Фарцовщики

Лучше всех во дворе Славик Пивоваров умел делать три вещи: 1. плеваться через забор дальше других пацанят; 2. петь «Джамайку», фальшивя так, что сбегались все соседи с вопросом, не защемило ли, мол, Мурика, и 3. выменять что угодно на что угодно. За пункт 3. он и получил почётную кличку «Манила», смысл которой он не понимал и искренне думал, что Борька-фарцовщик просто ошибся, первым нарекая его так, и на самом деле он «Меняла». Но Борька упорно звал его «Манила», а спорить с Борькой во дворе было неавторитетно: фарцовщики – люди весомые.
Кличка же удивительным образом прижилась в округе, и Славка-Манила уже не представлял для себя другого, более достойного имени. Впрочем, самого Борьку ребята постарше звали «Калькутта», что было Славику ещё более непонятно – и даже не выговорить-то с первого раза, язык путается – но переспрашивать он не решался.
-Я тя мальцом ещё приметил, - сплёвывая через щель в зубах, говорил Борька. – Когда ты ржавый гвоздь на жовку выменял. Мятную! Я тогда подумал: а пацанчик-то далеко пойдёт. Наш человек.
Славик заулыбался от комплимента. На самом деле всё было не совсем так радужно: «жовка» к моменту обмена прошла через рты всего класса, и от мяты там остался один пшик, да и гвоздь был не простой, а с квадратной шляпкой – царский, иными словами, раритет, но как же приятно получить одобрение от Борьки!
Сидели они на замёрзшей досочке дворовой песочницы, под выцветшим грибком, щурясь от ленинградского декабрьского солнца, отражающегося от блестящего погнутого металла дворовой «ракеты», радовались, что сегодня суббота, уроки закончились, и в школу до понедельника не надо, и завтра наступит самый любимый день: воскресенье. Ничего нет слаще воскресного утра! За радость поваляться в кровати подольше, за запах мамкиных оладий, за возможность побездельничать до обеда Славик обожал этот день и начинал ждать наступления следующего воскресенья уже с вечера воскресенья предыдущего.
Во дворе никого не было, даже малышни. Только вездесущие голуби шныряли тут и там, не боясь человеческой ноги, да облезлый дворовый кот обходил свою территорию в одно и то же время, так что по нему можно было сверять часы, если бы они у Славика имелись. Мальчишки долго наблюдали, как два молодца-верхолаза вешают на виднеющееся из-за крыш казённое здание огромный фанерный транспарант «Слава КПСС!».
-Если вместо «КПСС» написать «Манила» - будет моё имя.
-Угу, - Борька сипло усмехнулся. – Взрослым только не говори.
Борьке шёл пятнадцатый год, Славику минуло десять.
-В люди скоро буду выводить тебя, - весомо заявил Борька.
-Это как? – восхищённо затаил дыхание Славик.
-Так.
Помолчали ещё минуту.
-Борька, у тебя жвачки нет?
-Только половинка.
Славик округлил серые глазищи и умоляюще взглянул на Борьку.
-Фиг тебе. Самому надо. Нежёваная.
-Американская? – с завистью спросил Славик.
-А то!
-Ты потом пожуёшь, никому не отдавай, а?
Борька вылез из песочницы, потёр пятую точку и принялся ковырять носком ботинка умирающий от нежданной оттепели единственный во дворе сморщенный сугробик, серо-белый с чёрной витиеватой бахромой на подтаявшей хрупкой корке. Взглянул на Славика, улыбавшегося ему во весь рот. Прикинул: «Смышлёный малец, может пригодится. Ребятам понравится. В щель в заборе точно пролезет. И курьер-шестёрка тоже нужен».
-Сбегаешь к Вальке-Мурене, заберёшь у неё свёрток. Часам к четырём. Я не успею, у меня поважнее дела. Она живёт в доме, где пышечная. Спросишь только её, ни с кем в разговоры не вступай, понял?
-Угу. А Мурена – это фамилия?
-Много будешь знать - скоро состаришься.
-Я за просто так не побегу.
-На, - он протянул затаившему дыхание Славику ярко-жёлтую бумажку с надписью «Дональд Дак».
Славик, не веря своему счастью, озябшими пальцами бережно развернул подарок и сразу засунул крохотный белый кусочек в рот. Медленно покатал его во рту и положил под язык, смакуя сладость и оттягивая наслаждение.
-Фантик верни.
Славик с сожалением протянул Борьке жёлтую бумажку.
-А вкладыша нет?
-Ишь, чего захотел! - шмыгнул носом Борька. – Смотри, разговаривай только с Валькой. Она такая… ну, прикинутая, всегда в клешах и губья в помаде. Скажешь, я прислал.
Открылась форточка на третьем этаже, и звонкий голос позвал:
-Славик! Обедать!
«Мамка!». Славик принялся остервенело двигать челюстями, с жадностью высасывать вожделенные жвачкины соки. Мамка не поймёт, мамка отберёт и выбросит. И зачем-то напомнит, что он пионер, а пионеры «не жвачные животные».
-Давай, не подведи! Сашка-Саксофон за этот свёрток рыло начистит. Мы вечером в «Олимпии» будем с ребятами. Фирмачи тоже появятся. Не опозорься. Свёрток туда принесёшь.
Борька послюнявил огрызок химического карандаша, написал на использованном голубом киношном билетике адрес Вальки и протянул его Славику.
-Слава! Сколько можно тебя звать! – в окне показалось рассерженное лицо матери.
-Иду! – Славик вылез из песочницы и побежал к парадной, помахав Борьке чумазой ладошкой.

Подходя к обшарпанной двери их коммунальной квартиры и остервенело жуя, как в последний раз, Славик медлил: уж больно не хотелось расставаться со жвачкой. Он выудил из-за пазухи большой ключ на марлевой ленте и долго ковырялся им в замочной скважине. С обратной стороны двери послышался скрежет открывающегося замка. Славик суетно зашарил по карманам и, не найдя ничего, завернул обслюнявленную жвачку в голубой билетик и спрятал в кармане до того, как дверь отворилась.
-Сынок, ну всё ж остынет!
У мамы был нос в муке, из-под сиреневой газовой косынки виднелись колбаски зелёных пластмассовых бигуди. Белые худенькие руки, тоже припудренные мукой, она держала согнутыми в локтях, как хирург из кино, ожидающий, когда на него наденут стерильные перчатки.
-Закрой на верхний замок и живо мыть руки, суп уже в тарелке!
Славик побежал к раковине по длинному коридору, споткнулся в который раз о соседский велосипед, чертыхнулся пиратским проклятьем из любимого фильма, шуганул Мурика и быстро сполоснул руки в эмалированной раковине, белой с рыжим узором у стока и чёрными веснушками проплешин.
На кухне пахло разогретым гороховым супом и творожной запеканкой. Мама месила в маленьком тазике фарш, добавляла к нему размоченную белую булку, вытирала тыльной стороной ладони слезящиеся от лука глаза.
-Мам, я запеканку не буду. Я котлет подожду.
-Котлеты будут вечером. Ешь давай. Прямо здесь, на кухне, а то, пока до комнаты донесёшь, прольёшь половину. И посуду за собой вымой, мне некогда.
Славик легко справился с гороховым супом и нехотя ковырял запеканку.
На кухню вышел сосед, почесал пузо через дырку в майке, достал из-за окна подвешенную к форточке авоську с чем-то, завёрнутым в тряпицу, недовольно понюхал его содержимое и зашаркал обратно в комнату. Истошно заорал Мурик (видимо, и тут, бедолага, умудрился подвернуться под клетчатый тапок). «Обычный субботний день, - подумал Славик. – Вот и запеканка субботняя. Скорей бы воскресенье!»
Мама поднимала фарш высоко над головой, как красноармеец гранату, и кидала обратно с плюхающим звуком, который Славик обожал. Тёмно-розовый, с белыми мраморными прожилками комок от этого шлепка становился круглее, пышнее, и хотелось съесть его сразу, не дожидаясь обжарки.
-Славочка, посиди с Анютой. Мне халтуру обещали, перепечатать пару текстов. Я в восемь вернусь, пожарю вам котлет.
Мама накрыла миску с фаршем крышкой и поставила между рамами кухонного окна. Холодильником в их квартире для всех соседей служил навесной карнизный ящик – деревянный, с круглыми дырками для вентиляции, до отказа набитый склянками, кастрюльками и свёртками из серой вощёной бумаги.
Славик вспомнил про борькино задание.
-Я не могу сегодня.
-Что значит не могу? Авиа-кружка у тебя по субботам нет.
Ну, как ей объяснить?
-Мам! Я с мальчишками договорился.
-Ничего, переживут твои мальчишки.
Мама с подозрением взглянула на сына.
-А, часом, не к Борьке ли спешишь? Не понимаю, что за приятеля ты себе нашёл? А точнее, что ему-то от тебя надо! Видела, как во дворе сидели. Он старше тебя намного, какие у вас могут быть общие разговоры, игры?
Славик соображал, что ответить.
-Ну, мам!
-Никаких мам! Сделаешь уроки на понедельник и поиграешь с сестрёнкой.
Спорить с ней было бесполезно.
-Ох, Славик, чует моё сердце, не к добру эта ваша дружба. Ничему хорошему Борька тебя научить не может. Слышишь меня?
Славик слышал. Пререкаться с матерью - он знал это очень хорошо – себе дороже.
Всё равно он сделает по-своему. Мамке не обязательно об этом знать.
-И чего тебе со сверстниками не гуляется? С Мишей или с Костиком? – не унималась она.
-Мишка - дурак. А Костик качели лизал на морозе, бабка наказала.
Славик доел скучную запеканку, лениво сполоснул посуду и пошёл в комнату. Было слышно, как за стеной соседка баба Нина орёт на нерадивого кота, зачем-то поминая Иосифа Виссарионовича.
Славик сел у окна, поставил на ногу-опору откидной столик полированного секретера, весь заляпанный пятнами от пластилина, положил на него развёрнутую газету, сверху тетрадь и учебник по русскому языку и сосредоточенно уставился на репродукцию картины «Опять двойка», по которой им задали написать сочинение. Ни одна путная мысль в голову не постучалась, и Славик принялся чирикать на газете, пририсовывая рожки солидным портретам на развороте «Ленинградской правды». Мамка спешно натягивала платье, одной рукой высвобождая русые локоны из-под цепкого плена зелёных бигуди. Время на старых ходиках со сломанной кукушкой неумолимо приближалось к четырём.
-Всё, сынок, убежала!
Поцеловав Славика в макушку, она подхватила сумку и упорхнула.

Порученная ему сестрёнка капризничала, требовала то сложить фигурку из фантиков, то поиграть с ней в какую-то только ей известную игру. Пришлось Славику на неё прикрикнуть и даже кулаком погрозить. В отсутствии отца, который после рождения Анюты отбыл на север на заработки да так и сгинул бесследно, Славик чувствовал себя в какой-то степени главой семьи. Во всяком случае, главой над сестрёнкой уж точно.
Он выглянул в окно, взглянул на песочницу с грибком. Во дворе хозяйничал дядя Петя, отчим соседского Мишки, - пытался приколотить соскочившую доску на детской деревянной горке. Вокруг дяди Пети роилась малышня, с восторгом глядя на сильные руки и ловкие дядьпетины удары молотком.
«Повезло Мишке, - подумал Славик. – Вон какой у него отчим! Лучше предыдущего батяни. И с чего такой хороший дядя Петя достался балбесу? И в школе забитый троечник, и в играх слабак, и очкарик. В «вышибалы», вон, не играет, трусит. Тоже мне, пацан! И мамаша его, тёть Надя, – толстая и некрасивая. Зачем они такому дяде Пете?».
-А куда мамка пошла? - пискнула сестрёнка.
Славик не ответил, снова выглянул в окно. Благодарная малышня висла на дяде Пете.
«Эх, мамке бы дядю Петю! Зачем ему очкастый Мишка с толстой тёть Надей! Мамка, вон, крутится с утра до ночи в своём машинописном бюро, по вечерам берёт халтуру и строчит до ночи, как Анка-пулемётчица, а всё потому, что одна, без папки. Отнять бы у Мишки дядю Петю!».
-Славка, а у нас Ёлка в садике будет. Мне нужно платье Снежинки!
«Вот и этой малявке чего-то нужно. А мамка копейки получает! У самой ничего нет. Эх, в следующий раз за свёрток не жвачку попрошу у Борьки, а двадцать копеек! Или даже тридцать!» - мелькнула сладкая мысль.
-Отстань. Где тебе новогодний костюм взять? Наденешь мой, пиратский.
-Не хочу быть Пиратом, хочу Снежинкой. В платьице!
-Ну, и дура ты, Анька. Пиратом, знаешь, как классно!
Сестрёнка надула губы, насупила бровки. Славик дал ей кусок чёрного хлеба с сахарным песком, чтобы успокоилась, и включил телевизор. Старенькая чёрно-белая «Заря» показывала рябь и зыбь, он выключил, потянулся к вертушке радио. Зычный голос вещал о дорогом Леониде Ильиче и славных передовых традициях рабочих династий. Славик взглянул на ходики.
-Анька, ты умеешь тайны хранить?
Сестрёнка кивнула, прекращая жевать хлеб.
-Мне убежать надо. Я быстро. Прибегу, расскажу тебе тааа-акое! Бооольшущую тайну. Только ты из комнаты не выходи, ладно!
-Тебе мамка велела со мной сидеть!
«Жовку ей дать? А то заложит…». Славик медленно размышлял. Жвачку жалко, конечно, почти нежёваная. «А вдруг ещё проглотит, дурёха!»
-Анька, ну, ты хочешь знать продолжение «Буратины»?
-«Буратины»… - Анюта с любопытством распахнула глазёнки, громко сглотнула. – Они поженятся, да?
-Да, да. Только мамке не говори, что я выходил. Поняла? Тогда и поженятся.
Славик включил радио погромче и напялил клетчатое мальчиковое пальто, которое ненавидел, ушанку, ботинки и выскочил во двор.
У скелета большой ракеты на детской площадке он услышал сестрёнкин высокий голосок.
-Слааав, а кто поженится – Мальвина с Пьеро или с Буратиной?
Она стояла на подоконнике, открыв форточку, её ладошки и худенькие коленки были прижаты к стеклу.
-Анька, слезь с окна! Немедленно! А то приду – ухи оборву, и никто тогда не поженится!
Испуганная сестрёнка спрыгнула с подоконника.

У парадной рядом с пышечной, борясь с искушающими запахами жаренного в масле теста и сахарной пудры, Славик достал из кармана билетик и развернул его. Жвачка, превратившаяся в белый камешек, с трудом отлепилась от голубой бумажки, прихватив с собою часть текста, а точнее, самую важную цифру адреса, написанного корявой борькиной рукой. Славик пошкрябал по жвачке ногтем, пытаясь отодрать прилипший кусочек с информацией, но безрезультатно. Положив в рот камешек, ещё хранящий вкус, он вновь взглянул на голубой билетик. Большими буквами было напечатано: «Кинотеатр Космонавт», «Ошибка резидента»; ниже каракульки чернильным карандашом – «Валька-Мурена» (не поленился-таки вывести имя полностью) и номер дома. Номер же квартиры теперь вместе с жвачкой дожёвывался усердным ртом.
«Самое ж главное отодралось!» - с досадой подумал Славик и принялся обходить все квартиры подряд, начиная с последнего пятого этажа.
Это были коммуналки, как и в его доме, и на счастье Славика на дверях имелись таблички с фамилиями. Глаза усиленно искали в инициалах букву «В».
Груздец В.Г. оказался неприятным угрюмым мужичком с макарониной в бороде, Балакина В.Д. – близорукой старушкой с огромным котярой, висевшим у неё на шее, как воротник зимнего пальто. Григорян «В» оказался Вартаном, Гольдберги «переехали», а Голиковы «ещё не пришли со смены» (но что-то подсказывало Славику, что загадочная Валька-Мурена «на смену» не ходила). Так дошёл он до первого этажа. На одной двери из женских имён значилось только «Зубова Е.Р.», на другой – «Пустобрёхова» (но зато «В.А.»). Чутьё опять подсказало Славику, что «фирмачная» Валька носить фамилию Пустобрёхова, ну, никак не может, но буква «В» в инициалах заставила его крутануть вертушку выкрашенного блестящей коричневой краской звонка. На пороге появилась девочка его возраста с косичками-баранками у лопоухих ушей, в синем трикотажном физкультурном костюме.
-К кому? – она уставилась на Славика.
-Мне нужна Валентина.
-Это бабушка моя, Валентина Антоновна. Она в «Стреле» в очереди за сосисками стоит.
-Не-е, - протянул Славик. Мне точно не твоя бабушка нужна. А не знаешь, нет ли у вас в парадной молодой Валентины?
-Насколько молодой? - прищурилась девочка.
-Ну, это... Комсомольского возраста.
И опять чутьё клюнуло Славика в темя: как-то не вязался обрисованный Борькой образ с Комсомолом.
-А-а, - протянула девочка. - Это напротив. Зубовы они. Там её сестры Катерины табличка.
Славик поблагодарил и вдавил горчичного цвета кнопку звонка Зубовых. Пока ожидал, успел подумать, что вот сейчас выйдет девица с комсомольским значком и серьёзным патриотическим взглядом, и надо было ему поточнее описать Вальку девчонке-соседке. Но по цокающему звуку приближающихся к двери шагов, по той немыслимой обуви, которая, как молниеносно нарисовало ему воображение, могла издавать подобные звуки, он понял, что не ошибся. Дверь отворилась, и молодая девушка, одетая так пёстро, что у Славика зарябило в глазах, оглядела его с ног до головы и произнесла:
-Уот зе хелл?
-А? - не понял Славик.
-Чего надо, спрашиваю.
Славик набрался смелости и тоже оглядел её всю целиком. На девушке были джинсы-клёш, короткий балахон из аляповатых цветных лоскутков и ядовито-зелёный платок-чалма на голове. Яркие алые губы мусолили тонкую сигарету.
-Ты Валька? – выдохнул Славик.
-Кому Валька, а кому и Валентина Романовна.
Славик пытался вспомнить её кличку, но не смог, вытащил билетик.
-Му.. Мурёна, - прочитал он.
Девушка захохотала.
-МурЕна, понял, пионер. Рыба есть такая хищная. Так надо-то чего?
-Я от Борьки…Каль..Каль… - Славик корил себя за тупость и плохую память, морщил лоб.
-Калькутты? – подсказала Валька.
-Ага! – выпалил обрадованный Славик. – Он сказал, ты свёрток передашь.
-А ты кто?
-Я Слава-Манила, - гордо произнёс он.
Девушка вновь засмеялась, выпуская серебристую струю дыма.
-Давай, проходи, - она жестом кивнула ему, приглашая войти в квартиру.

Играла заграничная музыка, певец надрывался хрипло, с подвываниями. В комнате было сильно накурено. За столом сидели два кудлатых парня и с любопытством таращились на Славика. На столе перед ними лежала гора шмоток («не советских», как догадался Славик) и стопкой, как мамкины блины, - музыкальные пластинки в ярких обложках с надписями не по-русски. Один из парней держал в руке, как бабка пучок щавеля на рынке, невообразимой красоты носки – голубые с белоснежной полоской. Длинные ловкие пальцы его, точно паучьи лапки, перебирали товар так быстро, словно это кассирша в магазине пересчитывала рубли. Стоящая рядом софа была целиком накрыта синими болоньевыми плащами («мамкиной мечтой») и разноцветными рубахами с узкими языками воротничков.
От ощущения, что он попал в какое-то неведомое богатое королевство, у Славика закружилась голова и появилось ощущение песка на зубах. Вот это всё: и джинсы, и пластинки, и болонья – всё из другого, недоступного ему мира. Мира людей, у которых всё хорошо, есть тушёнка – хочешь на обед, хочешь на ужин, и сгущёнка без очереди, и копчёная колбаса без праздничных «заказов» с обязательными довесками ерундовой морской капустой, и жвачки - сколько душе угодно; и мамки их не ходят в Дружину, чтобы заработать лишний день к отпуску. От чувства малой сопричастности к недоступному, которое Славик сейчас испытывал, защемило в горле и особыми красками нарисовалась их с мамкой и сестрёнкой незатейливость жилища и убогость одежды. И страшно захотелось себе чуть-чуть этого сладкого мира, совсем капельку.
-Ты что, заснул, Манила-Заманила?
Славик почувствовал, что ему тычут чем-то в плечо. Он повернул голову. Валька протянула ему серый бумажный свёрток величиной с младенца. Такой вот кулёк с пищащей Анькой мамка принесла из роддома.
-На. Борька-то мелочь пузатая, отдашь это Сашке-Саксофону. Или Джему. Больше никому. Скажешь, здесь креповые носки по шесть рэ за пару. И передай, что вечером зажигалки пластиковые будут. Пусть пришлёт кого-нибудь. А вот это, - Валька сунула ему за пазуху тонкую белую трубочку, - полиэтиленовые пакеты, японские, восемь штук, с выставки остались, только своим, по рупь-писят.
Славик кивал, изо всех сил пытаясь запомнить. Мамка давала ему в школу воробьиного цвета советский рубль, он покупал талончики на завтрак по двадцать копеек на всю неделю вперёд. За сестрёнку с мамки в садике брали семь восемьдесят в месяц – по скидочному тарифу, как за «безотцовщину». Пакетики за «рупь-писят» штука, а тем более носки за «шесть рэ» никак не хотели укладываться в его голове.
-Ну, всё, курьер-пионер, ступай, - Валька широко улыбнулась, вынула пенёк тоненькой сигареты из алого рта и поднесла к его носу. – Хочешь курнуть?
Не мог, не мог Славик сказать этой цаце, не хочу, мол! Не солидно для курьера. Он схватил сигарету зубами, набрал полный рот дыма и закашлял, согнувшись почти пополам, кусая и заглатывая воздух. Сидевшие за столом парни заржали.
-Валёк, хорош дитё мучить, а то своих не будет.
Валька погладила Славика по голове:
-Не обижайся, как тебя там… Манила. Хорошее имя, хороший мальчик.
Она поцеловала воздух в направлении Славика и  легонько подтолкнула его к входной двери.

На улице, отдышавшись от сигаретного затяга и смахнув слёзы, вызванные приступами кашля, Славик покрепче зажал свёрток подмышкой и бодро зашагал к садику «Олимпия».
Начинало холодать. Славик вспомнил о забытом дома шарфе и втянул худенькую цыплячью шею в воротник пальто. В садике на спинках двух скамеек сидели «взрослые» парни, все поголовно «волосатые», в клешах и фирменных разномастных куртках – болоньевых, прошитых ватином, и «под дублёнку». На Славика никто не обращал внимания. Он заметил крутившегося рядом Борьку и ещё одного мальчишку пионерского возраста.
-Принёс? – Борька кинулся к нему.
Один «волосатый» спрыгнул со скамейки и вразвалку подошёл к ним.
-Это твой хвалёный пацанёнок?
Борька кивнул. «Волосатый» отвесил ему подзатыльник со всего маху.
-За что, Сакс? – взвыл Борька.
-Чтобы товаром не рисковал.
-Я ж говорил, он надёга! – не сдавался Борька, потирая загривок.
Славик выразительно закивал: мол, верно, он самая настоящая «надёга».
-Звать как? – спросил «волосатый».
-Слава-Манила, - задрав вверх подбородок ответил Славик.
-Погоняло ещё заработать надо. Ну, рассказывай.
-А что рассказывать? – смутился Славик. – Вот свёрток. Валька…это… Хищная рыба… да… и сказала, что по шесть рэ. Носки кремовые.
-Какие? – вся толпа взорвалась хохотом. Славик покраснел.
-Ладно, Славунтий, не тушуйся. Свои все.
Парень взял у него свёрток и сел на скамейку, по деловому обсуждая товар с приятелями. Говорили они будто бы по-русски, но Славик не понимал ни слова. Подошёл Борька, поставил по-свойски локоть на его плечо.
-Слышь, я тебя тут расхвалил. К этим людям просто так не подкатишь. Должен мне будешь.
-А кто они?
-Этот, который у тебя товар взял, – Сашка-Саксофон. Ну, для тебя не солидно «Сашкой» его кликать, зови просто «Саксом», так и короче. Вон тот, слева, – Толик Сомов, мы его «Анкл Сом» зовём, справа Юра-Монтана и Кэш. Гоша-Шкет, ты только что видел его, за сигаретами побежал. А Джем и Тихий на точке, на Бродвее – это Невский, что б ты знал. Женского полу сегодня нет чего-то. И рот закрой, а то бёрд влетит.
Славик сосредоточенно кивал, но почти ничего из сказанного Борькой толком не запомнил, уж больно много нерусских слов. Единственное, что понял: пацан, который был послан за сигаретами, на вид года на два старше Славика, а зовут его Гоша-Шкет. А он, самый младший, если ещё для них и не «Манила», то не «шкет» точно. Во, какое задание выполнил: товар доставил!
К группе на скамейке подошёл ещё один, с жёсткими бакенбардами и в тёмных очках, хотя уже стемнело, и длинные тени от жёлтых фонарей наискосок разрезали дорожки садика. Одет он был поскромнее, но из-под серого полупальто виднелись такие же джинсы-клёш, как и у всех.
-Это Джимми, - уважительно шепнул Борька. – Он по финикам спец.
«По финикам?» - удивился Славик, но переспросить не решился.
Парни спрыгнули со спинки скамейки и поочерёдно пожали Джимми руку – но совсем не так, как делали партийные лидеры по телевизору, а как-то задорно ударяя ладонями о ладонь приятеля.
-Чувак, что нового на Крупе?
-Менты опять гоняли. Значит, завтра спокойней будет, можно побольше товара взять. «Зе Ху» только своим, по предварительному созвону. Да и то, пластов пять осталось. «Дорсы» сразу ушли, «Биттлов» один перец всех взял, по тройной цене. А «Роллингов» толкнуть не успел, шмон помешал. Я всё на хате у Ляли оставил. Она двух чухонцев окучивает, к вечеру обещала пять пар сапог «на манной каше» на круг дать. Кто возьмёт?
-Ходовой пэккедж. Только громоздкий, мороки много. Больше одной пары за раз не толкнёшь. Сколько Лялька хочет?
-Шестьдесят ей, остальное, что наваришь, твоё.
-Лады, возьму, - повеселел Анкл Сом.
Славик наклонился к борькиному уху:
-А где они всё это берут?
-Интуристов бомбят, - уважительно растягивая слога ответил Борька. - Прямо у басов, автобусов ихних, то есть. Сегодня у гостиницы «Советской» бритиша нарисовались, целых два баса. А финики – те каждый день почти, только бомбить и успевай.
Славик представил, как «волосатые» скидывают бомбы на автобусы, а на бомбах вместо «На Берлин» написано «На интуристов».
-Понятно… - Славик шмыгнул носом. – А продают где?
-На Галёре обычно. И в Тёплой Трубе, - Борька поглядел на Славика, как на глупого октябрёнка. – Ну, Галёра – Гостинный Двор, зыришь, а Труба – переход подземный через Невский. И ещё во Фрунзенском. И у «Альбатроса». Знаешь, как опасно? Чуть зазеваешься - менты тебя цап. И статья! Работа, точно у разведчиков. Во как!
Славик снова оглядел новоявленную компанию. Нет, на разведчиков, которых показывали в кино, они были мало похожи.
Вернулся Гоша-Шкет с сигаретами, ревниво стрельнул в Славика круглыми печальными глазёнками. Компания закурила – все, включая Борьку и Шкета. Славику не предлагали, но он и сам с ужасом вспоминал затяг у Вальки в квартире. Его не гнали, но, вроде, особо и не замечали – ну, стоит мальчишка у скамейки рядом с урной, на урну и похожий, и пусть стоит, хорошее дело сделал: товар принёс. А уж как любопытно с ними было Славику – и не передать!

Минут через двадцать разговоров на чужом для Славика и непонятном птичьем языке, один из парней, Юра-Монтана, мрачным голосом заявил:
-Девок всё нет. Нехороший знак. Пойду, Марусе позвоню.
Он  захлопал себя по карманам в поисках двух копеек, но во всех тайниках его мудрёного прикида ему попадались только серо-голубые и красноватые бумажные купюры.
«Эх, мне бы так!» - с завистью подумал Славик.
«Волосатые» тоже начали шарить руками по своим обтянутым джинсой задницам.
Славик сделал шаг вперёд.
-Возьмите, - он вынул из-за пазухи тонкую гибкую металлическую полоску длиной со школьную линейку и протянул её Монтане.
Штуковину эту подарил Славику внук соседки бабы Нины, матрос Лёвка, вынув из своей бескозырки. Её надобно было всовывать одним концом в монетоприёмник на уличном телефоне-автомате, и когда аппарат жадно икнёт, требуя законные две копейки, дать ему чуток глотнуть полоску. Телефон обманется, как младенчик соской-пустышкой, и даст поговорить. А потом бескозыркин каркас вынимается легко – автомат не в силах удержать его своими гландами. Вечные две копейки, можно сказать.
Когда он всё это объяснил фарцовщикам, те даже присвистнули и уважительно закивали. Славик почти физически ощутил, как возрос его вес в компании, и от распиравшей его гордости не смог сдержать налезающую на уши улыбку.
-Так у тебя в друзьях морячок? – заинтересованно спросил Джимми.
-Ну, да! Почти лучший друг! – заявил Славик. – Плавает туда сюда, а как на берег – сразу ко мне.
Он, конечно, приврал. Лёвка бабку навещал раза два в год, да и моря-то толком не знал – дежурил на «Авроре».
-Плавает, Славунтий, какашка. А моряки ходят. Ладно, потом расскажешь, - Юра-Монтана, захватив «вечные две копейки», потрусил через садик к ближайшему автомату.

Минут через пять к их группе подошёл лощёный франт, «совсем взрослый», как оценил его Славик. Длинное, почти до пят, чёрное кожаное пальто, такая же шляпа, белоснежный шарф. Никаких бакенбард, лицо чисто выбрито, волосы из-под шляпы не торчат. Очки на нём какие-то интересные – точно два зеркала, отражают всё вокруг. И пахло от дяденьки чудесно, Славик такого запаха не знал. Пузырёк «Тройного одеколона» соседа, стоящий рядом с их старенькой ржавой ванной, в сравнение с этим ароматом никак не шёл.
Парни зашуршали вокруг щёголя, кто-то вынул пачку «Мальборо» и уважительно протянул ему. Человек в кожаном пальто молча вынул сигарету, прикурил от поднесённой ему зажигалки, и, затягиваясь, нараспев томно протянул:

Ах ты тело, моё тело,
Тело цвета белого!
Много пило, мало ело,
Ничего не делало…

Сакс передал ему свёрнутые в трубочку купюры. Тот поиграл маленьким денежным рулончиком и как бы брезгливо, двумя пальцами, сунул его в карман. Выражения глаз из-за очков было не видно, но по манерно опущенным вниз уголкам губ читалась какая-то не то усталость, не то отстранённость.
-Скучно стало в «Сайгоне». Тоска смертная…
Славик восхищённо таращился на мужчину. Чем-то он напоминал ему ковбоя из «Великолепной Семёрки» и немного пирата.
-Это кто? – тихо спросил он Борьку.
-Яковлев. Уважаемый человек! Это офигеть, кто такой!
-Вы так и зовёте его по-фамилии?
-Сдурел? Смотри не ляпни! Он для тебя «Итальянец», понял?
Итальянец подошёл к ним. В каждом зеркале его очков отражалось по Славику.
-Смотрю, новая смена подрастает. ПионЭр?
Славик кивнул, боясь моргнуть.
-Гуд. – Итальянец лениво пожевал во рту сигарету и повернулся к остальным. – Что нового, молодая гвардия?
«Волосатые» снова взяли его в кольцо, оттеснив Славика. Он смаковал свою неожиданную избранность, о которой ещё днём не ведал, и признался сам себе: «вот это самое и есть то, что я хочу!». Веяло чем-то запретным, «свободой», как Славик понимал это слово, и можно всё. Всё! И ругаться крепко тоже можно, и мамка не заставит после каждого бранного слова бежать чистить зубы противным порошком!
-Успели скинуть блейзеры-нейлон и джинсу: десять пар «Левисов» по семьдесят. К вечеру будут от Джема на подтяжках, лейбл не знаем, но чистый коттОн, хоть и не штатовские.
Итальянец флегматично кивнул.
-А что на точках?
-«Утюги» с Галёры сказали - у ментов чёсы какие-то показательные. Ихних сильно трясут.
Итальянец зевнул, зажав зубами сигарету и тихо произнёс:
-Нужно четыре магнитных браслета для уважаемых людей. Через час.
-Сделаем, - ответило сразу несколько голосов.
-И джинсы, сорок восьмой.
Сакс открыл спортивную сумку из грязно-бежевого дерматина, вытащил оттуда синие сложенные джинсы. Итальянец развернул, погладил холёным пальцем по простроченному жёлтой ниткой карману, щёлкнул со звуком натянутой штаниной, чуть приложил ухо к материи, словно к камертону.
-Люблю этот звук. И запах! – он с наслаждением эстета проделал ещё пару завораживающих манипуляций и окрикнул Анкла Сома. – Пакет фирмачный дайте! В подарок несу.
Повисла пауза. Головы повернулись в сторону Славика. Ещё не осознавая причину и нутром чуя катастрофу, он побледнел, мгновенно стало жарко.
-Валька-Мурена должна была передать тебе пакеты, - пробасил чей-то голос.
Тут он вспомнил: Валька дала ему белую трубочку. Где она? Где, где? Славик точно помнил: положил за пазуху, потому что руки были заняты свёртком. Он осторожно потрогал пальто в месте груди и живота: ничего не прощупывается. На секунду мелькнула шальная мысль всё отрицать, сказать, что, мол, не давала Валька ничего, кроме кулька с носками, но язык не повернулся под пристальным взглядом «волосатых». Да и врать-то Славик особо приучен не был.
«Что делать? ТикАть?» Он лучше всех в классе по бегу. Но это совсем позор. Славик понимал, что догонят и, может быть, убьют. «Непременно убьют!».
-Сейчас! – он со слабенькой надеждой рывком снял пальто, с «мясом» отрывая непослушные пуговицы, снова ощупал всего себя, но безрезультатно: трубочки не было.
«Рупь-писят за штуку» - стучало  мозгу.
Парни молча и напряжённо наблюдали за Славиком.
-Я потерял…
Итальянец состроил губами гримаску.
-Что же ты, пионЭр? Серьёзных людей подвёл. Нехорошо…
Славик покрылся холодным потом. В скулу влетел борькин кулак:
-Урод! Я ж поручился за тебя!
-Не будем распускать руки! Фу, - Итальянец вытащил окурок сигареты и затушил его об услужливо подставленный кем-то бумажный стаканчик из-под мороженого.
-Я сейчас… - пробормотал Славик. – Я сгоняю! Она выпала, наверное, лежит на тротуаре. Я быстро!
Итальянец ухватил его за воротник рубашки.
-Стой, наивное дитя. Подобрали уже сто раз.
От цепкой лапки, держащей его за ворот, становилось жутко, несмотря на ласковый тембр голоса Итальянца. Славик таращился на его очки, в которых отражались деревья садика, летящие вороны и жёлтые точки уличных фонарей, и корил себя за тупость и жадность. Сидел бы сейчас с сестрёнкой, играл бы с ней в настольный хоккей или механического цыплёнка ей починил бы– давно обещал ведь! А теперь вот попал в самый настоящий плен, и враги будут (непременно будут!) пытать его, как партизана. А Анька там одна сидит, не натворила бы чего!
-Да что ты так перепугался, мальчишечка? – Итальянец отпустил его. – Накинь пальтецо, простудишься. Подумаешь, пакетики потерял! Там ведь штук семь должно быть всего, остатки с выставки.
-Восемь, - убитым голосом сказал Славик.
-Честный мальчишечка. Хорошо. Да не переживай ты так, отработаешь. Ведь, отработаешь, мы правильно разумеем?
Мозг Славика задвигался, как счётная машинка, чем он не мог похвастаться во время уроков математики. «Рупь-писят» на восемь – двенадцать.
Двенадцать рублей!!! Почти полтора месяца анькиного садика! Целая четверть школьных завтраков! Четыре кило «Белочки» или три «Кара-кума»!

Вернулся встревоженный Юра-Монтана, озираясь, как вор.
-Девчонок взяли! С товаром. Маруся плачет. Одна она и улизнула. Трубку не снимала, я минут пять вызванивал. Они в четвёртом сейчас, бедняжки!
Полминуты стояла непривычная для уха тишина, потом кто-то громко выругался. Все зашевелились, заговорили ещё более непонятным для Славика языком. Он нахлобучил слетевшую ушанку, надел пальто, украдкой следя за «волосатыми», а, главное, за Итальянцем. Тот, будто уловив его взгляд, неожиданно повернулся к нему на каблуках блестящих ботинок и вкрадчиво произнёс:
-Ну, вот видишь, мальчишечка, повезло тебе. Сегодня отработаешь, судьба к тебе благодушна: не приведётся под ярмом долга жить. А сделаешь всё ладно, жвачку получишь. Хочешь «Дональда Дака»?
Славик впервые не хотел жвачки. Ни «Дональда», ни «Дака», ни какую другую. В голове были шумы, как в ненастроенном радиоприёмнике, когда они с пацанами во дворе пытались поймать несуществующую радиостанцию.

-Понимаешь, мальчишечка, ты думаешь, мы просто шмотками фарцуем, а мы делаем женщин красивыми. – Итальянец снял очки и посмотрел на Славика.
Глаза у него были маленькие, карие, но Славику показалось, что фонари бликуют в них так же, как и в зеркальных стёклах очков.
-Вот купит твоя мама гэдээрошную комбинацию или халатик румынский и королевой себя почувствует, от плиты отвлечётся, - продолжал он, щупая длинными пальцами белый атлас с кусочком кружева, торчащий из упаковки.
«Моя точно не купит», - подумал Славик, но ничего не ответил.
Задачу ему объясняли два раза: первый на своём «волосатом» языке, потом повторили на обычном, доступном для Славика. «Счастьем» отработать сиюминутно, а «не ходить под бременем долга» он был обязан тому, что «чувих накрыла лапа», а «утюги» бельишко бабское «набомбили» у фиников – «скидывать» надо срочно, а из женского пола сегодня не найти никого – Маруся «на нервяке», дома отсиживается, а Валька-Мурена на разборе товара.
Славик долго не мог понять, чем он-то может помочь, но потом до него дошло: надобно прикинуться девочкой и сопровождать покупательниц в женский туалет на примерку. Да и следить там, что б с товаром ничего не случилось.
Хочет он или нет, никто не спрашивал. Славика отвели на соседнюю с садиком улицу, к знакомой Юры-Монтаны, огромной бабище, которую все звали Банана-Мама. Там, на квартире, его переодели в жуткие коричневые колготки, в каких ходили девчонки из класса, вместо ушанки выдали серую мохеровую шапочку с помпоном, а вместо зимних ботинок – красные, чуть поношенные сапожки на сантиметровом каблучке, с широченными раструбами голенищ, в которых нога болталась, как карандаш в стакане. Сапог на выбор у дамы оказался целый короб – прямо настоящая комиссионка. Пальто оставили его личное – в похожих ходили все без разбора, и девочки, и мальчики, а что пуговицы на «пацанскую» сторону пришиты – кому какое дело! Подумаешь: девчонка в уродливом мальчиковом клетчатом пальто, мало, что ли, таких? Да и суета примерочного ажиотажа не предполагала от покупательниц интереса к сопровождающей вожделенную шмотку личности Славика.

Они шли вдвоем с Саксом по Малодетскосельскому к Фрунзенскому универмагу, и Славик, надвинув шапку на глаза,  боялся оторвать взгляд от асфальта: а вдруг попадутся знакомые. Около комиссионного магазина на углу с Московским Сакс молча пожал руку бородатому детине в дублёнке с огромной хоккейной сумкой наперевес, и уже дальше они продолжили путь втроём: взрослые впереди, шепчась о своём, Славик чуть сзади. «Вот возьму сейчас и сбегу», - мелькнула сладкая мысль. Но противное чувство долга – совсем не такого, о котором говорили в школе, и уж точно не такого, о котором не говорили в семье, но какое было в его крови с малолетства по отношению к матери и сестрёнке, - это «другое» чувство долга ело его изнутри, как червь яблоко, просилось скорее быть исполненным.
Прохожие не обращали на двух модных парней и плохо одетую девочку никакого внимания, но Славику казалось – весь родной Ленинский район смакует его позор. Он взглянул в витрину молочного магазина и шарахнулся от своего отражения: странная дурнушка с затравленным взглядом в серой мохеровой шапке, от которой чесалась голова; тонкие ноги в морщинах коричневых колготок; уродливое клетчатое пальто с торчащей из-под «чебурашкиного» мехового воротника голой цыплячьей шеей; не по ноге сапоги, которые всё же умудрились натереть пальцы; озябшие красные руки – варежки забыты на скамейке в садике.
«Только бы не попасться никому на глаза!». Славику уже не хотелось ни сладкой жизни, ни красивых шмоток, ни вожделенного ещё час назад «Дональда Дака» с развесёлыми вкладышами. Не так сладка ему показалась та свобода, которая сейчас отражалась во всех окнах первых этажей маленькой безобразной неряхой. Совсем не манило ругаться непристойными словами – он готов был почистить не только зубы, но и вымыться целиком, будто запаршивел с ног до головы, и думал только об одном: скорей бы всё закончилось. Славик зажмурился и со всей силы пожелал себе стать на несколько часов старше, когда позор, воплощением которого в этот самый момент были коричневые морщинистые колготки, будет уже позади.
-Ты чего щеришься? – спросил его бородач.
-Сестрёнка дома одна.
И хотел было прибавить: «Отпустите меня, дяденька!» - но гордость не позволила.

-Значит так, - пояснил Сакс, - в кабинки бабам с товаром ходить не давай, шмотки должны быть всегда у тебя на виду. Гляди, чтоб по полу не возили, когда надевают, полы, сам понимаешь, не стерильны. Монтана поднесет через часик лифчики - пусть через платья прикладывают, на голые сиськи мерить не позволяй. Платья помогай застёгивать – чтобы всё по-быстрому, не больше двух-трёх минут на примерку. Усёк?
Славик кивнул, боясь посмотреть Саксу в глаза. После слов про лифчики и голые сиськи он покрылся рваным румянцем и зашмыгал носом так, как будто ревел.
-Высморкайся. И вещи сопливыми руками не лапай, - Сакс с недоверием оглядел незадачливого компаньона. – М-да. Ну и вырядила же тебя Банана-Мама! Стой за телефонной будкой, не светись, я знак тебе подам, а то всех покупательниц распугаешь.

Прошёл, наверное, час. Славик непрерывно бегал в женский туалет с дамочками, симпатичными и не очень, помогал застёгивать молнии на шерстяных финских платьях, впихивать объемные ляжки в узкие джинсовые штанины, усердно, как китайский болванчик, кивал головой на неизменный женский вопрос «Ну, как мне?». Не успевал удивляться, почему им так важно было узнать мнение заурядной маленькой кикиморы.
Товар «уходил» быстро, Сакс и бородатый виртуозно, как профессионалы-психологи, выхватывали взглядом из толпы потенциальную покупательницу, направлялись именно к ней, и через пару секунд кивком головы «вытаскивали» Славика из его неприметного убежища, и он направлялся к двери женского туалета, сопровождаемый семенящей за ним на каблучках дамочкой. Привыкнуть к новой роли он так и не смог, боялся смотреть женщинам в глаза, голоса не подавал, на вопросы старался отвечать лишь кивком.
Под конец второго часа Борька с Монтаной поднесли ещё сумку с полустёртой надписью «СССР». По тонкому белому кружеву в целлофановой упаковке Славик догадался: лифчики и прочее. Только этого не хватало!
На бельё дамочки слетелись, точно голуби на булку. Сакс с бородачом цикали на них, чтобы не всем скопом толпились, двух оставили при себе, остальным велели прохаживаться туда-сюда, ждать очереди. Борька вызвался стоять «на шухере» у огромных створчатых дверей универмага и дать знак, ежели замелькает где ментовская фуражка или красная повязка дружинника.
Славик обречённо поплелся к ненавистной уже двери с буквой «Ж» с очередной, возбуждённой примеркой дефицита, покупательницей. Она поставила сумочку на подоконник, скинула тяжёлое зимнее пальто с рыжей лисой на воротнике на руки Славику и трепетными пальцами достала из шуршащего целлофана бюстгальтер. Это было нечто, о существовании чего Славик даже не догадывался. Он помнил мамкино бельё – простое, хлопчатобумажное, с пластмассовой застёжкой, штопаное и ушитое много раз; и внушительных размеров поросячьего цвета лифчик соседки бабы Нины на бельевой верёвке в кухне, - с тремя пуговицами, с простроченными по кругу чашами, огромными, как октябрятские панамки. Но такой невообразимой красоты – невесомой, точно облако пушистого снега, с малюсенькими кукольными крючочками и тонкими бретельками он видел впервые и мог бы поклясться: мамка даже не догадывалась о существовании такого чуда.
Покупательница прикладывала бюстгальтер к обтянутой тонким свитером груди, вертелась у замызганного зеркала, а вокруг собирались, как мухи на мёд, другие дамочки, зашедшие в туалет за естественной надобностью.
-Щупать всем нельзя! – фальцетно выкрикнул, заглушая гам, Славик.
Глаза женщин горели, щёки покрывались розовым цветом, «сторонние» посетительницы напрочь забыли, зачем пришли.
-Девочка, а третий размер есть?
Откуда он знал? Только и мыслил: скорей бы срам закончился! Там Анька одна, и мамка скоро вернётся, ух и осерчает, что его нет дома!
Только он успел подумать, как дверь в туалет распахнулась, и… дыхание его перехватило… в проеме появилась мама. Славик инстинктивно натянул шапочку на брови и нырнул в кабинку.
Покупательницы продолжали галдеть.
-Девочка, а сколько халатик стоит? – услышал он такой знакомый и родной голос.
-Двадцать пять, - после мучительной паузы, напрягая голосовые связки до писка, выпалил Славик.
-Ого!
-А что вы хотите, женщина? – отозвалась первая покупательница. - Это Румыния.
-Румыния… - завороженно повторил мамкин голос.
Славик вжался в дверь кабинки, проклиная себя самыми последними словами, за которые зубы надо чистить часами подряд. Мгновенно вспотевшие ладошки сжимали целлофан с кружевным лифчиком. Задвижки в кабинке не было. Мамка вполне могла открыть дверцу и увидеть сына. Вот это уже самый, что ни на есть, ужас!
-Нет, малО мне, - с досадой пробубнила покупательница.
«Конечно, мало ей, корове, - подумал Славик. – Размер аккурат на мамку». И точно, как накаркал. Родной голос тихо, не надеясь на результат, произнёс:
-Это мой размер. Девочка, можно я померю? Я осторожно, на платье?
Славик с грустью подумал, что мамка никогда, никогда не купит такой халатик. Одна мысль о том, чтобы потратить на себя двадцать пять рублей – треть месячного семейного бюджета – была для его матери запретной. И примерить она попросила просто так, чтобы чуть-чуть прикоснуться к этой женской сказке, помечтать.
-Да, можно! – пискнул он.
Из-за щелки туалетной кабинки Славик наблюдал, как вмиг похорошевшая мамка, в тонком голубом халатике с лентами и кружевной пелеринкой, надетом поверх старенького платьица, кружится перед засиженном мухами зеркалом общественного туалета и загадал: он непременно купит ей эту штуку, на первую же зарплату, когда вырастет. И ещё подумал: а последний раз такое счастливое лицо и сияющие глаза были у мамки в том году, когда тётки с работы скинулись и подарили ей на День рождения крохотную янтарную брошку.
Он смотрел и смотрел на неё, боясь прервать такое незатейливое мамкино женское счастье – примерку недоступной шмотки, которая вмиг разгладила мелкие морщинки на её ещё молодом лице, распрямила спину и зажгла чертовщинку в глазах.
-Да, изумительная вещь, - наконец вымолвила она и потянулась уже аккуратно снять халатик, как вдруг дверь туалета распахнулась, и появившийся в просвете всклоченный Борька с каким-то шипящим присвистом выпалил:
-Атас, Манила, менты!!!
Женщины взвизгнули, сунули то, что меряли, в руки мамки, и, отталкивая друг друга, побежали из туалета вон. Две из них, испугавшись, закрылись в кабинках.
Она оцепенело стояла, таращась на закрытую дверь, держа в руках четыре пары бюстгальтеров. Славик до крови прикусил губу. Вот сейчас сюда войдут, и не отвертеться мамке!
-В кабинку!!! – заорал он, не став даже «переделывать» голос.
Мамка, очнувшись, метнулась, словно вспуганная птица, к нему в кабинку, захлопнула дверцу и, прижавшись к ней спиной, закрыла глаза.
-Боже мой, какой позор! - едва слышно прошептала она и, не обращая внимания на собственного сына, отвернувшегося к стене лицом, принялась нервно снимать халат.
Славик успел перехватить у нее лифчики, которые она так и держала в сжатой руке.
-Позор, позор, - шептала мамка, чуть не плача. – На работу доложат, а у меня детишек двое…
Славик был готов съесть эти злосчастные лифчики, как Бумбараш пакет.
За дверцей кабинки что-то происходило. Сильный женский голос произнёс:
-Фарцовщицы, выходим!
Мамка прижалась глазом к щёлке.
-Дружинница…
Славику показалось, что он слышал, как громко бьётся мамино сердце в полуметре от него. Её худенькая спина была напряжена, руки комкали поясок платья. Славику нестерпимо захотел погладить её, такую напуганную, беззащитную. Он поднялся на цыпочки и шепнул ей в ухо: «Не бойтесь, вы тут совсем ни причём. Вы по нужде зашли».
-Чьё это пальто на подоконнике? – зычно спросила дружинница.
Мамка не отвечала, напряжённо глядя в щёлку.
Славик дёрнул цепочку спуска воды и осторожно вытолкнул мамку за дверь. Сам же встал на унитаз – чтобы не было видно ног из-за короткой дверцы кабинки.
-Моё! - мамка накинула своё старенькое пальто с несвежей белкой на воротнике и гордо вышла из туалета.
За ней последовали две прятавшиеся в соседних кабинках женщины, озадачив дружинницу отсутствием товара в руках.
В его кабинку никто так и не заглянул. Славик ещё минут пять стоял, балансируя на унитазе, хотя знал, что дружинницы уже давно в туалете нет. Потом, запихнув товар за пазуху и придерживая живот рукой, чтобы не выронить, как ту самую трубочку из пакетов, он осторожно выполз наружу, озираясь, как вор. На улице было холодно, жёлтые фонари освещали лица прохожих, смазывая черты, делая каждого из них похожим на дружинника.
Славик со всех ног пустился бежать. В голове был сумбур, всё смешалось в какой-то ватный ком, только лоскутки образов всплывали на каждый сердечный удар: лифчики, дружинница, «волосатые» парни в джинсах, Валька-хищная рыба, свёрток с носками и мамка, такая красивая, кружащаяся в румынском халатике, как в бальном платье, которого у неё никогда не было.
Он бежал без оглядки по Московскому проспекту - мимо обшарпанных кирпичных «Красных» бань, мимо новенькой столовой с нарисованной на стекле тарелкой с дымящимся супом, мимо Аптеки и Оптики, по вывескам которых вся окрестная детвора училась правописанию, и казалось ему, что кто-то большой, сильный и справедливый вот-вот спросит его, что он, пионер Слава Пивоваров, делал в женском туалете, а Славик не будет знать, что ответить. На углу 5й Красноармейской его догнал Борька.
-Стой, стой!!! С Обводного за тобой бегу, бестолочь! Шмотки отдай!
Славик, едва отдышавшись, вынул из-за пазухи бельё. Борька запихнул его в матерчатую сумку и зажал подмышкой.
-Наши сказали: ты молодец! И погоняло честно заработал.
Славика неприятно укололо это «наши». И любимая кличка «Манила» совсем уже не впечатляла, гори она синим пламенем. Он снова вспомнил позорные часы в туалете.
-Борька, я долг вернул?
-Сакс сказал: вернул. Завтра приходи, на жвачку заработаешь.
-Не-е, Борька, нажевался я уже. Не хочу, - Славик замотал головой из стороны в сторону. – Штаны верните. И ботинки с шапкой.

Банана-Мама приветливо вернула Славику родные его брюки, ботинки и взъерошенную ушанку, похлопала по плечу и зачем-то благословила крестным знаменем, говоря при этом: «Ступай, пионерчик, «Спокойки» скоро».
«Спокойки» скоро» - означало, что время приближалось к восьми. Славик рванул к дому. Сердце щемило за оставленную одну Анюту, а о том, что устроит ему мамка за нарушенное обещание, он и не думал.
У занюханного скверика, мимо которого он сегодня уже проходил со свёртком от Вальки-Мурены, в центре схваченной вечерним заморозком тёмной лужицы, застыла, как мачта затонувшего пиратского фрегата, небольшая грязная трубочка. Славик подцепил её носком ботинка и засмеялся в голос, спугнув ворон от стоящего поодаль помойного бака: это были те самые полиэтиленовые пакеты по «рупь-писят». Символ вожделенной ещё пару часов назад выдуманной Славиком свободы.

Дома встретил его запах котлет и встревоженная мама.
-Я так волновалась, Славик! Думала, что-то с тобой случилось! – бросилась она к нему.
-Да что может случится? – отводя взгляд, отозвался Славик.
-Да день такой сегодня. Дурацкий…
Мама вспомнила, что он ослушался, пожурила его, не преминула упомянуть гроб с могилой, в которую Славик её загоняет, и как его такого ещё в пионерах держат, и когда же он хоть немного повзрослеет… Потом скормила ему не только положенную вечернюю котлету, но и завтрашнюю, и сливовое повидло разрешила открыть к чаю.
«Перепсиховала мамка сегодня», - по-взрослому думал Славик и радовался, что всё уже позади.
Подойдя после ужина к уже засыпающей сестрёнке, он шепнул ей:
-Анька, будет тебе новогодний костюм!
Потом в ванной он развернул замызганную грязью трубочку, промыл пакеты, ставшие мгновенно белоснежными и блестящими, и аккуратно, по трафарету, вырезал из них узорчатые, в мелкую дырочку, как пошехонский сыр, снежинки. Утром мамка пришьёт их к сестрёнкиному платьицу. Утром у Аньки будут гореть глаза – точно так же, как если бы она примеряла недоступную заграничную шмотку. Утром наступит воскресенье - самый его любимый день недели.