Сдохни, сука, или живи!

Она стонала все громче и громче, мы разошлись не на шутку. Новая кровать скрипела и стонала вместе с нами, видимо, когда ее делали, она не была готова к подобным передрягам. Мы дошли до вершины вместе, испустили один большой длинный звук и замерли. Было влажно и жарко, впрочем, как всегда. За окном щебетали птички и переговаривались строители, которые строили очередной скворечник, метрах в четырех от нашего. Прибежище для новой партии туристов, искателей приключений или, на худой конец, маленькой толики тепла.
Я выдохнул и скатился, обливаясь потом. Поднял с пола простыню и обтерся. Таня лежала тихо, даже дыхания почти не было слышно, словно оно у нее все вышло наружу. Она медленно повернула голову и с нежностью посмотрела на меня, но ничего не сказала. А что тут скажешь? Все было понятно и так, и слова здесь никому не нужны. Я поднялся и пошел в душ.
Мое путешествие началось пару месяцев назад. Сначала все шло хорошо, даже очень: море, солнце, толпы девушек, вкусный ром и отличное пиво, музыка, развлечения и ночные гонки на байках по пустым автострадам. Потом, как всегда, стало чего-то не хватать, но я не терял надежды. И надежда меня не обманула, по крайней мере, на этот раз. Обычно эта слюнявая сучка ведет со мной дурную игру, но в этот раз что-то изменилось, во всяком случае, мне так казалось тогда.
Помню, я предложил Тане подвезти ее до супермаркета, и она с радостью согласилась. Перед этим мы встретились в кафе, пили пиво, ели пряную морскую еду и болтали обо всем, что попадется на язык. Она смеялась, я тоже не отставал. Мы явно нравились друг другу.
Не успели мы проехать и десяти метров, как Таня уже щекотала меня за ушком, время от времени прижимаясь всем телом. «Слава тебе, Господи», - думал я, - «Наконец-то попался хоть один нормальный человек, который способен вести себя естественным образом. Избегать никому ненужных спектаклей, наслаждаясь всем, что может предложить эта переменчивая сука-жизнь». Таня совсем не была похожа на ублюдочных принцесс, которым просто необходимо что-то корчить из себя и выставлять это на всеобщее обозрение, словно прикрываясь этим спектаклем от внимательных глаз. Впрочем, даже невнимательному глазу видна их нездоровая озабоченность собой, вернее, тем, как они выглядят. А выглядеть они хотят счастливыми, и потому тратят на это все свои силы. Они круглосуточно убеждают других, а, главное, себя, что они – великолепны и обречены на счастье. Ну, если не сейчас, то, по крайней мере, в ближайшем будущем. Эта убежденность дарует им относительное успокоение и надежную защиту от происходящего. Благодаря этой защите они практически непроницаемы для любых воздействий, способных поколебать высокий пьедестал, на который они сами себя водрузили. Конечно, при этом теряется некоторая доля естественности и способности непосредственно чувствовать и переживать, но, согласитесь, это ведь такая мелочь по сравнению с личной безопасностью!
Таня была совсем не такой: естественная, живая, нежная и красивая. Мы кувыркались в кровати часами, потом шли купаться, ужинали в кафе, катались на байке по окрестностям, закупая по дороге пиво и еду в дом. Десять дней пролетели как один миг. Завтра она улетала домой: к семье и работе, в белый морозный город, в неизвестность, где мы вряд ли встретимся вновь.
Как ни странно, мы почти не думали о разлуке и потому не грустили. Видимо, радость последних дней наполнила нас до краев, и внутри не осталось места для грусти и переживаний о том, что еще не наступило. Мы до такой степени жили настоящим, что ни прошлому, ни будущему не осталось в нем места. Это ли не рай Адама и Евы? Мне всегда казалось, что составители Библии несколько исказили картину. Наверное, там было что-то совсем другое: море, пальмы, жаркое солнце, вкусная еда, холодное пиво и чудесный секс. А потом пришел Змий и отправил всех на работу. Тут и сказке конец, а кто слушал – молодец.
Утром я отвез Таню в гостиницу, к ее вещам, паспорту и обратному билету домой. Странно, но мне было все так же хорошо. Видимо, я был уверен, что праздник продолжится, просто начнется новый сезон. Это как в сериале: пара новых героев, небольшие изменения, а по сути – продолжение той же игры.
Увы. Меня ждало большое разочарование, но я об этом еще не знал.
Несколько дней прошло безоблачно. Пофигизм выливался не спеша, позволяя бездумно наслаждаться происходящим, не давая пока места и времени начать озабоченный поиск. Вот ведь, блин, - мы так хотим избавиться от озабоченности и начать бездумно наслаждаться тем, что есть, что пытаемся найти что-то ЕЩЕ, чтобы, наконец, удовлетвориться. Не замечая, что, чем больше ищем, тем хуже себя чувствуем. Насколько я могу видеть, все это происходит так потому, что мы – избалованные нежные засранцы, которые устраивают истерику по каждому поводу, и не могут потерпеть, вернее, просто подождать. Не знаю, как вы, но я – точно такой засранец.
Как только закончился десятидневный запас удовольствий, началась внутренняя истерика. Конечно, я пытался ее не замечать и продолжать делать вид, что все под контролем. ВСЕ ОТЛИЧНО, РЕБЯТА! Мы просто охуенно отдыхаем! Life is life! Нана нанана…
Но не тут-то было. Внутри уже шла бешеная работа мысли. Поиск запасных путей и новых возможностей, потому что без кайфа я не должен был протянуть долго.
Я понимаю, выглядит это как надвигающаяся ломка, но что поделаешь, что есть, то есть. Честно говоря, иногда я даже завидую людям, которые способны дурачить себя с помощью собственных фантазий. Ну, взять хотя бы этих онанирующих сучек, которые дрочат на образ собственного величия в настоящем и картину неумолимо надвигающейся встречи со СЧАСТЬЕМ в ближайшем будущем. Им удается в этом не только жить, но и чувствовать себя реально клево. Воистину, это удивительно и поразительно, но это так! Я же вынужден переживать свою неприкрытую зависимость от внешних обстоятельств вновь и вновь, ощущая себя наркоманом, который жадно ждет очередной дозы от жизни. Увы, это правда, и я ничего не могу с ней поделать, хоть и стараюсь изо всех сил. У меня не получается. Ничего. Мне просто необходимо чувствовать реальность встречи, ощущать в объятиях ДРУГОЕ тело, радуясь чуду общения с другим. Онанизм не в силах удовлетворить меня, вот в чем дело. Как писал дорогой Чарльз Буковский: «Суходрочка не идет ни в какое сравнение с живой чудо-дырой». Это сущая правда. По крайней мере, для меня.
Но моя чудо-дыра улетела, и что мне оставалось делать? Оставалось одно: искать что-то другое. Все было бы хорошо, если б не эта озабоченность наркомана. Искать другое было просто необходимо, ****ь! Это другое должно было заткнуть собой дыру бешеной боли своим невыдуманным кайфом. Залепить, законопатить собой воющее ненастье души. Накормить вечно голодного волка из ада: с всклокоченной черной шерстью, оскаленной улыбкой, подведенным животом и глазами, горящими красным. Так и вижу перед собой эту пасть: приоткрытые зубы, утробно сдерживаемый рык, капающая слюна и НЕТЕРПЕНИЕ, которое подобно сжатой до точки огромной пружине, стремящейся развернуться, прыгнуть, и жрать, кусать, глотать, чтобы, наконец, насытить свой вечный голод…
Неудивительно, что мне не очень везет в жизни. Честно говоря, меня вообще удивляет тот факт, что находятся люди, которые способны общаться со мной и даже меня любить, а не убегать подальше, едва почувствовав на себе взгляд оскаленной морды с вечно горящими глазами. Я бы лично убежал, а по дороге бы еще отстреливался. Но, слава богу, мир не без храбрых людей. Особенно, девушек. Осталось дело за малым: отыскать очередную отважную и нежно засадить ей прямо между ног.
Я взялся за дело с энтузиазмом: ездил на вечеринки, писал красивые письма, знакомился со всеми подряд. Был очарователен, любезен, остроумен, великодушен и щедр. Дни шли за днями, и, казалось, рано или поздно, все образуется. Но не тут-то было. ****ец, как всегда, подкрался незаметно.
Однажды мы шарили шашлыки на берегу. Стояла чудесная ночь. В небе высыпали звезды, море нежно шептало о чем-то своем, я сидел на берегу в обнимку с девушкой и целовался. Мы оба были немного пьяны, возбуждение медленно накатывало мягкой волной, я задрал ей лифчик купальника и начал целовать сосок, нежно покусывая и лаская его языком. Она выгнулась дугой, издала гортанный звук – не то возглас, не то смех, - прижалась ко мне всем телом, потом неожиданно вскочила на ноги и потянула меня за собой. Я нехотя поднялся. «Пойдем», - жарко шептала она, - «Пойдем скорей в море». «Ну, в море, так в море», - рассеянно подумал я, продолжая играть роль галантного джентльмена.
Море было теплым и ласковым, а дно песчаным, правда, иногда попадались камни, которые приходилось обходить стороной. Мы продолжали обниматься и целоваться и я уже начал подумывать с некоторой тоской о том, что мне вовсе не хочется делать это в воде, как во время очередного поцелуя мою левую ногу пронзил удар током. Я закричал и даже подпрыгнул, в одно мгновение оказавшись в полутора метрах от места, где только что стоял. «Что случилось?» - взволнованно спросила подруга: «С тобой все в порядке?».
«Нет», - ответил я, - «Со мной не все в порядке. Меня укусила змея».
А надо заметить, дорогие друзья, что я знал о змеях достаточно, чтобы подумать о том, что жить мне осталось совсем недолго. Минут двадцать, от силы – полчаса.
Ковыляя, я выбрался на берег и в свете фонарика увидел две крохотные кровоточащие ранки на левой ступне. Странно, но у меня совсем не было злости на эту змею. Я даже ощущал к ней какое-то сочувствие: вот она лежит себе на дне, никого не трогает, вдруг откуда ни возьмись, приходят двое огромных придурков, и один из них на нее наступает, со всей своей придурочной силой. Ну, что ей оставалось делать? Вот она и цапнула меня, чтобы отстал. Надо сказать, это у нее получилось великолепно. Ощущения были такие, словно меня за ногу хватил высоковольтный кабель с острыми зубами. Ногу прошил электрический заряд, а тело отбросило на пару метров в сторону.
Я знал, что самое главное – это отсосать яд как можно быстрее, чтобы он не попал в кровь. Слава богу, девушка с этим справилась на «отлично», дай бог ей здоровья, счастья и хорошего мужика впридачу! Она бесстрашно отсосала кровь из ранки и вообще, проявила максимум доброты и сочувствия. К этому времени вся компания столпилась вокруг меня, озабоченно переговариваясь и решая, что делать дальше.
В конце концов, не смотря на поздний час (было около часу ночи), после долгих разъездов на байках по ночным дорогам в поисках ближайшего госпиталя, мы прибыли на место, счастливо избежав аварии с пьяной в дупель парочкой на мотоцикле.
Пока продолжались поиски, мои товарищи, да и сам я, удивлялись моему спокойствию. Это было в самом деле неожиданно. Я знал, что морские змеи – самые ядовитые, впрочем, думаю, мне бы вполне хватило яда сухопутной змеи, если что.
Я думал о том, что «вот и пришел конец», и пытался заметить какие-либо ощущения в теле, которые об этом уже сообщают. К своему удивлению, я не ощущал ничего, кроме резкого повышения дозы адреналина в крови. При этом внутри я весь словно полностью вымер. Все действия выполнялись автоматически: вышел на берег, отсосали кровь, сели на байк, поехали. Искали, нашли, и вот я уже лежу на каталке в приемном покое в ожидании врача.
Пришла врач, померила мне пульс и давление, задала вопросы, осмотрела ногу и взяла кровь на анализ. Нога, к моему удивлению, не опухала. Я вообще не чувствовал никаких признаков изменений в организме. Это было, по меньшей мере, странно.
Опять пришла врач и дала мне какие-то таблетки и сказала еще подождать. Наконец, минут через сорок, она вернулась и сообщила, что анализ не обнаружил присутствия яда в крови. Но, тем не менее, мне следует вернуться сюда через 6 часов и повторить процедуру.
Я встал с каталки, расплатился в расчетном отделе и вышел на улицу, к ребятам.
«Ну, что?» - спросили меня.
«Буду жить», - ответил я, широко улыбаясь.
Наутро я вновь съездил в госпиталь и повторил анализ. Ничего не нашли, но сказали мне приехать еще раз. Я, конечно, не приехал. Жизнь опять вошла в свою колею. Укус змеи казался небольшим ухабом, на котором тряхнуло повозку событий, после чего она продолжила ехать дальше, как ни в чем ни бывало…
Я по-прежнему ездил на вечеринки, пил пиво с друзьями, горланил песни на ночном берегу, отрывался на дискотеке или лежал дома вечерами, отдыхая от шумного общения и наслаждаясь одиночеством.
Вроде бы, все шло хорошо. Но в сердце заползал медленный яд неудовлетворенности. Таня оставалась единственным светлым пятном в этом красочном, на первый взгляд, полотне райской жизни, но это пятно было слишком кратким, мимолетным. Оно осталось в прошлом и спустя пару недель уже казалось чем-то настолько же эфемерным, как прошлогодний сон.
Волк глухо рычал внутри, я пытался кормить его обещаниями, медитацией и йогой, но это не помогало.
С телом начало твориться что-то странное: временами я просыпался ночью, весь в холодном поту, слушая, как сердце стучит взахлеб, с перерывами, похожими на судорожную икоту нутра. Меня начали одолевать приступы беспричинной тревоги и тоски. Я уже никуда не ходил, а в основном лежал дома, глядя в потолок или в монитор ноутбука.
Я даже купил себе билет в очередную далекую страну и созвонился с девушкой, чтобы мы с ней там встретились, но, увы. Жизнь приготовила мне совсем другой поворот.
Неожиданно, у меня совсем кончились силы. Я пытался отлежаться, но тщетно. Я почти перестал спать. Тело вдруг стало мягким и слабым, словно набитое тухлыми отбросами, которые отравляли кровь.
В тот понедельник я лежал дома без сил, под кондиционером. Стояла жара, она прибывала каждый день, солнце палило нещадно. На небе не было ни тучки, ни облачка, дождь не шел уже недели четыре. Остров накалялся с каждым днем.
Я не ел ничего уже третий день: аппетита не было, все что принимал организм – это только воду и немного ананаса. Я лежал и с грустью думал о предстоящем дальнем перелете. Если честно, я понятия не имел, откуда возьму силы, чтобы лететь. Я представлял, как собираю чемоданы, заказываю такси, еду а аэропорт, сажусь в самолет, лечу, прилетаю, беру такси, еду в заказанную гостиницу, ночую, утром опять беру такси и еду в следующий аэропорт, сажусь в самолет и лечу дальше. Потом еще нужно будет добраться до города и найти подходящее жилье. Ну, там, по крайней мере, не будет так жарко. Это уже хорошо. Но как мне перетащить свое ослабевшее тельце через все эти передряги, самолеты, такси и гостиницы? Уму непостижимо. Все, что мне оставалось делать – это ждать, что будет дальше. К счастью, ждать мне оставалось совсем не долго.
Часов в пять вечера левый бок пронзила острая боль. Было такое ощущение, что в сердце забили стальной гвоздь, толстый, четырехгранный. Такими гвоздями крепят шпалы к рельсам. Этот гвоздь теперь торчал в правом верхнем углу левой стороны груди и не давал дышать. Я знал, что это такое: инфаркт, сердечный приступ, который мне, судя по всему, уже не пережить.
Не смотря на такие безрадостные мысли, которые, казалось бы, должны были лишить тело всякой возможности сопротивляться, я и не думал сдаваться.
Я схватил телефон и позвонил хозяевам дома, которые оказались неподалеку на своей машине. Буквально через 20 минут после начала приступа я уже лежал на каталке в приемном покое, том самом, где мне брали анализы два месяца назад.
На этот раз меня осматривал мужчина. По его флегматичному виду я понял, что он весьма скептически оценивает мои шансы на выживание. Он задал мне какие-то вопросы, снял все необходимые показания и невозмутимо сообщил, что мое сердце сокращается еле-еле. Он показал руками, как, сделав пару сжимающих движений пальцами с крохотной амплитудой.
Как я понял много месяцев спустя, какое-то количество яда все же попало в организм, и вместе с жарой и душевным стрессом, сделало свое дело. Мои сосуды оказались забиты густым киселем вместо крови, а ослабевшее сердце уже не могло пропихивать эту вязкую кашу сквозь организм, отчего кровь густела все сильнее, пока не заткнула собой дыру в сердце. И я принялся умирать.
При этом меня не покидало ощущение, что каким-то неведомым образом я сам тщательно все это спланировал и организовал. Видимо мне хотелось прекратить мучения любыми средствами, и бессознательно я выбрал то, что должно было сработать на 100%. Я превратил себя в мученика, который либо умрет, либо его спасут. Мероприятие в целом выглядело как отчаянный крик беспомощного младенца, который больше не может терпеть.
К сожалению, младенцу достается не только внимание окружающих, но и беспомощность, которая заставляет его переживать все, что ни свалится на его голову.
Меня поместили в палату, в которой лежало 36 человек. Это была общая реанимация, в которой находились все, кто в этом нуждался. Заболевания при этом были самые разные, но в целом, это была каша из криков, стонов, выворачивающего наизнанку кашля, блевотины, крови и гноя. Отличный коктейль под названием «жизнь». Мы лежали стройными рядами, отделенные друг от друга занавесками. Когда занавески были отдернуты, можно было лицезреть ряд из 9 кроватей перед тобой, а также соседей справа и слева. За спиной, отделенные невысокой фанерной перегородкой, лежали еще 9 человек. Еще одна перегородка позади переднего ряда отделяла последнюю шеренгу кроватей. Справа, метрах в 5, шла стена с окнами, которые были все время открыты. Оттуда залетал свежий ветерок: днем жаркий, вечером чуть прохладный. В 6 метрах слева располагались стекла, за которыми сидели сестры. Время от времени они появлялись среди нас и проделывали все необходимые манипуляции. Врача из приемного покоя я больше не видел, только сестер.
Они приносили капельницы и делали уколы. По-английски они говорили плохо и в основном улыбались, видимо, считая, что улыбка – лучший ответ на происходящее.
Меня мучили сильные боли. Боль начиналась в груди и не проходила. Она стягивала железным жгутом сердце и давила, давила, давила, и не было от нее спасения. Помню, часов в 6 утра боль начала мучить меня с особой силой. Сестры на мои призывы реагировали привычными улыбками, а на просьбу позвать врача ответили, что врач придет, когда у него будет время. Через три часа время у врача нашлось. Это был парень лет 29-ти, на сносном английском он поинтересовался у меня, принял ли я какое-нибудь лекарство для облегчения боли, после чего уверил меня, что боль в моем положении – это нормально, похлопал меня ободряюще по плечу и ушел.
Спустя еще 40 минут пришла сестра и сделала мне укол. Еще через час боль утихла.
Что мне оставалось делать? Только лежать, болеть, ругаться и плакать. Единственные люди, кто ко мне приходил, были хозяева домика, в котором я жил. Они приносили мне еду, смотрели на меня с сочувствием, пытались хоть как-то меня поддержать.
Медперсонал относился ко мне с едва сдерживаемым раздражением и у меня создавалось впечатление, что все они хотят побыстрее от меня избавиться.
На второй день у меня забрали утку. На мой вопрос, зачем они это делают, медсестра сообщила с дежурной улыбкой, что врач разрешил мне ходить. Честно говоря, я был поражен. Мои скромные познания в медицине говорили мне, что больному, перенесшему острый инфаркт миокарда, положен покой, а не активность. Я пытался возражать, что у меня слабость, боли в сердце, что мне трудно идти пешком в туалет, который, к тому же, расположен далеко в коридоре. На все это ответом была все та же улыбка и уверения в том, что «нечего притворяться, все у вас в порядке, врач прописал вам активную ходьбу».
От этого всего голова у меня шла кругом. Я совершенно не понимал, что происходит: то ли я схожу с ума, то ли медперсонал госпиталя. Я чувствовал не то что недопонимание, нет, все обстояло гораздо хуже. Я ощущал себя пришельцем из другого мира, где люди сочувствуют друг другу, где больных лечат, а не ругают, когда им больно, где человек с сердечным приступом не должен терпеть боль по 5 часов кряду. И, когда он от всего этого плачет – от боли, непонимания, от чужих лиц, которые смотрят на тебя как на какой-то диковинный фрукт, то к нему не приходят читать нотации с требованием прекратить безобразное поведение, которое не пристало взрослому человеку, к тому же, мужчине. У меня было ощущение, что я попал в самый настоящий ад, к чертям, одетым в медицинские халаты.
С удивлением я замечал, что к моим соседям у медперсонала совсем другое отношение. «Может быть, все дело в том, что я – иностранец? Чужак, который для них не человек, а непонятное существо, к тому же, неодушевленное?». Ответов на эти вопросы у меня не было. Но крыша от всего этого ехала сильно.
Время проходило незаметно, вернее, оно превратилось в одно бесконечно длинное мгновение: я просыпался от шума и разговоров, ковылял в туалет, поминутно останавливаясь и пережидая приступ боли. Потом сестра приносила завтрак, я съедал немного фруктов, а остальное отдавал обратно. Потом я лежал. Думал о том, что, хоть я и выжил, это еще не конец. Я ощущал себя застрявшим между жизнью и смертью. Я видел себя как бы со стороны: мое тело, подвешенное между светом и тьмой, одна нога здесь, другая – там. Состояние мое менялось ежеминутно: то меня накрывало воодушевление, что все хорошо, я действительно здоров, жизнь прекрасна… То я возвращался к реальности и видел, что я продолжаю умирать. Вот только это умирание мучительно затягивается. Временами мне казалось, что я уже умер и попал в ад, а люди вокруг – это переодетые черти, выполняющие свой служебный долг. В эти моменты мне становилось весело, и я даже смеялся. На мой смех прибегали сестры и удивленно качали головами. Я жестами старался им объяснить, что, дескать, так я выполняю их рекомендации по адекватному поведению и отсутствию слез, но, кажется, им это не очень нравилось.
Большую часть времени я просто лежал, впитывая в себя ситуацию, в которой оказался: один, в чужой стране, ни здоровья, ни сил, ни желаний. Мне было абсолютно все равно, что будет дальше. Я не боялся ничего: ни жизни, ни смерти. Единственное, что для меня было важно – это боль. Честно могу признаться, мне хотелось, чтобы этой боли больше не было. Она отнимала последние силы, она была как тяжелый груз, который мне приходилось тащить с собой в гору. Я никак не мог в ней расслабиться, как ни старался. Она страшно мне надоела, эта боль. Я ее не то чтобы ненавидел… Скорее, она меня просто утомляла, поэтому все, что мне хотелось, это избавиться от нее навсегда. Конечно, я понимал, что это невозможно. Но и это мне было уже все равно.
Подобного опустошения я не чувствовал никогда прежде. Как будто все умерло, все, что имело хоть какое-то значение: люди, цели, мечты… Все это рухнуло, как карточный домик. Сами вещи остались на месте, исчезла только важность этих вещей для меня лично. Я остался совершенно один. Это было больно, даже очень. Пожалуй, это было хуже, чем 5-часовая боль в груди. Я оказался один в пустоте. Не было больше ничего важного, ни единой вещи в целом мире. Не для чего было больше стараться. Нечего было искать. Ни в чем не было ни малейшего смысла.
Тело еще двигалось и жило, но все, во что я верил и что я знал, ушло безвозвратно. То, что осталось, было НИЧЕМ, и почему-то это было ужасно. Это НИЧТО нельзя было заполнить никаким смыслом, от него отваливались любые этикетки, а без них глядеть на ЭТО было невыносимо. Мир остался на своем месте, исчезло только то, что я про него думал. Но оказалось, это было для меня самым важным: не сам мир, а то, что я про него думаю или ПОНИМАЮ.
Теперь понимать было нечего. Жизнь воспринималась как нечто невыносимо мучительное. Эта невыносимость иногда накатывала, как волна, достигая своего пика, а через мгновение исчезала полностью, безо всякого следа. Большую часть времени мне было просто плохо оттого, что я висел в пустоте и никак не мог нащупать привычной опоры под ногами. Мне нужен был хоть какой-то смысл, но я его не находил.
На третий день пришла медсестра и сообщила, что врач меня выписал. «Как же так?» - пытался возражать я, - «Я ведь еще слишком слаб, я не могу ходить, меня мучают боли, я чувствую себя очень плохо (честно говоря, я чувствовал себя еще хуже, просто словами это было не описать)».
Сестра на все мои доводы отвечала дежурной улыбкой. Она словно светилась от радости. Эту радость она пыталась мне преподать как радость за прекрасное состояние моего здоровья, но я-то знал, что они радовались своему избавлению от всех неприятностей, связанных со мной. Видимо, администрация госпиталя опасалась, что я умру, не успев оплатить счета, и ей придется еще меня хоронить, что тоже денег стоит. Вот они и спешили побыстрее сбагрить меня прочь, дабы я помирал где-нибудь на стороне.
На все мои просьбы оставить меня в госпитале и продолжить лечение, я получил мягкий, но категорический отказ. За мной приехал мой добрый хозяин на стареньком автомобиле и отвез меня назад, в мой маленький домик.
Я лежал на кровати, задернув шторы, с включенным кондиционером и ни о чем не думал. Я не знал, что делать дальше. Мне хотелось домой, но дома у меня больше не было. Хотелось куда-то, где мне больше не надо ничего доказывать или требовать, или просить. Где все делается само, безо всякого напряжения, однозначно и просто. Где каждое движение уже заранее определено, но никому не известно. Однако эта определенность дарует бездумную легкость происходящему.
Я смотрел и видел, как из моего тела вытекает жизнь. Это течение было легким, однозначным и естественным, как туман ранним утром или дыхание ветерка. Я чувствовал, что таю, утекаю, куда-то за край всего, что можно видеть или слышать. Это было очень приятно… Пожалуй, это было самое приятное, что со мной происходило когда-либо в жизни: расслаблялось не только тело, растворялось что-то неведомо маленькое, но существенное, спрятанное в каждой клеточке, каждой молекуле моего существа. Вся пружина тела теряла свое напряжение. Я подумал, что, наверное, я умираю, но, как оказалось впоследствии, это было не так.
Ночью мне приснился сон. Под скалой, рядом с цветущим деревом сидел старый шаман и глядел мне прямо в глаза. Его взгляд был очень добрым, - так мог смотреть на своего внука дедушка, который любит его всем сердцем. Он был весь седой, белый-белый, с длинной бородой, белыми волосами, ниспадающими на плечи. Его узкие глаза смотрели глубоко, проникая до самой души. Они были похожи на два темно-коричневых камня, светящихся мягким светом. Они вели со мной разговор. Губы его не шевелились, слова возникали у меня в голове, словно от прикосновения наших глаз: «У тебя черная душа. Ненависть покрывает ее слой за слоем, подобно саже. Ты ненавидишь себя, презираешь себя, ты хочешь себя очистить, но не поспеваешь за собственной ненавистью. Она гложет тебя каждый миг, каждый час, заставляя вновь и вновь переживать эту боль, что скрывается под толстым слоем сажи. Эта боль сильна, очень сильна. Ты ее боишься всю свою жизнь. Но она не стоит того. Не так страшен черт, как его малюют», - при этих словах улыбка осветила его лицо, вмиг покрывшееся сотнями маленьких морщинок. Казалось, каждая складочка шлет мне веселый привет. В глазах появились маленькие желтые искорки, словно кристаллики света в коричневом камне. Он продолжал: «Твоя судьба – пережить свою боль полностью, до конца, вопреки своей воле. Все, что ты делаешь с самого детства – ты пытаешься убежать от себя, от этой боли, которой являешься. Именно потому ты себя ненавидишь, как самого лютого врага, но это не так. Сам посуди, кто может быть роднее тебе, чем ты сам?». Его лицо вновь расплылось в улыбке, рот раскрылся и послышался мягкий смех. Он звучал подобно падающему песку, сверкающему в лучах утреннего солнца. «Все, что я тебе говорю, ты давно знаешь сам. Тем не менее, каждому важно услышать такие слова из уст говорящего. Только тогда они обретают полную силу. Я люблю тебя всем сердцем. Ты знаешь это. Наша связь нерушима и не подчиняется законам исчезновения. Мы встречаемся вновь и вновь, сквозь века, расстояния, пространство и время. Помнишь эту древнюю фразу, которую ты увидел, когда тебе было 25?». Я сразу же вспомнил эти слова и то, о чем говорит старый китаец, мой родной любимый дедушка. Я словно опять очутился в далеком прошлом, в теле молодого парня, который совершенно не понимает, что с ним творится. Я вспомнил, как меня заворожили эти загадочные строки, как я пытался их понять, понять эту странную притягательность и смысл, который оставался для меня скрытым все эти долгие годы: «Я есть другой ты сам». Все оказалось так просто, что хоть смейся, хоть плачь. Оказывается, все, что я отчаянно хочу всю свою жизнь, укладывается в простую фразу: «Любить себя и быть любимым собой». Вот и все. Такая милая простота, но как было трудно до нее добраться.
Прошло несколько дней, и я очутился в приличном госпитале, а вскоре уже летел бизнес-классом в сопровождении врача домой, в родную русскую больницу. Я был по-прежнему растерян, висел в пустоте, ничего не понимал, ни на что не надеялся и ничего хорошего не ждал от жизни. Впрочем, вру, кое-что я все-таки ждал: любви, нежности и ласки. И, как ни странно, я дождался этого, причем, довольно-таки скоро, но это уже совсем другая история.