Путешествие за птицами. Глава 25

На фото 1975 года Н.И.Сладков с дочерью Женей на Парыгинском пароме через реку Бухтарму близ города Зыряновска ВКО. Фото А. Лухтанова               


                Туранговые рощи и розовые тамариски

 Тот тяжелый путь по правому берегу Или (теперь водохранилища) от Тайгака до Поющей горы мы все-таки проехали и даже дважды. В первый раз в 1978 году, возвращаясь с Бархана, и в 1981 году в обратном направлении. Тогда, двигаясь с запада на восток вдоль подножья Чулакских гор, мы заглядывали во все ущелья, куда только можно было заехать: Кызыл-Аус (красный рот), Талды-сай (тальниковое ущелье), Чалбыр.
Единой дороги там нет, есть множество проселков, пересекающихся между собой и идущих зигзагами то к берегу водохранилища, то к виднеющимся на севере горам Чулакам. Самый плохой участок именно в предгорной части с холмистым, изрезанным оврагами и лощинами рельефом. Дорога на вид гладкая, раскатанная, на самом деле сплошная рябь поперечных волн, так называемая гребенка. Подпрыгивая на кочках и придерживая то и дело сваливающийся на голову походный скарб, Николай Иванович ворчливо бурчал:
- Трясемся, будто нас катают по стиральной доске. Теперь понятно, почему Максим Дмитриевич назвал эту дорогу танковой. Да здесь не на танке надо ехать, а на судне на воздушной подушке. Все бы не так зад отбило.
- О-оп-ля! – подпрыгнул он в очередной раз. – Вот видите, как тряхнуло. И что это рюкзаки так и набрасываются на мою бедную голову!
Едем все время на первой и второй передачах. А тут еще на беду ветер дул в спину, мотор грелся, и приходилось то и дело останавливаться, чтобы его остудить.
Въехали в саксаульный сухой солонец. Очень подозрительный пухляк. Вышли, осмотрелись.
- Проедем, - сказал Николай Иванович, за время совместных поездок уже набравшийся опыта, - под слоем рыхлой почвы твердый грунт.
И верно, проехали без осложнений, а на выезде из саксаульника заметили двух пестрых птенцов, по виду куличиных. Размером крупнее перепелки, с раскраской под цвет окружающей степи, где преобладало белое и желтое, они выскочили из-под кустиков колючей караганы и без оглядки помчались от нас.
Резко остановившись, я погнался вдогонку, и машина запрыгала по поросшей жесткими солянками почве.
- Вот шпарит! – восхитился Сладков, пытаясь выставить свой «Фотоснайпер» в окно. – Однако, это птенец джека. Нет, не догнать. Давайте-ка лучше оставим его в покое.
Мы вернулись на дорогу, если только можно было назвать так еле различимую в редкой траве колею и вскоре поняли, что она все более забирает на юг и ведет в сторону Капчагайского водохранилища. На горизонте показалась узкая и прерывистая полоска зелени вдоль берега.
- Вот и хорошо, увидим, как образуется берег повоиспеченного моря, - удовлетворенно заметил Сладков.
- И заодно поищем клад, выброшенный морской волной, - добавил я. – Вдоль берега много курганов, и теперь их размывает водой.
Было ветрено и хмуро. «Море» штормило, а машина вязла в песке и гальке. Тяжелые волны грязно-желтого цвета натужно били в обрывистый берег, сложенный из сцементированной глины с галькой.
- Плавник, разный древесный сор усеяли прибрежную полосу. Николай Иванович подобрал свилеватый древесный шар, древесный обломок, окатанный водой.
- Пожалуй, возьму на память о Капчагае.
Похож на мозг питекантропа, - заметил я, - Видите, извилины только-только наметились.
- А я думаю, современного человека, - не согласился мой спутник, поглаживая рукой поверхность деревянного шара. – Рука не ощущает ни одной извилины. Древнему человеку, чтобы выжить, приходилось думать, теперь это не нужно, потому и мозг сгладился.
Отъехав в сторону зеленой рощицы, мы остановились, чтобы перекусить.
- Посолонцеваться, - сказал Николай Иванович, имея в виду сушеную сарожку, которую я привез из Зыряновска.
Встали в тень под большой турангой с зияющим в стволе черным отверстием дупла.
- Однако, там может кто-то быть, - сказал Николай Иванович и сухим сучком стал щупать внутри. – Упирается во что-то мягкое, - сообщил он несколько взволнованным голосом и тут же заговорил торопливой скороговоркой:
- Шевелится, шевелится, сейчас вылетит, быстрее подставляйте что-нибудь!
Не раздумывая, я схватил сачок для ловли бабочек и подставил его к дуплу. Внутри что-то зашуршало, заскребло, и из отверстия показалась большая голубая голова в разводьях. Сизоворонка! Я быстро прижал обод сачка к дереву, и глупая птица забилась, запутавшись в марле.
- Как будем снимать? – спросил я у смелого фотоохотника, держащего в руках «Фотоснайпер». – Сейчас она вылетит, и поминай, как звали!
- Давайте сделаем так: посадим снова в дупло и на вылете ее щелкнем. Я сунул руку в сачок и едва не выпустил птицу. Сизоворонка пребольно, почти до крови, ущипнула своим черным и очень сильным клювом. В конце концов птицу снова затолкали в ее деревянный дом, но вылетать оттуда она уже больше не захотела, и мы, не солоно хлебавши, под этой же турангой уселись обедать.
И опять мы движемся на северо-восток, постепенно приближаясь к горам. Снова сушь, белая почва, галька и серые кусты караганы.
Прямо перед носом машины из куста верблюжьей колючки вдруг выполз большущий толстый полоз.
- Успел кого-то слопать, - заметил Николай Иванович, когда мы остановились рядом, – брюхо-то вон как расперло.
- Шипи, не шипи, - обратился он вдруг к змее, - знаем, что не ядовитый!
- А помните, как мы в Чулаках гадали о таком же: ядовитая, неядовитая?
- Еще бы! Счастливое было время.
- Так и сейчас не хуже! – удивился я грусти Сладкова.
- А все равно, что было раньше, почему-то всегда лучше. То ли от того, что моложе были.  Где-то здесь же искали тех гигантских навозников, что первой нашла Женя?
- Здесь, здесь. Где-то в этих местах. А жуки те были шикарные. Настоящие голиафы!
В 78 году, возвращаясь из ущелья Талды-Сай, мы сломались на особенно большой кочке, и я три с лишним часа ремонтировал коробку передач. Бывший с нами мой Володя, тогда студент университета, держал в кармане билет на самолет на завтрашний день и очень волновался, что мы не починимся, и он опоздает.
Однако все обошлось, и мы еще с час с азартом искали гигантских скарабеев, разрывая в песчаном грунте отчетливо заметные норки. А до этого мы стояли в Талды-Сае и в течение трех суток мерзли (в июне!), так как шли беспрерывные дожди.
На этот раз погода была самая обычная для пустыни – жара. Едва ли не самые характерные и заметные птицы пустыни -  саджи и бульдуруки. Очень часто слышишь их негромкие, булькающие крики, раздающиеся откуда-то из-под небес, а затем видишь самих  птиц, стайкой стремительно пролетающих над головой.
Гораздо реже встретишь их на земле, обычно сидящими на берегу степного озерка или любой лужи. Массивные, на очень коротких ножках, они семенят, будто прикрытые балахоном из свисающих перьев. Эти птицы не похожи ни на каких других, и единственное, что  приходит на ум, так то, что это помесь голубя с куропаткой.
На этот раз парочку саджей мы заприметили почти одновременно. Прижимаясь к земле, они торопливо бежали, лавируя меж кустиков солянок и полынки. Издали саджей не назовешь красивыми, расцветка их кажется блеклой и даже какой-то пыльной, но это впечатление обманчиво, на самом деле птицы довольно ярко и пестро раскрашены, а продольные полоски на спине напоминают причудливый орнамент или какую-то древнюю грамоту,
- Египетские письмена, - сказал Николай Иванович.
- Вавилонская клинопись, - добавил я.
Мы бросились вдогонку с фотоаппаратами наперевес, но тут я заметил птенца. Он сидел, вжавшись в почву, рыжевато-пестрый в желтом пуху и очень симпатичный. И тут же, сорвавшись с места, откуда-то появились еще два. Взрослая птица подлетела к нам и, волоча крылья и припадая на одну сторону, поползла по земле, делая короткие пробежки. Мы сгоряча бросились за ней, а самоотверженная мать вдруг вспорхнула и улетела. Но самое главное, куда-то бесследно исчезли и малыши.
- Вы что-нибудь успели снять? – спросил я Сладкова, с сосредоточенным видом перематывающего пленку.
Думаю, что один-два кадра должны получиться.
Ложки, лощины, балки – сколько их на пути! Водные потоки, что скатываются с гор весной и во время   ливней, все стремятся в одну сторону к Или, за миллионы лет прорыв себе стоки, и теперь все эти овраги и промоины нам надо пересечь. Дорога, то едва заметная, то хорошо накатанная, извиваясь и виляя, то ныряет в лощины, то взбегает на холмы.
В низинах, где повлажнее и близко к поверхности подходят почвенные воды, по солончакам, по плоским берегам водоемов и рек любит расти тамариск (правильнее «тамарикс»), часто образуя настоящие заросли. Это один из немногих неколючих кустарников пустыни с мягкими и гибкими ветвями-прутьями, весной и летом, будто розовыми облаками, усыпанными мелкими, нежно пахнущими цветами.
Поодиночке, а иногда и небольшими рощами растет едва ли не единственное дерево пустыни туранга. (саксаул не в счет, это даже и не кустарник, а всего-навсего солянка, что-то вроде жесткой, одеревеневшей травы).
Ствол у туранги в продольных глубоких морщинах, весь лохматый, в струпьях отшелушившегося луба, с трещинами, щелями и ранками, из которых сочатся белые, будто известковые, потеки. Это соль. Туранга растет на солонцах.
Жара, сушь, горячий ветер, земля – один песок, суглинок да еще и с солью. Смотришь на злосчастное дерево и думаешь: «Бедолага, как оно растет!» А ведь ничего, зеленеет, посверкивая на ветерке серебром жестких листьев и давая приют птицам, насекомым и даже кое-каким пресмыкающимся.
«А что вы хотите, - сказал мне на этот счет Сладков, - туранге именно все это и нужно: жара, песок, соль. Она приспособилась именно к этим условиям, как и все растения и животные, каждое к своему биотопу».
Растет туранга, выбирая ложбинку, в крайнем случае северный, более влажный склон барханов. Часто бывает, в ложках, под защитой высоких берегов складывается своеобразный микрооазис со своим микроклиматом и довольно богатым растительным и животным миром. Именно такой балок попался нам на пути, и даже дорога не отвернула, чтобы обойти его стороной, а смело нырнула, наискось пересекая крутые берега.
Пересохшее русло, белые, почти без травы, прокаленные солнцем откосы. Сухо шелестела листва на турангах, жалкие кустарники, пучки полузасохших трав да шуршащая прошлогодняя листва лишь кое-где прикрывали голую глину.
-  Хоть и без воды, а здесь хорошо, - сказал я, останавливаясь, чтобы передохнуть самим и дать остыть машине.
- Смотрите, а там, по-моему, гнездо, - показал рукой Николай Иванович.
- Да, похоже, курганника или какого-то орла.
- Надо обязательно проверить.
Я хотел ответить, но тут заметил другое гнездо, наверняка жилое, так как снизу лепились соломенные воробьиные шары, а сами птички очень заинтересованно перекликались между собой, явно обеспокоенные нашим визитом.
Забыта жара и усталость. Я быстро вскарабкался на дерево. Нешуточный ветер раскачивал и гнул турангу.
- Ну, что? – нетерпеливо спрашивал Николай Иванович.
 - Есть, есть, один птенец размером с курицу. Записывайте, я буду диктовать.
- Николай Иванович достал записную книжку и ручку.
- Весь в белом пуху и только на крыльях две черные строчки вылезающих перьев. Клюв светло-синий, кончик черный.
- Стоп, стоп! – прервал меня Сладков. – Давайте начнем с гнезда.
- Гнездо шестьдесят на восемьдесят из сухих сучьев саксаула и туранги. Лоток плоский, с навалом из свежих веточек туранги и стеблей зеленого саксаула. Снизу гнезда воробьев с яйцами и птенцами. Странно, - вслух задумался Николай Иванович, - а для чего же там ветки туранги?
- Николай Иванович, я догадался. Это укрытие от солнца.
- Вполне возможно, - согласился мой ученый спутник, - хотя о таком я слышу впервые. Что там еще?
- Самое главное. В гнезде лежит удавчик, с виду целый, но с дырками в голове и шее.
- Это существенно. Кажется, я знаю чье это гнездо. Я думаю, это змееяд.
Упитанный увалень змееяда, по-барски развалившись, наблюдал за мной равнодушным взглядом.
- Родителей не видно?
- Нигде никаких признаков, - отвечал я, продолжая: - Ноги птенца сизовато-белые, почти черные.
Мой репортаж закончился съемкой гнезда его и моим фотоаппаратами, которые я подтянул с помощью заброшенной веревки.
Хотя и не слишком зеленая, но здесь в овраге приютилась настоящая рощица, довольно густо заселенная птицами.
Пищали синицы, где-то стучал дятел.
Птицы, вроде бы, обычные, да не совсем. Дятел – белоспинный, пустынный, синица – илийская.
Идеально крупные, будто по циркулю, дятловы дупла виднелись на многих турангах, и часть из них была заселена. То и дело слышалось бодрое покрикивание родителей, а из дупел высовывались их красноголовые отпрыски.
В общем, жизнь била ключом, и это подвигнуло нас на мысль остановиться здесь на ночлег.
Ночью я проснулся от странного шороха. Прислушался: кто-то громко грыз сухой хлеб. Вылез с фонариком, светил и долго ничего не видел. Потом между палаткой и тентом заметил небольшого большеглазого зверька светло-песочного цвета, похожего на большую мышь, но с толстым хвостом. Не обращая внимания на свет фонаря, зверек продолжал заниматься своим делом, но когда я протянул к нему руку, стремительно убежал.
- Тамарисковая песчанка, - сразу определил Николай Иванович, когда утром я рассказал ему о ночном визите. – Или полуденная. Обе ведут ночной образ жизни.
Днем мы уже забыли об этом, и вдруг точно такой же зверек попался прямо на дороге. То ли очень доверчивый, то ли больной, он почему-то не убегал, даже когда мы, разглядывая незнакомца, подошли вплотную.
- Чокнутый! – удивился Николай Иванович. – Надо драпать во все лопатки, а он чего-то чешется. Может ждет, когда его с рук покормят?
Однако от предложенного хлеба доверчивый зверек отказался, а мы, сделав его портрет, отправились дальше.