мне сразу становится ее жалко и я ей говорю: "Ева. не плачь", а она мне отвечает: "Но моя мама...", а я ей говорю: "Все будет хорошо, это было в прошлом", а Ева мне говорит: "Как будто вчера, ведь мама!". Но мама оказалась старой дурой и бросила бедную Еву. А отец Евы тоже дурак, потому что тоже оставил Еву одну. И теперь она принимает наркотики, потому что ей грустно. А я не принимаю наркотики, я просил Еву дать мне попробовать, но она сказала, что я и так на голову псих, потому что у меня есть справка от врача, где написано, что я болен. Хотя иногда она делится со мной травой и пробует на мне новый товар. Я рассказал ей однажды, что боюсь темноты и боюсь «двойки», а она сказала, что темноты и двоек стоит бояться, потому что это в порядке вещей и они на самом деле страшные.
Когда Ева слушает The Beatles, она начинает мечтать о дне, который никогда не наступит, потому что так говорят. "Завтра" никогда не наступит. Но эта песенка про «вчера» и «вчера» уже наступило и его не вернуть, его можно только помнить. А Ева будет вспоминать и вспоминать. Даже на закате своих лет, когда она станет дряблой старухой, она не насытиться «вчера», потому что прошлое не вернуть. И «завтра» никогда не встретится с Евой, потому что оно никогда не наступит. У «завтра» нет ног, оно не может никуда наступить.
После этой песни, Ева обычно слушает The Pink Floyd, ее любимая песенка "Julia Dream". Ева говорит, что под The Pink Floyd хорошо курить траву. Вообще под «старичков», говорит она, трава идет. Потому что долбаные хиппи, говорит она, всегда долбились под музыку. Но сейчас выбирают разные группы и можно долбиться под: The Beatles и The Pink Floyd, The Doors и Led Zeppelin, и Jason Donovan, и Black Sabbath, и Nina Hagen. Она говорит, что мы должны чтить традиции и курить только под их музыку.
Карманы джинсов пусты, потому что в них ничего нет. В них ничего нет, потому что Ангел перед смертью ничего в них не оставлял.
На глаза мне попадается сумка. Сумка большая, спортивная. Я роюсь в ней, но мне не нравится это делать, потому что в чужих вещах рыться не прилично. Хотя мне должно быть все равно, потому что «ангел» уже умер и ему тоже все равно. Интересно, а когда он был жив и мог кушать, он любил геркулесовую кашу? Если бы он не любил геркулесовую кашу, то стал бы третьим в нашей с Жан-Полем Котье братской гильдии «геркулесо-ненавистников».
Я нахожу помятую книгу Патрика Зюскинда «Парфюмер», я нахожу кошелек с пятнадцатью тысячами рублями, я нахожу носки, трусы, две кофты, бутылку воды и пачку презервативов.
В одном из отсеков сумки я нахожу паспорт. Ему двадцать четыре года, он старше меня и даже старше Евы, его зовут Ярослав. Яр. Он яростный. Он свирепый и еще он славится тем, что он яростный, поэтому его и зовут – Ярослав. Его не зовут «ангел» у него есть человеческое имя «Ярослав».
 - Я-ро-слав. Ярослав, Ярослав, Ясорлав, Ялосрав.... - шепчу я десять раз.

5
Я прихожу к Еве.
Она почти дорисовала ноги девочки зомби. Они синего цвета, как у трупа. Хотя Яр уже труп, но он еще не синий, он бледный, но он пока еще кажется живым и просто спящим.
- Нашел, что-нибудь? – спрашивает она. – Какой размер его одежды. Я хочу купить ему футболку.
- Мама, - говорю я и сажусь в бежевое кресло, помеченное моей спермой. На свой трон, на свое законное место. – А как ты познакомилась с папой?
Ева продолжает рисовать и это доставляет ей удовольствие.
- Мы познакомились вчера, - говорит Ева. – На Арбате. Твой папа – бродячий актер. Он мим. Ты знаешь, кто такие мимы?
Я знаю кто такие мимы. И мне нравится, что он бродячий актер.
- Мне так понравилось его выступление, когда он двигал невидимые стены или полз по невидимому канату. Я решила с ним познакомиться. Я тогда еще не была лысой. Он сказал, что я красивая, и он с удовольствием погулял бы со мной, но у него еще работа. Его следующий номер назывался «статуя Амура». Он надел на себя крылья и взял лук со стрелой и застыл. Представляешь, он застыл на целый час. Весь этот час я смотрела на него и влюблялась в каждый кусочек его идеального тела, потому что он действительно красив, не находишь?
- Нахожу, - говорю я.
- Вот. Он рассказал, что не из Москвы и приехал сюда на днях, чтобы прославиться, но ему негде остановиться. Я, конечно же, предложила пожить у меня. Он охотно согласился, потому что я обещала ему отсосать. Ему понравилась эта идея. Так мы и познакомились. Сегодня была наша брачная ночь. Хотя у нас с ним за всю ночь было три брачные ночи. Мы не спали всю ночь. А потом родился ты.
- Романтичная история, - говорю я. – А он, правда «ангел»?
- Конечно ангел! Ты, что не видишь? – усмехается Ева и смотрит на меня из-за плеча. У нее зеленые глаза. Или мне только так кажется, потому что на ней надето зеленое сари. – Когда мы играли в "демонов и ангелов", пока ты спал я была искусительницей.
У меня путаются мысли, и поднимается давление. Мне кажется, что от голода меня сейчас сведет судорогами. Если я сейчас же не поем, то просто потеряю сознание или у меня пойдет кровь из носа. Мне кажется, что меня бьет озноб, потому что еще это похоже на приступ. Я начинаю нервничать. Но я пытаюсь не подать виду, потому что не хочу напугать Еву.
- А что, ангелы существуют на самом деле?
- Конечно, существуют, - отвечает Ева. – И ангела, и демоны, и сам Сатана и даже Санта-Клаус. И Санта-Клаус на самом деле брат Сатаны, потому что у них почти одинаковые имена Санта и Сатана. И клаустрофобия - это на самом деле боязнь Санта-Клауса. Ты же боишься Санта-Клауса?
Я очень его боюсь. Он бородатый и толстый. И всегда смеется так страшно: Хоу-хоу-хоу.... Хоу-хоу-хоу...
- Кстати, демоны любят таких мальчиков как ты. Вот представь…
Ева любит фантазировать. Я думаю, что пока я был в другой комнате, Ева успела принять дозу, потому что вид у нее нездоровый, гораздо нездоровее, чем у Ярослава, но она еще жива, а он уже мертв – это единственное, что их различает. И сейчас Ева фантазирует.
- Представь, - говорит она. Ева перестает рисовать, она ложится на кровать и смотрит на меня в упор. У нее нездоровая улыбка, которая меня пугает. Но я видел Еву такой много раз. Она меня не обидит, потому что любит меня, как лучшего друга.
- Идешь ты ночью по лесу, - говорит она. – Идешь, идешь. Но чувствуешь, что за тобой следят.
- Кто бы это мог быть? – подключаюсь я.
- Ты оборачиваешься, чтобы проверить, но ничего не видишь. В лесу становится неуютно и страшно. Луна зловеще сверкает, где-то ухает сова и слышится вой волка. Ты заблудился, твое несчастное сердечко бьется как заводная игрушка, намереваясь вырваться на свободу из костяной грудной клетки. Потому что сердечко твое, - Ева встает и подходит ко мне. Она склоняется надо мной и начинает шептать на ухо. Она водит рукой у моего сердца. – Твое сердечко чувствует опасность.
Я чувствую опасность, потому что Евин голос переносит меня в темный лес, я слышу уханье совы. Я начинаю изводиться кожным зудом, потому что у меня аллергия на тьму.
- Ты чувствуешь присутствие потусторонних сил и спасаешься от них бегством.
- Я бегу без оглядки, но с каждым разом, я чувствую, что меня кто-то догоняет, - на лбу выступили капли пота.
- Да это был демон инкуб, сам Мефистофель, с длинной и скользкой елдой. Он нагоняет тебя и валит на сырую землю. Потому что он хочет выебать тебя за все грехи. Он ненавидит людей… Он ненавидит тебя, жалкое отродье. Мефистофель рвет на тебе джинсы, оголяя твой юный зад, и скользким языком лижет твое ухо.
Ева облизывает мне ухо.
- Он входит в тебя, а ты начинаешь истошно кричать и молить о пощаде, потому что его хер длинный и скользкий. Он обжигает тебя изнутри. Это невыносимая боль…
- Я не хочу, чтобы меня трахали, - говорю я. – Я не гомик.
Мне не нравится, когда Ева фантазирует, как меня трахают, потому что я не гомик.
- Хорошо, - соглашается Ева. – За тобой гналась Лилит. И когда она тебя нагнала, то заставила вылизывать свою вагину. Она топила тебя в своей утробе, и царапала спину, потому что она, как и Мефистофель ненавидит все человечество.
- Но я больше не хочу лизать. Я стягиваю трусы и...
Ева заводится, она расстегивает ширинку на моих джинсах и засовывает туда руку. Я закрываю глаза, Ева продолжает говорить:
- Лилит считает, что ты идеальный любовник, потому что ты терпишь всю боль. А она почти до кости расцарапала твою спину. Лик луны загораживают плотные тучи. Небо извергает яркие молнии и начинает лить дождь, сами небеса отвернулись от тебя в эту сатанинскую ночь. Но умирая ты просил их помочь, ты взывал к помощи…
Она гладит мой член через трусы. Но я все еще чувствую голод.
- Я ускоряю темп, потому что чувствую, как силы покидают меня. Я умираю от потери крови, но я должен закончить начатое.
- Ты кончаешь прямо в нее и делаешь последний вздох, потому что Лилит добавилась именно этого. Ей все равно, что ты дохнешь, Лилит нужно было твое семя. Она хочет создать армию гибридов людей-демонов, чтобы навсегда уничтожить человечество.
Я уже завелся, но Ева почему-то ушла, оставив меня с расстегнутой ширинкой.
- Почему ты остановилась? Почему конец такой глупый? – спрашиваю я и расстраиваюсь.
- Потому что котик. Лилит не знала, что ты наш сын. В тебе течет кровь ангела. И плод вашей любви убил ее изнутри. Потому что добро должно побеждать.
Ева возвращается к своему рисунку. А я остаюсь сидеть на кресле, на моем личном кресле. Я остаюсь тут думать о Лилит и о нашем победоносном сыне демоно-ангело-человеке.
Я перевариваю слова Евы, потому что они затронули мое сердце. Потому что я понял, что не могу больше терпеть и ждать. Я очень хочу кушать. Я вспоминаю, что мама обещала приготовить блины. Сейчас я скажу Еве, что ей надо сделать и пойду домой, потому что я хочу покушать блины.
Я надеюсь, что каши больше нет. Я верю, что блевотную геркулесовую кашу, уже давно съели. Я не смог ее съесть, потому что меня от нее тошнило. Меня и сейчас тошнит, я же думаю об этой каше, а значит, я представляю ее, я вижу кашу перед собой. Она цвета топленого молока. Склизкая… как елда Мефистофеля. Я не знаю что такое елда, а Ева много знает, потому что она закончила институт. У нее где-то валяется диплом.
Ева говорит, что диплом ей не нужен, потому что она и так работает в студии и получает хорошие деньги, а еще у нее есть папочка. Хотя он ее бросил ради какой-то шлюхи и уехал далеко на острова, но он присылает ей деньги и открытки, и фотографии, там, где он с этой шлюхой на море. На фотографиях ее отец лысый и счастливый, он лысый не, потому что скин-хед, а потому что такие гены.
Ева сказала, что добро всегда побеждает зло, потому что оно должно побеждать, так правильно. Поэтому я, чувствуя голод должен объяснить Еве, что она совершила зло. Я знаю, что она не хотела, она случайно. Ярослав тоже должен это знать. Она не виновата, что убила его. Мне кажется, что Яр в нее влюбился и согласился пожить, не потому что ему негде ночевать и не потому, что Ева обещала ему отсосать, он просто влюбился в нее. Ему понравились ее волосы, пока они у нее были, ее лицо, глаза, задница, груди, манера речи и свободолюбие. Он влюбился в нее как мальчишка и поэтому позволил вколоть себе кока-колу в вену, потому что он доверял Еве.
- Ева, - говорю я.
- Ты задолбал уже. Что с тобой такое? Я мама. Мы играем в семью, забыл что ли? – Ева гневится
- Нет, не забыл! Но Ева. Подожди. Давай пока не будем играть. Давай поговорим. Ева, подожди, остановись, не рисуй.
Я начинаю нервничать и у меня заболела шея, потому что у меня из плеча лезет «вторая голова», потому что когда начинается новый приступ, у меня всегда лезет «вторая голова». Я очень боюсь «вторую голову», потому что ее не должно быть. Мне кажется, что во мне живет мой брат. Он не смог родиться, потому что мы с ним сиамские близнецы, и он живет во мне. И когда у меня  начинается приступ, тогда он лезет на волю. Он раздирает зубами мое плечо. Но я терплю боль, потому что я хочу помочь Еве, потому что я очень ее люблю, также, а может и сильнее чем это делал Ярослав.
- Ева… Ева… - я бью себя по плечу. Я бью и мне больно, но я должен договорить. – Ева, а добро всегда побеждает?
- Да милый. – Ева стоит напротив меня. У нее обеспокоенный вид, потому что она никогда не видела, чтобы у меня был приступ, потому что я никогда не приходил к ней в гости голодным. – С тобой все в порядке? У тебя что ломка?
- Со мной все в порядке. Ева, - я глубоко дышу.  Я дышу так глубоко, потому что теперь у нас с моим братом-близнецом одни легкие на двоих, и он забирает себе больше воздуха. – Я должен тебе сказать.
Я снова бью себе по плечу. Меня одолевает паника и страх, потому что мне страшно и больно… и рядом нет никого, кто может мне помочь.
Ева подходит ко мне и протягивает руку ко лбу.
- Ты весь горишь, - замечает она.  – Я вызову «скорую». К тому времени и он проснется. Ты только не волнуйся, - успокаивает она.
- Нет! Ева. Нет не вызывай, послушай. Ева добро побеждает зло, ты совершила зло. Но я ваш сын, а мой папа - ангел, значит я добро. Ева, ты убила его. Ева, ты вколола ему кока-колу, пузырьки дошли до сердца и оно остановилось. Ой… - мою руку скрючивает в судороге.
Ева затихает. Он смотрит и пожирает меня таким же ненавистным взглядом, каким я сегодня пожирал геркулесовую кашу. По сантиметру…

6
- Ты дебил? – вдруг кричит Ева. – Заткнись, сукин сын. Заткнись! Твою мать. Он жив, ты сам сказал, что он жив. Бл*дь. Он жив...
Меня бьет озноб и из плеча лезет «вторая голова», потому что брат-близнец хочет вылезти наружу. Он долго ждал. Он ждал целых девятнадцать лет, и теперь он лезет.
Ева подбегает к Ярославу и начинает пинать его ногой.
- Просыпайся сука, вставай… вставай… - она бьет его с такой силой и так резко, что ей самой больно. Но Яр мертв, потому что Ева его убила. А если он и был жив, то сейчас уже точно умер, потому что Ева сломала ему ребра.
Я пытаюсь сконцентрироваться и не думать о боли. Я впиваюсь ногтями в подлокотники бежевого кресла, которое впитало в себя запах моей спермы.
- Ева, - говорю я. – Вызови милицию. Потому что добро побеждает зло. Ева…
- Молчи сволочь! Меня же посадят. Я не хочу в тюрьму.
Лицо Евы покраснело. И лысина ее тоже покраснела и Ева теперь похожа на помидор. Еще у нее по всему лицу текут слезы или пот, она мокрая. У нее дергается глаз.
- Я не сяду, - повторяет она. Она шепчет это под нос. Еще Ева себя уговаривает, что ей это сниться и что ей пора проснуться, потому что так долго спать нельзя. Она обещает, больше не употреблять наркотики, но продолжает бить Ярослава по ребрам.
- Ты… ты соучастник. Ты сядешь со мной, - вдруг говорит она.
Меня понемногу отпускает. «Вторая голова» сдается, потому что мой брат сиамский близнец, который живет внутри меня, устает. Он не смог разодрать мое плечо, потому что я бил по нему. Я защищался.
- Я не сяду, - говорю я тяжело дыша. – Я болен. Мне так сказали, потому что я боюсь писать цифру два. И еще я боюсь темноты. У меня зудит в темноте тело, и я не могу нормально спать…
Ева набросилась на меня с кулаками и криками, чтобы я заткнулся, потому что я сукин сын и моральный урод, потому что, когда мы с ней трахаемся - я здоров, а когда надо ей помочь - я болен.
- Ева, - я закрываюсь от нее руками, а она продолжает меня колотить. – Ева. Ты не сразу сядешь. Сначала тебя вылечат от нарко-зависимости. Я такое по телевизору видел. Ева, не волнуйся. Тебе помогут.
Я люблю когда по телевизору кто-то говорит: "Тебе помогут". Потому, что так правильно. Люди должны помогать друг другу. И Еве тоже помогут в тюрьме. А мне помогут врачи. И когда она выйдет из тюрьмы, я к тому времени уже вылечусь и мы поженимся и заведем детей. И детей будет двое, к тому времени я смогу написать цифру два.
Ева впадает в бешенство, потому что ей не нравится, что я говорю. Но я знаю, что я поступаю правильно. Я хочу помочь Еве…
- Я не наркоманка! Я ненавижу тебя.
У нее из носа текут сопли, изо рта слюни, из глаз слезы и я предполагаю, что она еще обоссалась, потому что если уж и выпускать из организма жидкость, то всю сразу.
Но вдруг Ева останавливается. Да. Она перестает меня бить. Она не бьет меня, потому что теперь смотрит в мои глаза как преданная собака и скулит, заливаясь слезами:
- Я… я не хотела, ты же знаешь! Ты же знаешь, что я не такая. Я не могла его убить. Я не хотела…. Помоги мне, пожалуйста, я хочу вылечиться. Я исправлюсь, только не тюрьма. Пожалуйста, только не надо в тюрьму.
Ева опускается передо мной на колени и начинает гладить и облизывать лицо. Она продолжает плакать. Она больше не хочет смотреть в сторону Ярослава, потому что теперь боится его. Ева боится трупов.
- Милый мой, - шепчет она. – Я вылечусь. Я смогу.
Ева вселяет в себя надежду, потому что она хочет выжить и вылечится.
- Хороший мой, - говорит она.
Все это время Жан-Поль Котье прятался под столом. Он очень испугался, потому что никогда не видел свою хозяйку такой,… такой дурой.
Ева хочет пить. Она хочет пить и говорит мне об этом. Ева говорит, что ей надо все осмыслить и придумать план действий. Она просит меня принести ей стакан кока-колы, а она пока включит The Beatles «Yesterday» и начнет думать, она хочет заняться медитацией и отдохнуть, сконцентрироваться на своей проблеме и попробовать как-то ее решить, потому что это жизненно необходимо. Она не хочет садиться в тюрьму, поэтому она ищет всякие выходы.
Я соглашаюсь и иду на кухню. Я обещал налить ей кока-колы. Бутылка так до сих пор и стоит на столе. А недалеко от нее я нахожу шприц. Именно этим шприцем Ева колола Ярослава. Я не трогаю шприц, потому что я видел в кино, что так делать нельзя, это нехорошо. Потому что когда приедет милиция шприц превратиться в «вещдок», так же как и бутылка с кока-колой, поэтому я беру ее полотенцем. Я открываю крышечку и ничего не слышу.
У меня трясутся руки, а до ушей доносится умиротворенная песенка The Beatles и наверняка Ева сейчас под нее медитирует, потому что она так сказала и я ей верю.
Ева прибавляет звук, я понимаю это, потому что Пол Маккартни поет громче. Наверное, она хочет полностью избавиться от своих мыслей и погрузиться в смысл этой песенки с головой.
Но что это?
Я лью кока-колу в стакан и понимаю, что чего-то не хватает. Я понимаю, что не хватает важного, настолько важного, что это может повлиять на жизнь Евы. У этой кока-колы нет пузырьков воздуха. У нее просто нет газа, потому что напиток давно выдохся. Потому что я вспомнил эту бутылку.
Мы отмечали с Евой наш вымышленный праздник «День Праздника в честь Дня Праздника» неделю назад, тогда Ева купила бутылку кока-колы и шоколадный торт. Мы с ней играли в детей, пили кока-колу и кушали торт. Но мы ничего не доели и не допили, а кока-кола оставалась не закрытой, а торт Ева не клала в холодильник. Торт давно испортился - поэтому шоколад покрылся плесенью. Но, вчера к ней в гости приходил Ярослав и она убрала все со стола, потому что она хозяйственная, и приготовила похожую на блевотину геркулесовую кашу со сгущенкой, которую Ярослав наверняка поел.… А вдруг он умер именно от геркулесовой каши!
Нет,… Ева тоже ее ела и не умерла.
Я пробую напиток на вкус. Он все еще кока-кола, но без пузырьков. Значит.… Это значит! ЭТО ЗНАЧИТ!
- Ева, Ева, - кричу я и бегу к ней. Я радуюсь, потому что я понимаю, что…
- Ева, ты не убивала Ярослава. В этой кока-коле нет пузырьков, он умер сам по себе.
Я забегаю к ней в комнату и…
В этот момент Пол Маккартни идет на повтор, когда меня чем-то оглушают по затылку. Перед глазами все тухнет. Я вижу тьму и я начинаю изводиться кожным зудом, потому что я боюсь темноты.
Мне кажется, что у меня идет кровь, потому что затылок горит. Он горит так сильно и мне так больно, что я не соображаю, что творится вокруг. Я потерял зрение.
Я подношу руку к голове и нащупываю, что-то влажное. Это точно кровь. Но я не вижу, потому что я…
Зато я слышу,… Я слышу, что Ева рядом, и она говорит:
- Черт, сука, живой еще.
Она мечется около меня и тоже не знает что делать, а теперь я слышу, как она уходит на кухню. А еще я слышу свист в голове. И мне кажется, что это свистит и гудит мой брат сиамский близнец, который живет внутри меня. И сейчас он может в любой момент выйти из моего затылка.
А Полу Маккартни все равно, он продолжает громко петь:

Yesterday, all my troubles seemed so far away
Now it looks as though they're here to stay
Oh, I believe in yesterday

Потому что у Пола все плохое уже прошло, осталось только хорошее.

- Ева.… Ой,… больно. Больно. Ева помоги мне, - плачу я. – Больно…
Я зову маму, потому что очень хочу ее увидеть. Наверное, все зовут маму, когда с ними случается, что-то плохое. Я и папу хочу увидеть, потому что я его тоже очень люблю. Мама, наверняка сейчас готовит блинчики, как и обещала. Она уже вымыла кастрюлю из-под геркулесовой каши. Еще она полила свой любимый вьющийся цветок трупной водой, которая льется у нас из крана, а папа уже разобрал гараж. Они давно выпили чаю,… и они давно ждут меня и обеспокоенно смотрят на часы, потому что я должен был вернуться из магазина с покупками. Да… я у Евы сегодня задержался - мне пора домой.
- Я хочу к маме.
Мне очень больно. Мне больно, потому что страшно и одиноко. Я видел такое в фильме, называется «Донни Дарко», там сказано, что всякая тварь умирает в одиночестве. Я понимаю… я все прекрасно, черт возьми, понимаю. И в меня один за другим вселяются страхи….
Ева  уже вернулась, она садится рядом и начинает гладить меня по спине.
А The Beatles продолжает петь:

Suddenly, I'm not half the man I used to be
There's a shadow hanging over me.
Oh, yesterday came suddenly.

- Ева, больно, - хнычу я. – Ева отведи меня домой, к маме.
- Тише мой хороший, тише – шепчет Ева, - тихо, все пройдет, не плачь. Все пройдет.
Ева просит меня говорить тише, потому что соседи снизу могут меня услышать, как я кричу и прибежать к Еве. Но я верю ей, в то, что все пройдет и все хорошо, хотя я знаю, что это она меня ударила. Но я ей верю и поэтому говорю совсем тихо:
- Евочка, пожалуйста.
 Она ударила меня «задницей Аполлона» гипсовым слепком, потому что Ева придумала хитрый план. Она соберет вещи и пока есть возможность, быстро-быстро уедет на острова к папе. Потому что там ее никто не найдет. Там она сама себе хозяйка, там ее защитит папа. А ведь я все знал. Она думала, что я расскажу. Наверное,… я бы рассказал. Потому что я уже соврал Еве, что Ярослав жив и вот чем мне это обошлось,… теперь я не буду врать, потому что врать нехорошо!
- Тихо-тихо, мой любимый. Т-с-сс, успокойся, все пройдет, – шепчет она.
- Больно, - жалуюсь я. У меня кровь, у меня куча чертовой крови… - я ничего не вижу. Ева, пожалуйста, отведи меня домой… очень больно.
Я знаю, что Ева притащила из кухни нож для разделки мяса, потому что я чувствую острие лезвия с зубчиками своим затылком…
На мне ножевое ранение. Еще одно. Еще одно.
И еще одно.
И еще парочка.
А Пол Маккартни все еще поет.
А Ева продолжает делать из меня нарезку, потому что она впала в отчаяние. У нее лезет изо рта пена, и она дергается и трясется как больная, как я. Когда у меня начинается приступ, я тоже так дергаюсь, потому что я болен…

7
Пока Пол Маккартни громко пел про «вчера», Ева истошно кричала и наносила удар за ударом, удар за ударом… она не оставляла на мне живого места. Но я пока жив. Хотя я мало чего чувствую, кроме того, что я постепенно умираю. Мне кажется, что она вся испачкалась в моей крови и кусочках мяса, которые отлетали от тела, пока Ева била меня ножом. Если бы она только послушала, если бы она меня дослушала, что я хотел ей сказать... Ведь Яр умер не из-за нее, он просто умер. В его сердце не попадали пузырьки, нет,… не попадали, потому что кока-кола давно выдохлась и стала просто сладкой водой.
А вдруг он умер потому что у него остановилось сердце? Из-за того что вся кровь ушла в член, потому что Ева сказала, что он большой. А я видел по телевизору, что от этого могут умирать.
А вдруг он умер потому что оказался больным? Он пришел больной и нечаянно умер.
Или у него просто остановилось сердце. Сказало: "Воу, хватит, стоп". Такое тоже бывает, потому что я видел это по телевизору и читал об этом в книгах. Когда человек бежал-бежал и падал замертво, потому что у него остановилось сердце…
Но я хорошо понимаю Еву, потому что я бы тоже не хотел сесть в тюрьму. Но Еве надо лечиться. Наркотики плохо. Очень плохо.

Зрение ко мне возвращается, но я лежу без движения и вижу боковым зрением. Жан-Поль Котье сидит под столом и наблюдает за Ярославом. Ярослав лежит в той же позе и не двигается, потому что он мертв и теперь у него еще сломаны ребра, потому что Ева так проверяла, спит он или нет, а за его член держится рисованная синяя девочка-зомби, а зеленые щупальца из ее вагины тянуться к его лицу. А вокруг меня разрастается лужа крови.
Вокруг меня лужа из крови… пруд из крови… озерокрови… океан крови… Я лежу на полу и смотрю в бок. И я ничего не чувствую. И может меня узнают по одежде или обуви. Ведь то, что от меня осталось… я не знаю, как это назвать, потому что не вижу свой затылок и спину. А вот если бы у меня были в руках глаза, я бы посмотрел. Я бы обязательно посмотрел, потому что мне интересно. Ярослава тоже могут узнать, потому что здесь осталась его сумка, а там паспорт, а там еще что-то и книга Зюскинда. Если, конечно, Ева не додумается все это сжечь и выбросить пепел.
Я слышу, что Ева мечется рядом, не зная к чему приступить. На самом деле, она умная, хоть и наркоманка. Ева понимает, что соседи могут быстро догадаться, потому что скоро-скоро моя кровь просочиться сквозь пол и у соседей этажом ниже на потолке будет красоваться кровавое пятно, большое, очень большое кровавое пятнышко.
Ева сильная, потому что она берет меня за ноги и тащит в ванную. Она прикрыла меня одеялом, чтобы ее не сблевало, потому что когда она меня убила, я вдруг стал страшным и жутким, потому что на затылке у меня каша-малаша, в разные стороны торчат кусочки мяса и постоянно вытекает кровь. Очень тошнотворное зрелище, но менее тошнотворное, чем геркулесовая каша, поэтому Ева прикрыла меня одеялом. Она тащит меня и ругается, потому что я оказался неожиданно тяжелым. Самое смешное, что от меня остается аккуратная кровавая дорожка.
Пока Ева меня тащила я заметил, что Жань-Поль Котье выбежал из-под стола и принялся слизывать мою кровь с пола и довольно мурлыкать, потому что моя кровь для него оказалась вкусной и он плотоядный зверь, он не против мяса. Но мне не жалко для него крови, потому что он мой названный брат «геркулесо-ненавистник», мы с ним одна команда.
Ева кое-как засовывает меня в ванную и все-таки ее вырывает. Ее тошнит желчью прямо в мой унитаз, который я как-то раз пометил спермой, а потом раскрасил в синий и налепил наклейки с изображением «Губки Боба».
Она приводит себя в порядок. Ева умывается, наносит макияж, переодевается в чистые вещи. А я все это время лежу в ванной под одеялом и мне холодно, потому что одеяло меня совсем не греет, меня вообще ничего не греет. Я теряю сознание, но иногда прихожу в себя.
Но иногда снова теряю сознание.
Из меня сочится кровь. Сколько же крови из меня вытекает? А может мне только кажется, что она меня убила? Может быть я еще буду жить? И там вовсе не так много ножевых ранений? И там вовсе нет мяса и крови вообще?
Я все еще слышу.
Слышу, что дверь хлопнула.

8
Я лежу в ванне и не могу пошевелиться. Единственное что у меня осталось - это мои мысли, которые постепенно пришли в порядок. Мой брат близнец наблюдает за мной, потому что стоит рядом и тцокает:
- Ой-ой-ой-ой, - говорит он, вздыхая. - Ой-ой-ой-ой-ой.
Я вижу окрашенную в мою кровь ванну. Ванна до сих заполняется моей кровью, но мне так кажется, потому что так не может быть. Иначе бы я уже умер. Я очень боюсь смерти и вспоминаю Дориана Грея, нашего с Евой общего друга, который умер сам, без помощи, не так как я.
Я очень надеюсь, что Ева не забыла Жан-Поля Котье. Это правильно, потому что он бы проголодался, если бы остался с нами и мы, я и Ярослав, не смогли бы его прокормить, потому что мы уже мертвы. Наверное, она посадила кота в переносную клетку и ушла… Она, просто ушла… она закрыла дверь на все замки и ушла…она не попрощалась с нами. Очень обидно. Убила и не попрощалась.
Мои родители, наверняка подадут в розыск. И наверняка они придут домой к Еве. Потому что мама и папа знают про Еву. Они не знают, что она наркоманка, но Еву они хорошо знают и ценят, потому что Ева помогала мне.… Но дверь будет закрыта и они подумают, что меня здесь нет, а Ева куда-то уехала. И они уйдут.
И пройдет время, мы с Ярославом начнем гнить и разлагаться, тогда-то соседи почувствуют вонь и вызовут милицию, а Ева будет уже далеко-далеко на море, на островах, вместе со своим отцом и его шлюхой. Она будет греть свою лысину на пляже и ждать, когда у нее вырастут новые волосы. На ее ногах будет сидеть Жан-Поль Котье. Наглая кошачья задница, Ева почешет ему за ушком и он замурлыкает, а она не обращая внимания на кота, будет читать Зюскинда и слушать The Beatles «Yesterday» или шум волн... Может быть, она о нас вспомнит…
Вспомнит, потому что Пол Маккартни помнит про вчера.
Но я понимаю,… теперь я понимаю, что виновата во всем геркулесовая каша. Так случилось из-за нее. Если бы я только ее съел, то не мучился бы от голода и не пошел бы к Еве, не стоял бы в грязном подъезде и не нюхал бы запах мочи. Ева возможно бы не вкалывала Ярославу ничего в вену, а если бы он умер, то она сама бы додумалась до этого, и убежала бы из дома, и уехала бы к отцу и его шлюхе. Но я бы давился этой блевотной кашей… этой рвотной ненавистной геркулесовой кашей…
… наверное, это посттравматический шок. Но почему я до сих пор жив? …
…ОЙ!…


Рецензии
Рассказ хорош! Порадовалась за автора: умеет!!!

Нана Белл   24.03.2015 10:51     Заявить о нарушении
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.