Мои женщины Июнь 1963 Записка

Мои женщины. Июнь 1963. Записка.

Александр Сергеевич Суворов (Александр Суворый)

Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.

Иллюстрация из открытой сети Интернет.
 

Продолжение главы «Мои женщины. Июнь 1963. Портрет феи».



Рано утром 14 июня 1963 года я обнаружил необычно маленький запечатанный конвертик из кремовой бумаги, который лежал сверху на моей аккуратно сложенной на стуле перед сном одежде. Ни у кого из нас или наших соседей-мужиков таких конвертиков не было…

Сначала я, потом мой брат, потом папа, а затем все остальные мужики, молча и напряжённо воззрились на этот чудесным образом возникший конвертик.

Он был невинным, маленьким, плоским, обычным, но от него излучалась какая-то тревожная энергия неизвестности.

«Как он сюда попал?» – подумал я спросонок и мгновенно окончательно проснулся.

- Как он сюда попал? – спросил папа, вопросительно оглядывая всех присутствующих.

- Кто-то его сюда принёс и оставил, - ответил толстяк, осторожно краем ногтя поддевая конвертик и заглядывая под него.

- Кто? – коротко и с оттенком угрозы спросил черноволосый. – И вообще, почему мы не закрываем входную дверь на ночь? Кто здесь может шляться по ночам?

- Ночью кто-нибудь или что-нибудь слышал, видел или чувствовал? – спросил также грозно папа. Все отрицательно завертели головами.

- Чего гадать? – сказал очкарик. – Давайте вскроем этот конверт и узнаем, что там.

Все сгрудились у моей постели. Я осторожно взял конвертик в руки, нашёл приклеенный уголок и попытался его открыть. Уголок конверта был приклеен очень плотно.

Мой старший брат нетерпеливо выхватил у меня конвертик и безжалостно надорвал его боковой край.

В конверте лежал небольшой листочек картона типа визитки, на котором было написано только одно слово – «Приходи».

- Ого! – сказал лысый с оттенком зависти. – Любовное послание!

Папа внимательно и очень выразительно посмотрел на меня. В его взгляде недвусмысленно читался вопрос: «Что это значит?».

Я максимально невинно ответил ему взглядом, что «ничего не знаю» и что «я не виноват».

- Что это значит? - уже задумчиво, нежели сердито, произнёс папа. – Кто это написал? Что значит – «приходи». Куда приходить? Кому приходить?

- Сашке! – воскликнул мой брат. – Кому же ещё? Записка-то у него оказалась.

- Да, а как она тут оказалась? – спросил лысый, оглянулся по сторонам и лёжа в постели, надел на голову свою фуражку.

- Вероятнее всего, - сказал очкарик, - её кто-то принёс и положил. Сама же она возникнуть не могла?

- Выходит, - сказал важно толстяк, - у нас тут побывал гость…

- Или гостья – сказал папа. Все мужики напряжённо замолчали.

Черноволосый медленно поднялся с постели, гибко потянулся, потом прошёлся по нашей спальне-палате, заглядывая в окна и проверяя двери, а затем оглядел всех присутствующих и ласково обратился ко мне.

- Вот что, Сашок, - сказал он. – Колись и рассказывай. Где и как ты виделся с Валентиной? Кроме неё никто тебе не мог написать такую записку. А если она пишет только одно слово «приходи», то ты знаешь куда надо идти, так как ты там бывал. Скажешь «нет»?

Я испуганно и тревожно поглядел на папу, но он был непроницаем для моего взгляда и молчал. Я понял, что надо признаваться…

- Она живёт в домике-коттедже за забором турбазы, - сказал я как можно твёрже, хотя с досадой чувствовал, что говорю виноватым тоном. – Я нашёл дырку в заборе, пролез через дыру в колючем кустарнике, а она там на лужайке лежала на одеяле, читала книгу и загорала на солнце.

- Голая? – встрепенулся лысый.

- Нет, в купальнике, - ответил я ещё более виновато.

- О чём вы с ней говорили? – спросил черноволосый тоном следователя и все мужики, в том числе мой папа и даже мой брат, укоризненно на него взглянули.

Черноволосый стушевался, но его вопрос повис в общей тишине заинтересованности.

- Да практически ни о чём, - ответил я и внутренне решил ни за что не рассказывать мужикам ничего из того, что происходило тогда. – Она меня почуяла задолго до того, как я нашёл лаз через забор и сама меня к себе пригласила.

- Она к тебе приставала? – спросил тревожно толстяк.

- Нет! – возмущённо ответил я. – Просто мне было неловко, а она меня поддержала. Вот я и предложил её нарисовать.

- Голую? – опять спросил напряжённым голосом лысый.

- Да пошёл ты со своими вопросами! - гневно сказал черноволосый. – Что дальше-то было?

- Честно – ничего, - сказал я смело глядя в подозрительные глаза моего папы и моего старшего брата. – Я у неё пробыл-то всего три минуты, а потом она меня отпустила, сказав, чтобы я никому ничего не рассказывал про неё.

- Вот и не рассказывай, - сказал папа. – Помолчи. Надо подумать…

- Он нам чего-то не досказывает, - убеждённо и подозрительно сказал мой брат. – С чего бы Сашка начал рисовать портрет Валентины? Влюбился что ли?

- В такую влюбиться не грех, - сказал лысый и снова снял свою фуражку. – Я бы влюбился.

- Я бы тоже, - вдруг сказал толстый и все с изумлением взглянули на его тушу, под которой сетка панцирной кровати прогибалась почти до самого пола.

- Я бы тоже, - ещё более неожиданно произнёс очкарик.

- А я уже влюбился, - сказал бодро мой старший брат. – Только не в нашу Валентину, а в девчонку на велосипеде.

- Тебе можно, - сказал черноволосый со вздохом. – Ты молодой.

- Только Саша ещё маленький, - сказал мой папа. – Влюбляться в молодых женщин ему ещё не по возрасту…

Все молчаливо согласились с ним. Снова в спальне-палате повисла напряжённая тишина.

Утро 14 июня 1963 года разгоралось ясным солнечным светом, привычной влажной прохладой, шумом просыпающейся турбазы, весёлой музыкой из громкоговорителя на столбе у летнего кинотеатра, который включался ровно в 8:20.

Однако мы пока ещё не вставали из своих постелей. Все ждали, что скажет мой папа.

- Всё равно рано или поздно мы всё узнаем, - спокойно и рассудительно сказал папа. – Может быть даже сегодня. Может быть за завтраком, а может быть и чуть позже.

- Автор записки и этого письма проявится, - продолжал папа. – В любом случае он или она должны подать какой-то сигнал, дать знак. Посмотрим. Внимательно посмотрим, послушаем, обсудим, а потом решим, что нам делать. Но прийти надо. Может быть даже одному Саше…

- Я бы его одного не пускал, - тревожно сказал толстяк. – Мало ли что. Надо его подстраховать…

- Слушай сюда, Саша - сказал черноволосый. – Ты нам издали покажи это место, этот дом и этот забор. Когда ты пойдёшь на «свиданку», мы будем поблизости. Если что, крикни или свистни, а мы – тут, как тут. Верно, ребята?

Все зашумели, загалдели и поддержали черноволосого. После этого все дружно и «по-спартански» встали, заправили постели, взяли умывальные принадлежности и пошли принимать утренний душ и чистить зубы. Всем нетерпелось идти на завтрак, чтобы увидеть фею-Валентину и узнать тайну её прихода ночью к нам в нашу спальню-палату.

Никто из нас уже не сомневался, что это была наша фея-Валентина и что её ночной визит связан с её портретом, моим рисунком ей…

На завтрак фея-Валентина пришла в обычном своём наряде: в брючном костюме, в водолазке и в туфлях-лодочках на низком каблучке. Никаких украшений на ней не было. Только брюки и курточка были из плотной плащевой материи белого цвета, а водолазка – розового.

Мы дружно приветствовали фею-Валентину, а она совершенно спокойно, без какого-либо волнения, смущения или какой-то значимости спокойно села за наш столик и пожелала нам и нашим мужикам приятного аппетита.

На завтрак нам опять принесли увеличенные порции: кашу молочную овсяную; хорошо прожаренные горячие хлебцы с копчёной колбасой, свежими помидорами, сыром и майонезом; кусочек масла сливочного и три лепестка сыра каждому; целый лоток с нарезанным белым хлебом и опять крепкий, но не сладкий чай в подстаканниках. Сахар нам принесли отдельно в специальной фарфоровой плошке.

Завтрак показался нам очень вкусным, но от волнительного ожидания дальнейшего развития событий, мы проглотили его практически моментально.

Фея-Валентина ещё приветливее поблагодарила нас за «прекрасный завтрак и прекрасное утро», мило улыбнулась всем и каждому из нас, и больше ни слова не говоря, вышла из столовой…

На выходе из столовой, убедившись, что за нами никто не наблюдает, мы сгрудились всей нашей компанией, укрывшись за стволами трёх самых мощных сосен.

- Вот те раз, - сказал обескураженно лысый. – Может быть, это не она?

- Она! – убеждённо возразил черноволосый. – Это она, я нутром чую.

- Тогда почему она ничего не сказала, не кивнула, не моргнула? – спросил недоумённо толстяк.

- Потому что мы все на неё глазели, как на шпионку, - сказал убеждённо очкарик. – Она нас «просекла» и догадалась, что мы знаем о записке и письме.

- Кстати, - сказал мой папа. – Кто ни будь, видел, куда она пошла?

- Я видел, - сказал мой старший брат. – Она пошла к тому домику, о котором рассказывал Саша.

- Значит, она его там и ждёт, - убеждённо сказал толстяк. – Я это тоже нутром чую.

Все посмотрели на меня, как на обречённого к чему-то. Я опустил голову…

- Тянуть нечего, - решительно сказал папа. – Пойдёшь обычным путём, как ходил раньше. Узнаешь, что ей нужно и сразу назад. Мы тебя будем ждать неподалёку. Если что, подай знак. Юра перемахнёт через забор, а мы войдём через калитку.

- А если калитка закрыта на ключ? – спросил лысый.

- Тогда я её открою без ключа, - сказал толстяк и все поверили, что это он сделает играючи.

- Я не думаю, что там будет что-то сверхординарное или необычное, - сказал задумчиво очкарик, - но будет лучше, если кто-то из нас будет поблизости от администрации. Если что, то можно сразу позвать милиционера.

- Да, необычная ситуация, - сказал мой папа. – Ну, Сашок, тебе пора. Ты всё понял?

Я кивнул головой. Сердце моё застучало, как пулемёт. Это была настоящая взрослая боевая операция. Я шёл на встречу с феей-Валентиной, как разведчик на встречу с агентом…

Я тоже уже не сомневался, что это она – моя фея красоты и страсти – пришла-прилетела к нам ночью и положила на мою одежду в изголовье своё письмо.

Я был страшно горд и счастлив, что сейчас пятеро взрослых мужчин и мой старший брат на «полном серьёзе» охраняют меня и обеспечивают мне прикрытие в предстоящей операции.

Я тоже «нутром чуял», что фея-лазутчица ждёт меня, что наша встреча с ней связана с моим рисунком и её портретом, который я нарисовал и отдал ей вчера.

Еле передвигая вдруг потяжелевшими ногами, изредка оглядываясь на фигуры мужиков и моего брата, которые двигались позади меня от ствола к стволу деревьев, я пошёл по направлению к дому-коттеджу феи-Валентины.

Доски в заборе, которые раньше снимались, оказались «намертво» прибитыми большими новыми гвоздями. Я растерялся…

- Заходи через калитку, - послышался из-за забора и живой изгороди ровный и приветливый голос феи-Валентины. – Она открыта.

Кося глазом на фигуры мужиков, скрытые за стволами деревьев, я на «деревянных ногах» подошёл к калитке. Она действительно держалась только на щеколде, поэтому легко и без скрипа открылась.

Моему взгляду открылся внутренний двор, дорожка, ведущая к крылечку красивого домика-коттеджа и справа красивая лужайка-сад и огород из нескольких грядок. В глубине сада возле того места, где я впервые увидел загорающую фею-лазутчицу, стояла и развешивала на бельевую верёвку какие-то вещи, фея-Валентина.

Обнажённая, вернее, полуобнажённая…

Она стояла на цыпочках перед высоким тонким деревом и пыталась выпутать свои пышные волосы, которые запутались в колючках акации. На ней были её утренние белые брючки и лёгкие чёрные сандалии, но торс её был полностью обнажён.

Мне сразу бросилось в глаза, что у феи-лазутчицы были большие полные груди. Одну из них, левую, я отчётливо видел, потому что фея правой рукой наклоняла к себе ветку акации, а левой пыталась освободить из колючек свои волосы. Поэтому её левая грудь была полностью обнажена и видна.

Фея-Валентина, насколько могла, обернулась ко мне и смотрела на меня несколько растерянным, приветливым, но улыбчивым взглядом.

- Вот, - извиняющимся голосом сказала фея. – Привязывала верёвку, чтобы просушить вещи и запуталась в колючках.

В ногах феи на траве лужайки опять было расстелено казённое байковое одеяло, на котором лежали яблоки, стоял термос и небольшие кружки, лежала раскрытая книга. Рядом с деревом стояла красивая корзинка, накрытая белой салфеткой.

Фигуру феи-Валентины я видел на фоне живой изгороди из ежевики и забора, сквозь щели которого ярко светились контуры соснового бора и пространства территории турбазы. Сквозь эти щели и просветы легко можно было заметить подходящего или крадущегося человека.

- Помоги мне, - попросила меня фея и постаралась повернуться ко мне боком, чтобы не видны были её грудки. От напряжения её попа сильно округлилась, а ноги выглядели стройными, упругими, сильными.

Я молча подошёл со спины к фее и попытался распутать её волосы. Они запутались и держались в веточках и колючках очень прочно…

Фея не видела и не могла видеть, как она запуталась, поэтому попытки освободиться ещё сильнее «привязывали» её к дереву.

Наконец мне удалось распутать клубок её волос и освободить её из плена. Фея-Валентина с облегчением опустилась на полную ступню, быстро подобрала с одеяла свою курточку и накинула её на плечи.

- Спасибо, - сказала облегчённо фея. – Располагайся, угощайся. Я сейчас приду.

Фея-Валентина «упорхнула» в свой дом, а я с удивлением ощутил, что никак не разволновался, увидев обнажённую фею-лазутчицу. Как будто, так и должно было быть.

В моей душе только было по-прежнему тревожно от ожидания и от присутствия за забором моих мужиков…

- Ну, что же ты не угощаешься? – весело спросила меня вернувшаяся фея-Валентина. – Ешь яблоки, они вкусные и сладкие. Хочешь кофе?

Вопросы феи-лазутчицы сыпались один за другим…

Она легко и грациозно присела на одеяло и жестом пригласила меня присесть напротив неё.

- Не бойся, - ласково сказала фея-Валентина. – Твои защитники рядом, а я ничего тебе плохого не сделаю.

Фея-лазутчица лукаво улыбнулась и опять приглашающе повела рукой.

Я неуклюже сел на уголок одеяла-подстилки. Есть мне не хотелось. Пить не хотелось. Я хотел только одного – побыстрее отсюда уйти.

Что-то уже совсем тревожное чудилось мне в этом приторно ласково-сладком взгляде и голосе феи-лазутчицы.

 - Ты, вероятно, художник или учишься на художника? – начала разговор фея-Валентина. – Твой рисунок очень хороший.

Я молчал…

- Меня так ещё никто не рисовал, - опять ласково и более низким грудным голосом сказала фея-Валентина. – Ты долго работал над моим портретом?

Я вспомнил когда, как и в присутствии кого я рисовал её портрет и отрицательно покачал головой.

- Как у тебя это получается? – вдруг совсем по девчачьи любопытно спросила фея-лазутчица. – Ты, наверно, долго тренировался, учился, практиковался?

- Нет, - услышал я свой голос, продирающийся сквозь пересохшее горло. – Я сам не знаю, как это у меня получается. Рисую и всё.

Фея-Валентина встрепенулась от моего хрипа и быстро налила мне в кружку кофе из термоса.

Пока я жадно пил кофе, она достала из корзинки чудные пирожные и насильно сунула мне их в руки.

Почти горячий кофе произвёл волшебное действие: моё горло освободилось от скрипучего хрипа, голова прояснилась, сердце успокоилось, а ноздри жадно уловили запах пирожных.

- Надо же так было случиться, - задумчиво сказала фея-Валентина, глядя как я «уплетаю» пирожные и пью кофе, - Что в самый разгар работы меня направят на реабилитацию в этот дом отдыха, который окажется заурядной турбазой с работягами, но с таким необычным приключением.

- Мне говорили, - говорила фея-Валентина, глядя мимо меня куда-то вдаль, - Что здесь я могу расслабиться, снять напряжение, найти кого-нибудь достойного или попроще, чтобы сполна насладиться «случайными курортными встречами». И вот, на тебе, - моя встреча утром с вами, с твоим папой, твоим братом и с тобой – мой глазастый молчун.

- Я ещё тогда, рано утром на Оке, заметила твой необыкновенный взгляд, - призналась фея-Валентина и налила мне из термоса ещё одну кружку кофе.

- Сколько мужиков глазели на меня! - с весёлой горечью сказала фея-лазутчица. – Пожирали глазами, пялились, вперивались, сверлили и гладили взглядами, требовали, умоляли, а ты только один раз посмотрел, и я сразу поняла, что все остальные – это так, пшик, ерунда.

- Господи, ну, за что мне такое? – взмолилась снова фея-Валентина и весело, но с искрой слезинки в глазах, вдруг протянула руку и взъерошила мне волосы на голове. – Счастье?

Я ничего не понимал из того, что говорила мне фея-Валентина, но ощущал и чувствовал, что она сейчас, почему-то, сильно переживает.

Я допил вторую кружку кофе, съел второе очень вкусное пирожное и почувствовал, что мне пора уходить. Мужики уже заждались и я начал бояться, что они не выдержат и «вломятся» сюда, в этот чудесный сад, на лужайку, на которой расположились мы вдвоём – живая моя фея красоты и страсти и я.

- Тебе уже пора, - сказала фея, видимо, прочитав мои мысли. – Спасибо тебе, мой славный мальчуган. Ты мой спаситель.

- Вот твой альбом, - уже деловитым голосом сказала мне фея-Валентина. – Рисунок я взяла себе на память. Не обессудь. А ты рисуй. Рисуй чаще, рисуй много, рисуй всё, что видишь. Быстрее становись юношей, молодцем, человеком, мужчиной. И когда-нибудь тебе повстречается девушка, которую ты так создашь-нарисуешь, что она станет твоей настоящей живой музой – подругой в жизни.

Я не знал, что мне ответить, но почему-то ощущал, что мы сейчас расстанемся с нею навсегда…

- Иди, - приказала мне добрым голосом фея-лазутчица. – И позови ко мне твоего папу.

Я взял свой альбом, опять неуклюже поднялся и молча пошёл к калитке. Я хотел выполнить задание феи-лазутчицы, привести к ней папу и только тогда распрощаться с феей-Валентиной.

Папа и все мужики оказались за ближайшими деревьями. Я передал папе поручение феи-Валентины. Он молча выслушал, ласково пихнул меня в руки моего брата, переглянулся с мужиками и один пошёл к дому-коттеджу феи-Валентины.

Вернулся он через три-четыре минуты с корзинкой в руках. Он ничего не сказал мужикам, а только молча открыл крышку корзинки.

В корзинке лежали: большая бутылка трёхзвёздочного армянского коньяка; коробка шоколадных конфет «Ассорти» московской фабрики «Красный Октябрь»; целая курица горячего копчения, завёрнутая в несколько слоёв специальной вощёной бумаги; круг копчёной колбасы; три брусочка плавленого сырка «Дружба»; пачка чая «со слоном», небольшой круглый житный хлебец и больше десятка шоколадных конфет «Мишка косолапый».

Мужики онемели, застыли и ошалели одновременно…

Не сговариваясь, сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее мы «огородами», прячась за стволы деревьев, охраняя папу с корзинкой в руках, пошли-побежали к нашему дачному домику.

Когда мы споро подошли к крыльцу нашего дачного домика, папа отдышливо сказал: «Хорошо, что мы ещё не бежали зигзагами, как под обстрелом».

Мужики нервно хохотнули. Мы взошли на нашу веранду.

- Рассказывай, - коротко и отчётливо сказал папа. Все приготовились слушать.

Я честно и откровенно рассказал обо всём, что увидел во дворе домика-коттеджа феи-Валентины. Я умолчал только о том, что мне рассказывала фея-Валентина, потому что почти ничего не понял и не помнил из её слов.

- Что ж ты нас не позвал? - сказал с досадой лысый. – Мы бы тоже помогли ей выпутаться из колючек!

- Она что, перед тобой была голая? – спросил меня мой брат и сверкнул неверующими глазами.

- Говорят же тебе, - перебил его черноволосый и нервно встряхнул своей шевелюрой. – Она запуталась волосами и не могла пошевелиться.

- Да, - сказал растерянно толстяк и ещё раз заглянул в корзинку. – Щедро отблагодарила за портрет…

- Что делать будем? – спросил папа и аккуратно закрыл крышку корзинки.

- Это нам ваш Саша скажет, - твёрдо заявил очкарик. – Это его вознаграждение.

Мужики уставились на меня. Я физически ощутил давление их взглядов.

- Делайте, что хотите, - ответил за меня моим голосом мой внутренний мужской голос. – Она меня кофе и пирожными уже угостила.

- Вот это правильно, - одобрительно прогудел толстяк. – Вечером и отпразднуем, а сейчас пора на мероприятия. Зовут…

Действительно, по громкоговорителю всех отдыхающих приглашали на игровую площадку. Приехали массовики-затейники.

Начинались народные игры на свежем воздухе: лапта, городки, перетягивание каната, бег в мешках, хождение на ходулях, бросание гранат и метание копья, подтягивание на турнике, поднятие гири, игра в волейбол и баскетбол, а также конкурс спортивного танца «рок-н-ролл».

Я, папа, мой брат и наша мужская компания пошли на зов громкоговорителя и влились в общий поток отдыхающих.

Мы искали в толпе нашу фею-Валентину, чтобы вовлечь её в эти народные игры-игрища, чтобы поблагодарить её за щедрый подарок, чтобы похвалиться перед нею своей «молодецкой удалью», как сказал мой папа, но её нигде не было.

Игры-игрища были такими весёлыми и захватывающими, что мы вскоре обо всём позабыли и вовсю, по-детски, отдались этим играм.

Только перед самым обедом, когда мы, еле волоча ноги от усталости, дружно и весело всей компанией брели к себе домой в нашу уютную спальню-палату, я нащупал в кармане своих штанов небольшую плотную бумажку.

На бумажке было написано всего одно слово: «Приходи»…

Больше мы нашу фею-Валентину не видели.