Исповедь

- Святой отец, я согрешил.
Эти слова стали своеобразным ознаменованием начала рабочего дня. Одновременно с ними зазвенел церковный колокол, отдаваясь в голове вспышками боли, распугивая устроившихся на строго очерченной, угловатой крыше собора, птиц.
Казалось, за столько лет работы, или "служения господу", пора бы уже привыкнуть к этому звуку, но каждый день, каждый час Петра внутри этого здания был часом ожидания и отдыха. Вот, закончился долгий и навязчивый звон чугунного монстра, теперь есть шестьдесят минут на отдых и подготовку к следующему.
Не в каждой церкви есть колокольня. Не в каждой церкви звонарь должен звонить в колокола каждый час.
Однако Петр, добродушно выглядящий священник лет сорока, должен был выполнять свою роботу. И сейчас его "работа" что-то бормотала за тонкой перегородкой комнаты для исповеди.
В это время в храме должен был быть другой "святой отец", как гордо они именовали сами себя, и именно он должен был выслушивать всю это болтовню. Не особо приятно быть совершенно одному в храме, наедине со своими мыслями. Думать-то было о чем, но не было желания этим заниматься. Мысли давили на череп словно железный обод, угрожая раздробить его, расколоть на мелкие кусочки костей и мозга, растекающегося по окровавленному затылку. И после этого наконец последует свобода, от всех этих бесконечных историй из жизни этих омерзительных выродков, свобода от размышлений о собственной истории собственной жизни...
Петр замотал головой, выбрасывая навязчивый образ своего обезглавленного тела их головы. Сейчас - работа, потом - размышления.
-Святой отец, я согрешил.
Пауза явно затянулась. Мужчина по ту сторону явно терял терпение, и Петр быстро это понял.
Чуть прокашлявшись, он заговорил разученный наизусть текст.
- Господь да будет в сердце твоём, чтобы искренно исповедовать свои грехи от последней исповеди…
Ровным, отеческим тоном. Без злости, с добротой и строгостью.
- Моя последняя исповедь была... Нет, это моя первая исповедь...
Только сейчас он понял, что этот скрипучий баритон показался ему смутно знакомым. Из-за перегородки он не мог видеть лица своего собеседника, и голос порядком искажался, но все же...
- И мой грех... Я усомнился в своей вере.
Ну, начинается. Наркоман, мечтающий убить собственную бабушку? Циник-мизантроп, который прямо здесь и сейчас решит завести псевдофилософский диспут? Или, быть может, сорокалетний мужик с кризисом среднего возраста, чьи мечты ограничиваются новой машиной и красавицами из журналов?
Делайте ваши ставки господа, вариантов более чем достаточно. Петр едва слышно устало вздохнул.
Но почему этот страдалец умолк? По идее, он должен сам продолжать, без напоминания.
Священник прочистил горло.
- Говори, расскажи мне все, сын мой.
По ту сторону раздается вздох.
- Я устал, отче. Я не верю в собственное предназначение. Вот уже шестнадцать лет, каждый божий день ко мне приходят люди. Я ничего не знаю о них, они ничего не знают обо мне, но я должен слушать их. Они рассказывают мне о своей жизни, а я же... Я делаю вид, что мне действительно нужно их слушать. Это ведь моя чертова робота!..
Мужчина в коморке чуть не сорвался на крик, но вовремя остановился.
Петр ухмылялся, зная что он его не увидит. Это как слушать исповедь собственного отражения - так же интересно, так же содержательно. Тебе говорят то, что ты слышал уже сотню раз, пока ты в сотый раз пытаешься проявить интерес к тому, что ты и так прекрасно знаешь.
Меж тем, мужчина продолжил.
- Но им не нужен совет, который я мог бы дать. Они не просят помощи, им не нужна поддержка. Им нужно утешение, им нужно чтобы я поддакивал их жалости к самим себе.. Они не хотят слышать мудрых слов. Они хотят материнского сюсюканья, будто бы они младенцы, уронившие на пол сахарницу. Якобы, они и не виноваты. Это все обстоятельства.
Святой отец уже не улыбался. Исповедь происходила совершенно не по канону, но это мало волновало Петра, потому что эта история его действительно заинтересовала. Почему-то по его спине
пробежали мурашки.
"Действительно, словно исповедь собственного отражения"
Он не должен был задавать вопросов. Он должен был выслушать и утешить. Это ведь его работа. Но интерес все же был сильнее желания "следовать канону"
Священник вновь прочистил горло.
- Слово божье живет во всех нас, и каждый из нас может проявить терпение и сострадание к ближнему своему. Скажи, сын мой, как ты пришел к этому умозаключению? И при чем здесь вопросы веры? - казалось, мужчина по ту сторону заграждения был в замешательстве. По крайней мере, с ответом он не торопился. Когда же он наконец соизволил заговорить, его голос звучал хрипло и как-то глухо.
-Вам доводилось слушать исповедь убийцы?..
На этот вопрос он мог ответить не задумываясь. Это были далеко не самые светлые периоды его служения в церкви, но к нему уже приходили. И не раз. Однажды это было даже умышленное убийство...
- Да. Но какое...
- Отче, подождите, не отвечайте. К вам приходили каяться те, кто насиловал и убивал своих собственных дочерей, и при этом описывал все подробности, рассказывал о наслаждении, испытанном в процессе? Вам рассказывали о том, как сильно они хотят повторить это?
На сей раз, настала очередь Петра ответить неловким молчанием. Ему требовалось время на восприятие этих слов.
Он так и не нашел слов. Эта исповедь явно затянулась.
- И да, отче, при этом вы не имеете права наказать преступника, или даже выдать его властям. Вы связаны своим долгом. Долгом, который гласит: Выслушать и простить. Альтернатив нет. У вас просят прощения, вы даете его, зная что оно ничего не изменит. Девочке, как и ее убийце, нет до этого никакого дела.
Снова долгое молчание. Слова и вопросы веры были забыты. Мысли были высказаны. От Петра требовался достойный ответ.
- Сын мой, Бог наделил нас величайшим даром - душой. Но так же, он дал нам право прощать. У вас есть душа, и есть она у того заплутавшего мужчины, кем бы он ни был. Свет Его есть в вас, есть он и в нем. И если люди приходят к вам за прощением, то дадите его - и они изменятся. Вместе с вашими словами к ним придет и сам Бог. Уж кто-кто, а он, пожертвовавший своим сыном ради нашего рода, умеет прощать.
Святой отец окончил свою короткую тираду. До него донесся странный хрип с той стороны, хрип который перерос в горький смех.
- Прощение? - Сказал он повышенным тоном. Какое дело до этого прощения той маленькой девочке, чье разрезанное тельце, похороненное в закрытом гробу, гниет в земле? Ее, человека, венца творения божьего, жрут черви из-за какого-то психопата.
Это уже была не исповедь а богословский спор, ну или что-тов этом роде.
"Почему все это должен выслушивать я? Где Артем, чтоб его?"
Артем - это тот самый священник, которого Петр сегодня подменял. По какой-то причине он не явился сегодня на службу.
От всего этого разговора Петр и так был порядочно деморализован, и это состояние сейчас перетекало в меланхолию и подавленность. Но он должен был ответить, и ответить достойно.
- Человек - прах, и в прах обратится. Бог каждому из нас дал свой срок, и если эта девочка умерла - то на это воля..
- БОЖЬЯ!?
Наконец в здании собора раздался нервный крик. Мужчина все таки не выдержал.
- Что он такое, если допускает подобное?! Мы что, муравьи, которых он достает из банки и давит своим божьим ботинком? И почему, следуя его же заповедям, мы должны прощать такое, а вы... мы должны молчать об этом?
- Послушайте, местью не вернешь эту девочку, кем бы она не была. - Петр и сам не заметил, как от приевшегося "сына моего" перешел на Вы. - Прощение даст шанс другому человеку исправиться и жить честно. Жить как человек.
- Люди не убивают своих детей. Зато это часто делают животные.
Сейчас он говорил уже вполне спокойно.
- Бешеные животные, безумные животные... - продолжал он. - А бешеных животных убивают.
Раздался скрип и тихий щелчок. Перегородка начала медленно опускаться. Этот механизм был потайным, крохотный рычажок был скрыт за дверной петлей коморки, и знать о нем могли лишь служители церкви, а значит...
За перегородкой показалось морщинистое лицо, до боли знакомое лицо, обрамленное гривой длинных седых волос.
Это был Артем, и сейчас он смотрел в одну точку, не поворачиваясь в сторону своего собеседника.
- Отче, будь у тебя дети, родные, близкие... Не будь ты связан обетами церкви, как бы ты отреагировал на убийство своих детей? Скажи мне.
Перегородка опускалась ниже. В ноздри ударил неприятный терпкий металлический запах.
- Будь ты настоящим пастырем, и если бы волки растерзали бы твоих овец... Ты бы отправился в лес, отлавливать и убивать этих зверей. Наш пастырь бездействует.
Наконец, показались руки Артема, покоившиеся на полах грязной рясы священника.
Его руки были в крови.
У Петра перехватило дыхание.
- Почему овцам не отрастить клыки и когти, чтобы постоять за себя? Почему овцам не дозволено самим уничтожать волков? Что же, самозащита настолько противна Ему? Или все дело в том, что волки - тоже создания божьи?
Наконец, Артем соизволил повернуться в сторону своего исповедника. Стало понятно, что он действительно не ищет прощения. Не ищет утешения. Он явился на эту исповедь с непонятной целью, но довел ее до конца, рассказав все. Почти все.
- Пастырь бездействовал. А я... Прощал. Иди домой, Петр. Я сейчас приведу себя в порядок, и приступлю к своим обязанностям. Прости что тебе пришлось все это выслушивать.
Он встал, и направился в задние помещения, где была скрытая от посетителей душевая кабина и сортир. Да, священники держатся целыми днями в храме не за счет святого духа.
Петр сидел, пытаясь осмыслить все что он только что услышал. Одно ему было понятно точно - он не хотел сейчас оставаться в храме.
Спустя несколько часов он, уже в обычных джинсах и болониевой куртке, шел по городу, склонив городу. Если точнее, то он нарезал круги вокруг одного квартала, не спеша вернуться домой.
Расклад был предельно ясен. Артем, почувствовав себя неуловимым мстителем, навел некоторые справки, или просто вовремя подошел к окну, и увидел как этот "убийца" выходит из церкви. Ну и пошел мстить. Судя по окровавленным рукам, успешно.
Но дело было не в этом. Сейчас в его мыслях было кое-что другое. Вновь вопросы долга. Докладывать на своего друга и, в некотором роде, коллегу, или оставить все как есть? И правильно ли поступил Артем, убив человека, назвав это местью? Господь говорил "Не убий", но в библии было сказано "око за око, зуб за зуб"
"Все же, в священном писании слишком много противоречий и неясных моментов."
Он был подавлен.
Наконец он остановился, его взгляд упал на ближайшую вывеску. Возможно это Лукавый постарался, но сейчас не было сил сопротивляться искушению. Он вошел внутрь.
"бог простит" - решил он про себя, заказывая в баре бутылку водки без закуски.