Ольга

       Было уже, наверное, не менее полуночи, а Ольге всё не спалось. Она оторвала голову от подушки, долго прислушивалась к завыванию вьюги за стеной, смотрела на едва заметное в темноте пятно замёрзшего окна. Как хорошо, что удалось вернуться до непогоды. Какие-то четыре или пять часов назад ничто ещё не предвещало этой свистопляски, разве только усиливающийся к вечеру ветер да лёгкая позёмка на дороге. Ольга долго перебирала в памяти свою, уже далеко не первую, поездку. "Господи!" - думала она, - "Всё получилось и на этот раз, всё обошлось благополучно". Бригадир дядя Веня, всё-таки, дал ей Мальчика, только долго наказывал, чтобы не гнала, не понукала - старый совсем - да чтобы смотрела в оба в Алексеевской балке, волков там, дескать, видели  недавно. Мерина она не подгоняла, Мальчик и без того был молодцом, дорогу знал и, хоть и не часто припускал бегом, но и не плёлся. Особенно, когда ехали домой. А что она, Ольга, может против волков? Знал бы кто, как леденеет кровь от их истошного воя. Но проехала, никого не усмотрела, как ни озиралась по сторонам. Видно разные дороги  у неё с ними были в этот вечер. А может берёг кто... А у неё и радости-то... вернуться домой, под крышу, увидать ждущие, такие родные, такие истосковавшиеся глаза детей, вопрошающе поглядывающие на её небольшой мешок. Почувствовать тепло их ручонок, по очереди обнимавших шею. В этот раз удалось обменять кусок поплина, подаренный ей Николаем  три года назад да штуку простынного белого. А выручила - то всего... стакан соли, каравай хлеба, немного пшена, три литра керосина да несколько кусочков сахара для самых маленьких. Стоит уже вторая военная зима. Вторая зима без Коли...

      Захныкала маленькая Шура, заворочался разбуженный ею Боря. Самых меньших Ольга брала спать с собою. Она дала девочке уже почти пустую грудь, та жадно припала, сосала шумно и долго. Ей год и семь месяцев, но отнимать ребёнка от груди в такое время, когда не знаешь, чем накормить, очень жалко. Хоть и молока-то того - "кот наплакал", но всё же... Шура слабенькая, растёт плохо, только еле-еле, с посторонней помощью, начала вставать на ножки. Сердце разрывается смотреть на постоянно голодных детей, слушать их бесконечные разговоры о еде, о том, кто бы из них сколько смог съесть сейчас хлеба. Ту, первую зиму, они переживали гораздо легче: оставалась ещё мука, картошки накопали осенью порядком, грибов дети наносили. Оставались ещё куры от мирной жизни. За осень и зиму кур съели, кормить их всё равно стало нечем. А эта зима принесла настоящий голод. Картошку, что накопали с огорода, почти всю пришлось сдать. На здании сельсовета висит плакат, написанный огромными тёмно-синими буквами:"Всё для фронта! Всё для победы!". Оставшуюся картошку  всю подъели, хоть и сильно экономили. Давно закончилась соль. Ольга со слезами вспомнила, как вернувшись вечером и, немного согревшись, отрезала от каравая тоненькие ломтики и раскладывала перед детьми, окружившими стол, как старшие девочки, словно сговорившись, решительно отодвинули свои. Как насыпала в центре столешницы маленькой горочкой несколько щепоток соли из той, что выменяла, а маленькие тыкали в неё пальцы и с наслаждением облизывали. Хоть бы скорее пришла весна, всё-таки пойдут корешки, щавель, дети принесут из леса живицы. Но ещё только половина января. Сегодня они ели настоящий хлеб, хоть и не вволю. Сама же она давно печёт его с разными добавками: мякиной, надёрганными с осени семенами конского щавеля, даже с опилками. Хлеб имеет странный не хлебный вкус, застревает в горле, становится колом в желудке. У ребят постоянные запоры, огромные вздутые животы. Она, Ольга, каждый день боится, как бы дети от голода не позарились на полях на что-нибудь колхозное. Она всячески уговаривает, уверяет их, что война скоро закончится, что вернутся папа и Анатолий, и они все вместе заживут по- прежнему, и будет вволю настоящего хлеба и всего-всего, чего только они пожелают. А трогать чужое, особенно колхозное, нельзя, иначе её, Ольгу, посадят в тюрьму, а их всех отправят в детские дома, как пятерых малолетних детей тёти Кати Воробьёвой, которая собирала колоски на колхозном поле. И ещё говорила, что своим терпением они помогают папе и брату одолеть врага.

      Знать бы вот только, где теперь их папа? Последнее письмо от Николая пришло в середине ноября. Ольга старается не думать о плохом, но при виде почтальонки вся цепенеет, сердце у неё начинает бешено стучать, а ноги слабеют и становятся "ватными". Эту некрасивую длинноногую девочку Нюшу, с огромной казённой  сумкой  через плечо, ждёт всё село и всё село её боится. В последнем письме муж спрашивал, как она справляется с детьми, все ли здоровы. "Я знаю, Лёленька, что вы голодаете. Продай моё зимнее пальто с каракулевым воротником. Вернусь-наживём. Продай резной шкапчик, вы пока  без него обойдётесь. Продай или обменяй, если что осталось от мануфактуры",- писал он. Ольга ни разу не жаловалась ему на голод, а только Коля и сам знал. Тяжело ей, конечно. А кому легко? Пальто его на вате она пока не трогала, да видно к тому идёт. Маленький резной, под красное дерево, шкаф для посуды, с любовью сделанный мужем перед самой войной , тоже ещё висит на своём месте. А из мануфактуры, можно сказать, ничего уже и не осталось. Всё свезла за бесценок перекупщикам в район. Это её с детьми пока и спасало.

      Николай её был хорошим столяром-краснодеревщиком, делал мебель на заказ. Но люди жили небогато и желающих даже до войны было немного. Поэтому каждый год зимой, когда работы становилось поменьше, уезжал он на заработки в Ленинград, и шли тогда Ольге от него частые посылки с мукой, крупами, сахаром, одеждой для детей и  отрезами всевозможных тканей.
      Ольга вспомнила, как провожала мужа на фронт. Сначала, в последних числах июня сорок первого, ушёл их старшенький. Анатолию едва исполнилось восемнадцать; невысокий, худенький, он смотрелся почти ребёнком в коротком кургузом пиджаке и старой отцовской кепке. Не пришло ещё первое письмо от сына, как принесли повестку Николаю. В тот день - и провожающие и отъезжающие - все собрались перед зданием правления колхоза. Вместе с мужем уезжали двенадцать человек. Плакали дети, голосили женщины, а она, Ольга, словно окаменела, не могла выронить ни слезинки. Просто сжалась, как пружина и всю дорогу до сборного пункта молчала, только крепче прижимала к себе полуторамесячную Шуру. Зато Коля, когда обнимал в последний раз самых маленьких, низко наклонил голову, пряча, предательски заблестевшие, глаза.

      Ольга думает о них каждый день и даже ночью. Детям тревоги не показывает, а маленьким читает послания Анатолия и старые письма отца, только всё по-новому, придумывая самые невероятные истории о том, как фрицы боятся наших красноармейцев и как смешно драпают от них. Ребятишки радостно смеются, смотрят на неё, друг на друга и на короткое время  в их измученных голодом глазах появляется надежда и живой человеческий блеск. Она же, стараясь показать, как несказанно рада "новому" письму, через силу делает весёлое лицо и хохочет вместе с ними.
      От сына письма приходят чаще; в последнем Анатолий пишет, что лежит в госпитале,  ранение, дескать, пустяковое - скоро в строй. Пишет также, что от отца тоже давно ничего не получает, но уговаривает не волноваться - письма на фронте теряются часто.
      Ольга  аккуратно складывает дорогие треугольники его писем, подносит к лицу, нюхает, но сероватая бумага пахнет пылью, чернилами, карболкой и ещё чем-то непонятным и чужим. В свои неполные сорок лет она безоговорочно признавала главенствующую роль мужа в их многодетной семье. На втором  же месте всегда видела старшего сына и, только потом, себя, как мать и хранительницу очага. Ольга плохо помнила сына ребёнком, хоть он и был её первенцем, потому что детства у него почти не было: родившись первым, он негласно взял на себя ответственность за всех, кто родился после него. Всегда он был рядом, на подхвате, часто помогал в совсем уже не детских делах, особенно, когда отец уезжал на заработки, был послушным, по-взрослому серьёзным и ответственным. Его и называли не иначе, как Анатолий, причём все - от  взрослых до детей.

     Ветер всё не прекращается; вьюга за  стеной воет на все голоса, то немного успокаиваясь, то принимаясь с новой силой. Ольга представила, как через день или два, когда непогода, наконец, отступит, придётся по бездорожью пробиваться на дальние поля за сеном для колхозного стада. Как будут рваться из сухожилий кони, с хрустом ломая оглобли, громко и судорожно всхрапывая. Как из последних сил, проваливаясь по пояс в рыхлый глубокий снег, и, помогая друг другу и лошадям, будут упрямо тащиться обессилевшие, недокормленные женщины и подростки. И над всем этим, над их спинами и головами, в густом морозном воздухе повиснет белое подвижное облако пара от их прерывистого дыхания и нечеловеческих усилий. Но никто в такие минуты не ропщет, никто не хнычет, никто не жалуется. Все знают - на фронте ещё тяжелей; там пули и смерть, там груды развороченного железа, там горит земля под ногами, там нет дороги назад.

      В правлении колхоза сводку с передовой читают вслух каждое утро. Всего несколько минут отведено на информацию; люди слушают её молча, со строгими серьёзными лицами. Враг силён, и наши сдали уже немало городов, но немцы теперь уже не передвигаются так стремительно, как в начале войны и тоже несут существенные потери. В каких-то ста километрах их дальняя авиация неоднократно пыталась бомбить Ярославль и Рыбинск. Ольге становится страшно при мысли, что на них тоже могут сбросить бомбы, если фронт продвинется хоть немного в сторону Костромы. Конечно, им повезло хотя бы в том, что они не живут, как многие, на оккупированной территории, не слышат чужую речь и не прячутся в лесу. Поэтому им нужно терпеть и верить в победу вместе со всей страной и работать в два раза больше..., в три..., во много раз.... , чтобы хоть чем-то помочь тем, кто гибнет, кто мёрзнет в окопах, кто поклялся стоять до конца. "Где ты сейчас, Коля? Жив ли? А если жив - почему молчишь? Выписался ли из госпиталя Анатолий? Только бы жили..., только бы выжили.... Только бы вернулись!",- Ольга проглотила горький  ком, в темноте осторожно погладила детские головки.
      Скоро утро. Ветер окончательно выстудил за ночь их старенький дом, лишив последнего уюта.Нужно встать, растопить печь, вскипятить воду - скоро поднимать детей.

      Ольга стягивает со спинки кровати тёплый платок, набрасывает на плечи, нашаривает босыми ногами большие мужнины валенки, проходит к столу. Найдя на ощупь в потаённом месте спички, зажигает лампу, прикручивает фитиль. Неяркий огонёк тускло освещает нехитрое убранство жилища: большую русскую печь, широкую лавку  вокруг столешницы, самодельную деревянную кровать у стены. Вот они, её главные помощницы - Лёля, Валюшка. Теперь в работе Лёля почти полностью заменила Анатолия; уже вторую зиму подряд с бригадой женщин заготавливает в лесу дрова для отопления правления колхоза, школы, сельсовета и общественной бани. Домой возвращается поздно, кладёт в сенях топор, кое-как проглатывает скудный ужин и падает без сил на подушку, чтобы забыться до утра тяжёлым беспокойным сном. Каждый вечер Валюшка с трудом "ставит" к печке её  обледеневшие ватные  штаны,  забрасывает наверх задубевшие валенки.
Ольга приподнимает лампу, несколько минут с нежностью и жалостью смотрит на дочерей. Лёля спит на спине, тревожно нахмурив брови и наморщив лоб, вытянув вдоль пёстрого лоскутного одеяла крупные, загрубевшие, совсем не девичьи руки. Валюшка пристроилась ничком, разметав по подушке тёмные курчавые волосы; маленькая и узкоплечая, в свои пятнадцать лет она едва смотрится на двенадцать. Совсем ещё ребёнок, а ей тоже досталось работать с первого военного лета. В обязанности её входит перевозка молока с фермы на сырзавод. Лошадей не хватает; самых молодых и сильных забрали на нужды фронта, в хозяйстве же остались необъезженные жеребята да несколько совсем старых одров, которых в мирное время давно бы уже списали. Есть ещё немолодой, но выносливый мерин Мальчик да странно огромная кобыла Любка, про которую говорят, что у неё два сердца. Валя возит молоко на двух волах. В помощь к ней приставили одноногого инвалида дядю Пашу Круглова. Она маленькая, а дядя Паша большой, с деревянной правой ногой, и носить с ним тяжёлые бидоны с молоком  девочке очень неудобно. Особенно тяжело их грузить и снимать с высокой телеги.
Первое рабочее лето дочери выдалось очень жарким. Волы, измученные назойливыми оводами и слепнями, не слушаясь команды и управления, рванули однажды с дороги к реке. Через минуту девчонка с громким плачем уже металась у воды, не зная, вылавливать ли ей опрокинутые бидоны с молоком или вытаскивать грузного дядю Пашу, который беспомощно барахтался и безуспешно пытался выползти на берег. Валюшка попробовала ухватиться  за его деревяшку, обитую железом, но та почему-то осталась у неё в руках, а её незадачливый хозяин, упав на спину, лупил что есть мочи по воде единственной здоровой ногой и  руками.   
Упрямые животные, переломав упряжь, зашли по шею в воду и блаженствовали в ней, громко фыркая и прикрывая глаза кожистыми веками. Помощь пришла неожиданно: прибежали женщины, работавшие на сырзаводе и видавшие всё произошедшее. Они быстро выловили фляги, достали из воды дядю Пашу и выгнали на берег упрямых волов. Ольга вспомнила, как рыдала Валюшка вечером того же дня, упав головой на её колени. Что она могла сделать? Чем успокоить? Разве что гладить её по растрёпанным кудрявым волосам, по вздрагивающей от плача слабой спине, по узким, совсем ещё детским плечам?
       Все подростки в селе работают наравне со взрослыми. Мужчин почти не осталось, а те, что есть - либо старики, либо инвалиды. Недавно вернулся с фронта муж Настёнки Груздевой - Василий. На передовой потерял он обе ноги, но выжил, и теперь в хорошую погоду ездит по селу на самодельной каталке, отталкиваясь от земли двумя толстыми деревяшками, похожими на утюги. Даже Василий при деле: чинит сбрую, мешки из рогожи, паяет односельчанам прохудившуюся посуду. 
       После случая с волами дочь больше не плакала, а только как-то, вдруг, посерьёзнела и взгляд её огромных тёмно-карих глаз стал совсем не детским. Иногда на сырзаводе Валюшке наливают трёхлитровый бидончик пахты. Она приносит его домой с тихим достоинством кормильца. Изредка в этой жидкой запашистой массе попадаются крохотные крупинки масла. Ольга знает, что в конце грядущего лета дочь уедет в Кострому для обучения в ФЗО. Они уже получили предписание Районного комитета комсомола; стране нужны кадры - ткачихи, прядильщицы, мотальщицы, мастера по наладке оборудования.   
       Вверху, на полатях, послышалось сонное бормотание и возня. Она подняла повыше лампу, заглянула туда; Николка и Витя к утру замёрзли и тянули одеяло каждый к себе; сбоку, ближе к печке, подвалившись под бок к Николке, сладко спал Сашок. Скоро Ольге и девочкам на работу, а мальчишки останутся няньками будут справлять нехитрое хозяйство. Каждый день, чтобы помочь ребятам приглядывать за малышнёй, приходит старенькая бабушка Николая.

       Ольга, одевшись, вышла на улицу. Став на занесённом снегом крыльце, несколько минут, не отрываясь, вглядывалась через белое пространство дальнего поля на едва различимую тёмную полоску  леса. Если долго-долго идти, никуда не сворачивая, можно добраться до линии фронта. Там её Николай и Анатолий, и много других, - таких же молодых и не очень, оставивших своё жильё и ушедших защищать Родину. А Родина - это и заснеженное поле, и этот, едва заметный в утренних сумерках лес, и ручей за их огородом, зарастающий летом ивняком и черёмухой, и дети её, тесно прижимающиеся под утро друг к другу, и она сама, Ольга - тоже Родина. Вот-вот начнётся новый трудовой день второй военной зимы. Она не знала ещё, что впереди их ждут очень много таких же тяжёлых, полных лишений, труда и скорби военных дней. Что совсем скоро почтальонка Нюша принесёт и в её дом казённую бумагу со страшными словами, от которых отнимаются ноги и костенеет язык. Не знала она также, что её мальчик, её Анатолий, вернётся домой в конце войны и скончается через несколько месяцев под рукой хирурга от совсем, казалось бы, пустяковой операции. И что она, убитая горем и нелепостью его смерти, не сможет доставить тело сына через осеннюю распутицу домой и вынуждена будет похоронить его в районном центре, почти в семидесяти километрах от родного села. А ещё Ольга даже не догадывалась, что ежедневно она с детьми совершает маленький подвиг, который вливается в общий подвиг её огромной страны, с каждым днём  неотвратимо приближая Великую, долгожданную и такую выстраданную Победу.