Итак, завтра шестое апреля. Когда-то в этот день я впервые вошла «новоиспечённым» инженером в конструкторское бюро и провела там тридцать своих самых безрадостных лет. Впрочем, если уж честно, были, конечно, просветы. Во-первых, три декретных отпуска; во-вторых, не ответственные командировки; в-третьих, поездки по турпутевкам, в-четвёртых, выезды несколько сезонов подряд на работу в летний пионерский лагерь. Вот это, последнее было моим настоящим делом, в котором не оставалось места для печали и размышлений о нашей, столь несовершенной жизни. Хотя и там приходилось иногда сталкиваться с людьми, которые одним своим присутствием умели отравить жизнь не только детям, но даже и взрослым.
Итак, завтра, в день моего тридцатилетнего пребывания в КБ я впервые совершу … прогул. Да-да, прогул!
Я не вскочу, как обычно, в половине седьмого и не начну лихорадочно собираться на мою постылую работу. Я проснусь, разбужу мужа и младшую дочку (старшие уже вылетели из родительского гнезда), приготовлю кофе и бутерброды, причём все это не торопясь, без лишней суеты. Затем приглашу домашних на завтрак, стану обслуживать их не спеша.
Егор отметит, конечно, необычность моего поведения и спросит, почему это я не тороплюсь, хотя времени уже много, и я рискую опоздать на работу.
- У меня на сегодня отгул, - спокойно отвечу я мужу.
А потом … Потом грянет гром! Нет, не сразу. Сначала большой начальник спросит у меньшего:
- А что у нас сегодня с Галиной Александровной? Её что-то не видно на рабочем месте…
Меньшой начальник спросит у еще меньшего:
- Слушай, ты не в курсе, где у нас сегодня Галина?
Наконец, когда станет ясно, что никто из начальников ничего не знает о причинах моего отсутствия, они решат, что я заболела. Это, хоть и очень редко, но случалось в моей трудовой биографии. Тогда они позвонят Егору, а муж в свою очередь удивится, как это начальники ничего не знают о моём законном отгуле… Вот тогда-то и начнётся!
Полдня они будут выяснять друг у друга: кто, когда и почему подписал мне заявление на незаконный отгул! А когда выяснится, что такого заявления вообще не было, начальники войдут в ступор.
Весть о моем самовольном невыходе на работу мгновенно облетит весь отдел. Будут строиться самые невероятные предположения. Кое-кто вообразит себе даже нечто трагическое. Наконец, догадаются позвонить мне домой.
-Алло. Здравствуйте, Галина Александровна.
-Добрый день.
-Галина Александровна, вас беспокоят сотрудники отдела. Вы не вышли на работу… У вас что-то случилось?
- Абсолютно ничего. Просто мне не захотелось идти сегодня на работу.
- То есть как? Не понимаю… Просто не захотели и не вышли?
-Да, просто не захотела и не вышла.
-Но…так не бывает… Объясните, пожалуйста попонятнее.
-Объясняю: я терпеть не могу свою инженерно-конструкторскую работу и не желаю больше насиловать себя, занимаясь нелюбимым делом. Ясно?
Тут последует долгая пауза, и я положу трубку на рычаг.
Сколько раз за тридцать лет я мысленно проигрывала эту сцену! И всегда она обрывалась на одном и том же месте: предсказать дальнейшее моя фантазия была не в состоянии.
Я свою профессию не выбирала. За меня её выбрали другие, я же оказалась послушным орудием в руках мощного, всеохватывающего течения.
Партия и правительство призывали молодых людей отдать все силы и знания без остатка на восстановление разрушенного войной хозяйства. Страна испытывала инженерный голод. Радио и пресса были буквально наводнены призывами. Первыми на эти призывы, как всегда, откликнулись… бюрократы. Местные власти начали изощряться в сочинении лозунгов типа: «Стране нужны инженерные кадры!» или: «Все, как один, - в технические ВУЗы!». Были призывы и на комсомольские стройки. Повсюду появлялись транспаранты с напоминаниями о том, что Ленин призывал «учиться, учиться и еще раз учиться»
Тогда-то могучая лавина молодых людей, послушная призыву, отовсюду устремилась в города. Абитуриенты осаждали технические ВУЗы, словно стены Бастилии, и с боем брали их. В этом бурлящем потоке вместе с теми, кто шел в технику по зову сердца, оказалось много совершенно случайных людей, вроде меня. Большинство из них искренне верили, что должны идти туда, куда велит Партия.
Вот тогда, на заре пятидесятых, эта лавина, как песчинку, подхватила меня и унесла в бурное море чуждых моей душе страстей. Если бы только меня одну, это еще бы полбеды. Но таких, как я, оказались сотни, а может быть и тысячи. Имея хорошую подготовку в школе, мы превратились в неодолимую преграду для многих, одаренных технически, но не набравших баллы из-за гуманитарных наук и оставшихся «за бортом», молодых людей.
Победив конкурентов, я превратилась в заложницу собственной победы. И сегодня, по прошествии тридцати лет со дня окончания института, из которых каждый мой рабочий день начинался с мучительного: «Не могу!», «Не хочу!» «Ненавижу!», я с полным правом могу сказать: это не только моя личная трагедия, с учетом массовости – это трагедия страны.
Но это всё ещё впереди, а пока я – Галка Манчук, ученица восьмого класса средней школы одного из шахтовых поселков Кузбасса под названием Полысаевка.
Недавно меня единогласно приняли в члены ВЛКСМ. И сегодня я – комсорг класса, по совместительству – член учкома по работе с отстающими учениками. А таких - половина класса, работы хватает, в основном по русскому языку. Мне очень нравится заниматься с отстающими, и мои одноклассники с удовольствием ходят на эти занятия.
Вот Инна Гейм. Она немка, ей с огромным трудом дается «великий, могучий и свободный» русский язык. Из-за него она постоянно попадает в нелепые истории. На одном из уроков «русичка» Капа – Капитолина Семёновна - вызвала Инну к доске.
- Гейм, расскажи нам всё, что ты знаешь о деепричастном обороте.
Инка, как из пулемета отстрочила правило, а вот с примером справиться не смогла. Тогда Капа попросила Мишку Макарова помочь Инне. Мишка нехотя поднялся, посмотрел в потолок, в окно, затем медленно произнёс:
- Собака бежала по обочине, виляя хвостом…
- Довольно, Макаров, садись, - прервала Капа Мишку, - Гейм, продолжай.
Инка мучительно соображала, с надеждой поглядывая на класс. Наконец, уловив подсказку, радостно выпалила:
- Собака бежала по обочине, виляя хвостом, прядая ушами…
И тут Вовка Лайман громко, на весь класс, прошептал:
-И припадая на заднюю ногу!
Класс взорвался хохотом. Мы так ясно представили себе эту несчастную псину во всей её уродливости, что долго не могли успокоиться.
Капа ведет у нас не только русский язык, но и литературу. Помнится, на одном из уроков вызвала она к доске Тосю Фурцеву рассказать «Песнь о Соколе». Всё шло нормально, пока Тося не достигла того места, где Уж шепчет в очи гордой птице: «Что, умираешь?»
Тося громко с вдохновением продекламировала:
- И прошептал он ей прямо в ухо…
Тут Мишка Макаров с первой парты подсказал свистящим шёпотом:
- Тося, не в ухо, а в очи.
Тося метнула в сторону Мишки гневный взгляд и повторила:
- И прошептал он ей прямо в ухо…
- Тося, в очи!
Весь класс уже напряжённо следил за поединком. Когда Мишка в третий раз поправил Тосю, она вдруг вся вскинулась и зло, громко крикнула Мишке прямо в лицо:
-Что? Умираешь?!
- Да, умираю – ответил Мишка каким-то будничным голосом, и весь класс покатился со смеху. Тут даже Капа не удержалась и смеялась вместе с нами до слез. А Тося, закрыв лицо руками, разрыдалась прямо у доски и, не закончив стихотворения, бросилась на место.
К нам на фирму приехал Никита Сергеевич Хрущёв. Этот день в КБ был нерабочим, впрочем, как и предыдущий, так как накануне приезда высокого гостя мы наводили «шмон» в подразделениях. До зеркального блеска промыли стёкла окон, тщательно вытерли пыль с кульманов, даже сами помыли полы, специально принесенными с собой тряпками.
А Никита Сергеевич к нам в КБ даже и не заглянул. Он сразу же со всей своей свитой и Главным Конструктором во главе отправился по основным цехам. Те, что были среди нас самыми шустрыми, побежали заранее в предполагаемые места посещения, надеясь оказаться лицом к лицу с премьером. Некоторым крупно повезло: они удостоились случайного рукопожатия, что стало предметом их особой гордости, а свидетелям – темой для веселого подшучивания над счастливчиками. Одного чуть до слёз не довели советами:
- Ты смотри, руку-то береги, да и не мой!
- А еще лучше – забинтуй или гипс наложи!
Приезд Никиты Сергеевича к нам был неофициальным, так как городок наш, обнесённый колючей проволокой, не значится ни на одной географической карте Советского Союза, то есть его как бы и не существует вовсе. Дома о приезде Главы Правительства говорилось только шёпотом, чтобы дети не могли услышать и разгласить тайну. Напичканные строжайшими инструкциями о неразглашении, мы были всегда начеку. Плакаты типа: «Болтун – находка для шпиона», развешанные повсюду в подразделениях конструкторского бюро и в цехах, действовали на нас магически. Поэтому, когда на следующий день после посещения фирмы премьером один из молодых инженеров признался в узком кругу, что ночью он поймал передачу радио BBC, в которой сообщалось, что «…после визита в Краевой центр господин Хрущёв посетил атомный городок…» с точными указаниями координат нашего несуществующего города, мы впали в транс. Вывод напрашивался сам собой: в наш тихий городок внедрился иностранный резидент, и последствия могут быть самыми непредсказуемыми.
… А тем временем Никита Сергеевич прошёл по основным цехам, дал ценные указания, запросто поговорил с рабочими, посоветовал им:
- Давайте побольше своей продукции. Мы должны стать самым могучим государством в мире!
Это было время его побед. Хоть и появлялись порой в народе веселые анекдоты, связанные с кукурузной эпопеей и с разгоном выставки в Манеже, но, в общем, народ относился к премьеру добродушно, называя его меж собою просто Никитой и прощая ему отдельные чудачества.
Цех, откуда должен был выйти Никита Сергеевич, расположен как раз против нашего здания КБ. Мы открыли все окна, несмотря на то, что на улице еще лежал снег, устроились на подоконниках и стали ждать. Вот из открытых настежь ворот показалась вся свита с Никитой Сергеевичем впереди. Мы дружно захлопали в ладоши. Хрущёв поднял голову, улыбнулся нам, и в этот момент земля словно ушла из-под его ног. Он открыл широко рот, сделал какой-то нелепый взмах руками и почти упал, но его буквально у самой земли подхватили с двух сторон под руки его верные телохранители, этакие Иваны Поддубные, и поставили на ноги. Наше напряжение, вызванное долгим ожиданием, прорвалось вдруг таким мощным взрывом хохота, что свита растерялась. А погасила этот смех доброжелательная находчивость Никиты Сергеевича. Оправившись от испуга, он поправил на голове шапку-пирожок, посмотрел на нас, улыбнулся и, шутя, погрозил всем нам кулаком. Новый всплеск аплодисментов исчерпал инцидент.
И не успела еще скрыться за поворотом правительственная машина, как откуда ни возьмись – добры молодцы с желтым песочком. Все опасные места посыпали тщательнейшим образом. Люди шли с работы домой, радовались:
-Эх, почаще бы к нам правительство приезжало!
Мне четырнадцать лет, и моё представление о будущем восторженно-прекрасное! Я постоянно витаю в облаках мечтаний. Чаще всего вижу себя актрисой. И непременно – Тамарой Макаровой. Я – хозяйка Медной горы. Вот беру в руки волшебную палочку, обычно ею служит указка, и томным голосом произношу:
-Ну, так пойдём, Данила-мастер, покажу я тебе каменный цветок.
Только почему же Данила, если я люблю Мишку Макарова?
- Ну, так пойдем, Михайло-мастер…
Нет, он не пойдёт за мной, он не сводит глаз с Вики Гончаровой… Странно, я люблю Мишку, но и Вика мне очень нравится. Это самая яркая и красивая девочка не только в нашем классе, но и в школе. И если бы я была Мишкой, то непременно влюбилась бы только в Вику. Когда я смотрю на себя со стороны и не сравниваю с ней, то кажусь себе даже очень симпатичной: густые белокурые волосы, волнами ниспадающие с плеч, серо-голубые глаза с поволокой, так говорит мой одноклассник Володя Лайман. А вот если рядом с собой мысленно ставлю Вику, то сразу превращаюсь в какую-то уродину. У Вики прекрасно всё: лицо, фигура, наряды. Она единственная дочка у родителей и одета всегда с иголочки. Вот только учится Вика неважно. Когда ее вызывают к доске, она выглядит такой тупицей, что я краснею за неё до корней волос. Как она может так ронять себя в глазах Мишки?!
После Вики обычно вызывают сильных учеников. Чаще других – меня. Я отвечаю уверенно и ловлю на себе восхищенный Мишкин взгляд. Вот сейчас он смотрит и сравнивает. Это сравнение явно не в пользу Вики. «Эх, я! Дурак!» - наверное, думает Мишка и мучается: «И почему это я выбрал Вику, а не Галку? Умница! Как отвечает – приятно послушать!» А я, словно случайно, бросаю в сторону Мишки совершенно равнодушный взгляд и злорадно думаю: «Так тебе и надо! А я … я, вот, возьму да и разлюблю тебя!»
Получив оценку отлично, я с гордым видом иду на своё место и вижу, как на парту Вики летит очередная записка от Мишки. Конечно же, любовная! Сердце мое падает вниз. И невдомёк мне, дурочке, что рядом с блистательной, нарядной, оформившейся Викой я выгляжу гадким утёнком: плоская, как доска, фигурка в платье на вырост с ногами-ходулями и острыми коленками.
Командировки в Москву в первые годы моей работы были для меня чем-то вроде глотка свежего воздуха. Когда-то, в последний студенческий год этот город ворвался в мою жизнь международным кинофестивалем, покорив моё юное сердце праздничным шумом улиц, яркими нарядами, веселыми лицами и разноязычием. Я могла до поздней ночи без устали бродить по Москве, любуясь афишами, на которых сверкали белозубыми улыбками киноактёры. Особенно мне нравился портрет Марины Влади с причёской колдуньи. Он красовался на одном из высотных зданий в центре столицы. Фильм «Колдунья» с Мариной Влади в главной роли только что с триумфом прошёл по экранам нашей страны, Марину узнавали на улицах, приветливо улыбались, просили автограф… Помню, на одной из встреч с актрисой ей задали вопрос, как принимают её в Советском Союзе, нравится ли ей Москва… И не успела переводчица открыть рот, как актриса, сделав рукой отстраняющий жест, ответила ко всеобщему удивлению на чистейшем русском:
- Нет, нет, переводить не надо, мне понятен вопрос. Ну, что ж… я хочу сказать, что просто очарована Москвой и москвичами. Здесь меня все знают, любят… все мне улыбаются…
И вот мы летим в Москву на испытания изделия (так для конспирации называем мы спутники). Нас, молодых женщин-инженеров и техников, включили в бригаду для выполнения чисто механической работы: снимать через определенные промежутки времени показания с приборов и записывать их в журнал. О! Меня это вполне устраивает! Я терпеть не могу техническую работу и все, что с нею связано. Мужа даже немного обижает, когда он видит, с какой скукой выслушиваю я его восторженные рассказы о Байконуре, о пуске ракет, о встречах с космонавтами… Меня все это оставляет совершенно равнодушной. Нет, я, конечно, не против технического прогресса вообще, я против моего участия в нём. И коль уж волей судьбы это досталось мне, то моя доля участия в техническом прогрессе должна быть минимальной. Именно такой и представляется мне она в данной командировке. К тому же и условия нашей работы довольно выгодны: после ночного дежурства даются сутки на отдых. А это - свободный день: хочешь – иди купаться и загорать; хочешь – иди в кино, в музей или кафе, ешь мороженое!
В такие дни я превращаюсь то в Марину Влади, то в Николь Курсель, то в Софи Лорен… Это делается очень просто. Достаточно вообразить себе, что за каждым твоим шагом наблюдает кинокамера, и ты сразу же принимаешь соответствующее выражение лица, меняешь осанку, манеру поведения…
Если мы идем гулять гурьбой, то мир моего перевоплощения нарушается, поэтому я часто убегаю от друзей и погружаюсь в свой прекрасный, ни с чем несравнимый мир кинематографии. И странно: окружающие меня незнакомые молодые люди начинают подыгрывать мне, говорят, что я напоминаю им ту или иную актрису, задают вопросы о родственной принадлежности к ним. Вероятно, они попадают в моё биополе и невольно подчиняются его воздействию.
Дневное дежурство обычно заканчивается у нас в десять часов вечера, потом мы больше часа едем на электричке, так что до Москвы добираемся дольно поздно, и меня каждый раз провожает кто-нибудь из парней до подъезда дома моих родственников, где я живу отдельно от бригады, которую расселили в номерах гостиницы «Космос».
Что-то последнее время очередь провожать меня чаще других достаётся руководителю испытаний Владиславу Аркадьевичу, или Славе, как зовём мы его между собой. Он весельчак по натуре, с ним я чувствую себя легко и совершенно расковано.
Слава скоморошливо шаркает ножкой:
- Мадам, позвольте взять вас под руку!
И мы идём по ночной московской улице, весело болтая обо всём на свете, и беззаботно хохочем от распирающей нас молодости.
- Слушай, а как тебе понравилась история, что приключилась с Владом Шумилиным в командировке? – спрашивает Слава.
- Что за Влад?... А-а, это тот что недавно поступил в наш отдел… Ну, так что с ним приключилось?
- Ты серьёзно не слышала? – и Слава со смехом рассказал мне злоключения Шумилина.
Молодой, подающий большие надежды техник Влад Шумилин, недавно женился и вскоре после медового месяца был отправлен в командировку то ли в Куйбышев, то ли в Днепропетровск. Помня слезный наказ юной жены немедля по приезде на место дать телеграмму, Влад отыскал почтамт и начал мучиться. Ему хотелось в коротенькой телеграмме выразить все свои самые нежные чувства к любимой, а на бумагу ложились какие-то холодные, казённые слова. Зал почтамта был пуст, ничто не отвлекало Влада, но вдруг в тишине зала он услышал нерусскую речь. «О, иностранцы!» - удивился Влад, не понимая, чем мог привлечь их этот заштатный почтамт. По отдельным словам Влад понял, что это немцы: он в школе изучал немецкий язык.
А тем временем молодые немецкие парни балагурили, трясли деньгами и несколько растеряно поглядывали вокруг, словно чего-то искали. Заметив Влада, они направились к нему. Приветливо улыбаясь, но не владея чужим языком, парни стали жестами показывать, что им необходим размен рублей на мелочь.
-О, гут, гут! - понял их намерения Влад и высыпал из карманов всю наличность медяков. Он был просто счастлив, что в зале не оказалось других претендентов показать доброжелательность россиян.
Обмен был произведен, и довольные парни дружески похлопали Влада по плечу.
- Danke schon! Danke schon! – сыпались благодарности на счастливого Влада, а он вдруг с ужасом поймал себя на том, что не может припомнить ни одного, подобающего данной ситуации, немецкого слова. В его мозгу упорно крутилось: «матка, боска, курка, яйка…». Влад растеряно улыбался в ответ на благодарность немецких парней, а когда один из них с чувством пожал ему руку, Влад вдруг вспомнил! И не успев осознать смысла слов, радостно выпалил:
- Хенде хох!
Наступила неловкая пауза. Парни как-то странно переглянулись, посмотрели с усмешкой на Влада, затем один из них сказал:
- Heil Hitler!
Влад на миг опешил, а парни уже веселой гурьбой высыпали за дверь, и оттуда до Влада долетел их дружный хохот. В один миг Влад сообразил, чего он «сморозил».
«Вот это да-а-а!» - похолодел он.
Взяв новый бланк телеграммы, Влад написал жене: «Светка, приеду домой, займусь немецким. Я тут здорово облажался».
В этом году вся наша школа, особенно её женская половина, была взбудоражена: в десятый класс, где училась моя старшая сестра Людмила, поступил новенький. Он был не похож на наших охломонов, словно бы выходец из совершенно иного мира. Высокий, стройный брюнет со жгуче-карими глазами и густой вьющейся шевелюрой, которую он периодически небрежно-изысканным движением пятерни забрасывал назад. Всегда в тщательно отутюженном костюме, при галстуке, а главное – из верхнего кармана его пиджака непременно выглядывал (это надо же, а!) белоснежный носовой платок.
Имя у него было вполне подходящее – Владимир, а вот фамилия на мой взгляд как-то не вязалась с его экстравагантной внешностью. Вот если бы он был Дружников, Самойлов или Черкасов, а он… он был просто Киселёв. Владимир Киселёв! Хотя это всё в общем-то ерунда, потому что своей внешностью и манерами он сразу же затмил всех парней нашей школы, за исключением, разумеется, Мишки Макарова, правда это отметила только я, остальные же девчонки буквально посходили с ума. Когда во время перемен Владимир Киселёв появлялся в коридоре, все они, включая даже первоклашек, буквально вжимались в стенки коридора, освобождая путь кумиру, и замирали от обожания, при этом каждая исподтишка следила за ним, надеясь, что он непременно заметит именно её. Но Киселёв обычно проходил мимо, не удостоив ни одну из них даже взглядом. Он был старше своих одноклассников года на два и выглядел вполне взрослым молодым человеком. Его обаяние было столь велико, что не только школьницы, но и молодые учительницы были не в силах противиться этому обаянию. С появлением Киселёва в нашей школе все они вдруг сбросили маску строгости со своих лиц, заменив её лучезарными улыбками; стали модно наряжаться и причёсываться, как на праздник. А Нина Васильевна, или Нинэль, как ласково называли свою классную руководительницу меж собой десятиклассники, так втюрилась в Киселёва, что заливалась краской смущения прямо на уроке, стоило ему только обратиться к ней с каким-либо вопросом.
Пожалуй, среди учительниц Нинэль не имела конкуренток, о чём прекрасно знала сама, а вот среди школьниц была одна такая – десятиклассница Галка Попова. Стройная девушка с карими глазами в пушистых ресницах. А уж таких кос, как у Галки, не было ни у кого в школе: каждая толщиной в руку они заканчивались нежными завитушками на уровне талии. Конечно же Нинэль и Галина были единственными, кто мог претендовать на внимание красавца Киселёва, и вскоре уже весь класс тайно наблюдал за их поединком.
Нинэль появилась в школе год назад, после окончания педагогического ВУЗа. Ей сразу было предложено взять под опеку осиротевший девятый класс, руководитель которого вышла замуж и укатила без оглядки за своим счастьем.
Весёлая и миловидная Нинэль с короткой стрижкой выглядела ровесницей своих учеников, поэтому сумела быстро найти общий язык с классом, а с Галей Поповой они стали добрыми приятельницами, хотя в стенах школы сохраняли положенную дистанцию.
И вот с появлением Киселёва эта дружба рухнула. Теперь Галина и Нинэль превратились в соперниц-врагинь. Шансы у них были примерно одинаковы, и никто бы не мог предсказать заранее, кто из них станет победителем в этом нелегком сражении. У Нинэль было некоторое преимущество в том, что она могла на уроке каким-нибудь каверзным вопросом поставить Галину в нелепое положение перед лицом всего класса, зато у Галины было больше возможностей проводить время в обществе Киселёва вне стен школы.
После разрыва с Нинэль Галка Попова снова стала часто бывать у нас, как раньше, когда они с моей сестрой Людмилой были подругами. И какие бы причины ни привели её к нам, она всегда начинает с одного и того же:
- Люд, а Люд, раскинь карты мне на Киселя, а?
Галина старается придать голосу игривую лёгкость, намеренно каверкает фамилию красавца Киселёва, пытаясь этим завуалировать свое истинное отношение к нему. Она даже не догадывается, что все её хитрости шиты белыми нитками
Людмила запирает двери нашей коммуналки на ключ, чтобы, не дай бог, кто-то мог увидеть в руках комсомолки гадальные карты, и начинает священнодействовать. Пока она манипулирует картами, раскидывая их то на отдельные кучки, то веером, Галка сидит ни жива, ни мертва. Нервно покусывая губы, она внимательно наблюдает за выражением лица Людмилы, пытаясь по нему угадать ответ. Иногда она не выдерживает и прерывает молчаливое действо сестры нетерпеливым «Ну, что там?»
- Не мешай! - лаконично отвечает Людмила.
Наконец счастливая Галка обнимает подругу. Ещё бы! Ей выпало счастье быть любимой! Карты показали, что вскоре её ожидает общая жизненная дорога с загаданным королём.
Однажды Киселёв пригласил Галку Попову в кино, о чём сразу же стало известно Нинэль, в результате чего взаимоотношения соперниц ещё более осложнились. Вступая в словесную перепалку, врагини порой теряли контроль к вящей радости наблюдателей, а Киселёв… Он вроде бы и не замечал ничего и никого, относясь ко всем особям женского пола одинаково безразлично, но при этом почему-то подчеркнуто небрежно обращался с моей сестрой Людмилой. При малейшей возможности он старался пустить в её адрес какую-нибудь колкость. Особое удовольствие доставляло ему делать это в присутствии Сани Бачурина, с которым у Людмилы были приятельские отношения.
Саня Бачурин… Милый добродушный рыжик. В молодости огненная шевелюра служит порой поводом для насмешек, даже издевательств, но к Сане это не имело никакого отношения: Саня был любимцем класса. К тому же рыжина не только не портила его внешности, она шла ему к лицу, а когда Саня улыбался, его прекрасные глаза вспыхивали рыжими лучиками.
Чаще всего ночные дежурства выпадают мне с Валей – славной, симпатичной женщиной, и с молоденькой девушкой Ирой, которая заочно учится во ВТУЗе. Она даже в командировку прихватила учебник сопромата и между снятиями показаний с приборов, штудирует его.
Валя по натуре озорная и весёлая, но почему-то в её глазах часто появляется грустинка. Мы учились с ней в одном институте на одном курсе, но особенно дружны никогда не были. Нас сблизили вот эти ночные дежурства. Сидя бок о бок в тишине ночного зала, мы в перерывах между снятиями показаний с приборов, болтаем с ней о том, о сем, чтобы не уснуть
- А у нас в Красноярске уже утро, - говорит Валя, Толя сейчас, наверное, бреется…
- А мой Егор завтрак себе готовит.
- Он умеет это делать?
- О-о-о! Готовит он у меня прекрасно! И меня кое-чему научил. Я ведь, выйдя замуж, умела готовить только три блюда: картошка вареная, картошка жареная и печёная репа.
- А что так скудненько? – улыбается Валя.
- Видишь ли, Валюша, моё военное детство прошло в Поволжье – самом голодном краю России. Если помнишь историю, там даже в мирное время, особенно после революции, люди тысячами умирали от голода. Мы и картошку-то в мундирах не вдоволь ели, где уж там было учиться кулинарному искусству? А детство Егора прошло за Уралом, там хотя бы картошки было вдоволь. К тому же, мама его, работала в пекарне, так что и лишний кусочек хлеба иногда доставался моему будущему мужу. А готовить моя свекровь научилась у своей свекрови, которую она искренне любила, как родную мать.
- Да, твоей свекрови повезло, такие отношения сейчас нечасты.
- Почему же? Я свою свекровь тоже зову мамой. И люблю её. Она замечательная женщина и прекрасная кулинарка. Любое блюдо приготовит – пальчики оближешь! Если бы можно было завезти её в наш город, я бы тебя обязательно пригласила на обед.
Некоторое время мы молчим, думая каждая о своем, затем Валя говорит со вздохом:
- Не знаю, как других, но меня просто угнетает этот режим, эта колючая проволока, этот выезд-въезд по пропускам, чёрт подери.
- Зато в нашем городе спокойно. Ни тебе хулиганства, ни воровства. В каком другом городе ты можешь случайно оставить сумку с деньгами в магазине, а назавтра вернуться и взять ее там, где позабыла, а? Со мной тоже был однажды такой случай. И не только со мной. А тебе, похоже, наш тихий городок не нравится…
- Ну, почему не нравится? Просто я хочу, чтобы ко мне могли приехать в любой момент те, кто дорог мне и кому я дорога… А город… город у нас чудесный, он мне понравился с первой встречи.
- Мне тоже. Помню, подъезжаем к КП, а там на фасаде крупными буквами транспарант – «В 1980 ГОДУ СОВЕТСКИЕ ЛЮДИ БУДУТ ЖИТЬ ПРИ КОММУНИЗМЕ» и подпись «Н.С. ХРУЩЁВ», а за КП сразу открылся такой живописный вид: озеро, сопки красивые новые здания! … Кстати, ты заметила, что транспарант-то убрали с КП? Его уже там нет
- И правильно сделали - говорит Валя, снимая очередное показание.
- Почему? – удивилась я жёсткому тону Вали.
- Неужели ты правда веришь этим бредням про коммунизм? Не смеши меня.
-Да, Валя, я верю. А что? Рано или поздно мы придём к коммунизму. Ну, может быть не мы, а наши дети.
- Не пойму я тебя - Валя смотрит на меня с насмешкой,- вроде ты не глупая, а несёшь такую чушь… О каком коммунизме может идти речь, если советские люди не одеты, не обуты, не накормлены досыта? Это там, в нашем запроволочном мирке мы живем, как у Христа за пазухой, а посмотри, что творится в других городах - пустые прилавки, лопать нечего, жить негде! Не зря твой Егор, когда ему вручили ключи от квартиры, подумал, что это розыгрыш… Помнишь?
Да, я хорошо помню тот случай. По приезде в город нас стали немедленно расселять. Холостяков – по общежитиям, семейных – по квартирам. Мы с Гошей были первыми, кому вручили ключи от квартиры. Конечно, мы подумали, что это шутка: в стране катастрофически не хватает жилья, Москва еще не вся выведена из подвальных помещений, а тут, нате вам! - пожалуйста – ключи от квартиры! Любой бы усомнился.
- Ладно, - говорю я Вале примирительно, - будет коммунизм или не будет коммунизма – жизнь покажет. Не стоит из-за этого ссориться… Да, кстати, здесь на предприятии о нашем городе ходят настоящие легенды. Охапкин даже попросил меня не очень-то откровенничать с его сотрудниками о нашем житье-бытье, а то, говорит, они все сбегут к вам в Красноярск-26.
- Охапкин?- Валя смотрит на меня с недоверием,- Это какой Охапкин, уж не один ли из замов Королёва?
- Да, тот самый.
- А где это вы так тесно общались с ним?-
- В его кабинете. Это было еще в наш первый приезд сюда в командировку.
- А-а, это когда нас пачками отправляли во все концы страны? – смеётся Валя.
Она живо напомнила мне те дни, когда мы, молодые специалисты, приехав по назначению, оказались не у дел. Основные цеха будущего предприятия были уже построены, а конструкторского бюро еще не существовало, да и техдокументация для ИТР только-только начала поступать в архив. Нас временно поместили в небольшом деревянном коттедже, где на всех не хватало даже стульев, поэтому, приходя утром на «работу», мы усаживались на столы спинами друг к другу, и в ожидании командировки, играли в балду. Время от времени к нам входила девушка-секретарь, парни почему-то за глаза называли её секретутка, зачитывала список счастливчиков, те убегали оформлять командировки, кто в Днепропетровск, кто в Куйбышев, кто в Москву или ещё куда-то, а оставшиеся продолжали игру.
Наконец, в середине мая и нам с Егором посчастливилось прилететь в командировку в Москву, наверное, потому, что здесь мы проходили преддипломную практику, здесь же и «защищались». И все лето, необыкновенно жаркое московское лето, мы провели на природе, потому что и у Королева в КБ для нас, командировочных, постоянной работы не было, так – от случая к случаю. Поэтому, когда мы по осени вернулись домой, то выглядели курортниками, прекрасно отдохнувшими на югах.
- А что за нужда заставила тебя пойти в кабинет Охапкина? - любопытствует Валя.
- Ну, это не моя нужда. Меня попросили…
- Кто?
- Группа сотрудников того отдела, где мы с Егором «отбывали» командировку. Я по их просьбе ходила к Охапкину, чтобы получить подпись на «Ведомости изменений».
- А что, они сами не могли этого сделать?
- Могли, но… боялись. У Охапкина крутой нрав, он своих сотрудников здорово гонял за ошибки в документации, мог и по матушке послать.
- Ясно, - заключает Валя,- они его боялись и подставили тебя.
- А вот и нет! Во-первых, мне самой было интересно…
Я улыбнулась, вспомнив, с каким удовольствием бросала недоделанный чертёж и шла подписывать документ по чьей-либо просьбе. Пожалуй, из всей моей инженерно-конструкторской работы это были самые лучшие моменты. Каждый раз они превращались в азартные состязания: кто кого? Тут уж приходилось применять всю свою женскую хитрость и обаяние. Поэтому перед ответственной подписью я непременно заходила в туалетную комнату, оглядывала себя с ног до головы, аккуратно причесывалась, «делала» соответствующее выражение лица и лишь тогда входила в кабинет. Это было мне необходимо не только ради победы, это требовалось и на случай «поражения», чтобы, не уронив собственного достоинства, покинуть «поле брани». Бывало, если утром я с особой тщательностью прихорашивалась перед зеркалом и надевала лучший из своих нарядов, муж полушутя спрашивал: «Ну, и кого же ты собралась завалить сегодня?» или: «Галчонок, а у тебя в брови один волосок торчит, уложи-ка его как следует.…»
- А что же во-вторых? - нетерпеливо спрашивает Валя, возвращая меня из моих воспоминаний.
- А во-вторых, Валюша, - говорю я кокетливо, - они подпадали под моё обаяние.
- Ну, и как? Срабатывало? – в тон мне спрашивает Валя…
- А ты как думаешь?
- Думаю, что да… Только вот не пойму, какая связь между «Ведомостью изменений» и вашим задушевным разговором с замом Королёва.
- В общем-то, никакой. Просто у него, видимо, хорошая память на лица, он помнит своих сотрудников, а тут появляюсь я и естественно вызываю его любопытство: кто? откуда? почему? Вот так слово за слово и разговорились. Когда он узнал, что я прилетела сюда в командировку из Красноярска-26, забросал меня вопросами. И про город, и про работу, и про жильё, и про снабжение. А потом поделился со мной своими впечатлениями о Новосибирске. Оказывается, во время войны он был эвакуирован туда вместе с предприятием. Короче, когда я вышла из его кабинета, то за дверью меня ожидали чуть ли не все сотрудники отдела. Представляешь? Они просто не знали, что и подумать о причинах моего столь длительного пребывания в кабинете зама. А на их испуганные вопросы я коротко ответила: «Да, так… поболтали немного обо всём.
- Ну, а к Королёву на подпись ты случайно не ходила по их просьбе?
- На подпись – нет, а вот случайно - встречалась с ним, причём два раза.
- А какое впечатление он произвёл на тебя?
- Если честно, то я представляла его себе совершенно другим. По моим понятиям человек с таким… знаменитым именем должен быть высокий, стройный, с военной выправкой, одетый с иголочки… А он оказался обыкновенным: низенький, толстенький, чуть сутуловатый. При первой встрече я его увидела со спины, потому что уставилась на высокого, стройного пижона, а Егор толкает меня в бок: «Не туда смотришь, это его шофёр. Вон Королёв!». Я обернулась и даже разочаровалась, увидев, как смешно, семенит по лесенке какой-то старикашка, как мне показалось.
- Да - говорит Валя - немудрено было перепутать. Что знали мы, простые смертные, об этом человеке-невидимке, окруженном тайной? И вдруг совершенно вне связи с предыдущим разговором, сообщает:
- А я сегодня письмо от Толика получила
- И что же он пишет, если не секрет?
- Пишет, что очень скучает, что домой в пустую квартиру заходить тошно.
- Да уж. Он влюблён в тебя, как мальчишка.
- Ах, если бы я могла ответить ему взаимностью - вздыхает Валя.
- Что же тебе мешает? – спросила я, не подумав, и тут же пожалела об этом. Валя посмотрела на меня с укором.
- Ты, мне кажется, это прекрасно знаешь. Моя жизнь ни для кого на курсе не была секретом.
Да, я действительно смутно помню историю скоропалительного Валиного замужества, которое вызвало массу слухов и всяческих домыслов, но толком никто и ничего не знал, а Валя никогда и ни с кем не делилась своей тайной. Я обняла ее за плечи и постаралась сказать, как можно мягче:
- Прости, Валюша, ей-богу, я не хотела тебя обидеть… Да, ваша дружба с Женей была на виду у всего факультета. По-моему вы были неразлучны днём и ночью. Мы с девчонками даже завидовали тебе.
- Вот, наверное, и сглазили - Валя печально улыбнулась – Хотя я и сама себе порой завидовала, думала: «Иной человек всю жизнь проживёт, а такого счастья не испытает, какое выпало мне в восемнадцать лет».
Я сижу тихо, тихо. Даже громким вздохом боюсь спугнуть эти минуты душевной близости, понимая, что мне открывается тайна большой любви.
- Когда мы впервые встретились, мне было семнадцать, а Жене восемнадцать лет. Он мне сначала жутко не понравился! – Валя смешно морщит нос и улыбается своим воспоминаниям. – Я подумала тогда, что это ещё один из тех, кто станет надоедать мне своим домогательством, и оттого прониклась к нему еще большей неприязнью. Да ты и сама, думаю, испытала полной мерой эти ухаживания старшекурсников. Ну, что поделаешь - мужской институт, девчонок мало… - Валя горько вздохнула, а потом рассказала, как она чуть не отлупила Женьку веником в свою первую встречу.
Из-за нехватки мест в общежитии Валю поселили в комнату к девушкам-третьекурсницам. Первыми, с кем подружилась она, были Тоня и Лида Затем вернулись с летних каникул Оля и Альфия. Все девушки Вале очень понравились, и вскоре она уже не чувствовала себя чужой в их коллективе.
Женька вернулся с летних каникул и сразу же явился в комнату девчонок с гостинцами. Весельчак и балагур он всегда был желанным гостем у них. Всюду, где бы ни появлялся Женька, звучали шутки и смех, а уж когда он брал в руки свою крошку-гармошку, всё общежитие начинало петь и пускалось в пляс. Ни одна студенческая вечеринка или свадьба не могли обойтись без Женьки.
Он влетел в комнату девчонок ветром и увидел новенькую. Это была Валя. Она подметала пол. Другой на его месте сделал бы вид, что ничего не заметил, но это другой, а не Женька. После того, как утихли радостные возгласы девчонок по поводу встречи и гостинцев, Женька бесцеремонно посмотрел на Валю, и спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:
- Я смотрю, к вам тут салагу подселили.
У Вали, которая не знала значения слова «салага», от возмущения и обиды выступили багровые пятна на лице. Как ей не понравился этот вертлявый парень. Нахал! Смотрит нагло, словно рентгеном просвечивает! Но особенно Вале было обидно, что в такие минуты, она мучительно краснела и терялась, не находя нужных слов для обидчика. Зато потом, когда, это было все позади, сколько остроумных, достойных ответов приходило ей в голову.
Валя посмотрела на Женьку бешеными глазами, а он, ни капельки не смутившись, добавил:
- Не красней, не красней, салажонок, давай-ка, мети чище, а то жених попадется корявый – и носком ботинка слегка пнул по кучке мусора.
Если бы он в ту же минуту не увернулся, то получил бы веником прямо по лицу. Валя буквально клокотала ненавистью: ещё никто из парней не смел так обращаться с ней. А Женька со смехом выскочил из комнаты. Как только за ним захлопнулась дверь, Валя, бросив веник, упала на свою железную кровать и разрыдалась. Девчонки стали её утешать, а милая хрупкая Альфия села рядом, прикоснулась к Вале рукой и, как маленькую, погладила по голове.
- Ну, что ты так расстроилась? Он вовсе не хотел тебя обидеть, просто пошутил. Он у нас большой хохмач и очень добрый…
- Он? Добрый?! – Валя подняла от подушки заплаканное лицо. – А за что он обозвал меня таким противным словом? Что я ему сделала? – и она снова всхлипнула.
- Салагой что ли? – Альфа засмеялась. – Так это совсем не обидное слово. Просто ты не знаешь, что у студентов принято так называть всех первокурсников… И нас называли когда-то салагами, но мы на это не обижались.
- А зачем он мусор распинал по комнате?! Я мела, мела, а он…
- Ну, видимо, решил позаигрывать с тобой,- улыбнулась Альфа.
- Пошёл он со своими заигрываниями куда подальше! Терпеть не могу таких наглых парней! Пусть ещё только раз попробует позаигрывать, я ему веником прямо по морде врежу!
- Ой, подожди, узнаешь его поближе и перестанешь обижаться на него по пустякам. Мы его все любим и прощаем такие шалости.
- Я не желаю узнавать его поближе и никогда не стану прощать ему всякие дурацкие шутки! – с пафосом сквозь слезы выкрикивала Валя.
Альфия лишь улыбалась в ответ на все Валины слова, и эта улыбка лучше всяких уговоров подействовала на Валю.
Она с первой встречи выделила среди старшекурсниц эту милую девушку с прекрасными миндалевидными глазами и печальной улыбкой. Было в ней что-то очень притягательное и созвучное с душой Вали. Они подружились, несмотря на разницу в возрасте.
Альфия продолжала гладить Валю, словно капризного ребёнка, по голове, а когда та успокоилась и вытерла слезы, лукаво сказала:
- Знаешь, Валюша, есть такая мудрая поговорка – «От ненависти до любви – один шаг». Так что - Альфа посмотрела на присутствующих, словно призывая их в свидетели - всё ещё может случиться. Вдруг возьмёшь да и … влюбишься в него.
- Кто? Я?! - Валя аж подпрыгнула на кровати от возмущения. – В этого… в этого крокодила?! – она придумала ему массу самых обидных прозвищ и буквально клокотала от гнева. – Да ни-за-что! Ни-ког-да! Он опротивел мне с самого первого взгляда! Как ты можешь говорить такое, Альфа?
- Ну, ладно, ладно,- примирительно сказала Альфия, - не стоит заводиться из-за этого. И не прощай, и не люби, раз уж он так противен тебе.
Любовь… Что знало о ней моё поколение в школьном возрасте? Ничего! Это сегодня четырнадцатилетние знают о любви не только по книгам и фильмам, они спешат познать её на практике. Я в свои четырнадцать лет в сущности была ещё ребёнком. Я мечтала. В этих мечтах менялись ситуации, превращая меня то в актрису, то в поэтессу, то в педагога, то в хирурга. И лишь одно в них оставалось неизменным, это – присутствие Мишки Макарова.
Вот иду я по больничным светлым коридорам в белом халате хирурга, а из палат смотрят на меня благодарными взглядами спасенные мной пациенты. Вон и Мишка. Я прооперировала ему аппендицит. Случай крайне тяжёлый, и Мишка понимает, что если бы не я, то его песенка была бы уже спета. Возле Мишки – заплаканная Вика, но Мишка не видит её, он смотрит на меня, в его прекрасных глазах – раскаяние. Только сейчас он понял, кого потерял. Но я не добиваю его. О, нет! Я великодушно дарю ему обнадёживающую улыбку: «не переживай, у нас с тобой ещё всё впереди»…
Эти странные видения навеяла на меня успешно проведённая мною операция на лапе петуха. Но почему бы на месте нашего оперированного петуха не представить себе Мишку? А петух… Вон он ходит по двору гоголем среди кур, будто это вовсе и не он ещё вчера прощался с жизнью, лежал на боку и закатывал глаз. У него на ноге, на самой подушечке оказалась опухоль размером с орех. Наступать на больную ногу Петька не мог, а ходить на одной – сами понимаете. Короче, петуха надо было спасать. Мы с Вовкой Лайманом завернули больного в тряпку, Вовка крепко прижал его к себе, а я, густо смазав опухоль йодом, срезала ее быстрым движением острой бритвы, предварительно обработанной, марганцем. Петька только дернулся и произнёс звук, похожий на «ко-ко». Я смазала кровоточащую рану зелёнкой, наложила марлевую повязку, крепко обмотав бинтом. Петька тут же встал на оперированную ногу и с недовольным видом попытался клювом сорвать бинт. Это ему не удалось, тогда он отправился к своим курам. А сегодня уже ходит без повязки, видимо, подружки помогли ему расправиться с ней.
Тёплый, чудесный московский вечер. Слава, как заправский кавалер, ведёт меня под руку, осторожно обходя лужи и колдобины. Мы никуда не спешим и весело балагурим: трудовая вахта позади, завтра – полная свобода. Гуляй, рвань! Как любит пошутить один из моих коллег.
- Ты чем завтра будешь занята? – интересуется Слава.
- Пока, не знаю, но Саша Князев приглашал нас с Валей покататься на лодках. Если будет жаркий день, пойдём. А что?
- Да так, ничего. Просто завидую. Счастливчики! Загораете, на лодках катаетесь, а вот мне завтра предстоит телефонный разговор с шефом.
- Так ты хотел бы пригласить меня за компанию на эти переговоры? – шучу я.
-А что?- в тон мне отвечает Слава - неплохо бы. Шеф по телефону сделает втык, а мне – хоть бы хны: будет с кем разделить печаль.
- Ты это серьезно?
- Насчет переговоров вдвоем с тобой – да.
- Я про втык тебя спрашиваю.
- Ну, конечно, серьезно. Ты же слышала, что мы не успеваем с испытаниями к сроку… Вот завтра буду просить еще прислать людей на подмогу. Ай, ладно. Что это мы в такой чудный вечер про работу с тобой гуторим? Будто нет более интересных тем.
В это время мимо нас проходит компания молодых людей.
- А с тобой, Галка, по вечерам ходить опасно.- Слава косит глазами в сторону проходящих парней.
- То есть?
- А ты не заметила, как они пожирали тебя глазами? А на меня смотрели, словно на врага.
- Ой, кончай выдумывать.
- Нет, я вполне серьёзно.
- Господи, Слава, ты и серьезность – это два несовместимых понятия, не о работе будь сказано.
- Обижаешь… - на лице Славы неподдельное огорчение.
- Ладно, не обижайся, - говорю я примирительно. – И, кстати, Слава, шутки шутками, а недавно ко мне средь бела дня привязался… кто бы ты думал?
- О, да к такой девушке я и сам бы не прочь привязаться!
- Опять паясничаешь? Кончай, а то не буду рассказывать.
- Все. Молчу. Продолжай.
- Короче, поехала я в магазин «Власта». В троллейбусе ко мне обратился негр. Слово за слово, смотрю, а он уже выходит из троллейбуса за мной и дружбу свою мне предлагает, представляешь?
- Гордись, заморские кавалеры выбирают сибирячек.
- Нет, с тобой положительно невозможно разговаривать серьёзно! – я шутя вырываю свою руку, но Слава ловким движением возвращает её на место.
- Почему это ты решила, что я говорю несерьезно? Я лично считаю, что наши сибирячки сто очков вперёд дадут москвичкам. Ну, ладно… Так что там дальше было с твоим негром?
- Да ничего особенного. Два раза пересаживалась, то на троллейбус, то на автобус, а он не отстаёт. Решила спуститься в метро, и там кое-как от него вырвалась.
- Неужто, так крепко держал тебя в объятиях?
- Ну тебя, Славка! Всё! Оставим эту тему.
- Почему же? Тема очень животрепещущая. Вот ты идёшь со мной по тёмной улице и совершенно не боишься, что я к тебе вдруг начну приставать. Так ведь?
- Так, - смеюсь я Славкиной шутке.
- Вот видишь? А что если я возьму да и пристану к тебе, а? – Слава хитро глянул на меня.
- Ну, положим, тебя-то я опасаюсь меньше всего.
- Это почему же? – с неподдельным удивлением спрашивает Слава.- Ты что же… меня уж и за мужика совсем не считаешь, так что ли?
Он задал мне этот вопрос в своей обычной шутливой манере, но что-то, я и сама не поняла толком, что именно, насторожило меня. «Неужели он и вправду допускает мысль о каких-то интимных отношениях со мной? Да нет! Не может этого быть!»
О! Я была, оказывается, очень наивной, я тогда не знала ещё, что балагур и весельчак Слава никогда и ничего не говорит просто так. К тому же по неопытности я была уверена, что сумею обмануть и перехитрить любого, кто посмеет посягнуть на меня, женщину. В душе я очень гордилась своей способностью ставить на место слишком зарвавшихся поклонников. Мне доставляло это даже удовольствие. Но тут я несколько просчиталась: силы оказались неравными. Мой жизненный опыт не шёл ни в какое сравнение с жизненным опытом Славы, который был старше меня на целых шесть или семь лет. Он умел терпеливо идти к намеченной цели и добиваться желаемого.
Владимира Киселёва вместе с моей сестрой Людмилой избрали в редакционную коллегию школы. Его, естественно, главным редактором, а сестру рядовым исполнителем. Людмила замечательно рисует. Ещё в пятилетнем возрасте, она нарисовала мой портрет, да так, что никто из взрослых не мог поверить в это. Мама, которая позволила себе в тот вечер сходить со своей младшей сестрой в кино, оставив нас одних, попросив соседку приглядеть за нами, если что… долго потом допытывалась, кто приходил к нам в её отсутствие. «Девочки милые, - просила мама, - я обещаю, что не буду вас ругать, только признайтесь, кому вы открывали дверь? Кто был здесь без меня?» Мы уверяли маму, что никто к нам не приходил, что этот рисунок Людмила сделала сама, но мама никак не хотела в это поверить. В конце концов, сестра расплакалась и порвала портрет на мелкие клочки. Мама оставила нас в покое, но потом долго не могла уснуть и сидела возле нашей кровати с печальным выражением лица.
В редколлегию сестру избрали в качестве художника-оформителя стенгазеты, кроме неё в состав редколлегии школы вошли: восьмиклассница для сбора заметок и девятиклассница в качестве писаря. Галке Поповой очень хотелось попасть в эту коллегию, чтобы быть поближе к Киселёву, но Нинэль применила всю свою женскую хитрость, чтобы не допустить этого. Она предложила избрать Попову в учком, заявив, что не видит лучшей кандидатуры на эту ответственную должность. Теперь Галка ищет любую возможность контакта с Киселёвым на общественном поприще.
- Люд, - просит она сестру, - возьмите меня к себе в редколлегию хотя бы внештатным корреспондентом. Я буду очень старательной.
- Да хоть главным редактором, жалко, что ли,- смеётся Людмила.
- Нет, главным пусть будет Кисель, а я – его верная помощница.- говорит мечтательно Галка. – Ой, Люда, кстати, раскинь-ка на картах, что он там думает обо мне?
-Я тебе и без карт могу сказать: он тебя любит.
- Ну, тогда погадай, что он думает о Нинэль..
-А о ней он вообще ничего не думает.
- Почему ты так уверена?
- Во-первых, потому, что ты моложе Нинэль, а во-вторых, ты гораздо симпатичнее её. Ясно?
- Ясно, но мне всё равно немного тревожно. Посмотри, какими взглядами провожают его все девчонки. Даже наша тихоня – Вера Малыгина. Она же глаз с него не спускает! – Ой, Людка, скажу тебе честно, боюсь я, боюсь, что какая-нибудь цыпа уведёт у меня из-под носа этого… ловеласа.
- А чего тебе бояться? Вы с ним самая подходящая в школе пара.
- Конечно, тебе легко говорить. У тебя есть Саня, он без ума в тебя влюблён, ни на кого, кроме тебя, даже и не смотрит, а у Киселя глаза масляные, так и притягивают к себе… Нет, ты лучше уж погадай мне, так будет спокойнее.
Как всегда. Галке выпала на картах любовь, она счастливая выпорхнула из нашей коммуналки, а я в это время думала про себя: «То ли карты так сильно ошибаются, то ли Людмила что-то путает или… обманывает». Дело в том, что погадать на Киселёва просят сестру и другие одноклассницы, причем меня они совершенно не стесняются, считая малявкой, а я-то подметила, что всем им по отдельности выпадает на картах его любовь и верность до гроба.
- Люда, - спросила я однажды свою сестру, - а почему ты девчонкам говоришь неправду?
- Ты это о чём?
- О гадании на Киселёва.
Людмила посмотрела на меня этаким оценивающим взглядом и сказала наставительно:
- Вот что, дорогуша, никогда не лезь не в свои дела. Сиди и помалкивай. А если будешь встревать, то мне придётся выставлять тебя за дверь каждый раз, когда ко мне приходят друзья.
- А я, по-моему, никогда и не лезу в твои дела,- обиделась я на такой недружелюбный тон сестры - Просто мне не понятно… разве может быть так, чтобы Володя Киселёв любил всех их сразу?
- Нет, не может. Но когда я говорю, что их ожидают хлопоты, они не верят, думают, что карты врут, и просят перегадать. Мне всё это на-до-ело! Ясно? Вот так!
Вскоре состоялось первое открытое заседание редколлегии школы, на котором присутствовал весь десятый класс. Заседание было организационное, вела его сама Нинэль. В новом крепдешиновом платье с удлиненной талией, в туфлях на высоком каблуке Нинэль была неотразима. Она сама это знала и время от времени бросала на Галку Попову снисходительно-высокомерные взгляды. Нинэль сделала небольшое вступление о задачах стенной печати, затем предложила план выпуска стенгазеты на весь учебный год, что и было принято единогласно.
А где-то через неделю десятиклассников отправили на несколько дней в колхоз на уборку картофеля. Накануне поездки к нам вдруг пришел… Киселёв. Это было так неожиданно, что я при виде его густо покраснела и убежала на кухню. У нас, как обычно, находился Саня Батурин. О чём они там разговаривали, я не слышала, но вскоре Киселёв ушёл. И почти сразу после его ухода в дверях возникла взволнованная Галка Попова. Она отозвала сестру в сторонку и негромко спросила:
- Люд, а зачем к вам сюда приходил Кисель? – в глазах Галки затаилась тревога.
- А ты откуда узнала, что он был здесь? – удивилась Людмила
- Ну, не важно… узнала и всё. Чего ему тут было надо?
- Не знаю – сказала Людмила. Он увидел Саню в окно и зашел поговорить с ним о чем-то. Вон, спроси у Сани.
Немного помявшись, Галка спросила у Сани о причине появления Киселёва у нас.
- Он предложил, если есть, взять с собой вколхоз фотоаппарат, чтобы сделать интересные снимки для стенгазеты - ответил Саня.
- А-а-а, - вздохнула облегчённо Галка и на выходе призналась тихонько Людмиле: - Я-то, дура, решила, что он договорился встретиться тут с Веркой Малыгиной, - виновато улыбнулась Галка.
- Господи, ты уже сходишь с ума от ревности. Чего тебе далась эта Малыгина? Глянь в зеркало, на тебе же лица нет. Да и у меня тут что по-твоему, дом свиданий, что ли?
-Ой, ну, извини, Люд. Веришь, меня словно кипятком ошпарило, когда я узнала, что он у вас. Верка же говорила в школе, что зайдёт к тебе сегодня, вот я и подумала…
- Вера действительно была у меня сразу после школы, взяла учебник и ушла.
- Ой, ну, слава богу, - говорит Галка и чуть помявшись добавляет: - А я хочу тебя кое о чём попросить… Ты присмотри там, в колхозе за Киселём, а?
- А ты разве не едешь с нами?
- Нет. У папы обострилась астма. В общем, понаблюдай там, а то девки так и виснут ему на шею, особенно эта Малыгина… глаз с него не спускает.
- Так ты что же, мне предлагаешь не спускать с него глаз? Тогда он подумает, что и я хочу повиснуть у него на шее - шутит сестра.
- Ну, ты так незаметно, краешком глаза, ладно?
Тут Саня, молча сидевший за столом, весело возразил:
- Галка, а Люде некогда будет присматривать за Киселёвым, мы с ней каждый вечер будем ходить в деревенский клуб на танцы.
Слегка смущённая тем, что её тайна услышана, Галка ответила Сане с напускным возмущением:
- А тебе нечего подслушивать бабские разговоры.
По приезде в колхоз случилось невероятное: Киселёв начал вдруг прямо-таки демонстративно у всех на глазах галантно ухаживать за Верочкой Малыгиной. Она буквально преобразилась, расхорошела. В глазах её постоянно светились лучики, на лице блуждала счастливая улыбка. Остальные девчонки, завидуя Вере, испытывали одновременно злорадное любопытство, как поведут себя теперь Нинэль и Галка.
Снова ночь. И снова сидим мы с Валей возле приборов. Наша напарница Ира «скисла», как говорит Валя, и мы отправили её подремать на стеллажи, взяв на себя её работу. Пользуясь тем, что мы одни, я спрашиваю у Вали:
- Ты расскажи мне, что было дальше-то, после того, как ты чуть не отлупила Женьку веником?
- Ой, я решила, что буду всем своим видом выражать ему полное презрение. И пресекать всяческие его попытки, даже к простому дружескому общению. Вот пусть, пусть только попытается полезть ко мне со своими идиотскими выходками! Шут гороховый!
И Валя прямо с каким-то злорадным чувством представила себе, как этот шалопай, ощутив на себе полной мерой её презрение, станет всячески добиваться прощения, но тщетно, Валя никогда не простит его.
А Женька… Он почти ежедневно забегал в комнату своих однокурсниц, шутил и балагурил с ними и не обращал на Валю ровным счётом никакого внимания. Поначалу Валю такой вариант его поведения даже устраивал, но она все ещё держалась настороже, в любой момент готовая к отпору. Затем это стало вызывать в ней недоумение и ощущение оскорбленного самолюбия. Получалось, что вовсе не она игнорирует Женьку, а он её. Такого Валя допустить не могла. Ей выражают полное безразличие! И кто? Парень, который мизинца её не стоит. Теперь уже Вале хотелось спровоцировать Женьку на конфликт. И к каким только ухищрениям она не прибегала, а он был, словно глух и слеп. Желание отомстить Женьке, во что бы то ни стало, превратилось у Вали в идею фикс. Она всё чаще и чаще ловила себя на мыслях о нём. Но теперь ей было мало одного Женькиного раскаяния, ей хотелось, чтобы этот паразит без ума влюбился в неё, стал бы преследовать, унижаться, ревновать. А она бы проходила мимо с гордым, неприступным видом. Но Женька даже не смотрел в её сторону. Однажды, правда, Вале показалось, будто она сумела всё-таки вызвать в нём некоторый интерес. Она вышла тогда из здания института и встретилась с похоронной процессией. Пережидая, пока толпа освободит улицу, Валя остановилась и вдруг почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Чуть повернув голову, она встретилась глазами с… Женькой. Этот взгляд заставил её содрогнуться. Чувствуя, что краснеет, она быстро отвернулась, боясь выдать себя. Когда через минуту Валя повернулась еще раз, то их взгляды снова встретились. Женька косил глазом в её сторону из-за огромной трубы, на которой играл в похоронном оркестре.
Под впечатлением этой встречи Валя шла до общежития в каком-то странном состоянии, её преследовал внимательный Женькин взгляд. «И чего уставился? Идёт за гробом, играет на трубе, а глазами косит по сторонам» - думала она, не желая признаться себе в том, что причина её волнения совсем в другом, а именно в том, как Женька смотрел на неё.
Но когда после похорон он по привычке забежал в их комнату, то снова был далекий и чужой. Сказал девчонкам, что хоронил жмурика и замёрз, как цуцик, а на Валю даже и не взглянул. «Ишь, какой красавец выискался, - думала Валя с обидой. – Всем даёт прозвища. Я у него салага, покойник – жмурик. Сам-то кто?»
Устав от постоянных дум о Женьке, Валя иногда гнала его прочь: «Да отвяжись ты, наконец, отвяжись от меня , ради бога! И чего привязался, как зубная боль? Будто мне не о ком больше думать!» И чем больше она мысленно гнала от себя Женьку, тем больше привязывалась к нему сама. Валя всегда была в окружении поклонников, но вот же напасть: теперь они нужны были ей не сами по себе, а лишь как средство насолить Женьке. «Пусть, пусть видит, какие парни ходят за мной и пускают слюни.» Но этот паршивец или действительно не видел, или делал вид, что не видит. Она искала подходящего случая, и он выдался, наконец-то.
Общежитие знобило от предпраздничной суеты. Приближался самый любимый Валин праздник – Новый год. Но нынче, впервые за все свои семнадцать, лет она не радовалась этому событию. Ей не хотелось идти ни на Новогодний вечер, ни в компанию своих однокурсников, где ожидались танцы до утра, её заветным желанием было оказаться в этот Новый год в одной компании с Женькой. «Интересно, что бы он подумал обо мне, если бы я вдруг подошла к нему и сказала небрежно: «Женечка, почему бы этот праздник не провести нам вдвоем?» Валя невесело улыбнулась своим мыслям. «Подумал бы, наверное, что я дура, или обнаглела в доску, и стал бы меня презирать». Представив Женькин презрительный взгляд, Валя зябко повела плечами и решила провести этот Новый год в гордом одиночестве за интересной книгой.
Но молодости не свойственно впадать в долгую скорбь, поэтому, когда за день или два до праздника Валю пригласил на вечеринку Алик Новиков, она вдруг поняла, что жизнь даёт ей шанс, упустить который нельзя. Ну, не может Женька, даже при всём своём равнодушии к ней, не отметить тот факт, что выбор сердцееда Алика пал именно на неё, а не на другую девушку. Надо только как-то дать знать ему об этом. Надо! «Но как? Как это сделать?» - билась в голове Вали единственная мысль. И вдруг решение пришло само собой, причём оно оказалось очень простым. Она придумала «вескую» причину для посещения Женькиной комнаты. Валя пойдет и попросит парней выручить её деньгами до «стипы». Среди студентов это было обычным явлением. И вот во время разговора она между делом «случайно» упомянет о Новогоднем приглашении. Всё будет выглядеть совершенно естественно и ни у кого не вызовет никаких подозрений.
Но перед дверью Женькиной комнаты Валя ощутила вдруг мандраж в коленках. «Может лучше не делать этого… Вдруг он догадается… Ну, а как тогда он узнает о том, с кем я буду встречать Новый год? Нет уж, дудки! Решила действовать, так нечего хлюздить. Я, в конце концов, иду не к нему, а к ребятам».
На стук ответило сразу несколько голосов. Валя вошла.
- О! Кто к нам пожаловал! – заколготились парни - А мы не при параде!
- Здравствуйте, мальчики! – Валя одарила парней самой своей очаровательно улыбкой, а те наперебой стали предлагать ей стул. И только Женька (у, поросёнок!) как лежал на кровати в одних спортивных шароварах, так и остался лежать, лишь мельком оторвавшись от книги, бросив в сторону Вали насмешливый взгляд.
«Ненавижу тебя! Ненавижу!» - хотелось Вале крикнуть в его самодовольное лицо, но она продолжала мило улыбаться парням.
- Чем обязаны мы, Валечка, такому чудному видению? – задал вопрос в своей обычной галантной манере Юра Валентинов.
- Я к вам с очень серьёзной просьбой, мальчики, у меня беда.
- Что случилось, Валюша, говори? Мы все – к твоим услугам.
- Спасибо, мальчики. Дело в том, что один молодой человек пригласил меня на Новогоднюю вечеринку - Вале очень хотелось в этот момент посмотреть на реакцию Женьки, но она побоялась неосторожным взглядом выдать себя с головой.
- Так разве же это беда? – засмеялись парни – Или он тебе, Валюша, так противен, что ты хочешь с нашей помощью избавиться от него?
-Говори, Валечка, кому набить рожу? Мы готовы! – поддержали шутку Юры остальные парни.
- Ну, что вы, мальчики? Нет, нет. Никаких мордобоев. Просто… - Валя сделала вид, что смущена своей просьбой, - просто я оказалась на мели. У меня нет денег, а девчонки – тоже по нулям. Я хотела попросить у вас до «стипы» 20 рэ, если это для вас не очень обременительно.
И тут впервые за все это время подал голос Женька.
- Он, что же… пригласить – пригласил, а заплатить не в состоянии?
«У, гадёныш! Ещё и ехидничает» - обиделась Валя, а вслух сказала:
- Он, естественно, уплатил за меня, но не могу же я с таким кавалером, как Алик Новиков идти на вечер, извините за подробности, в старых капроновых чулках.
Валя снисходительно посмотрела на Женьку: «Вот так тебе! Съел?!»
Но его, похоже, совершенно не задело упоминание об одном из сердцеедов института, что больно укололо Валино самолюбие, а Женька добавил:
-Ну, так ты скажи ему, пусть он заодно и новый капрон тебе купит - словно кипятком ошпарил он её этой фразой. А затем обратился к парням, собиравшим для Вали нужную сумму: - Кончай, народ, трясти мелочью, у меня есть четвертак.
Он достал деньги и протянул их Вале. Если бы в комнате они были вдвоём, она бы швырнула ему эти деньги прямо в лицо и сказала бы: «Да, подавись ты своим четвертаком!», но вокруг было много свидетелей, и они могли бы догадаться об истинных намерениях Вали. Сжавшись пружиной, она очень тепло поблагодарила Женьку за такое дружеское участие в её судьбе. Затем лучезарно улыбнулась парням, пожелав всем счастливого Нового года. Выйдя на чёрную лестницу, так студенты называли место вечерних свиданий в общежитии, Валя дала волю слезам. Наревевшись вдоволь, она проскользнула в умывалку, тщательно промыла глаза, и еще несколько минут постояла у зеркала, пока последние признаки слёз не исчезли с лица. «Ну, Женька, погоди же, отольются кошке мышкины слёзки! Ишь ты – деньги дал, словно хотел поскорее отвязаться: на, бери деньги и отвали отсюда!» Валя снова всхлипнула и до боли сжала зубы. Так её ещё не унижали. И, как бывало в минуты сильных переживаний, гордость взяла верх. Глядя на свое жалкое отражение в зеркале, Валя жёстко бросила ему:
- Ну, что? Получила? Так тебе и надо! Не будешь унижаться. Он плюёт на тебя с верхней полки, а ты утрёшься и готова идти на поклон. И все твои хитрости шиты белыми нитками, он видит их и посмеивается над тобой. Да кто он такой, этот Женька, чтобы ты ревела о нём белугой? Нет в тебе, Валька, ни капли гордости!
Валя хлестала себя самыми обидными словами, и это возымело действие. Когда она вошла в комнату, никто из девчонок даже не догадался о только что пережитой ею драме.
В компанию с Аликом Валя не пошла, она навестила своих однокурсников, посидела немного с ними за праздничным столом, а ближе к полуночи вернулась в свою пустую комнату, не раздеваясь, легла с книгой на кровать и задремала. Так встретила она свой самый первый студенческий Новый год.
Иногда я представляю себя Агнией Барто. Вот приехала я, знаменитая поэтесса, в родную Полысаевку на встречу с читателями. В первом ряду – Мишка Макаров. Ах, какими горящими глазами он смотрит на меня! Он восхищён, нет, он влюблён! В мои стихи… Я встаю над столом с красной скатертью, читаю печальную поэму о моей несбывшейся первой любви, а потом на глазах рыдающего зала дарю свою поэму с автографом Мишке. Он встаёт на колено и голосом, полным отчаяния, негромко произносит:
- Прости…
Свой первый глупенький стишок я сочинила лет в пять, когда мы с мамой сидели возле железной печурки в ожидании варёной картошки. От голода мой рот обильно наполнялся слюной. Сначала я глотала её, а потом мне это надоело, и я сквозь зубы, как меня учили мальчишки во дворе, послала плевок в угол, где лежали у нас дрова.
- Галинушка! - мама с укоризной посмотрела на меня, - Ты же девочка, а не какой-нибудь сорванец. Некрасиво так плеваться.
- А я не хочу быть девочкой, хочу быть сорванцом.
- Почему? – искренне удивляется мама, - мне кажется быть девочкой гораздо приятнее.
- Зато мальчишкам можно всё, даже плеваться и играть в войну, а девочкам ничего нельзя.
Я помню, что еще в раннем детстве очень страдала оттого, что родилась девочкой, отказывалась надевать платья, заявляя, что я мальчик, и всеми замашками старалась походить на пацанов. Поэтому мой первый немудрящий стишок был сочинён от имени мальчика. Я продекламировала его маме:
В угол за полено
Плюнул я харчок,
Вдруг из-под полена
Выскочил сверчок,
Смотрит он сердито,
Усами шевелит,
Гадкому мальчишке
Плеваться не велит.
- Ты где это взяла? – спросила мама удивленно.
- Сочинила.
- Когда?
- Ну, вот сейчас, когда плюнула.
- Господи, - вдруг заволновалась мама – Надо же, а! Одна рисует, другая сочиняет … Неужели это в вас от папы?
- А где он? И почему никогда не бывает с нами?
- Кто? – не сразу соображает мама. От волнения потеряв контроль, она коснулась запретной темы.
- Наш папа. Почему у других детей есть папы, а у нас нет. Где он?
Мама растеряно смотрит на меня, но это длится лишь мгновение, затем она обнимает меня, прижимает к груди и, заглядывая мне в глаза, быстро и взволнованно говорит:
- Галинушка, доченька моя, разве тебе плохо живётся со мной? Зачем тебе папа? Может быть ты не любишь меня?- в глазах у мамы тревога и печаль. Мне до слёз становится жаль мою маму.
- Нет, мамочка, нет! Я очень, очень люблю тебя. Мне хорошо с тобой и не надо никакого папы. Я люблю тебя больше всех на свете! – целуя маму, я заливаюсь горькими слезами.
Вот так всегда: стоит мне спросить о папе, как мама начинает сомневаться в моей любви к ней. А я люблю свою маму больше жизни. Маму и товарища Сталина. Я люблю их до нервной дрожи, до потери сознания. И печаль в маминых глазах вызывает у меня слёзы … Поэтому, чтобы не расстраивать маму лишний раз, я со временем перестала задавать ей вопросы о папе.
После случая у печки я пристрастилась к сочинению стишков по всякому поводу, но лучше всего у меня получались дразнилки для обидчиков.
Но вот однажды Капа дала нам для домашнего сочинения тему:« Осенняя пора – очей очарование».
И тут на меня, что называется, накатило. Я сочинила стихи о стыдливых березках, с которых наглый ветер срывает последний зелено-жёлтый наряд.
Вот Капа входит в класс. Сейчас она скажет: «Ребята, в нашем классе родился поэт…» Или нет, лучше так: «Ребята, Манчук сумела воспеть любимую поэтом осень не хуже его самого.»
А Капа тем временем неторопливо раскладывает сочинения и начинает разбор ошибок, приберегая моё, видимо, «на десерт». Но вот кто-то из учеников не выдерживает:
- Капиталина Семеновна, а какая оценка у Манчук?
Я закусываю губу, пытаясь удержать улыбку: зачем спрашивать? И так всё яснее ясного. А Капа поднимает глаза от чьей-то тетради и внимательно обводит глазами класс. «Ну, не тяни, не тяни. Давай, говори скорее…» - тороплю я Капу, чувствуя, как краска подступает к лицу.
- Манчук за сочинение я поставила двойку. – медленно с расстановкой произносит Капа.
Я не помню в классе такой звенящей пронзительной тишины. Но это длится не более минуты, а затем класс взрывается гулом голосов. «У Манчук двойка!» Такого ещё никогда не случалось в нашей школе. Вокруг меня всё кричало, шумело, а я вдруг словно оглохла. Я даже не услышала звонка, и вышла из класса самой последней. На улице догнал меня мой верный рыцарь Вовка Лайман. Он попытался успокоить, говорил что-то утешительное, но я взглянула на него так, что он, замолкнув на полуслове, отстал.
Оказывается, Капа решила, что я просто-напросто «сдула» откуда-то стихи, и, не разобравшись, влепила мне двояк. Но вскоре инцидент был исчерпан, и в Новогодней стенгазете были напечатаны мои стихи с хвалебной рецензией в возмещение морального ущерба.
В один из свободных вечеров наша бригада во главе с руководителем отправилась в ресторан отметить чей-то день рождения или годовщину свадьбы. Звучали тосты, рекой лилось вино, вихрились танцы… Слава шутливо ухаживал за мной, острил и был в центре всеобщего внимания.
Недалеко от нас, за соседним столиком обосновалась компания иностранцев. Они с доброжелательными улыбками наблюдали за нашим весельем. Их внимание, видимо, вскружило голову Славе. И его понесло! Он вышел из-за стола, сделал какой-то умопомрачительный реверанс.
- Галочка! Разрешите пригласить вас на танец! Вашу лапу, мадам!
Если бы только я знала заранее, что меня ожидает, ни за что не согласилась бы на приглашение Славы. Это была какая-то смесь рок-н-ролла с чарльстоном. Славка с горящими глазами выделывал невероятные «па». Он закручивал меня вокруг собственной оси и успевал поймать, когда мне казалось, что я уже падаю. До сих пор не пойму, как мы не сломали себе шеи в этом стремительном вихре. А Славка… он ещё умудрялся во время танца посылать воздушные поцелуи соседям-иностранцам.
Когда музыка окончилась, за соседним столиком раздались дружные аплодисменты. Слава взял мою руку, картинно поцеловал и, повернувшись к заморским гостям, гаркнул на жутком английском:
- Ви ар фром сибириа!
Соседи ответили новым взрывом аплодисментов. Возвращаясь к столику, я спросила Славку:
- Послушай, зачем ты это им сказал да ещё с таким жутким произношением?
- Ничего! Пусть знают наших! Для них Сибирь - медвежий угол, а мы им показали класс! Да и девушка у меня, - Славка причмокнул языком,- королева бала!
В эти минуты он со своим носом-рубильником выглядел чуть ли не красавцем. Я мельком отметила, что посетительницы ресторана бросают на него искристые взгляды, и чисто по-женски ощутила их зависть по отношению ко мне.
Все это было как бы в другой жизни. В этот момент я снова превратилась в актрису. И снова все камеры мира были направлены на меня, а окружающие уже находились под воздействием моего биополя.
Соседи-иностранцы послали на наш столик бутылку шампанского «для девушки», как объяснил нам кёльнер. Я ответила соседям легким кивком головы и лучезарной улыбкой. Вечер был необыкновенный!
Когда мы со Славой вышли из ресторана, то я с удивлением обнаружила вокруг себя пустоту: от нашей тёплой компании не осталось и следа. «Да где же те, с кем мы только что так весело сидели за общим столом?» – недоумевала я.
- Слава, а где народ? Куда они все подевались вдруг?
- А зачем они нам? Тебе что… скучно со мной?
- Да, при чём здесь скучно – не скучно? Они вот только что были все здесь и словно испарились.
- Галка, ты же не ребёнок и должна понимать…
- Что я должна понимать? Компания это компания. Вместе пришли, - вместе ушли, так я считаю.
- Ну, выпили, расслабились… разбрелись по парочкам.
- Ой, опять ты со своими фривольными шуточками. Не порти, пожалуйста, мне настроения, я была так счастлива в этот вечер.
- Почему же была?
- Потому что, Слава… потому что… нет, это всё очень сложно объяснить, боюсь, ты не поймёшь.
-Попытайся хотя бы, может и пойму. Уж не конченный же я тупица.
- В этот вечер, Слава, я была не здесь, понимаешь? А ,как бы ,в другом… совсем в другом измерении.
- Так мы можем с тобой продлить этот вечер и счастливое пребывание в другом измерении вместе… вдвоём - Слава будто бы просто по-дружески обнял меня за плечи, притянул к себе.
- Ну, так как, маленький мой, а?
Несмотря на то, что всё было вроде бы в рамках приличия, впервые в обществе Славки я вдруг почувствовала себя как-то неловко. Аккуратно высвободившись из дружеских Славкиных объятий, я предложила немедленно поехать домой.
- А на чём мы поедем с тобой, мой маленький? Времени – час ночи, общественный транспорт уже не ходит.
В этом странном обращении «мой маленький» звучало нечто очень интимное и почему-то пугало меня.
- Давай, поймаем такси…
Славка, видимо, почувствовал моё внутреннее напряжение.
- Ну, что ж, можно и такси, - сразу согласился он, а ещё лучше – пешком. Посмотри, какая чудесная ночь! Такие ночи для влюблённых, - пропел Слава строчку из незнакомой мне песни, - решайте, мадам, ваше слово для меня – закон!
Он снова шутил и скоморошничал, снова был прежним балагуром и, что называется, своим парнем «в доску», И я согласилась идти пешком. Начинался рассвет. Когда мы подошли к подъезду, из чьих-то открытых окон прозвучали радиосигналы.
- Ой, Славка, уже шесть часов утра! Меня, наверное, давно хватились дома!
Крикнув ему на бегу: «Пока!», я метнулась к лифту.
Отомкнув осторожненько дверь, я на цыпочках прошла в комнату, боясь разбудить дядю с тётей и не зная, как объяснить им своё ночное отсутствие, но на моё счастье их кровать была пуста. Двоюродный братишка Саша приподнял от подушки голову и сонным голосом спросил:
- Галь, ты где была? Я до часу ночи тебя ждал, не спал… вон и постель тебе приготовил, а ты не пришла.
- Спи, спи, давай! У нас испытания не ладились, вся бригада на ушах стояла, искали неполадки. А где родители?
- На даче,- и Саша снова уронил сонную голову на подушку.
«Слава тебе, Господи! Не придётся оправдываться» - подумала я и нырнула под одеяло.
Из окон нашей школы видны терриконы. Это высокие, чёрные зимой и летом горы, образованные из отвалов так называемой породы. Уроки наши сопровождаются то натужным скрипом, когда гружёная породой вагонетка поднимается на вершину террикона лебёдкой; то грохотом, когда она порожняя возвращается вниз. Случается, вагонетка сходит с рельс, что представляет реальную опасность для тех, кто окажется рядом. Но, несмотря на опасность, чёрная гора никогда не пустует. Она буквально кишит подростками и престарелыми людьми, выбирающими из породы драгоценное каменное топливо. Сборщиков подстерегает и другая опасность: чёрная гора постоянно дымит, это горит каменный уголь, выброшенный из шахты вместе с породой. Внутри горы то там, то тут образуются небольшие огненные кратеры, куда нередко проваливались ногами сборщики топлива и получали сильные ожоги. А однажды мальчик погиб, отогреваясь возле огня: угорел.
Терриконы – одна из достопримечательностей нашего шахтового поселка. Вторая достопримечательность – землянки: большое подземное поселение, где рождаются, вырастают, женятся и умирают люди самой уважаемой в стране профессии – шахтёрской. Здесь свои улицы и переулки. Здесь зимой тропинки протаптываются порой прямо по крышам землянок, а человека, идущего под окнами, жители землянок видят только по колено. Правда, у землянок есть и свои определённые преимущества: даже в самую зимнюю стужу в натопленной землянке теплее, чем в обычном доме. Мужчины здесь зимой ходят по пояс раздетыми, дети ползают в одних распашонках по земляному полу, покрытому одеялами и коврами. Но когда в землянке идет стирка, пар там стоит до потолка, словно в бане.
Ещё одна достопримечательность – чёрный снег. Нигде вы больше не встретите такого чёрного снега, как в районах добычи каменного угля.
И, наконец, - шахтёрская мойка. О ней стоит рассказать отдельно, потому что это какое-то доисторическое ископаемое. На весь огромный посёлок это единственное заведение, где можно помыться. Вообще-то мойка существует для обслуги шахтёров, но за неимением общественной бани и санузлов с ванными в домах посёлка большинство жителей вынуждены пользоваться мойкой. И не дай вам бог попасть туда в пересменок. Даже если вы намылились, а обмыться не успели, то вам придётся в этом виде стоять в уголке мойки, дожидаясь пока не помоется вся смена. А бывает и так: вы намылились, а вода кончилась.
Мы с мамой и сестрой живем в цивилизованной части поселка в деревянном двухэтажном доме на улице Пролетарской. Во дворе возле каждого дома – туалет -дощатая щелястая уборная. Она разделена такой же щелястой перегородкой на две половины – мужскую и женскую. Вот и все удобства цивилизации. Зимой ещё ничего, можно пробраться к лунке по замёрзшим экскрементам, не опасаясь испачкаться, а летом – кошмар! Уборная ничья, поэтому она никогда и никем не убирается.
Параллельно нашей улице расположена улица немецкая.У неё есть официальное название, но в посёлке привыкли называть ее немецкой, так как здесь в нескольких скрипучих бараках проживают семьи немцев, сосланных сюда перед войной из Поволжья.
Немцы очень чистоплотный народ. У них такие же дощатые щелястые туалеты, но они содержат их в чистоте. Летними ночами мы посещаем их клозеты, так как к нашим и приближаться-то гадко.
Нас, подростков, совершенно не удивляло то, что все немецкие семьи похожи одна на другую. безотцовщиной: прошла война, она выкосила большую часть мужского населения. Правда, в русских семьях встречались мужики, в основном с изъяном: кто хромой, кто без руки, кто в самодельной инвалидной коляске, реже – невредимый, а в немецких семьях мужиков старше семнадцати лет и не встречалось.
Удивляло нас, подростков, и взрослых другое -сплочённость и дружба между немцами. Бывало, стоило одной немке занять очередь в магазине, как вся немецкая улица оказывалась впереди этой немки. И я не помню, чтобы кто-то из русских попытался изменить своим вмешательством такое положение дел. Ворчали, конечно, но где-то в глубине души, пожалуй, завидовали этой сплочённости. Зато, если какой-нибудь прыткой русской бабёнке удавалось втиснуться в очередь к своей товарке, на неё тут же налетали, словно вороньё, свои же русские, кричали, бранили и вытаскивали нарушительницу из своих рядов. Может быть, немецких женщин делало недосягаемыми для склок невольное уважение русских к их труду. Все они, молодые и пожилые работали под землей забойщиками и откатчицами. А что это за труд, можно понять и сегодня, ведь мало что изменилось в жизни шахтёров с тех давних пор. Правда, женщин вывели из-под земли, дав им право работать на поверхности, да землянки заменили хрущёвками.
Жизнь шахтёров, полная опасностей, была нормой и тоже никого не удивляла. Когда случалась в шахте авария, тревожный гудок немедленно оповещал посёлок о несчастье, и вскоре все, близлежащие шахты начинали надрывно гудеть, словно перекликаясь друг с другом о постигшей беде. Однажды шахты гудели особенно долго, а вскоре стало известно, что взорвавшийся газ метан унёс сразу сорок шахтерских жизней.
Вовка Лайман живёт вместе с мамой в одном из бараков на немецкой улице. Что-то последнее время он проявляет ко мне повышенное внимание: то ему надо учебник, то тетрадку, то объяснить решение задачи. Вовка учится легко, без напряжения, по математике, вообще, соображает классно, поэтому просьба объяснить решение той или иной задачки вызывает у меня некоторые подозрения. А уж за учебниками мог бы обратиться и к Мишке Макарову, который живет в соседнем со мной подъезде. Наверное, втюрился. А что? Я смотрю на себя в зеркало - всё на месте, всё, как надо.
Да, я забыла одну маленькую, но весьма существенную деталь. За последние полгода в моей внешности произошли заметные перемены. Фигура обрела некоторую рельефность в нужных местах. Уже не торчат острыми углами лопатки, что было предметом насмешек соседки – бабушки Домны. Завидев меня, она, бывало, непременно шутила громко, на весь двор:
- Ой, Галька, а пошто это титьки-то у тебя на спине растут? Ишь, торчат, как у дойной козы!
Я очень боялась бабу Домну и старалась не попадаться ей на глаза, она ведь могла сморозить такое и в присутствии Мишки.
Итак, я любуюсь на себя в зеркало, а Вовка – вот он, тут как тут, лёгок на помине.
-Здрасте. А я к тебе за учебником алгебры пришёл. Дай мне, пожалуйста, я верну через часок.
- А где твой?
- Не знаю, стянули, наверное… Оставил на парте, и вот…
В нашей школе с учебниками действительно напряжёнка. Бывает, что у какого-нибудь растяпы и стянут, но вот у Вовки стянуть что-либо, по-моему, просто невозможно. Он отличается необыкновенной аккуратностью: единственные брючки всегда наглажены, книги и тетрадки обёрнуты газетой. Если мы, убегая на перемену, можем бросить на парте как попало тетрадки и учебники, то Вовка никогда не позволяет себе этого.
Как-то раз я зашла к Вовке домой и была просто поражена. Крохотная комнатка, служившая им с мамой залом, спальней и кухней одновременно, содержалась в идеальном порядке. На единственном узеньком окне висели белоснежные занавески. Две железные односпальные кровати были застелены старенькими чистыми пикейными покрывалами. Увидев всё это, я даже покраснела. Мне стало стыдно за тот кавардак, который обычно застаёт Вовка в нашей комнате. Я часто убегаю на уроки, даже не заправив постель, вещи мои вечно раскиданы где и как попало, за что мне нередко достаётся от сестры, особенно с тех пор, как она подружилась с Саней Батуриным.
И вот, побывав в гостях у Вовки, я увидела наше жилище, как бы со стороны. И ужаснулась. Спасибо тебе, Вовка, за урок. Ты стал моим первым воспитателем по части аккуратности.
Сегодня во время дежурства произошёл случай, который надолго выбил техника Иру «из колеи» Слава проверял результаты нашей работы. Ему срочно потребовался журнал испытаний за прошедшую неделю. Он обратился к сидящей за ближайшим столом Ирине:
- Ира, сходи, пожалуйста, и принеси мне…
И не успел он закончить фразы, как Ирина поспешно вскочила из-за стола, уронив при этом стул, сказала растеряно: «Сейчас!» и исчезла за дверью. Мой намётанный глаз тут же отметил необычную возбуждённость Иры, догадка озарила сознание: «Господи, да она же влюблена в Славку! И как это раньше-то я не заметила?»
А Слава удивленно обвёл нас всех по очереди взглядом и спросил:
- Что это с ней? Я даже не успел сказать, куда пойти и что принести…
- Вероятно, она слышала наш разговор, - предположил кто-то из присутствующих.
Но прошло пять, семь, десять минут, а Иринка не возвращалась.
- Она что там, заснула? – начал нервничать Слава.
Я молча встала и пошла в комнату, где хранились журналы наших испытаний, но, как и предполагала, Иры там не нашла. Заглянув в туалетную комнату, я увидела её перед зеркалом. Глаза Иринки ещё хранили следы слёз. Сделав вид, будто ни о чём не догадываюсь, я сказала шутя:
- Ну, Иринка, тебя только за смертью посылать.
В ответ она разразилась таким потоком слёз, что мне пришлось достать свой носовой платок.
- Ой, дура я, дура набитая… - сквозь всхлипы причитала Ирина, - так опозориться! Они все там сейчас, наверное, смеются надо мной. И Владислав Аркадьевич громче всех.
- Да с чего ты взяла? Никто над тобой не смеётся.
- Ой, только не надо, пожалуйста, Галя, изображать, будто ты не понимаешь, в чём дело. - Ира с укором посмотрела на меня. – Он даже не успел сказать мне, куда идти и чего принести… - она снова всхлипнула.
- Перестань, Ириша, я прошу тебя, перестань… Никто ни о чём не догадался, подумали, что ты слышала, о чём у них шла речь.
- А Владислав Аркадьевич? Уж он-то наверняка всё понял! - Иринка никак не может справиться со слезами.
- Господи, да ничего он не понял! Ему сейчас не до того, он замотался с неполадками, а тут еще скоро должен шеф пожаловать.
- Но ты-то догадалась! Ведь догадалась? Они там тоже не дураки…
- Я догадалась, когда увидела тебя в слезах - соврала я Иринке, - Давай, быстро приводи себя в порядок, вытирай слёзы и пойдём, как ни в чём не бывало.
- А что мы скажем, если они спросят, почему нас так долго не было?- с отчаянием в голосе спрашивает Ира
- Скажем… Ну, скажем, например, что какой-то чувак положил журнал не на своё место, что мы едва нашли его. Идём, идём скорее…
- Нет, не пойду! – Ира смотрит на меня испуганными глазами, - Вдруг я снова покраснею или уроню чего-нибудь. - Ты иди, а я приду потом.
- Вот дурочка, а! Неужели ты не понимаешь, что в этом случае у них действительно возникнет подозрение?! Давай сделаем так. Я с журналом в руках захожу в зал первой, они всё внимание обращают на меня, а ты идёшь следом за мной и молча садишься на рабочее место. Все объяснения я беру на себя. И вообще, Иринка, давай-ка поторопимся, а то, не дай бог, Аркадьевич пошлёт за журналом кого-нибудь ещё, тогда наша с тобой тайна сразу же откроется.
Этот довод подействовал на Ирину. Быстро приведя себя в порядок, она отправилась за мной. Когда мы подходили к залу испытаний, из двери навстречу нам выскочил взволнованный Слава.
- Ну, девчонки, с вами только свяжись! Где вы пропадали столько времени? – спросил он, забирая журнал из моих рук.
- Да, вот… искали. Кто-то умудрился положить его не на место. Скажи спасибо, что мы, вообще, сумели его найти.
- А кто у нас последним держал в руках этот журнал?
- Хо-хо! Ищи, свищи теперь ветра в поле! Кто ж тебе в этом признается? – усмехнулась я, бросив мимолётный взгляд на Ирину, и ужаснулась её виду: на ней буквально не было лица.
- Ох, узнать бы, ох оторвать бы ему… оторвать бы ему… - Слава встречается с моим, полным недоумения взглядом, - Голову, конечно! – добавляет он и, довольный произведённым эффектом, удаляется в зал.
- Расслабься, уже всё позади. Мы успели, и слава богу. Расслабься же, Ирина, так нельзя! – пытаюсь я взбодрить её, но она всё ещё находится в каком-то шоковом состоянии. Тогда я беру её за руку и, как малого ребёнка, веду в зал на рабочее место. И хотя никто не обратил на неё внимания, Ира в этот день была очень рассеянной, забывала вовремя снять показания, поэтому несколько цифр, теперь в этом можно признаться, мы с ней взяли, что называется с потолка, дабы не было белых пятен в журнале испытаний.
Вечером, провожая меня домой, Слава спросил:
- Слушай, тебе не кажется эта Ира какой-то странной?
- Мне? Абсолютно нет.
- И всё-таки в ней есть что-то такое… Краснеет, смущается без причины.
- Не замечала. Мне она нравится, славная девчушка. А вогнать в краску ты можешь хоть кого. У тебя ведь шуточки бывают ого-го! - на грани непристойности.
- Не скажи, я мужчина воспитанный и со слабым полом непристойностей себе не позволяю.
- Да? А как насчёт «оторвать голову»?
- Ну, это уж кто как хочет, так и понимает – рассмеялся Славка.
-А, может, припомнишь ещё один случай, когда ты поставил меня буквально в дурацкое положение?
- Это когда же?
- Когда я после отпуска вернулась из столицы вся из себя такая модная, помнишь?
- Помню, ну и что?
- А то, что я в новом брючном костюмчике, между прочим – импортном, в новомодных босоножках ждала у проходной мужа. Тут выходишь ты и громко, на всю улицу вопишь: «У-у-у! Какие гомнодавы! Где ты такие достала?!» Помнишь? Так вот я тогда чуть со стыда не сгорела.
- А что я такого сказал? Подумаешь гомнодавы! Это звучит даже очень оригинально, и ничего непристойного я тут не вижу.
Слава проводил меня до подъезда, и мы расстались. Поднимаясь на восьмой этаж, я вспоминала бледное Ирино лицо и мысленно ругала Славку: «Вот Дон Жуан, а! Запудрил девке мозги, да ещё и удивляется, что в ней есть что-то странное. Я бы на месте Иринки ему показала, где раки зимуют! Надо будет поговорить с ней откровенно и помочь образумиться от этого дурмана».
После поездки в колхоз десятиклассники, друзья Людмилы, собрались в субботний вечер в нашей коммуналке повеселиться и устроить танцы под патефон. Такие вечеринки у нас устраивались и раньше, с тех пор, как Людмила подружилась с Саней Бачуриным. Собиралось обычно не больше десяти человек. Играли в почту, в бутылочку, во мнения: это когда один человек выходит за дверь, а другой - ведущий – на ушко собирает о нём мнения оставшихся. Затем возвращают того, которого удалили, и ведущий оглашает мнения, а уходивший должен отгадать, кто дал ему ту или иную оценку.
Вера Малыгина тоже пришла на эту вечеринку на правах приятельницы Людмилы, а Киселёв – в качестве её сопровождающего. Вера цвела и благоухала. Никогда еще не видела я Веру такой счастливой. Раньше, когда она приходила к Людмиле с просьбой погадать на Киселёва, Вера сидела тихой, скромной мышкой, опустив глаза, а когда сестра сообщала ей, что скоро в её жизни ожидаются большие и радостные перемены, щеки Веры вспыхивали румянцем смущения.
Киселёв на вечеринке вёл себя, как истинный джентльмен: никого не выделял, танцуя по очереди со всеми девушками, кроме Людмилы, которая была занята Саней Бачуриным. Они танцевали с Саней все танцы подряд, но это никого не удивляло, потому что их дружба ни для кого не была секретом. Галя Попова была, конечно, просто убита сообщением о том, как вёл себя Киселёв в колхозе, и тем, что на эту вечеринку он пришёл не с ней, а с Верой Малыгиной, но Галка изо всех сил старалась не подавать вида, как ей горько и обидно.
Я сидела возле патефона, заводила его время от времени, меняла пластинки и не претендовала на большее.Затем началась игра в почту. Людмила раздала всем картонные номерки, бумагу, карандаши, и почта бойко заработала. Мне очень нравится эта игра, и меня пригласили для участия в ней в качестве почтальона. Это очень просто: собирать в коробку письма и раздавать адресатам по номеркам. Вот записка номеру, принадлежащему Людмиле. «Наверно от Сани. Интересно, что он там ей пишет?» Я смотрю на лицо сестры. «Если улыбнётся, значит про любовь».
Людмила читает письмо, и лицо её делается странно-напряжённым. Она поднимает глаза и смотрит, словно сквозь меня, затем медленно складывает листок и уходит на кухню. «Что он мог написать ей такого?» - думаю я, бросая взгляд на Саню, который поднимается со стула и идёт вслед за Людмилой. Вскоре они появляются вместе и я слышу слова Сани:
- Зачем ты порвала это письмо? Что хоть там такое было написано, Люда?
- Да, так, ерунда,- говорит сестра, - не бери в голову…
Мне, конечно, очень любопытно узнать, кто и что написал Людмиле, но спрашивать у неё бесполезно, она мне не ответит на этот вопрос. Это я ей рассказываю всё откровенно про Мишку, а она никогда не делится со мной своими секретами.
Потом снова были танцы, и даже Киселёв пригласил один раз на танец Людмилу, когда Саня Батчурин вышел с одноклассником на крыльцо «проветриться». Конечно, ни для кого не секрет, что на самом деле парни время от времени выходят туда покурить.
Я наблюдаю за танцующими. Вот мимо меня проплывает в вальсе красивая пара - Киселёв и Людмила. Он что-то говорит сестре, улыбаясь своей неотразимой улыбкой. А лицо Людмилы почему-то серьёзно-сосредоточенное, что так не вяжется с жизнерадостным характером сестры. «Мои хохотушки» называет нас мама за готовность рассмеяться до слёз над острым словцом или анекдотом.
Я бросаю взгляд на сидящую невдалеке Веру Малыгину. Она тоже неотрывно наблюдает за танцующими. Ещё бы! Смотреть на Киселёва – сплошное удовольствие! Величественный, стройный красавец танцует неподражаемо. Он ведет девушку в танце так бережно, словно в руках у него тонкий хрустальный сосуд. А когда заканчивается танец, Киселёв галантно провожает партнёршу на место, не забывая поблагодарить её, хотя по выражению лиц девчонок видно, что это они благодарны ему за оказанное внимание.
Когда гости разошлись, Галка Попова, не обращая внимания на присутствие Сани, расплакалась.
- Нет, Люд, представляешь, а? Какой гад, какой предатель! Явился сюда с этой тихоней… Сейчас, наверное, рассыпается ей в любезностях. А она-то, дура, уши развесила… Да, обманет он её, обманет и бросит… Попомни моё слово, Людка, он бросит её! Не веришь?
- Верю, верю - говорит рассеянно сестра, а мы с Саней молча собираем пластинки.
- Разве она ему пара? - вопрошает Галка с горечью.
- Нет, конечно, - машинально отвечает Людмила.
- Поиграет с ней, как кот с мышкой, и бросит. Точно ведь?
- Люда, - говорит Саня,- ну, я пойду, уже поздно.
В это время в дверях появляется мама.
- Что тут случилось? - смотрит мама на заплаканную Галку. – Почему это первая красавица школы в печали? Кто посмел её обидеть?
- Да так… ничего, - смущается Галка.
Мы все сгрудились в узком коридорчике нашей коммуналки. Людмила посмотрела на Саню и попросила:
- Ты проводи Галку, а то уже темно.
- Хорошо, - соглашается тот и предлагает Галке: - Ну, что, идём? - затем оборачивается к нам: - До завтра, Люда. До свидания, Екатерина Фёдоровна. Пока, сестричка, - это мне.
Проводив Саню и Галку, мама с Людмилой уединились на кухне. Меня буквально раздирает любопытство, о чём там они могут секретничать? Я решила, будто бы по делу, зайти на кухню. Но стоило мне только появиться там, как они резко прервали разговор, а сестра торопливо спрятала что-то в карман. Но я успела заметить, что это был тот самый листок бумаги, который я вручила ей во время игры в почту. «Хо-хо - подумала я,- а Сане сказала, что порвала записку. Это уже подозрительно. Зачем она обманула Саню?»
А мама с Людмилой заговорили о чём-то незначительном, уверенные в том, что сумели обмануть мою бдительность. «За дурочку, что ли, меня принимают?» - обиделась я, но виду не подала.
Сегодня перед тем, как ехать на дежурство, я забежала в гостиницу за Валей. Мне просто не терпелось узнать, что же было дальше у них с Женькой. Мы прибежали на платформу как раз вовремя. Устроились в самом уголке вагона на двухместном сидении.
- Ну, расскажи, что у вас там было дальше-то, после твоей встречи Нового года в гордом одиночестве?…
- А ничего. Зимние каникулы… Женька уехал домой, а я осталась в общаге. Мне надо было подготовиться к пересдаче. Я получила трояк, а это – прощай, «стипа».
- А Женька хотя бы пришёл к тебе попрощаться?
- Конкретно ко мне – нет, но в комнату к девчонкам зашел, попрощался со всеми.
Валя смотрит задумчиво в окно и вдруг говорит:
- Зато он вызвал меня на переговоры.
- А что это он… ни с того ни с сего?
- Ну, не совсем чтобы уж ни с того, ни с сего… Был один случай перед его отъездом на каникулы. Я возвращалась откуда-то, и вдруг меня догоняет Женька со своим другом. Они ходили на вокзал за билетами. Поздоровались. Я ещё успела подумать: «О чём бы таком заговорить, заинтересовать их?», тогда бы мы могли идти вместе до самого общежития. И тут Женька заметил мои замёрзшие руки и спрашивает: «Эй, салажонок, ты почему в такой мороз ходишь без рукавиц?» Я сказала, что потеряла их, тогда он снял с одной руки перчатку, протянул мне: «На, - говорит, - надень, а вторую руку давай в мой карман. Там тепло, там сразу отогреются твои гусиные лапы». И представляешь?! Взял мою руку в свою и сунул их вместе в карман своего пальто. О-о-о!!
- И ты уже не обиделась на слово «салажонок?
- О чём ты? Какие обиды? Я была на седьмом небе от счастья! Шла ни жива, ни мертва, боялась пальчиком пошевелить, только чтобы он не выпустил мою руку из своей. Он подарил мне минуты такой радости, о какой я и мечтать не смела. Мне тогда хотелось лишь одного, чтобы путь до общежития был долгим, долгим… А лучше, чтобы вообще не кончился никогда.
- Ну, а для чего он вызывал тебя на переговоры?
- Да так, попросил забрать из его комнаты одну вещичку и сохранить до его возвращения с каникул.
Во все времена учителя во всех школах имели прозвища. По ним угадывалось само отношение учеников к учителям. Наша школа не была исключением.
Капа – Капиталина Семёновна- учитель русского языка и литературы. Маленькая, крепко сбитая женщина, вполне доброжелательная, но при необходимости умевшая проявить достаточную твёрдость характера. Мы все относились к Капе с большим теплом, а наши повзрослевшие мальчики даже слегка опекали ее.
Анна Петровна – учитель химии – имела прозвище Мегера. Высокая, стройная блондинка с красивыми чертами лица и с холодными голубыми глазами; порой она впадала в истерику, тогда лицо её искажалось злобой, теряло свою привлекательность, а рот извергал на нас поток брани:
- Неучи! Бараны безмозглые! Я отказываюсь от вашего класса!
Или:
- Идиоты! Чучела огородные! У меня нервы, а не железные прутья.
Мне в семье с детства внушалась мысль о том, что учитель – это олицетворение благородных помыслов и поступков. Мегера же одним своим существованием разрушала такое представление об учителе. И не смотря на то, что она отлично знала и любила свой предмет, мы не любили ни саму Мегеру, ни её предмета.
В нашем посёлке из уст в уста передавалась история о том, как одну старушку чуть было не разбил «кондрат», когда она, проходя мимо школы, услыхала из открытого окна истерические крики:
- Бараны безмозглые! Кретины! Идиоты! Всех вас надо посадить на цепь, как бешеных собак!
Бедная старушка так перепугалась, что выронила из рук кринку с молоком и стала истово креститься на открытые окна:
- Господи Иисусе, спаси и сохрани детушек от анчихриста!
Казалось нет на свете силы, способной укротить Мегеру. И всё-таки однажды мы сумели постоять за себя.
На учительском столе у нас всегда стоял ящичек с мелом. Если гнев настигал Мегеру в тот момент, когда она, объясняя новый материал, писала на доске формулы химических реакций, то она швыряла мел на пол, и он разлетался вдребезги. Успокоившись, Мегера брала из ящичка новый брусок.
Вовка Лайман, проказник и юморист, однажды перед уроком химии спрятал ящичек, оставив на столе единственный брусок мела.Начался урок. Пока шёл опрос, все сидели тише воды, ниже травы. Но вот Мегера повернулась лицом к доске и стала объяснять новую тему. Класс мгновенно ожил, зашушукался; с парты на парту полетели записки. Мегера повернула к классу искажённое гневом лицо… Дальше всё произошло по давно отработанному сценарию. Разбив мел, Мегера стала искать глазами ящичек. На столе его не было. Она заглянула в висячий шкафчик, там мела не было тоже.
- Кто дежурный? –вскричала Мегера.
- Ну, я. – поднялся Мишка Макаров.
- Где мел?
- Не знаю … был здесь.
- Что значит «не-зна-а-ю»? – передразнила Мишку Мегера. – Ты дежурный и обязан следить за порядком в классе.
- Я слежу … Но зачем же мел-то кидать? Он не виноват.
- Это не твоё дело! Выйди вон из класса, Макаров!
- Ну, и пожалуйста. – Мишка вышел из-за парты и направился к двери.
- Сядь, Макаров, на место! Ишь, обрадовался возможности прогулять урок.
- Вам не угодишь, Анна Петровна. «Встань… сядь, выйди… вернись».
- И не бурчи, как старый дед; а ты, Лайман, сходи быстро в учительскую, возьми там в шкафу мел и принеси.
Вовка вышел из класса и вернулся в самом конце урока. Больше Мегера никогда не швыряла мел.
Фифа – Валентина Борисовна – учитель английского языка. До появления в нашей школе Нинэль Фифа была самой молодой и красивой учительницей школы. Она служила примером для подражания всем девочкам: всегда безупречно причёсанная, одетая со вкусом, у одних вызывавшая чувство зависти, у других – обожания. Завистницы собирали о Фифе сплетни, а обожательницы мечтали в будущем походить на неё. Фифа никогда не позволяла себе раздражаться, хотя с нашей стороны поводов для этого было предостаточно. Фифа замечательно танцевала, и на школьных вечерах пользовалась большим успехом у старшеклассников, которые с удовольствием приглашали её на тур вальса или танго. Когда Фифа вышла замуж, многие из нас ощутили нечто вроде чувства утраты. Правда, к великой нашей радости замужняя жизнь Фифы длилась не более полугода. Причина развода, как уверяли сплетницы, заключалась в том, что молодой муж Фифы терпеть не мог поэзии Маяковского, а она обожала его стихи и боготворила самого поэта.
Появление в школе Нинэль несколько затмило Фифу, но ничуть не омрачило её настроения. Фифа оставалась такой же милой и обаятельной, и по-прежнему танцевала на школьных вечерах, где Нинэль блистала во всевозможных литературных инсценировках.
Но, пожалуй, самое роковое прозвище было у директора школы Виктора Николаевича. Худой, высокий, с пепельной, всегда потной, свисающей со лба чёлкой, он имел необычайное внешнее сходство с Гитлером. И дети дали ему прозвище Фюрер. Впрочем, в остальном это был вполне безобидный мужчина, которого никто из учеников не воспринимал в серьёз и не боялся.
Зато завуч Екатерина Фёдоровна была полной противоположностью директора: волевая, смелая, выдержанная в гневе и в похвалах, она обладала высоким авторитетом в школе. Даже самые отъявленные хулиганы за глаза уважительно называли её «дядя Катя». Это она вышла безоружная навстречу распоясовшемуся пьяному хулигану, ворвавшемуся в школу в погоне за одним из учеников. Это она бесстрашно схватила бандита за руку, в которой был зажат нож. Хорошо, что в эту минуту с урока в коридор вышел кто-то из старшеклассников.
- Отанда! – разнёсся по школе громкий клич, - Екатерину Фёдоровну убивают.
В одно мгновение ребята-старшеклассники окружили хулигана и скрутили его. А потом в течение месяца негласно провожали «дядю Катю» от школы до дома, опасаясь мести дружков задержанного.
«Дядя Катя» никогда не позволяла себе оскорбить или унизить ученика, причём независимо от его возраста. Даже в минуты возмущения она не повышала голоса, но слушались её беспрекословно.
Фюрер же любил напустить на себя гнев. При этом он дико вытаращивал глаза и кричал на провинившегося:
- Ну, ты, гусь лапчатый, чего натворил? Не скрывай – хуже будет, лучше расскажи всю правду, покайся!
И «грешники» быстро усвоили, что Фюрер любит, когда ученики боятся, дрожат перед ним. Они стали разыгрывать целые спектакли с покаянием в его кабинете, после чего Фюрер топал ногами и кричал:
- Иди прочь отсюда, гусь лапчатый, и больше не смей попадаться мне на глаза!
Когда кому-либо из учеников случалось провиниться, и виновному грозила так называемая проработка, тот начинал канючить и просить учителя:
- Ой, только, пожалуйста, не посылайте меня к директору, уж лучше к завучу Екатерине Фёдоровне!
И тем самым добивался желаемого: его отправляли именно к Фюреру, а это означало, что провинившемуся не придётся краснеть за свою выходку.
Этим летом в Москве стояла удивительно жаркая погода. Утром я отправилась к Вале пригласить её на пляж, но в номере гостиницы застала только Иру. Она сказала, что Валю вызвал на переговоры муж, и когда она вернётся, одному богу известно. Сообщив мне это, Ира снова уткнулась в книгу, а я с удивлением обнаружила, что в руках у неё не роман, не детектив, а всё тот же учебник сопромата.
- Иринка, на улице жара, вся Москва на природе, а ты сидишь тут и грызёшь науки! Бросай всё, идём на пляж. Посмотри, какое солнце!
- Нет, не могу. У меня задолженность по сопромату, надо догонять, иначе могу отстать от курса.
- Да стоит ли себя мучить в такой день? Будут ещё пасмурные дни, тогда и позанимаешься. Давай, давай собирайся, не майся дурью.
- Нет, Галя, и не соблазняй. Я настроилась и никуда не пойду, буду заниматься.
- С ума сойти! Не понимаю, как этот противный сопромат вообще укладывается в твоей голове. Я в институте терпеть не могла всю эту муть…
- А Владиславу Аркадьевичу сопромат очень нравится, он в нём здорово разбирается. – произносит Ира с придыханием
«Господи,- думаю я, - этот желторотый птенчик, эта наивная девочка прямо-таки помешалась на Славке» и осторожно интересуюсь:
- Так ты что же… ради него стараешься?
- Ну, не только… Хотя и для него тоже. Вот он увидит меня с учебником, поинтересуется, всё ли мне понятно, не нужно ли помочь, может быть предложит позаниматься, - на лице Иры блуждает мечтательная улыбка.
- Ира, - говорю я, как можно убедительнее, - зачем он тебе нужен? Он же старик по сравнению с тобой. Он лет на пятнадцать старше тебя.
- Ну и что? Никакой он не старик, он интересный зрелый мужчина.
- Ирина, раскрой глаза, посмотри вокруг, сколько интересных молодых ребят поглядывают на тебя, а ты…
- Что я?
- Втюрилась в какого-то женатика!
- О, - произносит Ирина с несвойственной её возрасту мудростью, - этому женатику все мои хахали в подмётки не годятся!
- Не понимаю, чего ты в нём такого нашла? Страшный, как крокодил, нос на семерых рос, одному достался.
- Это Владислав-то Аркадьевич страшный? Ну-у, Галя, скажу я тебе, тогда ты просто ничего в мужчинах не смыслишь, хоть и старше меня.
- Иришка, у тебя в голове дурман, это бывает. Но ты посмотри на него трезвым взглядом, присмотрись к нему поближе, что ли…
- Ближе некуда, - усмехнулась Ира и вдруг спросила: - Ты сама когда-нибудь смотрела в его глаза глубоко, глубоко? Она подошла ко мне вплотную, - вот так, как я тебе сейчас… Смотрела?
- Н-нет, - помотала я головой, - никогда, а ты … когда и где?
- На вечере отдела. Помнишь, мы гуляли в ресторане «Байкал»? Слава, ну Владислав Аркадьевич был там один, без жены. Ой, Галка, как он тогда за столом ухаживал за мной! А потом были танцы, он приглашал меня на все танцы подряд. Как он танцует! Знаешь, как он танцует?
«Да уж знаю, конечно», подумала я, вспомнив чудесный вечер в ресторане, и спросила:
- А что было потом?
- Потом? Потом, к сожалению, ничего не было. Да я сама виновата, дура. – тяжко вздыхает Ирина.- Он пошёл провожать меня домой и пригласил зайти к нему, продолжить этот вечер, а я не решилась.
- Господи, неужели, Ириша, у тебя это серьёзно?
- Да, Галя, это серьёзно. Я люблю его, очень люблю. Ради этой командировки я бросила занятия в институте, лишь бы быть рядом с ним.
- И как давно это у тебя?
- Так вот, с «Байкала».
Я молчу, ошарашенная услышанным. Я-то знаю, что Славка и не помнит об этом эпизоде в «Байкале». В его жизни подобных эпизодов наберётся, как говорится, воз и маленькая тележка. А Иринка, проникнувшись доверием ко мне, продолжает:
- Знаешь, Галя, если бы он подошёл ко мне и сказал: «Ира, выходи за меня», я бы ни секунды не раздумывая, согласилась.
- Ира, - говорю я осторожно, - но он же не свободен, у него жена и дети.
- А что такое «жена»? Разве я хуже его жены? Во-первых, я моложе её, а во-вторых, мы – тёзки. Одна Ира ушла, другая пришла на её место. А насчёт детей? Я согласна стать им матерью. И любила бы их не меньше, чем его самого.
- Ира, но он – бабник, - бросаю я основной козырь.
- Это с ней он бабник! – решительно парирует Ирина,- а я буду его так любить, так о нём заботиться, что он забудет о других женщинах, даже не захочет смотреть в их сторону.
В это время в комнату вихрем влетела Валя, и наш разговор с Ириной прервался.
- Ой, извините, что я заставила вас ждать, я сейчас, мигом соберусь. А ты, Ириша, даже не готова.
- Я не пойду с вами. Мне не до отдыха.
Валя бросила на неё тревожный взгляд, затем быстро собрала купальные принадлежности, и мы с ней отправились на пляж. Когда мы вышли из гостиницы, Валя сказала, словно продолжая прерванный разговор:
- Жаль мне эту дурёху, а как ей помочь, не знаю.
- О ком это ты? - сделала я вид, будто не догадываюсь.
- Об Ирине, конечно. Девка-то славная, а из-за этого старпёра жизни вокруг не видит.
- Валя, а ты сама догадалась или Ирина тебе открылась?
- Да там и дурак догадается. Ты посмотри, что с ней творится в присутствии Славы. Она же дар речи теряет. И краснеет , и бледнеет…
- Интересно, как ты думаешь, а Славка догадывается?
- О-о! Это гусь ещё тот! Он замечает в женщинах любые отклонения от нуля относительно своей персоны.
- Странно, он тут как-то на днях спрашивал у меня, что это творится с нашей Ириной, почему она так странно себя ведёт.
- Ох, паяц, ой хитрый пёс-барбос, ему бы с Никулиным в цирке сниматься!
- А вот Иринка не замечает ничего такого в нём, любит его без ума.
- Ничего, поумнеет – разлюбит. Давай решать, куда едем?
- Я бы не прочь в Серебряный бор.
- Далеко ехать - запаришься. Может лучше на Маленковские пруды?
- Там народа – не протолкнуться, а в Серебряном свободно да и … в воде искупаемся.
- А чем тебе на Маленковке не вода?
- Мне дядя говорил, что из этих прудов брали воду на анализ, так оказалось, что в них пятьдесят процентов мочи.
- Фу! Даже купаться расхотелось.
Мама периодически заводит со мной разговоры о моей будущей профессии. Не люблю я этих разговоров, а причина нелюбви кроется в том, что мы с мамой в этом вопросе стоим на прямо противоположных позициях. Она в будущем непременно желает видеть меня инженером, а мне сама эта мысль кажется кощунственной. Уж кем-кем, а инженером-то быть я никогда не мечтала, не то, что моя сестра Людмила. Она с самого раннего детства твердила, что когда вырастет, то непременно станет лётчиком, как Валерий Чкалов. С годами её романтическая мечта стала более приземлённой: сестра решила стать авиационным инженером, что очень радовало маму. Но я была далека от всего этого. Меня привлекали лишь пять профессий: актриса, педагог, хирург, поэт, журналистка. Но первая привлекала меня больше всего. Когда я оставалась дома одна, то снимала с кровати кружевной подзор, приспосабливала его вместо юбки, а из накидушки делала фату и, нарядившись во всё это, разыгрывала сама для себя целые спектакли с принцессами, волшебницами, феями, водворяя «реквизит» на место ко времени возвращения мамы с работы.
Помню, наш первый с ней разговор по поводу будущей моей профессии состоялся, когда я еще училась классе во втором. Он оставил в моей душе горечь разочарования. А дело было так. После успешного выступления на школьной Олимпиаде, где я была запевалой хора, домой примчалась я окрылённая восторгами зрителей, бросилась маме на шею и радостно сообщила, что когда я окончу школу, то непременно пойду учиться на актрису и удивилась, не встретив у мамы ответной радости. Более того, своим сообщением я, похоже, вызвала мамино недовольство. От этого моя радость как-то сразу померкла, потому что моя любимая мама огорчилась из-за меня. Мне хотелось каким-нибудь необыкновенным поступком немедленно вернуть мамино расположение. О! В раннем детстве я постоянно мечтала совершить что-нибудь героическое во имя мамы и товарища Сталина. Например, я рисовала себе такую картину: мама и товарищ Сталин попали в безвыходную ситуацию, им грозит неминучая гибель, но тут рядом оказываюсь я и грудью встаю на пути опасности. Мама и товарищ Сталин спасены, а я, умирая, вижу над собой их полные невыразимой горечи, но и благодарности, глаза. «Ах, какое это счастье, - думала я,- отдать свою жизнь за таких дорогих мне людей!» Моя умная, любящая меня мама, знала и умело использовала эту детскую преданность и обожание, как ни странно, мне во вред. Я оказалась мягким, податливым пластилином в её твёрдых руках. На моё восторженное признание стать актрисой, мама отреагировала категорическим заявлением:
- Актриса – это вообще не профессия.
- Почему? – искренне удивилась я.
- Потому что прыгать всю жизнь по сцене – это не работа, а так … развлечение. У человека должна быть серьёзная профессия, а играть на сцене можно и в самодеятельности.
- Но я хочу быть, как Тамара Макарова.
- Тамара Макарова одна, а желающих походить на неё, много. И где гарантии, что именно ты из этих многих станешь такой же знаменитой?
И видя, что не сумела убедить меня, мама меняет тактику:
- Ты, конечно, можешь поступать так, как считаешь нужным, - говорит она более мягко, - если тебе безразличны мои переживания.
- Мне они не безразличны, мамочка, - сдерживая слёзы, говорю я, - но мне очень, очень хочется быть актрисой.
- Ты любишь меня? – это главный козырь мамы во всех сложных ситуациях. Она прекрасно знает, как я её люблю, могла бы и не спрашивать.
- Тогда представь себе такую картину, - продолжает она. – Ты актриса, тебе предстоит играть на сцене весёлую роль с шутками, плясками, песнями, а в это самое время я лежу при смерти.
- Нет! Мамочка, не надо, не умирай! - бросаюсь я на шею к маме, заливаясь слезами. Для маленького, любящего существа очень тяжела такая эмоциональная нагрузка. Мама может не продолжать – моя воля уже подавлена. При звуке страшного, магического слова «смерть» я становлюсь послушной и сговорчивой.
- Ну, ну, успокойся, - гладит меня мама по вздрагивающим плечам - это я так… для примера, хотя в жизни артистов такие ситуации случаются.
- А ты… ты можешь никогда не умирать? –заикаясь от всхлипов, спрашиваю я.
- Ну, так не бывает, ты же разумная девочка и должна понимать, что рано или поздно все люди умирают. – мама целует меня в мокрые от слёз глаза, улыбается и обещает не умирать долго-долго, если я не буду её расстраивать.
Тогда на этом мама прекратила разговор, убедившись в том, что сумела заронить искру сомнения, в мою детскую душу, но до полной победы ещё далеко, понимает мама, и периодически возобновляет свои психологические атаки на меня, уже повзрослевшую, но всё ещё находящуюся под сильным её влиянием.
Один из разговоров мама начала так:
- Ну, что, Галинушка, ты всё ещё не определилась окончательно с выбором профессии?
- Окончательно – нет. Думаю, решаю – уклоняюсь я от прямого ответа.
- А время идёт, полтора года пролетят незаметно, нужно заранее определиться. Мне помнится, в детстве ты любила играть со сверстниками в школу, собирала ребятишек и учила их грамоте, - не хочет мама оставить без ответа интересующую её тему.
- В эту игру я играю и сейчас,- отвечаю шутливо маме, - мне постоянно приходится заниматься с отстающими учениками Кстати, это очень увлекательно.
- Увлекательно – соглашается мама, потому, что тут действительно присутствует элемент игры. А вообще-то труд педагога – адский труд. Самый неблагодарный труд: огромные затраты здоровья при мизерной оплате. Зачастую педагоги вынуждены работать на двух ставках. Перегрузки неимоверные, а главное – все педагоги с годами становятся невротиками.
- Понятно. Ну, а чем тебе не нравится, к примеру, профессия хирурга?
Мама смотрит на меня так, словно решает, сказать или не сказать мне какую-то страшную тайну об этой профессии.
- Да, - наконец говорит она, - профессия замечательная, очень нужная людям, но…
- Что, но?- спрашиваю с отчаянием.
- Но ты судишь об этой профессии по кинофильмам и книгам, а в реальной жизни всё гораздо прозаичнее. Хирургу подчас приходится выполнять весьма грязную работу: отсекать гниющие ткани, откачивать гной… а запахи?! Невыносимые запахи, кровь… Ты готова ко всему этому?
- Я не боюсь крови, мама.
- Но и это ещё не всё. Хирург работает стоя. Представь себе, много часов подряд на ногах без отдыха, часто даже без перерыва на то, чтобы перекусить. Ведь не может врач бросить больного на операционном столе и пойти спокойно пообедать. А работа на ногах – это, как правило, изуродованные, узловатые вены, которые не спрячешь под чулками! Тебе хочется иметь такие ноги?
Ясно. Мама решила действовать методом исключения.
- Нет, мама, мне не хочется иметь такие ноги. Но ответь мне, пожалуйста, только прямо и честно: тебе не нравится ни одна из выбранных мной профессий?
- Я такого не говорила. Все профессии замечательные, но выбрать нужно лучшую из всех.
- А если эта лучшая не для меня, если моя душа не лежит к ней?
- Какая же для тебя, по-твоему, лучшая? Актриса?
- Да.
- Галинушка, родная моя, этот вопрос мы с тобой обсуждали десятки раз. Что такое актриса? Это, прежде всего, человек без семьи, без дома, - голос мамы звенит на высокой ноте, - потому, что жизнь артистов проходит на колёсах, в постоянных поездках на гастроли.
- Я не боюсь такой жизни, я люблю путешествия. Это так увлекательно!
- Согласна. Но это, пока ты молода, полна сил, а однажды наступает старость и приходит горькое разочарование: ты одинока, без семьи, без дома. А главное: зрителям ты уже не нужна, они поклоняются новым кумирам – молодым. Посмотри, куда сегодня стремится молодёжь? В какие ВУЗы?
- В технические. – равнодушно отвечаю я.
Конечно же! Вон и Милочка собралась поступать в Казанский авиационный институт, чтобы стать инженером, разве плохо?
- Для неё – хорошо, она с детства мечтала об авиации, а для меня - нет. Да и вообще я терпеть не могу черчения.
- Галочка, инженер – не чертёжник, он изобретатель.
- А я не умею и не хочу изобретать.
- Правильно, пока ты ещё многого не умеешь. Всему нужно долго и терпеливо учиться. Разве ты умеешь по-настоящему преподавать, играть на сцене или оперировать? Петух – не в счёт. Не умеешь! А вот поступишь в институт, поучишься, а там, глядишь, и полюбится тебе выбранная профессия.
Я убеждена, что моя мама - идеальная мама. Она всегда оказывается права. Но почему-то в самой глубине моей души зарождаются порой сомнения. Вот и сейчас мне кажется, что я никогда не сумею полюбить профессию инженера.
Пройдут долгие годы, прежде чем я пойму, что мама хотела оградить меня от опасности. Перед её глазами было много примеров, когда люди избранных мной профессий подвергались репрессиям. А вот об инженерах, ввиду большой засекреченности их работы, мало кто что-либо знал. Поэтому профессия инженера казалась маме не только самой уважаемой, но и безопасной.
Ночь. В зале испытаний душновато, и мы спасаемся газировкой. Она достаточно холодная и создаёт иллюзию временной прохлады. За газировкой мы ходим по очереди в соседний цех. Сейчас очередь Вали, и мы с Иринкой дежурим у пульта вдвоём. Ирина как-то странно поглядывает на меня, словно хочет чего-то сказать. Тогда я решаю помочь ей.
- Тебя чего-то тревожит, Ириша? Ну, говори, говори.
- Галя, если я тебя о чём-то попрошу, ты согласишься мне помочь?
- Да ради бога, если это в моих силах.
- Это в твоих силах, но я боюсь, что ты не согласишься.
- Ирина, кончай говорить загадками, я этого не люблю. Что за дурацкая привычка – интриговать. Начала, так уж заканчивай, в чём там у тебя проблема?
Ирина какое-то мгновение медлит, но затем, решившись, быстро говорит:
- Галя, мне необходимо встретиться с Владиславом Аркадьевичем… наедине.
- ???
- Видишь ли, Галя, для меня это очень, очень важно. Помоги мне, умоляю, - в глазах Иринки отчаяние.
Но меня такая просьба просто оскорбила. «Вот тебе и птенчик желторотый, – подумала я. - Она мечтает об интимной встрече со Славкой, причём надеется осуществить это свидание с моей помощью. Хорошего же мнения она обо мне».
- Ира, - говорю я, не скрывая возмущения, извини меня за резкость, но я никому не давала повода думать обо мне, как о сводне, я никогда не выполняла такой роли и не гожусь для неё.
- Ты не так поняла меня, Галя. – с отчаянием говорит Ира.
- А как это можно понять по-другому? - И потом, почему с такой странной просьбой ты решила обратиться именно ко мне?
- Интересно, а к кому бы я могла ещё обратиться здесь, если ты – единственный человек, посвящённый в мою тайну?
- Ну, и как, по-твоему, я смогу тебе помочь? Подойти к Славе и сказать: «Славочка, в тебя безумно влюблена Ирина, она мечтает поиметь с тобой рандеву», так что ли?
- Зачем ты иронизируешь?- Ира от обиды закусила губу, чтобы не расплакаться.- Я вовсе не прошу тебя говорить ему про мою любовь.
- Ну, хорошо, хорошо. Что я должна ему сказать? – мне вдруг стало очень жаль Иринку. Я уже мысленно ругала себя за то, что обидела её.
- Я всё продумала. Ты просто скажи ему, что я обратилась к тебе с просьбой помочь мне разобраться в сопромате, а ты многое уже забыл… Ну, и между делом скажи что-нибудь типа: «Слушай, Слава, ты же у нас дока в сопромате, помоги девчонке, тебе же нетрудно».
- Ну, положим, я скажу ему так, а он ответит: «Давай, неси сюда сопромат, я помогу тебе освежить память, а ты поможешь ей», а мне вовсе не хочется забивать голову этой мутью. Я в институте этот сопромат терпеть не могла.
- Вот и хорошо, ты прямо так ему и скажи, если он предложит тебе позаниматься.
- А он так меня и послушает! – рассмеялась я Ириной наивности.- Знаешь, что мне он на это ответит? Что ему на работе сопромат осточертел, чтобы ещё и в командировке заниматься им. Что тогда?
- Если об этом его попросишь ты, - Ира делает ударение на последнем слове, - он согласится.
- Это почему же? – удивляюсь я Ириной уверенности.
- Потому что ты имеешь на него определённое влияние.
- Я?! Я имею на Славку влияние? Да ты в своём уме, Ира. Кто тебе сказал такую ерунду?
И тут она буквально огорошила меня:
- Галя, я знаю, что в тот вечер, когда вы ходили в ресторан, ты вернулась домой на рассвете, а провожал тебя Владислав Аркадьевич. - И видя растерянность на моём лице, Ира быстро затараторила: - Ты только, пожалуйста, не волнуйся, Галя. Об этом знаю лишь я да ещё один человек, но он – «могила»! Он никому не разболтает, честное слово. Ты даже не сомневайся.
К такому удару я не была готова. Уверенная в том, что ни одна душа на свете, кроме нас со Славкой, не знает ничего о той ночной прогулке вдвоём, я после Ириных слов потеряла дар речи. Оказывается, моя тайна была уже и не тайной.
- Так ты поможешь мне, Галя? – в который раз уже спрашивает Ира. – Тебе ведь это ничего не стоит, а я люблю Владислава Аркадьевича и очень хочу, чтобы он заметил меня.
- Хорошо, хорошо, - машинально отвечаю Иринке.
- У тебя всё получится, я знаю.
- Хорошо, хорошо… Попытаюсь… Попробую.
- Ой, спасибо тебе, Галочка, - в порыве благодарности Иринка вдруг крепко обнимает и целует меня. – Я так боялась, что ты не согласишься.
- Это что ещё за телячьи нежности на рабочем месте – появившаяся в дверях зала Валя с удивлением уставилась на нас с Ирой. – А ну, налетайте, я газировку принесла.
Недели за две до октябрьских праздников я стала невольной свидетельницей очень любопытного разговора. Мне нужен был ключ от нашей коммуналки, потому что мой куда-то запропастился, и я пошла в школу к Людмиле за ключом. Дверь класса, где должно было проходить заседание редколлегии, была приоткрыта. Я заглянула. На углу учительского стола, лицом к двери сидел Киселёв. За первой партой – Людмила и Саня Бачурин, у двери в пол-оборота ко мне стояла Галка Попова.
- Не понимаю, - в голосе сестры растерянность и удивление, - какая необходимость была в том, чтобы совмещать в один вечер два таких мероприятия.
- Но, Люда, - говорит Галка, как бы оправдываясь,- кино было запланировано у нас с Володей ещё вчера.
«Ага! Значит снова Галка, а Верочке Малыгиной – от ворот поворот» - изумляюсь я коварству Киселёва.
- Тогда тем более не понятно, зачем надо было собирать нас сегодня, если это можно было сделать дня два назад или перенести заседание на завтра. Наконец, мы могли бы остаться сегодня сразу после уроков и обсудить все необходимые вопросы… Сейчас сюда подойдёт ещё народ, а главного редактора и след простыл.
- Именно потому, что я - главный редактор, мне вовсе не обязательно присутствовать на этом заседании. Достаточно дать руководящие указания, а потом проконтролировать, как идут дела у моих подопечных, - говорит Киселёв, глядя на сестру с надменной улыбкой, от которой мне становится как-то зябко.
- А тебе не кажется, что уже поздно давать указания? У нас времени в обрез, надо немедленно начинать делать стенгазету - говорит Людмил.
- Ну, вот и начинайте, а мы с Галкой после кино заглянем к вам сюда, посмотреть, чего вы нафантазировали. Тем более, что у вас тут есть добровольные помощники, - кивает Киселёв на Саню Бачурина Он явно хочет вызвать возмущение Людмилы, но сестра делает ещё одну попытку вразумить главного редактора:
- Пойми, Володя, если мы сорвём выпуск стенгазеты, то нам всем не поздоровится, но в первую очередь – тебе как ответственному лицу. Неужели ты не понимаешь этого?
Но Киселёву, похоже, доставляет удовольствие играть на нервах Людмилы. И он, отбросив со лба привычным движением шевелюру и глядя на сестру сверху вниз, ласково-ехидно говорит:
- Зато уж если вы успеете выдать шедевр к седьмому ноября, то я с удовольствием разделю с вами успех победы.
- Володя,- нетерпеливо перебивает его Галка,- я уже устала стоять тут в ожидании, когда вы закончите этот балаган?
- Сейчас, одну минуту. - Отвечая Галке, Киселёв даже не повернул к ней головы, продолжая смотреть на Людмилу.- Ну, так как? Согласны вы поделиться со мной плодами вашего успеха?
«Он явно провоцирует её на конфликт. Зачем это надо красавцу Киселёву? Неужели он так ненавидит мою сестру, … но за что?» - мучилась я в догадках, не находя ответа.
- Ну, Володя, долго мне ещё тут стоять? – в голосе Галины не возмущение, а плохо скрытая мольба, отчего мне становится неловко за неё. «Ни за что не стала бы я унижаться, даже перед таким неотразимым парнем, как Киселёв» - думаю я, пытаясь представить себя на месте Галки Поповой, а на месте Киселёва – Мишку Макарова.
Наконец, терпение Людмилы, видимо, иссякло.
- Ладно, - говорит она отрешённо, - это действительно какой-то пустой разговор, он ничего нам не даст, так что идите в своё кино.
- Да неужели ты нас отпускаешь? – ёрничает Киселёв, - ну, спасибо! - на что моя сестра даже не реагирует, а Галка Попова облегчённо вздыхает возле двери.
- Ирония твоя тут совсем неуместна, - говорит Людмила усталым голосом, - лучше бы подумал серьёзно о стенгазете.
- Непременно! Я всю дорогу буду думать только о ней. И даже во время сеанса, - откровенно издевается Киселёв.
И тут рыжик Саня, желая, видимо, несколько разредить обстановку и поднять настроение Людмиле, весело сказал:
- Люда, а давай и мы свалим в кино тоже, а? Мы рыжие, что ли, отдуваться за других?
Слова Сани прозвучали милой шуткой, а лицо Киселёва передёрнула надменная гримаса.
- А тебе вообще не стоит утруждать себя и ходить на эти заседания, ты же не член редколлегии, насколько мне известно.
-Но и Галка Попова, по-моему, тоже не член редколлегии, или я ошибаюсь? – добродушно усмехается Саня - Может быть, её уже избрали в заместители Главреда?
Неловкую паузу прервала Галина:
-Володя, мы идём, наконец, в кино или будем тут препираться, пока не опоздаем?!
Я быстро отошла в конец коридора, чувствуя некоторую неловкость, как человек, подглядывающий в замочную скважину. Дверь широко распахнулась. Пропустив Галину вперёд, Киселёв остановился в проёме двери и повернувшись к оставшимся в классе, сказал с издевкой:
- Желаю удачи на редакционном поприще.
Мы с Валей едем на дежурство в электричке мимо подмосковных дач и смотрим в окно. Мне эти места живо напоминают кадры из фильма «Тимур и его команда». Помню, я в этом фильме видела себя в роли Жени. Воспоминания так увлекли меня, что я не сразу услышала Валин вопрос:
- Э-гей, очнись, ты где сейчас?
- Тут я, а что?
- Тебе хочется узнать, с чего началась наша с Женькой любовь?
- Ты ещё спрашиваешь? Конечно!
- Началась она, ты не поверишь, с моего признания в любви к нему.
Я с удивлением уставилась на Валю.
- Как это?
- Да очень просто. Мы к тому времени уже полгода почти каждый вечер ходили гулять вдвоём. Тут как-то вернулись с очередной прогулки, уселись на кухне, болтали о том, о сём. Была уже глубокая ночь, а нам не хотелось расставаться, и я решилась… Придав для храбрости голосу шутливый тон я говорю:
- Жень, тебе не кажется странным, что у меня давно уже из всех поклонников остался только ты? Мы с тобой и в кино, и на прогулки. вместе… Знаешь, по-моему, это не похоже на привычку. Уж не влюбилась ли я в тебя?
- А он что?
- Ой, представляешь, он сидит и молчит. Может это длилось только минуту, а мне показалось вечностью. Я уже решила встать и уйти, гордо бросив ему на прощание с усмешкой, что слишком легко он «купился» на мой розыгрыш, а потом бы проревела полночи в подушку. И тут вдруг услышала в ответ: «А ты хорошо подумала, прежде, чем сказать это? Такими вещами шутить нельзя». Он произнёс это очень тихо и серьёзно, и веришь, я сразу, вдруг поняла, что любима. От радости боялась пошевелиться, даже громко вздохнуть. Мы сидели и молчали, но это был разговор наших душ. «Да, да, я подумала! Я уже полтора года постоянно думаю о тебе. Я люблю тебя! Я не могу без тебя!» - кричало всё во мне. И я словно слышала в ответ: «Я тоже не могу без тебя…». Мы тогда просидели на кухне до утра, ошалевшие от счастья.
Теперь Валя даже представить себе не могла жизни без Женьки. Ей казалось странным, что она целых восемнадцать лет ходила по земле, ела, пила, танцевала, пела песни – и всё это вдали от него. Вся её прошлая жизнь показалась ей вдруг совершенно пустой и бессмысленной. Теперь Валя засыпала и просыпалась с мыслями о Женьке. Ей было очень обидно, что ночь отнимает у неё любимого, и каждый вечер, прощаясь с ним, она успокаивала себя лишь тем, что завтра утром снова увидит своего Женьку. «Надо только поскорее заснуть, чтобы эта разлучница-ночь пролетела в одно мгновение». Иногда Вале казалась, что их взаимная любовь – это сон, мираж, наваждение; что не может человек быть так безмерно счастлив, что однажды всё это может растаять, как туман, исчезнуть навсегда. В такие минуты Вале необходимо было увидеть Женьку немедленно, прикоснуться к нему, убедиться, что он есть на самом деле.
Наверное, Женька испытывал те же самые чувства, потому что каждое утро перед лекциями забегал к Вале, хотя бы на минутку. А уж вечером они шли гулять. Ах, как долго тянулся день разлуки и как быстро пролетал вечер! И как же трудно было расставаться до следующего утра. Они целовались на прощание в последний раз, расходились , и, затем рывком бросались в объятия друг друга, и снова прощались, словно навсегда…
Но однажды утром случилось то, чего Валя боялась больше всего на свете: Женька бесследно исчез! Он не забежал к Вале, как обычно, поутру, не появился он и вечером. Валя провела кошмарную ночь. Чего только не передумала она, дожидаясь утра, но и оно не принесло облегчения: Женька не объявился.
- И что, ты думаешь, я сделала? – спрашивает меня Валя, снимая очередные показания с приборов.
- Ну, наверное, пошла к нему, узнать, в чём дело.
- Дудки! - Говорит Валя. – Ты рассуждаешь по логике нормального человека, а мне моё больное самолюбие стало рисовать самые страшные картины.
- Ну и каких ужасов ты напридумывала себе?
- Всяких! Что пресытился моей любовью, и я ему надоела… Что влюбился в другую… Что просто бросил меня…
- Слушай, а ты не больна случайно? – улыбнулась я всей этой Валиной нелепице, но она не приняла моего шутливого тона и серьёзно ответила:
- Я где-то читала, что любовь – это та же болезнь. И, как любая болезнь, одним она даёт иммунитет, а других может сломать, или даже уничтожить. И потом, нашему поколению с пелёнок внушалась мысль о том, что стоит парню добиться своего, как он сразу же охладевает к девчонке. – Валя горько усмехнулась, - помню, после первого поцелуя я подумала: «Ну, вот он и добился, чего хотел, теперь – конец любви».
- Господи, какая ты была наивная дурочка!
- Да разве я одна? Вспомни, сколько «табу» висело над сознанием девчонок: улыбнулась незнакомому парню – нахалка, заговорила с незнакомым парнем первой – вешается на шею, а если парень посмел поцеловать в первый вечер знакомства, а ты не защитила свою честь оплеухой, то совсем пропащая девка. Мне Альфия рассказывала, как они пошли с Вашеком гулять, а тут на пути у них оказалась большая лужа. Ну, Вашек, как галантный кавалер, подхватил её на руки и перенёс через лужу. А потом поставил на тротуар и поцеловал. Альфия возмутилась и сказала: «Если бы вы не были иностранцем, то я дала бы вам пощёчину за такую вольность.» Вашек был в шоке, а потом нам Йозеф Полах объяснил, что в Чехословакии принято так: если, провожая девушку, парень не поцелует её на прощание, значит, она не может рассчитывать на дальнейшие отношения с ним, а если поцелует, значит, она ему понравилась и он хотел бы продолжить встречи с ней. Очень даже разумно.
- Ну, и где же был твой Женька, что с ним стряслось?
- С ним-то ничего, а вот со мной… Я, как помешанная, ходила по местам встречи с ним, а сама уже на всякий случай заготовила дежурную фразу: «Привет, Женька – скажу я ему с улыбкой,- А ты молодец, успел опередить меня в этой игре! - Сколько парней не смогли сорваться с крючка, а ты оказался шустрым. Я просто восхищаюсь тобой!», и пойду своей дорогой, а где-нибудь за углом дам волю слезам и отхлещу себя самыми безжалостными словами.
Так прошёл ещё один день в бессмысленных хождениях с надеждой на случайную встречу. К вечеру Валя, совершенно разбитая горем и ревностью, вернулась в общежитие. Больше всего она боялась сочувственных взглядов и расспросов Женькиных сокурсников, они-то уж точно знали всё. Но, слава богу, у них была в разгаре зачётная сессия, и до Вали просто никому не было дела. В печальной задумчивости брела она по опустевшему коридору общежития, и вдруг нос к носу столкнулась с Юрой Блиновым - однокурсником Женьки.
- Привет, Валя! Чего голову повесила?-
- Да, устала. Целый день на ногах сегодня, - Валя постаралась улыбнуться, чтобы Юра не догадался об истинной причине её печали.
Юра уже сделал шаг в сторону, чтобы уступить Вале дорогу, но вдруг спохватился:
- Ой, Валя, ты извини меня, я совсем замотался с этими зачётами и забыл передать тебе Женькину просьбу.
Валя вся похолодела при этих словах. Вот как, значит, он решил поступить с ней: сам не осмелился, попросил друга…
Юра заметил, как изменилась в лице Валя, и торопливо сказал:
- Ты только не волнуйся, его уже, наверное, прооперировали. Просто «скорая» увезла его рано утром, он не мог тебе сказать сам, попросил меня, а я вот видишь?… Извини.
Лишь при слове «скорая» до Вали дошёл, наконец, смысл сказанных Юрой слов. Она побледнела ещё сильнее, В одно мгновение ей стало ясно, какую глупость сотворила она, позволив ложной гордости овладеть душой и сердцем в то время, как её Женька подвергался, быть может, смертельной опасности.
Узнав у Юры адрес больницы, Валя, сломя голову, помчалась туда. Сердце готово было выскочить из груди, а она, как одержимая. Заклинала: «Женька, Женечка, не умирай, любимый! Я прошу, я умоляю тебя: дождись меня, родной мой! Если ты умрёшь, я тоже не стану жить».
Валя успела заскочить в вестибюль больницы за несколько минут до её закрытия, когда уже пожилая нянечка заканчивала уборку, а время посещения больных давно закончилось.
- Извините, пожалуйста, вчера утром к вам в операционную поступил новенький, - сказала запыхавшаяся Валя и назвала фамилию Женьки. – Вы не могли бы узнать, как его самочувствие?
Нянечка, видимо уловив в глазах Вали боль и отчаяние, оставила мытьё полов и пошла на второй этаж, узнать то, что интересовало девушку.
Вскоре она возвратилась с коротенькой запиской от Женьки и сказала, что его «ещё не резали», и он просил передать на словах, что чувствует себя хорошо.
Поблагодарив добрую санитарку, Валя вышла на крыльцо и развернула Женькину записку. Это был жалкий клочок бумаги, где Женька сообщал, что чувствует себя хорошо, просил её не волноваться. Всё!! Ни «до свидании», ни «целую»!... Горькая обида снова захлестнула Валю., на глаза навернулись злые слёзы. «Я, как дура, неслась к нему, чуть под автобус не угодила, а он даже не захотел выйти ко мне, поговорить. Написал, видите ли, что чувствует себя хорошо. А с чего бы ему поплохело? Лежит не «резаный», как сказала нянечка, полёживает. Валя шла, не замечая никого вокруг, размазывая по лицу слёзы.
- И вдруг, - рассказывает Валя, - меня под локоток берёт какой-то противный тип, с масляными глазами: «Девушка, кто же это вас так обидел? Идёмте со мной, я сумею вас успокоить». А я, - говорит Валя, - вырвала руку и с такой ненавистью посмотрела на этого типа, что он мгновенно исчез. И тут я обнаружила, что всё ещё держу в кулаке Женькину записку. Уже хотела выбросить в урну, но увидела, что на обратной стороне тоже что-то нацарапано. Посмотрела, а там: «Целую крепко. Твой Женька».
Валя вдруг судорожно хватает ручку и начинает списывать показания с приборов.
- Ну, хороши мы с тобой! Две болтушки: ля–ля–тру–ля-ля, а про работу забыли. Если бы Аркадьевич узнал, непременно развёл бы нас с тобой по разным сменам.
- Ну, так ты про обиду сразу забыла, наверное?
- Нет, про обиду не забыла, но слёзы сразу высохли. Меня же обидело, то, что он живой и не «резаный», даже не спустился ко мне, не захотел меня увидеть. А в общежитии девчонки буквально огорошили меня вопросом: «Ты почему нам не сказала, что Женька в больнице, что ему сделали операцию?» «Потому что, - говорю, - его еще и не думали оперировать». А они: «Как это не думали оперировать? Кто тебе сказал? Сегодня в обед к нему ходили парни из его группы, так их даже не пустили в палату, потому что он ещё стерильный». И тут моё напряжение двух дней неизвестности и ревности вдруг прорвалось таким громким, безудержным хохотом, что девчонки оторопели, глядя на меня. Видя изумление в их глазах, я понимала, что выгляжу истеричкой, но остановиться не могла. Тут Альфа подала мне стакан воды и спросила, что со мной. «Я потом, потом тебе всё объясню» - ответила я Альфе.
В школьном возрасте, помнится, самыми интересными развлечениями были у нас кино и танцевальные вечера. Что касается танцев, то они проводились в школе регулярно по субботам. Иногда им предшествовала художественная самодеятельность, в которой непременно принимали участие и я, и моя сестра Людмила. Если же это мероприятие проводилось накануне политического праздника, то танцам непременно предшествовали лекция или доклад минут на сорок, чего я, в общем-то, не любила, но как истинная комсомолка, терпеливо, прослушивала всё до конца. Танцы обычно были под радиолу.
И всякий раз я с тайной надеждой ждала, что вдруг сегодня Мишка Макаров возьмёт да и пригласит меня на танец. На любой, а я … я покажу ему всё своё умение. Вовка Лайман любит танцевать со мной, потому что я, по его мнению, легко вальсирую, отлично чувствую партнёра в танго и фокстроте. Кстати, мне об этом говорили и другие ребята. Мне живо представлялось, как я – Наташа Ростова, плыву в паре с Мишкой – Андреем Болконским, а весь зал внимает, замерев, этому сказочно красивому зрелищу. Но это были несбыточные мечты, потому что Мишка на всех вечерах практически танцевал только с Викой. Правда, если Вику успевал кто-то увести из-под Мишкиного носа, то он или стоял, подпирая стену плечом, или приглашал Фифу. А я всегда была под бдительным присмотром Вовки. Он буквально пас меня, находясь где-то рядом, на расстоянии вытянутой руки. Поэтому чаще всего на вечерах я танцевала в паре с ним. С одной стороны это было удобно: я никогда не сидела в «стайке» невостребованных девочек и сама решала, танцевать мне или делать передышку. Но с другой стороны постоянное Вовкино внимание порой мня просто раздражало. «Ну, оставь ты меня, оставь, хоть на минутку, мысленно просила я его, - тогда, может быть, Мишка пригласит меня на танец, а не Фифу».
Когда объявляли дамский вальс, сейчас он называется «белый танец», то Вовку непременно приглашал кто-нибудь из девчонок, или молодых учительниц. Я в таких случаях, как правило, отдыхала, не желая приглашать никого, кроме Мишки, а он был, что называется, нарасхват, как и Владимир Киселёв.
И вот объявлен дамский вальс. Вика приглашает Сашу Воробьёва, Вовку уводит Фифа, а мы с Варей Платовой, которая появилась в нашей школе год назад, оказываемся рядышком на длинной скамейке и только-только успеваем перекинуться несколькими словами, как я ощущаю чью-то руку на своём плече. Мне совсем не хочется танцевать, я не прочь поболтать с Варей, поэтому нехотя поворачиваю голову, и меня берёт оторопь: надо мной стоит … Мишка Макаров.
- Идём, - произносит он, почти не разжимая губ, и я, как загипнотизированная, выхожу в круг и кладу руку ему на плечо. Меня бросает то в жар, то в холод, лицо пылает неестественным румянцем, даже уши горят огнём, а моя рука в Мишкиной ладони мгновенно становится мокрой от пота.
«Господи, да что же это со мной происходит?»- мучаюсь я, сбиваясь с такта. А мои послушные ноги, вовсе не ноги, а протезы. Они почему-то путаются в Мишкиных ногах, отчего мы два раза чуть не падаем во время кружения. «Позор! Позор!» - думаю я и с негнущимися коленками двигаюсь за Мишкой.
Когда танец окончился, Мишка галантно подвёл меня к Вовке, поблагодарил, затем вынул носовой платок, и, сказав: «Что-то сегодня жарко в зале», вытер платком лицо и руки.
Я стояла ни жива, ни мертва. Теперь–то я точно знала, что Мишка потерян для меня навсегда. Настроение моё было испорчено вконец. Танцевала я позорно, словно неповоротливая коряга и это видели все… Никто, кроме мамы и Людмилы до сих пор не был посвящён в мою тайну, теперь, похоже, я выдала себя с головой.
Мне не хотелось дольше оставаться на вечере, я пошла к выходу. Вовка молча последовал за мной. Он до самого подъезда не проронил ни слова, за что я была ему очень благодарна.
А жизнь в нашем посёлке шла своим чередом. Когда в Полысаевку привозили кино, а это случалось раз в две или три недели, то в первые дни демонстрации фильма к кассе было просто не пробиться, её буквально осаждала местная шпана. Но теперь, когда мы повзрослели, а некоторые из одноклассниц обзавелись верными рыцарями, то у нас появилась реальная возможность просматривать новые фильмы одними из первых среди зрителей.
И вот, в один из таких дней, наши мальчики оттеснили от кассы местную шантропу, которая безраздельно верховодила в единственном клубе посёлка, и с достоинством провели девчонок в кинозал сквозь толпу завистников. Но шпана не захотела мириться с поражением и решила отомстить.
Школьные комсомольские собрания заканчивались у нас довольно поздно, когда улицы уже погружались во тьму, а освещение улиц нашего посёлка оставляло желать лучшего. Мама, я и Вовка Лайман вышли из школы последними. Он проводил нас до подъезда, и мы распрощались. Мы с мамой только успели налить по стакану чая, как в нашу дверь тревожно и настойчиво постучали. Мама открыла дверь - на пороге стояли заплаканные Тоська, Варя и Вика, позади них Володя Лайман.
- Екатерина Фёдоровна, надо срочно вызвать «скорую», наших мальчиков порезали! – всхлипнула Варя.
Мама сразу начала одеваться, только спросила:
- Где они, куда вызвать «скорую»?
- Они все у Лаймана. Но нам нечем перевязать раны, у нас нет бинтов.
Мама быстро достала старенькую, но чистую простынь, подала девчонкам:
- Вот порвите и перевяжите раненых до прихода «скорой», а я сейчас. Она взяла ключи от школы, где находился ближайший телефон и направилась к выходу. Я быстро накинула пальто и выскочила следом за ней. Мне было очень страшно, но отпустить маму одну – ещё страшней. Она быстро шагала в темноте, а я, как собачка, семенила за ней, вздрагивая от каждого шороха. Казалось, за каждым углом нас поджидают бандиты с ножами.
«Скорая» подкатила к бараку, где жили Лайманы, минут через тридцать. К этому времени парни были уже перевязаны заботливыми руками девчонок. У Мишки Макарова и Саши Воробьёва раны оказались не опасными для жизни, а двое ребят пострадали серьёзно: одному из них перерезали сухожилие на ноге, а другому нанесли несколько ран в область головы.
Подробности этой печальной истории мы с мамой узнали из рассказа девчонок, пока ожидали приезда «скорой». Видимо, кто-то заранее предупредил подростков о собрании, они устроили засаду в кустах возле школы и стали ждать. Парни весёлой гурьбой высыпали на улицу, затем каждый пошёл своей дорогой, вот тогда-то «мстители» и выследили их. Пронзительный визг девчонок привлёк внимание тех, кто не успел уйти далеко, они-то и бросились на выручку товарищей и помогли им добраться до ближайшего жилья.
«Скорая» увезла раненых, а мама, я и Володя пошли провожать девочек домой. Они плакали всю дорогу, мы с мамой успокаивали их, а Володя мрачно помалкивал. «Переживает за друзей» - подумала я, бросив на него незаметный взгляд. Когда мы, проводив девочек, возвращались втроём, Володя вдруг сказал негромко:
- Завидую я им…
- Кому? – не поняла я.
- Этим четверым … А я, дурак, мне бы надо было идти с собрания вместе со всеми.
- Зачем? Ты бы всё равно ничего не смог предотвратить, просто одним раненым было бы больше.
- Вот и хорошо, тогда может быть и обо мне кто-нибудь… поплакал.
Я вошла в гостиницу и нос к носу столкнулась со Славой.
- О! На ловца и зверь бежит, - он изобразил на лице радость неожиданной встречи.
- Зверь, надо полагать я, а ловец – ты?
- Слушай, а ты догадлива!- хохотнул Слава, - обожаю умных женщин – он шутливо пожимает мне руку – Ты к кому?
- Представь, не к тебе – смеюсь я, заражаясь Славкиным настроением.
- Ну, ладно. Шутки в сторону, ты пришла как раз вовремя, сегодня мы идём в «Поплавок».
- Кто это «мы» и в какой поплавок?
- Мы – это наша прежняя компашка: ты, я и остальные, кто был в ресторане, а «Поплавком» называется небольшой кабачок на берегу Москва-реки. Короче, идём.
- Интересно, а почему это я так поздно узнаю о таком мероприятии? Я даже не готова идти в ресторан.
- Ой, да какой там ресторан? Что-то типа кафе. А насчёт готовности лукавите, мадам. Ваш внешний вид всегда на должной высоте. Ну, а узнаёте последней, потому что – белая кость: живёте в апартаментах, не то, что мы, сирые.
- И что же… Значит, если бы я случайно не зашла сегодня к вам в гостиницу, вы бы проигнорировали меня и ушли в кабак одни?
- Мадам! Как могли вы так плохо подумать о нас? весело скоморошничает Славка, - мы бы перерыли весь справочник Москвы, чтобы отыскать телефон ваших любимых родичей.
- Ну, и лицемер же ты, а! Врёшь, и ни капли не краснеешь. Интересно, как бы сумел ты отыскать телефон моего дяди, если фамилии его ты не знаешь?
- Обижа-а-ешь, - серьёзнеет Слава. – Неужели ты думаешь, что без фамилии я не сумел бы отыскать телефон твоих родичей? Уж адрес-то их я прекрасно знаю.
О, Господи, действительно, как это я не сообразила, что провожая меня столько раз после смены, Славка без особого труда мог узнать адрес, а по нему и номер телефона дяди. Так, болтая о разных пустяках, мы подошли к комнате, где жили Валя с Ирой. Я не успела постучать в дверь, как Славка вдруг схватил меня за руку и негромко сказал:
- Подожди, мне надо поговорить с тобой об одном деле.
- Пожалуйста, я слушаю.
- Нет, только не здесь, давай отойдём немного. – И он буквально силой потащил меня от комнаты девчонок.
- Славка, это что ещё за обращение с женщиной? - возмутилась я.
- Ну, извини, просто разговор очень конфиденциальный, там могли бы услышать. Будь ласка, не говори ничего о походе в ресторан при Ирине.
- Почему? – удивилась я такой просьбе.
- Видишь ли… - замялся Слава, - мы хотим пойти нашей прежней компашкой… Ирина будет там лишней.
- А ты что, уже распределил всех по парам? – съехидничала я, но он не «клюнул» на провокацию и ответил серьёзно, без обычных ухмылок:
- Ну, во-первых, так решил не я, а коллектив, а во-вторых, эта Ира вся какая-то заумная, - Слава покрутил пальцем у виска, будет только портить нам веселье.
«Господи, - думаю я,- как вы все мне надоели. Одна умоляет меня помочь ей встретиться наедине со Славкой, а он тоже чуть ли не умоляет не посвящать её в наши увеселительные планы. Разбирались бы вы, братцы, сами и не впутывали бы меня в это тёмное дело…» Но вслух говорю:
- Хорошо, я всё поняла, а у меня к тебе встречная просьба: не мог бы ты сделать для меня маленькое одолжение?
- В любое время дня и ночи, мадам! – настроение Славки меняется мгновенно, только что был серьёзен и вот уже шут-шутом.
- Кстати, моя просьба тоже касается Ирины. Помоги ей, будь добр, с сопроматом. Хорошо?
Брови Славки с недоумением ползут вверх.
- Понимаешь, она там чего-то никак не может осилить, попросила меня о помощи, а мне этот сопромат и на дух не нужен, но главное, я в нём, что называется, ни в зуб ногой.
- И ты, что же, предлагаешь мне заняться этим прямо сейчас? – то ли шутит, то ли обижается Слава.
- Ну, нет, конечно. Просто вспомнила и сказала.
- Ладно, помогу. А сейчас зайдёшь к Валентине, она скажет тебе, где и во сколько сбор.
«Поплавок» оказался очень милым и уютным заведением, правда иностранцев в нём не было, да и музыка звучала приглушённо – не для танцев, а для интима, как объяснил опытный в таких делах Славка. Он блистал за столом остроумием, рассказывал смешные истории из жизни. Вечер получился замечательный, время пролетело незаметно. Когда мы вышли из кабачка, Москва-река в ночном освещении показалась мне просто сказочной. Эти блики на глади воды, эта ночь, это сияние рекламных огней будили и поднимали в моей душе такой неописуемый восторг, что мне хотелось петь, танцевать, кружиться. Славка, словно почувствовал моё состояние, и предложил:
- Галка, давай споём песню «Ивушка зелёная», она у тебя так здорово получается. Запевай, а мы тебе подпоём. И мы запели. Славка отлично вторил мне, остальные подпевали, кто как мог. Настроение у всех было восторженное. Кто-то предложил спуститься на берег Москва-реки. Там, у самой кромки воды сидела одинокая парочка влюблённых, за спиной у парня висела гитара. Славка, всё ещё находясь в состоянии эйфории, подошёл к парочке и попросил:
- Эй, друг, дай ненадолго гитару, душа музыки просит.
Парень то ли побоялся отказать Славке, то ли почувствовал его настроение, он снял с плеча инструмент и молча подал Славке. Слава умел зажигать публику. Не прошло и получаса, как наша весёлая компания собрала на берегу всех, кто ещё не спал в эту волшебную ночь. О! Я была искренне благодарна Славке за изумительный неповторимый миг в нашей обычной командировочной жизни. Это было незабываемо. Кстати, он покорил своей игрой на гитаре и песнями всех. Мы едва выбрались из плотного кольца восхищённых слушателей. Крики: «Эй, парень, куда же ты? Сыграй-ка ещё вот эту песню» - неслись нам вслед.
И снова, как в тот первый ресторанный вечер наша компания рассосалась, испарилась, исчезла … Но теперь это уже не вызвало моего удивления, просто осталась лёгкая досада оттого, что волшебство закончилось. Я даже не пыталась скрыть этой досады от Славки, а он, желая, видимо, развеселить меня, предложил:
- Слушай, маленький, а чем мы хуже их, а? Давай тоже изобразим влюблённую парочку! Идёт?
И не дождавшись моего согласия, он решительно, прямо-таки по-хозяйски, взял меня под руку и повёл к мосту через Москва-реку.
- Слав, по-моему, мы идём совсем не в том направлении – засомневалась я.
- Как это не в том направлении? По-твоему, я Москвы не знаю? Да, я в ней ориентируюсь, как у себя дома на кухне! – заявил он. Перед нами возник сквер, и Славка уверенно направил стопы прямо к нему.
- А сюда нам зачем?
- Так ближе. Через сквер напрямик.
Но мы шли и шли, а сквер никак не кончался. Более того, у меня возникло подозрение, что мы заблудились. Вдруг Славка остановился и сказал:
- Фу-у, устал. Давай, маленький, отдохнём немного, а? Всё равно завтра выходной, спешить некуда.
- Интересно бы узнать, как ты себе представляешь этот отдых – я огляделась по сторонам, но не увидела ни одной скамейки - Завёл в глушь, как Сусанин поляков, да ещё и издеваешься.
- Для вас, мадам, садитесь! - и Славка широким жестом скинул с плеч пиджак, бросил его на траву, и не успела я ещё придумать достойного ответа, как он подхватил меня, усадил на пиджак и сам плюхнулся рядом. Я противница любого насилия, даже так элегантно оформленного, поэтому во мне возник естественный протест.
- Послушай, - я постаралась придать голосу как можно больше возмущения, но докончить фразу не успела. Славка крепко, по-мужски заключил меня в объятия, повалил на пиджак и впился в мои губы поцелуем.
Я замычала, забарахталась, но вскоре поняла, что Славку мне не осилить, что все мои попытки вырваться из-под него бесполезны, они лишь провоцируют его на более решительные действия, и замерла. Тогда Славка ослабил тиски, а я резким движением высвободилась из его объятий и вскочила на ноги как ошпаренная.
- Ты что?!- в это первое, пришедшее мне на ум - Ты что?! - я вложила весь свой гнев и возмущение. – Вставай немедленно, идём домой, Сусанин! Я не намерена оставаться тут ни секунды!
- Сейчас, сейчас … Подожди немного, - Славка потряс головой, будто освобождаясь от наваждения. – Ну и губы у тебя, Галка! - сказал с придыханием.
- Всё, хватит! Я ухожу, а ты можешь сидеть тут, хоть до утра!
Славка, видимо, понял, что малость перебрал, .что со мной так нельзя.
- Прости, тихо и очень искренне сказал он, и я почему-то простила его, хотя губы мои заметно вспухли.
На следующий день после того, как Киселёв своим уходом в кино сорвал заседание школьной редколлегии, Людмила подошла к Нинэль с просьбой освободить её от общественной работы под руководством Киселёва, мотивируя просьбу тем, что не видит смысла в своей деятельности, а вернее – в абсолютной бездеятельности. Нинэль уже знала о вчерашней выходке красавца Киселёва, у неё были свои, чисто женские, претензии к нему, так что просьба Людмилы пришлась ей, как нельзя, кстати. Нинэль решила использовать её возмущение в своих корыстных целях. Зная прямоту и бескомпромиссность Людмилы, она тут же согласилась удовлетворить её просьбу, так сказать, законным путём, для чего немедленно назначила экстренное собрание класса для обсуждения дел в школьной редколлегии и персонально в этой связи – поведение Киселёва. Она торопила события. Уязвлённое женское самолюбие жаждало крови. Но отомстить самостоятельно сердцееду Киселёву она не имела возможности и решила «загрести жар чужими руками», а именно руками моей сестры. Она предложила Людмиле выступить на собрании с объективной критикой главного редактора и посрамить его перед всем классом за зазнайство и срыв выпуска школьной стенгазеты. Она знала прямоту Людмилы и очень надеялась, что та выскажет всё, что думает о нём. Она заставит покраснеть этого зазнайку, ловеласа, Дон Жуана, который ей – неотразимой Нинэль, предпочёл какую-то Галку Попову.
Но Людмилу абсолютно не интересовали душевные переживания Нинэль, её волновал лишь вопрос о стенгазете, за которую она несла определённую ответственность, поэтому её выступление не оправдало надежд Ннэль. Вместо уничижительной критики, на которую так надеялась та, моя сестра просто сказала, что она не видит смысла состоять в редколлегии, руководимой столь безответственным главным редактором. И тут в тишине класса раздался надменный голос красавца Киселёва:
- Да нужна ты мне вместе со своей редколлегией!
Ой, представляю, что стало бы в этой ситуации … ну, хотя бы с Тоськой Фурцевой. Она непременно хлопнулась бы в обморок. А если уж говорить честно, то я бы и сама не пережила такого публичного оскорбления. А вот моя сестра, она просто молодец! Ничуть не смутившись от этой выходки Киселёва, она спокойно, без гнева посмотрела на него и сказала:
- Во-первых, Володя, речь идёт не о том, кто из нас кому нужен или не нужен. Речь идёт об ответственности человека за порученное ему дело. Ты проявил себя на посту главного редактора далеко не лучшим образом.
- Я не напрашивался на эту должность, вы сами выдвинули меня! – бросил Киселёв с вызовом.
- А, во-вторых, продолжила Людмила, оставив без внимания его реплику, ты знаешь, что у меня есть достаточно оснований сказать тебе лично много не очень приятных слов, однако же я не делаю этого, потому что мы собрались сегодня здесь не для выяснения наших с тобой взаимоотношений, а исключительно ради того, чтобы решить вопрос о стенгазете и редколлегии.
- Я тебе не Батурин, чтобы выяснять с тобой личные взаимоотношения! – съязвил Киселёв
А класс затих, словно перед бурей. Было в диалоге этих двоих что-то такое, что заставило всех совершенно по-новому взглянуть на Киселёва и Людмилу привлечь к ним пристальное внимание. Сейчас они находились, как бы, не в классе, а над ним, и говорили на языке, понятном лишь им двоим.
- Так в чём же дело? Давай не будем переливать из пустого в порожнее, потому что эти пререкания ни к чему не приведут. Вопрос стоит конкретный: быть или не быть школьной стенгазете. Я, конечно, приму участие в выпуске первой газеты, но в редколлегии оставаться не желаю. - закончила Людмила.
- Подумаешь! Невелика потеря! - небрежно сказал Киселёв, но эта небрежность была наигранной, и Нинэль ощутила вдруг тревогу. После первой оскорбительной реплики в адрес Людмилы она испытала злорадное чувство отмщения моей сестре, за то, что та не оправдала её надежд посрамить Киселёва перед классом. Теперь же была в полной растерянности и не знала, как направить собрание в нужное русло. А Киселёв тем временем говорил уже что-то совершенно непонятное:
- И не воображай себе, пожалуйста, слишком много это была всего лишь шутка с моей стороны.
- Прекратите! – Нинэль была вне себя от негодования. – О чём это вы? У нас собрание, а не базар. Мы здесь для того, чтобы решить вопрос о стенгазете, так и давайте решим его.
- Хорошо, - как-то безразлично сказала Людмила. – До праздника осталось слишком мало времени, так что предлагаю начать работу над первым номером завтра же.
- На меня можешь не рассчитывать! - Киселёв всё ещё находился в каком-то взбудораженном состоянии.
И снова дежурство. Начальство по ночам бывает редко, и мы с Валей ведём интересный разговор, не забывая вовремя снимать показания приборов.
- А вы с Женей ссорились, Валя?
- Ой, да постоянно, - говорит Валя, - причём инициатором всегда оказывалась я.
- Почему? Ведь ты его так любила…
- Поэтому, наверное, и находила причины для ссор. Любящий человек очень раним, тем более – с таким повышенным самолюбием, как у меня. Покажется , бывало, что он ущемил мою гордость, я тут же на дыбы. А что у парня тоже есть гордость, это как-то даже и не бралось в расчёт. - горько вздыхает Валя.
- Да, не говори. Каких-то заносчивых дур из нас воспитывали. Я вспоминаю историю про Вашека и Альфию, помнишь ты рассказывала, как он поцеловал её, перенеся через лужу и чуть по морде не схлопотал? Они ведь поженились.
- Да и Альфия уехала с ним в Чехословакию. У неё родились две дочки – Изольда и Ирэна.
- Мне говорила об этом сестра, они учились на одном курсе. Там за Альфой ухаживали сразу два чеха: Вашек Гегер и Слава Грбач, и какое-то время они гуляли втроём, но потом она осталась с Вашеком. А тогда, помнишь, была очень популярная песня «Ой, рябина кудрявая»? Там были такие слова:
Слева кудри токаря,
Справа - кузнеца?
А однокурсники переделали её и пели:
Слева кудри Гегера,
Справа – Грбача.
- А ведь я повторила судьбу Альфы – вырвалось вдруг у Вали. – Она ведь тоже любила без ума парня по имени Марс. Они дружили со школьной скамьи.
- И что же случилось?
- Да всё та же пресловутая девичья гордость. Да и он оказался самолюбив. Вот и нашла коса на камень. Молодо – зелено! Как и у нас с Женькой… Но Марс всё-таки сумел переломить себя и приехать к Альфе в Казань, но… опоздал. Ой, как он метался. Он только повторял: «Что ты натворила, Альфа?! Что ты натворила?!», а она после этой встречи, проплакала всю ночь.
- А что, нельзя было срочно развестись? Уж ради такой любви…
- Ой, не знаю, может в то время это грозило международным скандалом, а возможно из-за понятия о порядочности, которое вбивали в нас. Это сейчас всё просто: женился – развёлся. Зато и любви такой почти не встретишь среди нынешней молодёжи. - Валя задумалась ненадолго, а потом сказала:
- Господи, сколько нервов я потрепала Женьке, да и себе. Помню, договорились мы с ним идти на свадьбу к его однокурснику, а буквально за день до этого события поссорились. Я сгоряча возьми да и скажи, что ни на какую свадьбу с ним не пойду. Фыр-пыр и хвост дудкой. А через час уже места себе не находила от тоски. И мысленно умоляла его вернуться, давала обещания, что оторву себе язык, если ещё хоть раз обижу его. Так прошла ночь в тайных слезах. И вот он день свадьбы. Девчонки собираются, наряжаются, причёсываются. И тут мои нервы сдали. Я упала на кровать и разрыдалась. Ужас! Спасибо Альфе. Она подошла ко мне и, ни о чём не спрашивая, заявила: «Ну-ка, быстро одевайся, и идём на свадьбу!» Я сквозь слёзы ей: «Не могу, меня Женька станет презирать, я сказала ему, что не пойду с ним на свадьбу» Альфа улыбнулась и говорит: «Правильно, ведь ты пойдёшь не с ним, а с нами, это совсем другое дело». Веришь, я собралась в минуту?
Когда Валя зашла с девчатами в столовую, где накрывали столы для свадьбы, она сразу же увидела Женьку. Он стоял со своей крошкой-гармошкой в руках и разговаривал с какой-то незнакомой девушкой. Сердце Вали тут же залила волна ревности. «Ну, вот, его уже охмурила эта выдра. Ишь, как он улыбается ей! Болтает о чём-то, а про меня даже и не вспомнил. Да я ему и не нужна совсем! Дура я, дура! Чего припёрлась сюда себе на горе?»
В этот момент Женька обернулся, и Валя успела заметить в его глазах растерянность. Она тут же, как бы равнодушно отвернулась, боясь расплакаться от обиды и ревности. «Растерялся. Понял, что я увидела его шашни с этой… Я страдаю, жду его, люблю, а он улыбается, ему хорошо и без меня. Быстро же ты, Женечка, нашёл мне замену».
Заиграла музыка. Все засуетились, ожили. И тут Валю обдало холодным потом. Выдра, та самая, что весело болтала с её Женькой, направлялась через весь зал столовой прямо к нему, чтобы пригласить на танец.
«Если только он сейчас пойдёт танцевать с ней, не прощу! – решила Валя. Но к её огромной радости Женька даже не выпустил из рук своей гармошки, только сказал что-то с улыбкой выдре, и та, с сожалением пожав плечами, удалилась. Валя ликовала: «Спасибо, Женечка, спасибо, хороший мой. Не танцуй, пожалуйста, ни с кем, прошу тебя, любимый, а то моё сердце разобьётся от боли. Даже если ты разлюбил меня, пощади! Не демонстрируй этого при посторонних. Ты мой, ты только мой! Я выстрадала тебя. Я больше года боролась за твою любовь» - кричала молча Валина душа.
Когда гостей пригласили за столы, Валя беспокоилась лишь о том, чтобы выдра не оказалась рядом с её Женькой. Сама Валя села слева от Альфы, стул справа от неё пока был не занят: свои все знали, что это место по праву принадлежит Женьке. «Но чужие не знают и могут занять» - тревожилась Валя. А Женька, как назло, где-то запропастился, и Валя мысленно ругала его за это. Вдруг очередное подозрение больно кольнуло её: «А что, если он специально не торопится, чтобы его место заняли, а он, как бы вынужденно, сядет с этой…». Валя вздрагивала при каждом шорохе справа. И вот кто-то уже подходит к Женькиному стулу и что-то ставит на него. Валя чуть-чуть скосила глаза, и её бедное, измученное ревностью сердце готово было выскочить из груди от счастья - Женька поставил свою гармошку на пустующее рядом с ней место, и, сказав: «Здесь, кажется, свободно», снова куда-то удалился. Но теперь это уже не встревожило Валю. Она знала, что когда он вернётся, то сядет рядом с ней и весь вечер они будут вместе.
Потом были шутки, песни, выступления. Валя и Женька сидели рядышком молча, как когда-то на кухне, и хотя они не сказали ещё друг другу ни одного слова, невидимая нить уже соединила их души и сердца.
Снова танцы. И вот Женька приглашает её, они молча выходят на круг, и Вале стоит больших усилий не прижаться к любимому, не обнять его. Видимо и Женьку обуревают такие же чувства, но они танцуют, ничем не выделяясь среди других, просто никто вокруг не знает, что это – их танец! Только их, и ничей больше!
Женька медленно, но упорно ведёт в танце Валю к выходу. И когда, наконец, они оказываются за пределами зала, он заключает её в объятия и говорит с болью в голосе:
- Валька, что ты со мной делаешь? Так нельзя!- У меня чуть коленки не подкосились, когда я увидел тебя в зале. Так ведь и кондрашка может хватить.
- Тебя-то отчего? Вот меня точно чуть не хватила кондрашка, когда я увидела, как ты улыбался какой-то выдре. Кто она такая
- Зойка, что ли? Она подруга невесты, тоже медичка.
- Я видела, как она подошла к тебе, когда заиграла музыка, и решила: «Если ты пойдёшь с ней танцевать, то -всё! Не прощу!» - Валя ещё крепче прижалась к Женьке.
- Валька! Но ведь так нельзя рвать друг другу сердце. - Я тебя прошу, заклинаю: давай больше никогда не ссориться по пустякам.
- Давай, - радостно соглашается Валя,- Я и сама не хочу никогда, никогда ссориться с тобой. Это у меня получается как-то нечаянно.
- Но почему каждый раз я исправляю твои ошибки? Если ты поняла, что неправа, что зря обидела человека, то почему бы тебе не сделать шаг к примирению?
- Не знаю. Я сама страдаю от этого, реву, мысленно прошу у тебя прощения, а подойти первой мне гордость не позволяет.
- Но у меня ведь тоже может взыграть однажды гордость, и что тогда?
Валя лишь на секунду представила, что после ссоры Женька ушёл от неё навсегда, и содрогнулась от этой страшной мысли. Она обхватила его шею руками, прижалась к нему дрожащим телом и чуть не плача, торопливо зашептала:
- Женька, Женечка милый, любимый мой, никогда не делай этого. Пожалуйста, подходи ко мне, умоляю! Я ненормальная, я сумасбродная, но я люблю тебя больше жизни. Мне один день без тебя кажется вечностью!! – Валю бил озноб.
- Ты вся дрожишь. Замёрзла? – Женька снял свой пиджак и закрыл Валю.
- Нет, мне не холодно, это нервная дрожь. Мне очень страшно, Женька, за нашу любовь. Я боюсь!
- Чего ты боишься? – улыбнулся Женька.
- Мне иногда снится жуткий сон. Будто ты удаляешься от меня в какой-то туман. Я вижу тебя, кричу: «Не уходи! Я больше никогда, никогда не обижу тебя!». А ты не слышишь меня и уходишь всё дальше, и дальше… Я просыпаюсь в холодном поту.
- Вот видишь, - Женя не пытается скрыть горечи, - во сне ты признаёшь свои ошибки, уж лучше бы делала это наяву. Ведь нельзя же так жестоко испытывать друг друга, - говорит Женька с такой внутренней болью, что Валя готова убить себя за причинённые ему страдания.
Вечером после собрания, где решалась судьба редколлегии, в нашей скромной коммуналке стоял дружный хохот. Людмила, Саня Батурин с другом-одноклассником и я сочиняли былину о главном редакторе. Помню, она начиналась словами:
Ой, ты гой еси, добрый молодец!
Ясно солнышко – Володимир князь!
А почто же ты, добрый молодец,
Перессорился со дружиною?
И далее всё в том же духе повествуется в былине про то, как ждала его указов верная дружина, да не дождалась, о чём скорбит и сожалеет. А над текстом былины ребята решили изобразить огромное, сверкающее лучами солнца с лицом Владимира Киселёва, чей портрет с фотографической точностью тут же нарисовала Людмила.
Так, как седьмое ноября – праздник политический, то пришлось отдельно выпустить газету с передовицей, посвящённой празднику, а рядом поместить плакат с былиной.
Утром накануне Великого Октября вся школа собралась возле стенгазеты. Я тоже подошла и остановилась, сделав вид, что для меня это такая же неожиданность, как и для остальных. Парни буквально покатывались от хохота, девчонки хихикали и перешёптывались, глядя на плакат, с которого весело взирал на них Владимир Киселёв в образе солнышка. Подошла Нинэль, посмотрела, поджала губы и молча удалилась.
Вдруг все как-то притихли. По коридору шёл своей гордой походкой герой сегодняшнего веселья – Киселёв. Он остановился позади зрителей, неторопливо окинул безразличным взглядом плакат и газету, затем молча проследовал в класс. Девчонки снова зашушукались, но смех почему-то угас. Наконец, звонок развёл всех по своим местам.
Тем временем в десятом классе разыгралась драма. Киселёв подошёл к Людмиле и спросил со снисходительной улыбкой:
- Ты сама снимешь этот дурацкий плакат или предоставишь это сделать мне?
- Сама не сниму и тебе не советую.
- А кто тебе сказал, что я нуждаюсь в чьих бы то ни было советах? Уж как-нибудь обойдусь своим умом - усмехнулся недобро Киселёв
- И всё-таки я бы тебе не советовала делать этого.
- Да кто ты такая, Людмила Манчук, чтобы давать мне советы? – взрывается Киселёв. – Кажется, ты путаешь меня с Батуриным. Так вот запомни: я не он, чтобы плясать под твою дудку.
А на следующее утро плакат с былиной бесследно исчез со стены. Школу лихорадило. Все с любопытством ждали, какие действия последуют за срывом плаката. Никто не называл фамилии Киселёва, но все были уверены, что это его рук дело. Однако проходил день за днём, а никаких санкций руководство школы не предпринимало. Все шушукались по углам, ходили какие-то нелепые слухи, один невероятнее другого. Я не верила ни одному из них, но вскоре ощутила какой-то вакуум вокруг себя. Стоило подойти к группе девочек, бойко обсуждавших что-то, как они замолкали. Это было обидно, но я не решалась спросить у них напрямик, в чём дело, так как знала, что виновниками этих слухов были Киселёв и моя сестра. Правда, я никак не могла взять в толк, ну, при чём тут Людмила? Вся школа знала о её дружбе с Саней Батуриным – это раз. А, во-вторых, она была самой обыкновенной девочкой. У неё не было таких шикарных кос, как у Галки Поповой, или такой изящной фигурки, как у Нинэль. Киселёва последнее время постоянно видят в обществе Галки. До срыва плаката они частенько бывали вместе у нас. И невооружённым глазом сразу было видно, что у них роман.
И вдруг мне припомнился один случай, который в свете всех этих слухов повернулся совершенно неожиданной стороной. Как-то вечером, когда у нас сидели Саня и Галка, в дверь постучали. Я открыла, на пороге стоял Володя Киселёв.
- Привет, сестрёнка. Кто дома?
Я не успела ответить, так как в этот момент из комнаты вышла Людмила.
- Люда!
Мне показалось, что я ослышалась, или это произнёс кто-то другой. Никогда ещё я не слыхала в голосе надменного Киселёва столько нежности. А его глаза! Они излучали такую радость, что мне сделалось даже неловко, я покраснела и отвела взгляд. Но тут в проёме двери за спиной сестры показался Саня. Глаза Киселёва в одно мгновение сделались равнодушно-холодными, и он обратился к Людмиле уже совершенно другим тоном:
- Ты случайно не знаешь, Люда, где мне найти Попову?
- Ой, я здесь! Здесь я! – радостно откликнулась Галка и выскочила в коридор. – Куда идём? – она смотрела на Киселёва так, как минуту назад он смотрел на Людмилу.
- Как всегда, в кино, - ответил он небрежно Галке, а затем, посмотрел свысока на Саню и добавил подчёркнуто вежливо - извините, что нарушил вашу идиллию.
Это воспоминание осенило мня догадкой: «Боже праведный, значит слухи-то возникли не на пустом месте.»
А потом этот инцидент с плакатом без последующего возмездия. Тогда-то я и услышала за спиной ехидное замечание:
- Конечно, у него же с дочкой завуча шуры-муры. Другому бы за такую выходку всыпали по первое число.
«Ну, вот, - подумалось мне с обидой, - теперь не только сестру, но и маму начнут склонять по всем падежам».
Из этих же слухов, что будоражили школу, я уже знала о вызове Киселёва в кабинет завуча и о долгой беседе Екатерины Фёдоровн с ним в связи с исчезновением плаката. Но подробностей этой беседы никто не знал. Тогда-то я и решила поговорить с мамой начистоту и узнать всё, что известно ей об этой истории. Приняв решение, я успокоилась и села заниматься. Из-под книг, что лежали стопкой на столе, выпала какая-то записка. «Наверное, от Сани - подумала я. - Что-то давненько он не заходил к нам». И тут ещё одна догадка осенила меня. Развернув записку, я прочла: «Прощай! Об одном лишь сожалею, что так и не поцеловал тебя, моя синеглазая».
Слава по-прежнему провожает меня каждый раз после дневной смены, но ведёт себя вполне прилично. Одно из двух: или, как говорится, чует кошка, чьё мясо съела, и пытается загладить неприятное впечатление от той ночной выходки, или…выжидает время, потихоньку приручая меня к себе в надежде, что однажды я потеряю голову. Надо признать, что он умеет быть привлекательным. Слава интересный собеседник, отчаянный балагур и шутник. Рядом с ним я как-то забываю тоску по дому, по маленькому сыну… Правда, иногда меня преследует ощущение вины перед мужем. Наверное, оттого, что мне самой нравится бывать со Славой вдвоём вот в такой непринуждённой обстановке, а может оттого, что мой слух приятно ласкает это смешное обращение - «мой маленький». Оно говорит об особом ко мне отношении и льстит моему женскому самолюбию. Так или иначе, но это придаёт нашим отношениям некоторую интимность. Иногда провожания не заканчиваются у подъезда дома моих родственников. Начав рассказывать мне какую-нибудь смешную историю, Слава не успевает закончить её и предлагает:
- А что, мой маленький, может, прогуляемся ещё. Посмотри, какая чудесная ночь! - и я соглашаюсь. Тогда мы, минуя подъезд, идём дальше, весело болтая и забывая о времени. Для меня эти прогулки-провожания стали настолько естественны, что когда в один из вечеров по окончании дневной смены провожать меня домой отправился вместо Славы Саша Князев, я вдруг испытала чувство некоторого дискомфорта, которое затем переросло даже в обиду. К своему удивлению я вдруг обнаружила, что моё женское самолюбие больно задето этой, казалось бы, нелепицей. Более того, у меня появилось подозрение, переросшее в уверенность, что Слава действительно в отношении меня разыгрывал какой-то свой, одному ему известный сценарий, по сюжету которого я в этот вечер должна была впасть в отчаяние, ощутив себя покинутой, и пойти навстречу его тайным притязаниям.
«В таком разе – всё! Хватит! Поиграли – и будя!» - решила я, пытаясь сохранить доброжелательное выражение лица и не показать Саше того, что творится в моей душе. В следующее дежурство, например, Славка пойдёт меня провожать, а я улыбнусь ему и скажу: «О, Славочка, ты слишком часто берёшь на себя эту огромную ответственность! Я просто не смею злоупотреблять твоим терпением». Интересно, как он тогда себя поведёт? Что сделает в этом случае? А вдруг сразу же согласится со мной. … Нет, почему-то такой вариант меня не устраивал. Уж лучше так: «О, мой верный телохранитель вернулся к своим прямым обязанностям!» Фу, какая банальность, это ещё хуже… И вообще, что происходит со мной? Замужняя баба, а раскисла, как неопытная барышня. Взгляни на себя со стороны: ну, чем ты лучше Ирины? Той хоть простительно. Она молода, наивна и не имеет семьи, а ты?
Саша тем временем что-то увлекательно рассказывал мне, я иногда поддакивала ему уверенная, что сумела усыпить его бдительность, но он вдруг остановился и спросил с обидой в голосе:
- Ты меня совсем не слышишь, что ли, Галка?
- Ну, почему не слышу? Всё я прекрасно слышу.- я была рада тому, что мы остановились вдали от фонаря, и Саша не мог рассмотреть краски стыда на моём лице.
- Так ты согласна завтра пойти на пляж? Обещают хорошую погоду.
- На пляж? Да, да, обязательно.
Я вдруг, как утопающий за соломинку, хватаюсь за предложение Саши, понимая, что завтра мне необходимо будет отвлечься от навязчивых мыслей о странном поведении Славки. Там, на пляже, среди друзей я не позволю себе хандрить и выставлять на показ своё дурное настроение. Мы договорились с Сашей встретиться утром возле гостиницы и распрощались.
Я поднялась на восьмой этаж, открыла дверь, прислушалась. Тихо, значит, родственников нет. Последнее время они почти безвыездно живут на даче в Болшево. В квартире хозяйничаем мы с двоюродным братом Сашей. В его комнате свет. Захожу и вижу картину: Сашёк сидит на разобранной кровати, чем-то очень расстроенный.
- Привет! Чего не спишь? Времени уже час.
- Тебя жду.
- А чего меня ждать, ты же знаешь, я могу придти и под утро. Всякое случается на испытаниях. – Давай укладываться.
Но, похоже, мои слова совершенно не дошли до сознания огорчённого Саши. Когда я, приняв душ, вернулась в комнату, он продолжал сидеть на кровати с тем же безучастным видом.
- Сашёк, ты не заболел? – я машинально потрогала его лоб рукой.
- Не-е-т, - дёрнул он головой. – Галь, мне надо с тобой поговорить.
- Поговорить? Сейчас? Может оставим разговор до утра? Утро вечера мудренее, - пытаюсь шутливым тоном отвлечь брата от мрачных мыслей.
- Нет, сейчас. Знаешь, Галь, у нас в классе есть одна девчонка…
«Господи, да у нас с ним похоже одна и та же проблема».
- Ну и что? Она тебе нравится. Да?
- Да, - говорит он, краснея.
- А она тебя не замечает?
- Она смеётся надо мной! – говорит он с обидой. И вдруг добавляет каким-то просительным тоном: - Галь, научи меня целоваться.
- Чего, чего, чего? – не верю я своим ушам, но брат уже более решительно повторяет:
- Целоваться меня научи, пожалуйста.
«Вот те раз!» - думаю я и говорю со смехом:
- Ну, хорошо, давай ложись, а я укрою тебя и поцелую на сон грядущий.
- Нет, мне надо не так, а по-настоящему.
- Ишь, чего выдумал! Мал ещё, я в твои годы и не помышляла о таком.
- У нас в классе все пацаны уже целуются с девчонками.
- Это надо же, в тринадцать-то лет!
- Мне скоро четырнадцать лет. И я не маленький!
- Хорошо, - говорю я. – Если уж ты такой взрослый, то и учись целоваться со своими одноклассницами. И вообще, Сашёк, всё, разговор окончен, я хочу спать!
В темноте я слышала, как Сашёк ещё некоторое время тяжело вздыхал и ворочался. Наконец, он угомонился. А я в эту ночь долго не могла уснуть, лежала с открытыми глазами. Жгучая обида на Славку за его коварство не покидала меня. Устав от терзаний, я дала себе клятву - с этого дня прекратить всякое внерабочее общение с ним. Никаких провожаний! Никаких походов в ресторан! Всё! Баста!
С этим решением я и заснула, но утром, надо признаться, моей уверенности несколько поубавилось. Когда я подходила к гостинице, мной владели два совершенно противоположных желания: первое – увидеть Славку, второе –избежать встречи с ним, и какое из этих желаний было сильнее, я не знала сама.
Саша Князев уже ждал меня на улице.
- А где все остальные? – спросила я, поскольку была уверена, что мы, как всегда, идём на пляж всей нашей тёплой компанией.
- А кто конкретно тебя интересует? – Саша как-то уж очень пытливо глянул на меня, отчего я почувствовала , что краснею, и ответила довольно резко:
- Да, никто меня не интересует, с чего ты взял?
Саша не сказал в ответ ни слова, но его молчание красноречивее всяких слов подтвердило мои подозрения. «Он догадывается о том что творится в моей душе … Господи, лучше бы уж сказал прямо».
Мы с ним пришли на то самое место, где столько раз отдыхали всей нашей дружной бригадой. Парни умели превратить этот отдых в весёлый пикничок, где непременными атрибутами были пиво и лимонад, мороженое и всякие сладости. Даже красных варёных раков я впервые попробовала здесь. Всё радовало нас: катание на лодках, игра в волейбол, купание… Воспоминания только усилили моё дурное настроение. Саша, заметив это, негромко спросил:
- Ты грустишь?
Его сочувствие раздражает меня, но я не подаю вида.
- Нет, просто наслаждаюсь солнечными ваннами, – меня радует, что я лежу вниз лицом, и Саша не может видеть моего смущения.
Некоторое время он молча чертит на песке какие-то фигурки, затем говорит, как бы в раздумье:
- Я знаю, отчего тебе грустно. Ты бы хотела, чтобы здесь сейчас на моём месте был другой.
- Не выдумывай ерунды, - снова не сдерживаюсь я.
- А я ничего и не выдумываю, - в голосе Саши едва проскальзывает обида за мой резкий тон. – Я просто хотел предложить… если тебя тяготит моё общество, мы можем вернуться.
- Да ничего меня не тяготит. – Почему ты вдруг решил, что я на твоём месте хотела бы видеть другого?
Некоторое время длится тягостное молчание, затем Саша говорит с натянутым спокойствием:
- Потому что я видел вас вдвоём с Аркадьевичем в тот вечер, когда мы впервые ходили в ресторан.
- Ну, и что? Он действительно проводил тогда меня до дома моих родственников. Что тут особенного?
- В общем-то ничего, но я знаю, что вы гуляли тогда с ним всю ночь.
- Кто тебе сказал такое? – усмехнулась я.
- Никто. Просто я раньше вас приехал к этому дому и сидел у подъезда до шести утра, ожидая тебя.
И тут я вспомнила, что после первого посещения ресторана, когда мы со Славкой вернулись домой под утро, я несколько раз ловила на себе молчаливый Сашин взгляд, словно он хотел мне что-то сказать или спросить, но не решался.
«Вот, значит кого имела ввиду Иринка, когда сказала, что ещё один человек знает о моём позднем возвращении с гулянки» - догадалась я. Мне стало как-то не по себе. Саша Князев – чистая душа. Он был одним из тех немногих, кто устоял против командировочных соблазнов, хотя одна молодая симпатичная бабёнка буквально вешалась ему на шею. «Представляю, что теперь он думает обо мне» - окончательно скисла я.
Нинэль организовала в школе вечер поэзии Маяковского. «Гвоздём» программы вечера естественно был Владимир Киселёв. Вся школа уже знала о его артистических способностях, поэтому зал был заполнен до отказа, зрители стояли в проходе. Нинэль в новом нарядном платье, с красивой укладкой на голове выглядела просто обворожительно. Она немного нервничала, так как пора было начинать вечер, а Киселёв почему-то запаздывал. Когда, наконец-то, он появился в открытых дверях зала, Нинэль легко порхнула со сцены ему навстречу.
- Володя, ну где же вы пропали? Мы все ждём вас с нетерпением.
- Извините, пожалуйста, Нина Васильевна, я сейчас … одну минутку. – говоря это, Киселёв упорно искал глазами кого-то в зале. Наконец, увидев своего друга Николая, Киселёв подал ему знак взмахом руки, на что Николай согласно кивнул головой и тут же освободил место.
- Люда! - Киселёв посмотрел в сторону открытых дверей, - Иди сюда!
И на глазах у всех зрителей он галантно проводил мою сестру на освобождённое место и усадил её.
Давно канула в лету история с сорванным плакатом. Давно перестало будоражить школу от невероятного известия: всем писаным школьным красавицам предпочёл Владимир Киселёв не кого-нибудь, а … Людмилу Манчук! Но лишь очень немногие знали о том, что предшествовало всему этому.
Оказывается, Владимир Киселёв, недосягаемый сердцеед и красавец, чуть ли не с первого дня появления в нашей школе выделил среди девушек мою сестру. Что тут сыграло роль, одному богу известно. Может быть задетое самолюбие: она оказалась, пожалуй, единственной девочкой в классе, не обратившей внимания на появление новенького, так как тогда уже дружила с Саней Батуриным. А может быть, главную роль сыграли милые ямочки на розовых щёчках сестры - не знаю, но только так или иначе Киселёв стал упорно добиваться её расположения. И Галка Попова, и Верочка Малыгина были всего лишь случайными персонажами в упорной борьбе Киселёва за внимание Людмилы. Никто в классе не знал о двух его записках, одна из которых предназначалась моей сестре, а вторая – Сане Батурину.
Людмила восприняла это, как злую шутку или, в лучшем случае, как каприз избалованного женским вниманием Дон Жуана, и не сочла нужным ответить на его записку. Вот тогда и вспыхнула на собрании та самая ссора между Киселёвым и Людмилой, что насторожила весь класс, а Нинэль и Галку Попову повергла в шок.
Да, сестра не поверила в искренность Киселёва, а вот Саня… Саня поверил и отступил. На глаза мне случайно попала та самая прощальная записка, которой Саня как бы освобождал мою сестру от своих претензий на неё и очень сожалел, что так ни разу и не поцеловал Людмилу.
А потом был сорванный плакат и беседа между Киселёвым и завучем - Екатериной Фёдоровной в её кабинете. Он держался очень достойно, и на вопрос мамы «Кто сорвал плакат?», не колеблясь ни минуты, ответил напрямик:
- Это сделал я и готов понести наказание.
Признание Киселёва несколько обескуражило маму, но, пожалуй, больше восхитило. Ей всегда импонировали люди с честной, открытой душой, поскольку и сама она была из их десятка.
- Тогда объясните мне, пожалуйста, почему вы сделали это?
- Потому что плакат – дело рук Манчук Людмилы. Я от любого мог бы стерпеть такое, но только не от неё.
- Это почему же?
- Потому что … Потому что я люблю Вашу дочь, - и посмотрев маме прямо в газа, добавил, заставив слегка смутиться её - Причём я уверен, что Вы, Екатерина Фёдоровна, прекрасно об этом знаете. Мне не составило труда заметить, что в Вашей семье – полное взаимопонимание между Вами и девочками. И – никаких секретов друг от друга. А Людмила… - в глазах этого красавца застыла неподдельная боль, - она не просто игнорирует моё внимание, а открыто демонстрирует пренебрежение мной.
- Но срыв плаката … это не метод борьбы за внимание любимой девушки, не так ли?
- Конечно, нет. Просто он стал последней каплей, переполнившей чашу обиды. Я понимаю, что это глупо, но… Короче, я готов к любому наказанию, а Вас, Екатерина Фёдоровна, хочу попросить, лишь об одном.
Киселёв весь сжался пружиной, видимо, собираясь с духом, затем поднял голову и решительно сказал:
- Я знаю, что Вам очень нравится Саня Батурин. И всё-таки я прошу Вас не настраивать Людмилу против меня… постарайтесь сохранить нейтралитет в этой ситуации.
Мама с первых же слов безоговорочно поверила Киселёву. Ну, не смогла она после такого откровенного признания вытащить его на общественное судилище, и сама, своей властью завуча закрыла «дело» о злополучном плакате.
И вот этот вечер поэзии. Киселёв стоит на сцене в гордой позе самого поэта и читает его стихи. Сначала о Советском паспорте, затем о товарище Нетте. В заключение он исполнил поэму «Владимир Ильич Ленин». Боже мой, как он читал! В зале была звенящая тишина, мороз пробегал по коже. Казалось, на сцене перед восхищёнными зрителями стоял сам Владимир Маяковский, такова была завораживающая сила обаяния Киселёва-чтеца.
Потом, я много раз слышала эти стихи в исполнении самых разных артистов, видела кинокадры, где поэт сам исполнял свои произведения, но ни одному из чтецов не удалось сделать это так замечательно, так неподражаемо, как Володе Киселёву. О том, какой он талантливый актёр, мы узнали после первого же школьного спектакля. Нинэль «заболела» тогда пьесой Горького «На дне», угадав в Киселёве непокорного бунтаря Сатина. Лучшего исполнителя этой роли подобрать было просто невозможно. Потом были другие роли, много ролей. Но особенно мне запомнилась роль Незнамова в пьесе Островского «Без вины виноватые». В зале плакали. Незнамов-Киселёв был великолепен!
Не зря же года два или три тому назад заезжие артисты приметили этого талантливого паренька и сманили его в свою труппу. Он сбежал из дома, работал какое-то время в театре имени Абая, но имея гордый, независимый характер, не поладил с дирекцией и ушёл из театра. Вернуться домой блудным сыном ему не позволила та же гордость. Он устроился простым рабочим на кирпичный завод, скопил денег, не желая быть обузой для родителей, и вернулся домой, в родную Полысаевку, чтобы закончить прерванную учёбу.
На очередном ночном дежурстве я попросила Валю рассказать ещё какой-нибудь интересный эпизод из их с Женей дружбы. И Валя не заставила меня долго ждать.
- Как-то раз мы засиделись с Женькой в «Красном уголке» общежития допоздна. Когда последние студенты покинули помещение, я бросилась Женьке на шею и крепко поцеловала его в губы. «Ой, Женька, как я люблю тебя! - а он отстранил меня осторожно и говорит: - Подожди, Валюш, общежитие ещё не заснуло. Сюда в любой момент могут зайти».
- Знаешь, - говорит мне Валя,- если бы Женька меня постоянно не сдерживал, я бы могла целовать его даже на улице, будь там хоть тысячи людей. У меня не было, как говорится, ни задней, ни передней мысли, я просто любила и была счастлива, о чём мне хотелось кричать на весь белый свет.
Они сидели на диване, тесно прижавшись друг к другу и чутко прислушиваясь к шуму шагов за дверью. Наконец, общежитие угомонилось, и Валя, хитро взглянув на Женьку, спросила:
- Ну, а теперь можно?
И не дожидаясь ответа бросилась в его объятия.
«Ах, как это прекрасно,- думала она – любить и знать, что ты любима! Смотреть любимому в глаза и не скрывать своих чувств. Повторять, хоть сотню раз подряд: «Я люблю тебя!» и целоваться, сколько душе угодно»
Правда, Женька почему-то обижается, когда Валя часто говорит ему о своей любви. Он считает, что настоящая любовь должна быть молчаливой. Ну, как Валя может молчать, если за полтора года молчания, пока она скрывала от Женьки свои чувства, в душе Вали скопилось столько нежности и любви, что если она не будет об этом говорить, то может просто взорваться изнутри от переполнявших её чувств. А если Женька сомневается в искренности её слов, так это даже хорошо, потому что парень, слишком уверенный в любви девушки, может возомнить о себе, бог знает, что.
В общежитии царила полная тишина, а эти двое влюблённых целовались до изнеможения, потеряв счёт времени, и уже не сидели, а полулежали на диване.
- Подожди-ка, - шёпотом сказал Женька, снова высвобождаясь из Валиных объятий, затем взял стул и запер «Красный уголок» изнутри, засунув ножку стула в ручку двери.
- Давай выключим свет, - сказал он, и, заметив на лице Вали удивление, пояснил: - чтобы не ломились… Пусть думают, что здесь никого нет.
«Наверное… ЭТО… так и начинается…» - повела она зябко плечами, но противиться предложению Женьки не стала, так как любопытство и желание узнать, кто из них с Лидой прав в споре о Женьке, взяло верх.
А он тем временем, выключил свет, сел рядом с нею на диван и, нежно обняв Валю за плечи, притянул её к себе.
«Господи, как хорошо и уютно сидеть вот так в объятиях самого дорогого, самого любимого человека, и ничего больше не надо» - думала Валя, ощущая себя счастливейшим человеком на всей Земле. Иногда в такие моменты ей хотелось… умереть, чтобы это ощущение безмерного счастья осталось с ней навсегда. Её бы воля, она не расставалась бы с любимым ни на день, ни на час, ни на минуту. Валя держала бы его крепко, крепко за руку, чтобы он не мог отдалиться от неё более, чем на шаг, чтобы был с нею рядом всегда. Только так могла она уберечь его от опасности или разделить её на двоих с любимым! Валя не представляла себе конкретно, какие опасности могут подстерегать Женьку, но жила в постоянной тревоге за него. Вот и сейчас: стоило только ей подумать, что с ним может случиться какая-нибудь беда, Валя вся содрогнулась и ещё сильнее прижалась к Женьке.
- Ты отчего так дрожишь? - шёпотом спросил Женька. – Замёрзла?
- Да нет… - Валя не умела объяснить ему эту беспричинную тревогу.
- А что? – Женька был с нею по-прежнему нежен и ласков, он вовсе не делал попытки воспользоваться удобной ситуацией, и Валя доверчиво потянулась к нему губами. Женька ответил на её поцелуй. Они снова и снова ласкали друг друга в темноте «Красного уголка», лёжа в обнимку на старом диване. Мир за стенами этой комнаты просто не существовал для них… И до Вали не сразу дошёл смысл слов, сказанных каким-то чужим, охрипшим голосом:
- Валька, только смотри … ни о чём таком … даже думать не смей … до свадьбы… Слышишь?
«Это он мне? Но разве я дала ему повод? Почему он так дурно подумал обо мне?» – хотела возмутиться Валя, и приподнявшись на диване, посмотрела на Женьку. В слабом мерцании уличного фонаря она увидела его, лежащим с закрытыми глазами, усталого и измученного.
«Господи, - да это же он за себя испугался!» – догадалась Валя и нежно прикоснулась рукой к его щеке. Женька, не открывая глаз, взял Валину руку в свою и прижал к губам, а она смотрела на него с каким-то новым, неведомым ранее чувством жалости и восхищения. Валя как-то и не задумывалась прежде о том, что своими необузданными ласками она не только доставляет Женьке удовольствие, но и причиняет муки. Сама же она никогда не теряла, как говорится, головы и ничего, кроме восторга и нежности, не ощущала от такой вот близости с ним. Валя снова тихо улеглась возле Женьки, и они не заметили, как уснули.
Их разбудило радио. Вскочив, как ошалелые, они какое-то время недоумённо смотрели друга, ничего не соображая. Наконец, поняв, где они находятся, Женька бросился к двери, вынул из ручки стул. Затем, не сговариваясь, они стали лихорадочно расправлять чехол на диване, который был так измят и изжёван, словно по нему топталось целое стадо слонов. В отчаянии Валя плевала на ладони и разглаживала рубцы на злополучном чехле.
Вдруг за дверью послышались чьи-то шаги. Валя и Женька, словно нашкодившие ребятишки, благочинно уселись рядышком на диване, закрыв собой мятый чехол. Вошёл один из преподавателей, чьи семьи проживали тут же, в общежитии. Он поздоровался и спросил, посмотрев подозрительно на Валю с Женей:
- А что это вы здесь делаете, молодые люди, в такое раннее время?
- Да вот… пришли пораньше позаниматься, подготовиться к зачётам,- не растерялся Женя, а Валя сидела ни жива, ни мертва, не проронив ни единого слова.
Преподаватель ещё раз окинул их подозрительным взглядом и вышел. Женька вытер холодный пот со лба, подмигнул Вале и сказал:
- Как вовремя мы успели отпереть дверь! Представляешь, что было бы, если бы он застал нас врасплох? – Женька окинул взглядом комнату. – Идём отсюда скорее, пока студенты не проснулись.
Они осторожно выглянули за дверь, быстро выскользнули из «Красного уголка» и, попрощавшись взглядами, разбежались в разные стороны.
Валя тихонько вошла в комнату. Девочки ещё спали, только Альфа – она всегда просыпалась первой – сидела на кровати в красивой ночнушке. Она посмотрела на Валю, не скрыв своего изумления, но ни о чём не спросила. А Валя бросила мимолётный взгляд на себя в зеркало и пришла в ужас: лицо помято, на голове причёска «я упала с сеновала, тормозила головой», платье – жёваная тряпка!
- Альфа, - шёпотом заговорила Валя, присев на кончик её кровати, - ты даже представить себе не можешь, что случилось со мной, - она покосилась на спящих девчонок.
- И что же такое приключилось с тобой? – в тон ей спросила Альфия.
- Мы с Женькой сидели в «Красном уголке» на диване. Целовались, целовались и нечаянно уснули. – хихикнула Валя смущённо.
- Вас хоть никто не засёк, а?
- Ну, в общем-то мы успели проснуться до того, как туда заглянул один преподаватель. Знаешь, такой высокий, представительный из себя… У него ещё фамилия какая-то странная, на монтаж похожая…
- Матяж, что ли? - догадалась Альфа.
- Да, да, он!
- Вообще-то мужичок въедливый… Он с вами разговаривал?
- Да, спросил, чем мы занимаемся в «Красном уголке» в такую рань.
- А вы что ему ответили?
- Я молчала, а Женька не растерялся и сказал: «Да, вот пришли пораньше, подготовиться к зачёту».
Они засмеялись, забыв об осторожности, и тут же услышали ехидный голос Лиды:
- А! Наконец-то наша недотрога-скромница явилась! Ну, и как прошла ночка? Не утомились, голубки?
Валя вся вспыхнула, но ответить не успела: вмешалась Альфа.
- Оставь её в покое, Лида. Чего ты к ней всё цепляешься? Можно подумать, ты со своим Аликом не прогуливала по целой ночи!
- О! вот это были ночки! – скоморошничает Лида. Так ведь мы с Алькой не то, что эти два голубка! Мы церемоний не разводим - рассмеялась она и добавила:
- А ты, скромница, на всяк случай всё же проверь. Может у тебя не всё в порядке.
- Что проверить не поняла Валя?
- Ну, там… лифчик, трусики, на месте ли они, а то пока ты спала, может быть с тебя их сняли, - засмеялась Лида.
- Ты! Ты!… Пошлячка! – задохнулась возмущением Валя. – Как ты смеешь такое говорить о Женьке?! Он не такой, только тебе этого никогда не понять!
- Ой, да не скажи, все они кобели такие, - бросила с горечью Лида.
Валя пулей вылетела из комнаты, чтобы не разреветься от обиды за Женьку на глазах у этой несносной Лидки. Мало того, что Валю до сих пор преследовал подозрительный взгляд этого «монтажа», так теперь ещё и она…
«Надо будет всё рассказать Женьке» - решила Валя. Но когда вечером она снова встретилась с ним, то позабыла обо всех невзгодах, как бывало всегда рядом с любимым. Им было хорошо и весело вдвоём, всё остальное для них не имело значения.
Тосю Фурцеву ещё в начале восьмого класса избрали комсоргом школы. И сразу всем стало ясно, что лучшей кандидатуры на эту должность сыскать просто невозможно. Тося очень ответственно отнеслась к своему комсомольскому поручению, и теперь ревностно бдит за тем, чтобы все комсомольцы активно участвовали в общественной жизни класса и школы, не роняли бы чести и достоинства, высоко неся звание члена ВЛКСМ. Не дай бог кому-нибудь из комсомольцев отступить в чём-то от УСТАВА, нарушив тем самым его святые заповеди. Тося сразу завоевала уважение нашей классной руководительницы – Анны Петровны (Мегеры) и стала её правой рукой.
Когда в нашем классе появилась Варя Платова, Фурцева сразу невзлюбила её, потому что эта девочка никаким боком не подходила под жёсткие уставные нормы. Она – вольнодумка и не боится высказывать вслух свои убеждения, хотя они нередко идут в разрез с убеждениями взрослых или даже класса в целом. Это раздражает некоторых учителей, поэтому у Вари случаются иногда с ними споры.
Мегера тоже невзлюбила новенькую, она считает Варю выскочкой и эгоисткой, которая постоянно противопоставляет своё «Я» коллективному «Мы». Но придраться к Варе по учёбе Мегера не имеет оснований, так как Варя учится очень хорошо, что, впрочем, не меньше раздражает Мегеру. Эта нелюбовь к Варе Платовой ещё больше сблизили Тосю с Анной Петровной.
А мы сразу приняли Варю с открытыми объятиями в свой коллектив, она была очень весёлой и доброжелательной девочкой. Саша Воробьёв влюбился в Варю с первого взгляда, и мы все были свидетелями их первых робких шагов навстречу друг другу.
Я глубоко в душе даже завидую Варе. Дело в том, что и у меня нередко возникают сомнения в правоте тех или иных поступков учителей, но я никогда не решусь сказать об этом вслух да ещё и при свидетелях. Не потому, что я боюсь наказания, а потому что пререкания с учителями роняет их авторитет в глазах учеников. Эта мысль внушалась нам с младых ногтей и превратилась в аксиому на долгие годы. И я прячу свои сомнения поглубже в себя.
А Варя не прячет сомнений, высказывая их открыто и прямо, но без оскорблений. Тоська же постоянно встревает в разговоры Вари с учителями, и когда Варе становится это невмоготу, она говорит Тоське беззлобно, но твёрдо:
- Ты бы хоть уж помолчала что ли. Ну, как затычка в каждой бочке.
После такого отлупа Тоська обычно долго ходит с надменно поджатыми губами, выражая Варе своё полное комсомольское презрение, на которое та «чихает» с высокой колокольни.
Варя никогда не срывается и не отвечает грубостью на оскорбления учителей, но однажды Мегера всё-таки спровоцировала её. Или, как сказал Вовка Лейман, «допекла». А дело было так. Однажды, когда после недельного отсутствия в школе по причине болезни Варя ответила Мегере новый материал на тройку, та ехидно заметила:
- Вместо того, чтобы с мальчиками проводить время, подтянулась бы лучше в учёбе.
Варя медленно повернула лицо к Мегере и тихо, но отчётливо произнесла:
- Ну, если Вам завидно, что у меня есть мальчик, так заведите и Вы себе. Может быть, станете… добрее к людям.
Мегера вся залилась краской гнева и взвизгнула:
- Нахалка! Вон из класса!
Варя неторопливо подошла к парте, собрала портфель и спокойно сказала:
- Не кричите, уйду с удовольствием. А Вам… лечиться надо.
- Или замуж, - свистящим шёпотом добавил кто-то на галёрке.
В классе там и тут раздались смешки. Мегера пулей вылетела за дверь, а Варя под наше молчаливое одобрение покинула класс. Вслед за Варей вышел Саша Воробьёв. А моё сердце защемила тоска: мне захотелось, чтобы у меня был такой же любимый парень, который не побоялся бы пойти за мной на плаху.
- Допрыгалась! – прозвучал вслед Варе зловещий голос Тоськи.
А мы … Мы промолчали, хотя и были на стороне Вари.
На большой перемене Тоську вызывали в учительскую, откуда она вернулась очень довольная с загадочным выражением на лице. Наши попытки узнать, для чего её туда приглашали, остались без ответа. Тоська многозначительно сообщила:
- Скоро узнаете. Вся школа скоро узнает.
В этот день уроки не шли мне на ум, я мучилась сомнениями. С одной стороны Варя, конечно, здорово подрывает авторитет Мегеры, но с другой – и Мегера не права, что позволяет себе унижать достоинство Вари да ещё в присутствии любимого человека… Но я комсомолка, и если в моём присутствии оскорбляют учителя, я должна встать на его сторону. Не зря же, вступая в ряды членов ВЛКСМ, я давала торжественное обещание не посрамить звания комсомолки.
Однако, сколько бы я ни взывала к своей комсомольской совести, а поступок Вари не вызывал в моей душе возмущения. Более того, у меня появилось чувство опасения за её судьбу. О! У нас и за гораздо меньшую провинность можно было схлопотать такую характеристику, с которой потом никуда, как с белым билетом и не сунешься. А Варя после окончания школы собирается вроде бы поступать в педагогический.
Я решила завтра же подойти к Варе и посоветовать ей не связываться с Тоськой. С этим решением я как-то сразу успокоилась. А назавтра события развернулись совсем неожиданным образом.
На очередное дежурство я ехала с твёрдым намерением покончить раз и навсегда всякое внерабочее общение со Славкой…
Как назло, первый, кого я увидела, войдя в зал, был именно он. Наши взгляды встретились. И, бог ты мой, сколько потребовалось мне выдержки, чтобы не подать вида, что встреча эта не оставила меня равнодушной. Это окончательно укрепило моё решение поставить крест на наших ночных прогулках. И ещё: никогда до этого дня не ощущала я своей вины перед Ириной, а тут при встрече с ней почувствовала, что краснею. «Только этого мне не доставало, чтобы она заподозрила неладное. Ведь в её глазах я буду выглядеть предательницей». Кивнув Ирине, я быстро прошла на своё рабочее место. На душе был неприятный осадок, я долго не могла сосредоточиться. Видя это, Валя молча сняла за меня несколько показаний с приборов.
Минут за пять до окончания смены я вышла из зала и почти бегом устремилась к проходной. Миновав её, пошла уже спокойнее к платформе электрички, чувствуя себя не совсем уютно в неосвещенной аллее. Мой план был очень прост: затеряться среди пассажиров и сесть в вагон отдельно от всей бригады. Затем выйти не на Маленковской, а на одну остановку раньше. Эта затея мне вполне удалась. Но, решив сократить путь, я немного заплуталась и вышла к какому-то хилому мостику то ли через маленькую речку, то ли через большой ручей. Меня окружала ночная темнота, лишь далеко впереди маячили светящимися окнами высотные здания. На душе было как-то смутно, и я уже жалела, что не вышла со всеми вместе, особенно, когда на другой стороне ручья увидела три мужские фигуры. Мы ступили на мостик одновременно, отступать было поздно, и я, мысленно сжавшись в комок, шагнула навстречу троице. На середине мостика мы остановились. Путь мне был преграждён. Нет, они не пугали меня, не протягивали ко мне рук, они просто стояли так, что загораживали собой весь проход, и с любопытством разглядывали меня в свете вышедшей из-за облаков луны, ожидая, что же я предприму.
«Вот сейчас они учинят надо мной насилие, насладятся моим унижением, а потом столкнут в этот грязный ручей…» И тут мне вспомнилась мама. Она всегда смотрела опасности прямо в лицо. Что не раз выручало её из самых, казалось бы безвыходных, ситуаций. Я решила воспользоваться её методом, подумав: «Эх, была – не была, попытаюсь». Я по очереди «спокойно» посмотрела каждому из них в лицо, стараясь не подать вида, что мне страшно, затем спросила самым доброжелательным голосом:
- Ну, так как, молодые люди, вы уступите мне путь или это должна сделать я, вернувшись назад?
Не знаю, мой ли доброжелательный тон или неадекватность моего поведения сыграли тут положительную роль, но только трое парней вдруг расступились передо мной со словами:
- Пожалуйста, девушка, проходите.
Надо признаться, что мне потребовалось огромное усилие заставить себя не спешить и спокойно пройти мимо них. Я не успела ещё сойти с мостика, как услышала за спиной:
- Девушка.
Первой мыслью было – рвануть прочь, что есть силы, но разум взял верх: «Они же догонят меня в два счёта: во-первых, я на каблуках, а во-вторых, я и тропинку эту совсем не знаю…».
- Да, - повернулась я лицом к троице, - слушаю вас…
- Вы не могли бы сказать, сколько сейчас времени?
- Первый час ночи, - не глядя на часы, ответила я.
Как только их фигуры растворились в темноте, я сбросила босоножки и помчалась по едва различимой тропинке к высотным зданиям, которые виднелись впереди. Возле подъезда дома моих родственников маячила какая-то фигура. «Вот же невезуха», - успела подумать я, но в следующую минуту фигура рванулась ко мне, и крепкие Славкины руки стянули меня тисками. Я даже не успела испугаться, я просто сразу потеряла всю свою решительность и способность к сопротивлению. Славка покрывал моё лицо поцелуями, а я стояла, словно беспозвоночная, плохо соображая. Сколько мы так простояли, я уже и не помню.
- Маленький мой, зачем ты так сделала? Тебя потеряли… Там на перроне остались двое ребят на случай, если ты опоздала на нашу электричку…
Он говорил, говорил мне какие-то ласковые слова, а я словно плыла под сладкую музыку слов, забыв про всё на свете, и хотела только одного: чтобы этот миг никогда не кончался. Мы просидели на скамейке у подъезда до утра. Славка крепко держал меня в своих объятиях, а я ощущала себя юной девчонкой, когда все чувства обострены, когда на всём белом свете нет никого, кроме двоих влюблённых.
Назавтра Варя Платова появилась на урок перед самым звонком. Увидев её, я сразу поняла, что опоздала со своим советом не связываться с Тоськой: на голове Вари вместо кос красовалась обалденная стрижка! Волосы на затылке лежали завитками, лоб прикрывала пышная чёлка. Варя была неотразима.
Позднее я пойму, что когда у человека на душе, как говорится, скребут кошки, ему просто необходимо совершить что-то из ряда вон выходящее: сесть на поезд и поехать в никуда,… надеть лучший наряд и отправиться в ресторан… или резко изменить свою внешность… Все эти методы я перепробую потом в моей непутёвой жизни, и они не единожды помогут мне выйти из стрессовых ситуаций. Но это будет потом, а сейчас я поняла лишь одно: Варе грозит беда!
Естественно, первой на внешний вид Вари отреагировала Тоська:
-Надо же набраться наглости, явиться в школу с завивкой, - громко возмутилась она. – А ещё комсомолка!
-Ну, и что? – Варя была невозмутима.
- А то, что о твоём поведении уже и так поставлен кое-где вопрос… На твоём месте я бы вела себя тише воды, ниже травы.
- Ты это отлично делаешь на своём. Зачем же занимать чужое?
- А ты… Ты ещё брови выщипли и губы накрась!
- Спасибо за подсказку, завтра так и сделаю.
- Вот наглая, а! – Тоська вся аж клокотала от праведного гнева, но не знала, как побольнее укусить Варю, а та тряхнула своей кудрявой головой и с независимым видом пошла к своей парте.
Тоська побежала в учительскую жаловаться Мегере. А я сидела и мучилась: «Ну, зачем, зачем надо Варе дразнить гусей?! Конечно, её очень украшает эта причёска, но ведь ходить в школу с кудрями категорически воспрещается… И без того, после случая на последнем уроке химии, у Вари будут неприятности. Мегера никогда не простит ей своего унижения и станет пакостить Варе на каждом шагу, донимать её мелкими придирками. Надо было переждать, «залечь на дно», а там бы, глядишь, и улеглись страсти.
В класс Тоська возвратилась вместе с Мегерой., так как первым у нас в этот день был урок химии. По виду Мегеры всем стало ясно, что она настроена очень решительно.
- Платова, - обратилась к Варе почти ласково Мегера ,что не сулило той ничего хорошего, - почему это ты, Платова, явилась на уроки в таком виде?
- В каком «таком»? – спокойно спросила Варя.
- И у тебя ещё хватает наглости спрашивать у меня об этом? Немедленно отправляйся домой, приведи голову в порядок, тогда поговорим.
- Но не могу же я приставить назад отрезанные волосы, - пожала Варя плечами.
- Не паясничай, Платова, ты прекрасно понимаешь, о чём идёт речь.
- Нет, не понимаю.
- Вы только посмотрите на неё, - встряла в разговор Тоська, она не понимает. Явилась в школу вся расфуфыренная, голова – из кольца в сосульку да ещё туда же – «Не-по-ни-ма-а-а-а-ю»!
Тоська язвительно передразнила Варю и посмотрела на нас в надежде получить поддержку, но мы не доставили Тоське такого удовольствия. Класс напряжённым молчанием выражал поддержку Варе. Мегера начала заводиться.
- Чего тут непонятного, Платова? Посмотри на себя в зеркало. На кого ты похожа с этими легкомысленными завитушками?!
В это время Вовка Лайман, незаметно выскользнувший из класса, возвратился назад с кружкой, полной воды.
- Анна Петровна, есть выход! Пусть Фурцева польёт на голову Платовой, кудри и распрямятся - предложил он.
Класс взорвался дружным хохотом, даже Варя улыбнулась, а Мегера чуть не вышибла кружку из Вовкиных рук:
- Сядь на место, Лайман! Ишь, паяц выискался?... А ты, Платова, - Мегера, уже не сдерживая гнева, бросила Вале в лицо,- ты похожа не на школьницу, а на девицу лёгкого поведения!
Мы все буквально онемели: ведь это было равносильно тому, как если бы Варю назвать… проституткой! От такого оскорбления любая из нас провалилась бы, наверное, сквозь землю… И снова я восхитилась выдержкой Вари. Она лишь слегка побледнела и спросила Мегеру с вызовом:
- Ну, и что? Вам-то какое до этого дело?!
- А то, - снова вмешалась Тоська, - мы уже поставили вопрос о твоём поведении на комитете комсомола!
- Ну, и ставьте, если вам больше нечем заниматься на своём комитете - усмехнулась Варя. – А так, хоть какая-то работа.
- Платова! – голос Мегеры зловеще прозвучал в напряжённой тишине класса. – Ты своим поведением позоришь Советскую школу. Она не намерена больше нянчиться с тобой! Ты сама подписала себе приговор. Я… как классный руководитель имею право не допускать тебя до уроков в таком виде. Всё. Ты свободна, Платова.
В тот же день появилось объявление о созыве внеочередного комсомольского собрания школы с повесткой дня: «Персональное дело комсомолки Варвары Платовой». Нас, комсоргов старших классов, предварительно собирали с целью выработать единую тактику в осуждении «распустившейся, потерявшей чувство стыда» ученицы Платовой. А меня мучили противоречия: как быть? Я комсомолка, при вступлении в ряды ВЛКСМ я давала клятву быть, честной, твёрдой и принципиальной… значит, я должна буду проголосовать за строгий выговор Варе? А, если воздержаться?... Нет, Галька, какая ж ты комсомолка? Чуть возникли трудности – и ты в кусты! Позор!
Зал, где проходило собрание, был переполнен. Вела собрание Тоська. Она предоставила первое слово Мегере.
- Сегодня, - начала та, - мы будем решать очень серьёзный вопрос, и я попросила бы виновницу этого собрания выйти сюда и встать лицом к своим товарищам.
- Мне и отсюда всё прекрасно слышно, - ответила Варя.
Мегера начала покрываться пятнами волнения, но при таком скоплении публики, да ещё и в присутствии учителей, не позволила себе взорваться и произнесла с наигранным спокойствием:
- Ты, Платова, не уважаешь свой класс, так хотя бы окажи уважение остальным присутствующим. Тут всё-таки собрались комсомольцы всей школы.
- Я уважаю тех, кого считаю нужным уважать.- ответила твёрдо Варя.
По залу прошёл шумок неодобрения. Меня снова охватила тревога за Варю: «Что же она делает? Зачем вредит себе, невольно восстанавливая против себя зал?» Тут Тоська, которая умеет всегда встрясть вовремя, вынесла на голосование следующее предложение.
- Кто за то, чтобы комсомолка Платова вышла и встала перед лицом собрания, прошу поднять руки.
Зал проголосовал единогласно. Тем более, что Мегера бдительным оком обвела всех присутствующих. Варя не стала спорить с коллективом и вышла на «лобное» место. Она не опустила головы. Она стояла прямая и гордая, глядя в зал на всех нас, как Зоя Космодемьянская на допросе, и во мне невольно вспыхнула гордость за Варю. О, нет, не такой хотели видеть её Мегера и Тоська. Им нужна была поверженная, потерявшая себя, раскаявшаяся «грешница»… И Анна Петровна употребила всё своё красноречие, изобразив Варю исчадием ада. По словам Мегеры, это человек без принципов, без понятия о стыде и совести. При этих словах ни один мускул не дрогнул на лице Вари, но я чувствовала, что внутри у неё всё сжато в комок. В эту минуту моя душа словно бы переместилась в душу Вари, и каждое жестокое слово Мегеры ударяло молотом по моей голове. А Варя молчала. Казалось, никакие ухищрения Мегеры не заставят её заговорить. И только раз, когда желая, видимо, сделать Варе как можно больней, Мегера сказала, что в глубине души она даже сочувствует Варе, которая бедной сиротой живёт в семье старшей сестры на положении домработницы, та впервые посмотрела на Мегеру и сказала негромко, едва сдерживая гнев:
- Не смейте оскорблять мою сестру. Она вырастила меня с пелёнок. Она – моя мама! А Вы со своим сочувствием мизинца её не стоите!
Мегера никак не ожидала, что Варя решится дать ей отпор при такой аудитории, и растерялась. Тогда Тоська, чтобы выручить Мегеру из затруднительного положения, стала поднимать заранее «науськанных» комсоргов, которые, как попугаи, повторяли одни и те же слова. Поняв нелепость такой поддержки, Тоська взяла слово сама. Она с искренним возмущением сказала, что порядочная девочка никогда не позволила бы явиться в школу с завивкой. Тут с задних рядов раздался голос Вовки Лаймана:
- Надо ещё проверить, может быть у Платовой свои кудри, а не завивка.
- Я попрошу без реплик с места. – одёрнула Вовку Тоська.
Тогда Мишка Макаров, тоже с места, спросил:
- А почему бы не предоставить слово самой Платовой и не спросить у неё? И вообще, может быть, у человека имеются веские основания вести себя так, а не иначе.
- Никаких веских оснований у Платовой нет. Это просто распущенность! – парировала Тоська.
Но Мегера, почувствовав, что зал не единодушен в осуждении Вари, решила сделать последнюю попытку и вынудить её к раскаянию.
- Ну, что же, Платова, так и будем стоять и молчать перед собранием? Мы ждём… Может быть всё-таки объяснишь нам, почему постоянно стараешься отделиться от коллектива, грубишь учителям, нарушаешь дисциплину?
- Мне нечего Вам сказать. – устало и равнодушно ответила Варя.
И тут Тоська, желая, видимо, сломить молчаливое сопротивление Вари, решила припугнуть её и с ноткой угрозы в голосе торжественно произнесла:
- Товарищи! Комитет комсомола всесторонне обсудил персональное дело Платовой и вынес постановление: за нарушение комсомольской дисциплины, за постоянные пререкания с учителями, а также за недостойное поведение в стенах школы вынести комсомолке Платовой строгий выговор с занесением в учётную карточку. И ещё: если Платова не прислушается к нам и не исправит своего поведения, то мы будем вынуждены поставить вопрос о невозможности её пребывания в рядах комсомола. Кто «за», прошу голосовать.
«Ну, это уж Тоська загнула слишком круто…» - подумала, я, - и тут случилось неожиданное. Не успел ещё зал, ошеломлённый Тоськиным выступлением, отреагировать должным образом на её слова, как Варя, гордая Варя, расстегнула карман на форменном фартучке, вынула красную книжечку, шагнула к столу и положила её на застланный сукном стол.
- Вот билет. Заберите его. Я сама не желаю быть в одной организации с вами. – сказала она и в полой тишине покинула зал. И ушла совсем… Навсегда исчезла из нашей школы.
Она ушла, а мы сидели ошеломлённые, в шоке. И какими-то дикими показались мне слова Тоськи:
- Вот видите? А мы ещё собирались оставить её в рядах комсомола…
В один из свободных дней мы с Валей устроили «забег» по магазинам столицы. Я купила себе очень красивую немецкую комбинацию, а Валя – лёгкий летний сарафанчик. Довольные покупками, мы помчались на метро. Выйдя на станции Проспект мира, я предложила Варе не ходить в гостиницу, а переночевать у моих родственников.
- Понимаешь, они все смотались на дачу, а мне как-то неуютно одной в трёхкомнатной квартире.
- Хорошо, - сразу согласилась Валя. – Тогда давай устроим маленький сабантуйчик. Купим хорошего вина и какой-нибудь вкуснятинки.
Мы зашли в гастроном, затоварились и довольные вернулись домой. Быстро организовали стол, наполнили бокалы, и Валя спросила:
- А за что будем пить?
- Как за «что»? – удивилась я. - За удачные покупки!
- Ну, для начала можно и за покупки.
Когда бокалы были осушены, Валя сказала мечтательно:
- Знаешь, о чём я думаю, когда гуляю по улицам Москвы? Ни за что не догадаешься. – Валя хитро взглянула на меня.
- Ну, наверное, о встрече с Женей…
Валя посмотрела на меня широко распахнутыми глазами. Помолчав минуту, усмехнулась.
- Что, не угадала? – спросила я
- Ты колдунья, Галка. Вот так вот – в самое яблочко! Да, я всё время об этом мечтаю. Тут, где-то неделю назад, я встретила Женькиного однокурсника Бориса, мы оба так обрадовались встрече, хотя в институте не были очень уж дружны, просто «здрасьте - до свиданья». Но для меня это была встреча с прошлым. Я потом долго не могла уснуть, даже всплакнула. Всё думала, а почему бы на месте Бориса не оказаться Женьке…
- Валя, а Женя не делал попытки встретиться с тобой?
- Было дело…Он летел куда-то через Красноярск. Сделал остановку, решил через справочное бюро найти мой адрес… Назвал фамилию мужа, а ему сказали, что такой тут не проживает… Тогда он назвал мою девичью фамилию… Когда ему сказали, что такие в этом городе не значатся, он был в шоке Стал убеждать: «Я точно знаю, что эта семья живёт в Красноярске!»…
- Ну, и?
- Тётка видит, что парень разволновался, пожалела его и по секрету сказала, что вероятно его знакомые живут в закрытом городе Красноярске, а туда без пропуска посторонним въезда нет. Ой, давай выпьем, а то я расхлюпаюсь.
- Давай! Я желаю тебе счастливой встречи с Женей!
- Твои бы слова да Богу в уши.!
Мама действительно сразу поверила исповеди Владимира Киселёва, а вот Людмила – нет. Она какое-то время продолжала держать дистанцию с ним, не давая воли своим чувствам. Но их сближению помог случай. Этим случаем явилась поездка на городскую комсомольскую конференцию в город Ленинск-Кузнецкий, куда были делегированы от нашей школы трое десятиклассников: Манчук Людмила, Татьмянина Раиса и Владимир Киселёв. Конференция длилась три дня. Для ночёвки нашим делегатам был предоставлен кабинет какого-то городского комсомольского деятеля, где кроме нескольких жёстких стульев стоял диван и длинный, покрытый сукном, стол. Киселёв, как истинный джентльмен, предложил девушкам лечь на диван, а сам устроился на столе. Рая быстро заснула, или сделала вид, что заснула, а Володя негромко обратился к Людмиле с просьбой поговорить. Она не ответила, притворившись спящей. После двух-трёх неудачных попыток Володя оставил сестру в покое, и умолк. А ей, бедняжке, приспичило в туалет, и она с замиранием сердца ждала, когда он уснёт. Вскоре Людмила услышала его ровное дыхание. Убедившись, что он, наконец-то, уснул, Людмила тихонько спустила ноги с дивана и стала в кромешной темноте кабинета шарить ими по ледяному полу в поисках обуви. Первое, на что наткнулись её ноги, оказалось … резиновыми галошами. Его галошами! В то время было очень модно, даже престижно, носить галоши поверх хромовой обуви.
Не долго думая, Людмила влезла в эти огромные галоши, тихо приоткрыла дверь и выскользнула в освещённый коридор, а оттуда – на улицу, поскольку в здании не было предусмотрено туалета. А там, как назло, поднялся сильный ветер, и сестра вдруг с ужасом обнаружила, что внутри галош образовались предательские лужи. Заскочив на крыльцо, она быстро скинула галоши и вылила из них содержимое. А затем, держа их в руках на весу, в одних чулках зашла в коридор. И обомлела: у самой двери кабинета, прислонясь к косяку плечом, стоял… Владимир Киселёв! Никаких следов сна на его лице не было и в помине. Людмила с мокрыми галошами в руках так и замерла от неожиданности. Владимир оторвался от косяка и пошёл ей навстречу. Сестра растерянно залепетала:
- Володя, ты извини… я тут твои галоши… измочила…
Он даже не взглянул на злополучные галоши. Он подошёл, взял Людмилу за плечи, притянул к себе и, заглянув ей в глаза, ласково сказал:
- Да, бог с ними, с галошами, Люда! Родная ты моя!
Так в обнимку и возвратились они в кабинет и уже не сомкнули глаз до самого рассвета.
Но вот и окончен десятый класс. Позади остались экзамены. Наступило время выпускного вечера, первого выпускного вечера для нашей семьи. В эту ночь я не сомкнула глаз, находясь под впечатлением сборов и треволнений, которые предшествовали столь важному событию. Поскольку мы жили теперь буквально в десяти шагах от школы, то все одноклассницы сестры до начала вечера забегали к нам, привести себя в порядок. Одни причёсывались, другие утюжили платья, а мы с Володей Киселёвым пережидали всю эту кутерьму, сидя на кухне.
- Ну, что грустишь, сестрёнка?
Проницательные глаза Киселёва словно прожигают меня насквозь, и я сразу покрываюсь краской смущения, понимая, отчего девчонки рядом с ним теряют головы. И меня распирает гордость за свою сестру: вот какого парня увела из-под носа у первых красавиц школы.
Мне, конечно, очень жаль Саню Батурина, но ведь, как говорится, сердцу не прикажешь.
Вечер по рассказам мамы и Людмилы прошёл великолепно. Музыка гремела всю ночь. Под утро выпускники стали прощаться с учителями, и тут произошла довольно печальная сцена. Когда к Нинэль, подошли Володя и Людмила, то после первых же тёплых прощальных слов Нинэль буквально упала на грудь Володе и безудержно разрыдалась. Все как-то растерялись, а Людмила, не найдя ничего лучшего, воскликнула:
- Ой, Нина Васильевна, что же Вы наделали? У Володи такая красивая голубая рубашка, а Вы всю её испачкали слезами!
Вскоре после выпускного вечера мы торжественно проводили Володю в Рижское военно-морское училище, а через месяц моя сестра Людмила укатила поступать в Казанский Авиационный институт.
После отъезда Людмилы наша коммуналка осиротела. Бывало каждый день забегали к нам: то Галка Попова, то Саня Батурин, то Володя Киселёв, а тут – тоска. Я быстренько собралась и рванула к бабусе в город Белово. Там я научилась кататься на велосипеде, у которого не было шин, зато он не разгонялся до большой скорости даже под горку.
Когда я вернулась домой, то первый, кто мне встретился, был Вовка Лайман. Оказывается, он ждал меня, нарезая велосипедные круги возле нашего дома. И я очень обрадовалась ему: теперь мы стали вместе гонять на велосипедах, причём иногда, уезжая с утра, возвращались домой к вечеру. Во время одной из таких прогулок Вовка объяснился мне в любви. Нельзя сказать, что это стало для меня полной неожиданностью. Мне было просто любопытно, как это будет выглядеть. Хотелось, чтобы как в кино… Но всё оказалось гораздо проще. Мы присели отдохнуть на зелёную полянку, стали болтать о том, о сём.…Он начал издалека. Сказал мне, что ему очень нравится одна девочка из нашего класса. Сделав вид, будто не догадываюсь, о ком идёт речь, я спросила, кто она и как её зовут, будучи уверенной, что у Вовки не хватит смелости вот так прямо в лоб признаться…
Хватило! Именно так, именно в лоб!
- Ты! - сказал он, и, вскочив на велосипед, как на коня, помчался со скоростью ветра.
- Эй, ты куда? Подожди! – закричала я, но из облака пыли до меня донеслось:
- Я люблю тебя-а-а!
Всё бы ничего, только после Вовкиного признания наши отношения с ним резко изменились в худшую сторону. А, впрочем, у меня всегда бывает так. Пока парень ухаживает за мной, мы с ним отлично ладим, но стоит только ему «расколоться», как я превращаюсь в диктатора и ничего не могу с собой поделать. Вот и с Вовкой получилось именно так. Если бы он, хоть один раз показал характер и ушёл с гордо поднятой головой, глядишь, я бы и зауважала его, так ведь нет! Стал какой-то ватный, словно потерял позвоночник, ходит за мной, как телёнок.
После его признания я прекратила наши велосипедные прогулки. А потом наступил сентябрь, и меня захватили школьные хлопоты. Теперь я старалась избегать всяческого общения с Вовкой, однако постоянно натыкалась на его взгляд, что меня бесило. «Вот если бы Мишка так смотрел на меня» - думала я и вздыхала.
Мама заметила, что Володя давно не появляется у нас, и поинтересовалась, не заболел ли он. Она питает к нему самые дружеские чувства, особенно после того, как Вовка на день рождения подарил мне «Капитал» Карла Маркса и духи «Красная Москва» в придачу.
- Очень серьёзный юноша этот Володя Лайман – сказала мама, - и с тех пор он был у нас желанным гостем. С ним мама спокойно отпускала мня на танцы и на вечерние сеансы в кино, причём перед уходом Вовка каждый раз говорил маме:
- Не волнуйтесь, Екатерина Фёдоровна, я верну Вам дочь в целости и сохранности, - что очень умиляло маму.
И вдруг Володя исчез с её горизонта. Маму не на шутку встревожило его исчезновение, однако на все её вопросы «в чём дело?» я отвечала: «Не знаю, некогда, ему, наверное…»
А Вовка… Вовка сник и в первой же четверти нахватал двоек, что, естественно, не осталось не замеченным Мегерой. Ещё бы! Хорошист Лайман за несколько дней превратился в отстающего!
Мегера подошла ко мне:
- Манчук, ты кажется у нас… комсорг класса? (У, стерва. Не может без подковырок.)
- Да, а что?
- Тогда почему ты до сих пор не поставила на комсомольском собрании вопрос об успеваемости Лаймана? Он что, у тебя … на особом положении?
- Ничего не на особом, просто у человека могут быть серьёзные причины, Вы же не знаете.
- Какие причины у плохой успеваемости, я знаю. Лень и распущенность.
- Но если человек до сих пор учился хорошо и вдруг резко… съехал, значит это не просто так, значит что-то случилось с ним, а Вы сразу: «Лень! Распущенность! Поставить вопрос!»
Мне чисто по-человечески жаль Вовку, я не хочу, чтобы его подвергли принародной разборке, тем более, что я знаю причину Вовкиного срыва.
- Что это с тобой, Манчук? – Мегера подозрительно смотрит на меня. - С каких это пор ты стала у нас такая жалостливая? Что-то я не замечала за тобой такой черты по отношению к другим двоечникам.
Под ехидным взглядом Мегеры я начинаю густо краснеть и теряю способность к сопротивлению. А ей только этого и надо. Она немедленно берёт инициативу в свои руки:
- Что у нас завтра? Пять уроков? Вот завтра и разберём их всех, голубчиков. Пиши объявление.
После того, как я повесила объявление о собрании с повесткой дня, Вовка Лайман ни разу не посмотрел в мою сторону, и вообще все уроки и перемены просидел за партой.
На следующий день перед окончанием пятого урока
Мегера была тут, как тут:
- Виновники сегодняшнего собрания – марш к доске!
Парни вышли, встали у доски в линеечку, на физиономиях – ухмылки, только Вовка был по-прежнему серьёзен и смотрел в окно.
- Так, Манчук, давай веди собрание. – заторопила Мегера.
Я, как положено, доложила комсомольцам, словно они сами этого не знали об успеваемости стоящих на «лобном месте» парней. Затем каждому по очереди стала задавать один и тот же вопрос - почему он нахватал «неудов» и когда собирается исправлять их? Все парни дали слово в течение недели исправить двойки. Наконец у доски остался только Лайман. Мегера хотела непременно оставить его напоследок.
- Лайман, ответь комсомольцам, - начала я каким-то деревянным голосом, - почему ты умудрился нахватать столько двоек?
Вовка молчал, продолжая смотреть в окно. Я растерянно взглянула на Мегеру, та ехидно улыбнулась, но не поспешила мне на помощь.
- Лайман! – повысила я голос. – Почему ты молчишь? Ответь комсомольцам, почему ты вдруг так съехал в успеваемости?
Ой, если бы я знала, что он выкинет в следующий момент, ни за что не стала бы задавать ему этот вопрос. Вовка медленно отвёл взгляд от окна, посмотрел мне прямо в глаза, причём не преданным, а осуждающим взглядом, под которым я начала заливаться краской, и заявил:
- Я бы на твоём месте не стал спрашивать о том, что ты сама прекрасно знаешь. Или, может быть, не знаешь? Тебе подсказать?
«Ой, нет, Володя, не надо! Пожалуйста, не говори это вслух!» - мысленно попросила я его, но было поздно. Он, что называется, закусил удила. Остановить его было уже невозможно.
- Так ты хочешь знать причину моей неуспеваемости? Ну, что ж, я отвечу. Эта причина – ты.
И пока удивлённый класс переваривал то, что сказал Володя Лайман, он, не спросив разрешения и не попрощавшись, покинул собрание. Даже Мегера не решилась остановить его. Она только проворчала:
- Строят тут из себя кавалеров и барышень. Лучше бы думали побольше об учёбе.
А я была довольна. Хоть и заставил Володя меня покраснеть, но в душе моей возникло восхищение его смелостью. Молодец, он вернул моё уважение.
После того, как мы со Славой, просидев целую ночь на скамейке у подъезда, наконец-то распрощались, я уснула мгновенно счастливым, безмятежным сном. Однако пробуждение моё было уже не столь безоблачным. Меня начали терзать раскаяния перед мужем и перед маленьким сынишкой из-за проявленной вчера слабости. Словно я совершила по отношению к ним предательство. Хорошо, что до следующего дежурства ещё далеко, и у меня есть время поразмыслить о случившемся. Итак, что же вчера случилось? Разве я искала со Славой встречи? Нет!... Тогда в чём моя вина? Ну, если уж быть честной перед собой, то я не должна была выслушивать Славкины ласковые слова и позволять ему обнимать и целовать меня. Но ведь это было так неожиданно, я даже не успела ещё придти в себя после встречи на мостике, я действительно очень испугалась этих парней, а тут вдруг кто-то хватает меня и сжимает в объятиях… Но когда поняла, что опасность миновала, почему не ушла домой? Ответа на этот вопрос я не знала.
«А что, собственно, случилось? Что уж такого произошло? – пыталась я оправдать себя в своих глазах, - Ну, держал в объятиях… ну, целовал, в конце концов, это же нельзя назвать изменой» Но, несмотря на эти рассуждения, чувство вины не покидало меня. Я вспомнила слова Егора: «Галчонок, физическая измена – это ещё не измена. Настоящая измена – душевная»… Мне не хотелось вставать с постели. Вчерашнее ощущение юности, лёгкости отступило. Я чувствовала себя разбитой и усталой, как загнанная лошадь. «Вот возьму, - решила я, да и не пойду на дежурство! Пусть хоть на «ковёр» вызывают, пусть выговор дают, - не пойду и всё!... Но ведь Вале с Ирой будет трудновато без меня. Ладно, перестань лгать себе, ты пойдёшь на дежурство! И пойдёшь не ради Вали и Иры, а из-за Славки! Тебе хотелось бы вчерашний эпизод считать всего лишь реваншем за проявленное Славкой невнимание, за уколотое самолюбие в тот вечер, когда он не пошёл провожать тебя домой, но в таком случае, почему всё это так разволновало тебя? Не лицемерь, посмотри правде в глаза и признайся, хотя бы самой себе в том, что ваши отношения со Славкой перешагнули за черту просто приятельских. И надо что-то делать, чтобы оба вы не натворили глупостей»
Так в яростной схватке с моим внутренним «я» победа досталась не мне. И самое тягостное для меня заключалось в том, что я знала наверняка: помани он меня снова, и я не устою. Я пойду за ним…
«Господи, почему, ну, почему у меня всё не как у нормальных людей?!» - с тоской думала я, направляясь на работу в электричке. Светило солнышко, за окном мелькали станции, выходили и входили пассажиры, а я словно оглохла и ослепла, не замечая окружающего. Ничто не радовало меня. Я даже не сразу поняла, чего хочет от меня молодой человек, который уже несколько раз обращался ко мне с просьбой принять от него мороженое. У парня были добрые глаза и улыбка Грегори Пека. Поблагодарив его, я сказала, что не хочу мороженого, но сидящие вокруг пассажиры, особенно пожилые люди, стали наперебой упрашивать меня принять угощение.
- Девушка, не обижайте молодого человека…
- Ну, возьмите, девушка, он же от доброго сердца вам предлагает.
- Девушка, молодой человек специально для вас купил второе эскимо. Не отказывайтесь…
Надо же! А я со своими переживаниями даже и не заметила, что возле нас останавливалась мороженица.
Уроки анатомии у нас в девятом классе вёл директор школы Виктор Николаевич - Фюрер. Он появился в нашей школе года два или три назад вместе со своим сыном Владимиром Викторовичем – учителем физики. Ходили слухи, что Фюрер имеет два диплома: один – об окончании пединститута, а второй – об окончании университета, что поначалу вызвало у всех огромное уважение к этому человеку. Правда очень скоро вся школа уже буквально потешалась над его нелепыми выходками.
Однажды на уроке кто-то из учеников задал Фюреру вопрос, кто такой был Фаргелет? Чуть склонив голову набок, Фюрер самым серьёзным образом стал объяснять, что Фаргелет был великим учёным-философом, не то в древнем Риме, не то в древней Греции. Виктор Николаевич очень подробно излагал нам биографию великого учёного, важно расхаживая при этом по классу, словно профессор перед аудиторией студентов. В такие моменты он, что называется, балдел сам от себя, слушал и слышал, только себя, а по классу тем временем передавалась записка с расшифровкой слова «фаргелет». Оказывается, это всего лишь означает слово «телеграф», если его прочесть в обратном направлении.
Сами уроки анатомии проходили у нас довольно необычно: Виктор Николаевич любил побалагурить, причём далеко не всегда безобидно. Войдя в класс, он обычно хмурил брови, смотрел устрашающе на нас поверх своих дальнозорких очков, затем неожиданно улыбался и обращался к нам елейным голоском:
- Ну, дорогие мои, похвастайтесь, кто же сегодня у нас в нетях?
После этих слов Фюрера дежурный обязан был мигом вскочить и по-военному чётко доложить, кого и по какой причине нет на уроке.
Сегодня дежурит Тося Фурцева. Быстро обведя глазами класс, она с недоумением задержала взгляд на пустующем месте Саши Воробьёва.
- Ну, Фросенька, что же вы не докладываете мне, кто сегодня у нас в нетях?
- Виктор Николаевич, сегодня по уважительной причине отсутствуют Лайман и Гончарова, а Воробьёв был в школе, но сбежал с вашего урока – с благородным возмущением закончила свой рапорт Тося.
- Ребятки, - обратился Фюрер к нам, словно к дошколятам, своим самым елейным голоском, одарив нас при этом лошадиной улыбкой, - Саша Воробьёв не сбежал с урока, он отпросился у меня домой, потому что заболел,- лицо фюрера выразило искреннюю скорбь, - у Саши, ребятки, поносик…
Класс замер от изумления. Девчонки покраснели, парни опустили головы. Нет, они не были паиньками, наши парни, они могли двусмысленно пошутить в присутствии девчонок; могли сделать в их адрес циничный намёк, что было вполне допустимо в своём кругу и не считалось неприличным. Да к тому же девчонки сами умели постоять за себя, так что иной острослов запросто мог схлопотать по физиономии. Но чтобы учитель… Директор школы! Не только я, наверное, а многие из нас подумали тогда: «Как он мог поступить так с молодым человеком? Как посмел предать Сашу и выставить на позор всему классу»?
А Фюрер, как ни в чём не бывало, продолжил урок. После опроса учеников по домашнему заданию, он предложил нам новую тему: «Рудиментарные органы человека».
Я всё ещё находилась под действием неприятного ощущения от выходки Фюрера и слушала новый материал, что называется в пол-уха.
-… рудиментарные органы – это отдельные островки волосяного покрова на теле современного человека, оставшиеся с тех давних времён, когда человек находился ещё в полуживотном состоянии. Расположены рудиментарные органы в самых потаённых местах: в подмышечных пазухах, на лобке и в промежности.
В этот злополучный момент где-то на «галёрке» раздался смешок. Фюрер, важно вышагивающий вдоль классной доски и словно бы не обращающий на нас внимания, в один миг преобразился, поднял голову и победно глянул на нас:
- И совершенно нечему тут хихикать. Ничего смешного или постыдного в рудиментарных органах нет! Вы все достаточно взрослые люди, а это значит, что у вас у всех на теле имеются рудименты!
Фюрер пронзил каждого из нас колючим взглядом и добавил:
- А если вы сомневаетесь в правильности моих утверждений, я могу дать вам один практический совет: придите домой, разденьтесь и загляните друг другу в те самые места, которые я только что упомянул.
Мы даже не успели никак отреагировать на его слова, мы все просто были шокированы. В этот момент прозвенел звонок на перемену, и Фюрер гордо, с сознанием исполненного долга покинул класс.
Ночь прошла без приключений. Валя была не в настроении, и мы с ней почти не разговаривали. А после следующего дневного дежурства Слава, как обычно проводил меня до дома и у подъезда предложил завтра утром пойти с ним на пляж.
- Ты приходи, маленький, завтра часикам к десяти…
- А что так поздно?
- Ну, чтобы выспаться, как следует, чтобы настроение было бодрым…
- Я уже говорила, что это необычное обращение «маленький» с некоторых пор стало меня волновать, вызывая какие-то странные ощущения. С одной стороны оно мне нравится, потому что говорит об особом ко мне отношении, но с другой стороны несколько напрягает, так как заставляет чувствовать какую-то внутреннюю зависимость от Славы, что мне не нравится. Я как бы начинаю терять свободу, становлюсь управляемой, как марионетка. Меня несколько смутила фраза, сказанная как-то Славой, когда мы сидели в каком-то сквере на скамейке. Он тогда спросил меня: «Знаешь, маленький, чего бы мне хотелось больше всего на свете?» «Чего»? – спросила я. «Мне бы хотелось увезти тебя куда-нибудь далеко-далеко, где бы не было ни одной души, кроме нас двоих…» Это было сказано не в обычной шутливой манере, а на полном серьёзе, отчего по телу у меня пробежал озноб.
- Так ты согласна пойти завтра со мной на пляж? – прервал мои размышления Слава.
- Ну, хорошо, согласна.
Только знаешь… Слава слегка замялся, - если завтра в это время там меня не будет, если я вдруг чуток задержусь, ты, будь ласка, не уходи. Подожди меня там возле тумбы, ладно?
- Возле какой тумбы?
- Ну, возле той, на которой стоит скульптура девочки-спортсменки.
- А что за причины могут тебя задержать?
- Да, собственно, я постараюсь придти к назначенному времени, но вдруг что-нибудь непредвиденное… Это на всякий пожарный…
- Слав, ты что-то темнишь, не договариваешь… В чём дело? Говори прямо…
- Видишь ли, маленький, я пока и сам точно ничего не знаю. Просто завтра сюда должна пожаловать комиссия во главе с шефом по проверке испытаний. Ты же знаешь, что мы не укладываемся в график, так вот я ещё неделю назад просил шефа подкинуть нам дополнительно рабсилу… Этот вопрос должен решиться как можно скорее, но пока неизвестно, когда прибудет арендованный самолёт, то ли завтра утром, то ли вечером. Если рано утром, то я встречу шефа с комиссией, быстренько размещу их в гостинице и – бегом к тебе на пляж. А если самолёт будет вечером, то вообще никаких проблем… Короче, приходи. Ладно? Договорились?
- Хорошо, договорились.
Я ухожу, ощущая спиной взгляд Славы. Оборачиваюсь – и точно! Стоит. Смотрит мне вслед.
- Ты давай, иди, - говорю я негромко, - иди, уже поздно.
- Хорошо, только ты не уходи, если что, маленький. Ты дождись меня, слышишь? Я приду, я обязательно приду!
Пятое марта 1953 года. Страшный день! Он обрушился на меня лавиной, способной подмять, раздавить, уничтожить! В этот день я узнала, что Боги смертны. Казалось бы всё должно застыть, замереть на Земле… Но светило по-прежнему Солнце и продолжала вращаться Земля, несмотря на утрату…
Чем утешиться в горе? Чем заглушить тоску и боль?
Комсомольцы нашего класса постановили: в ночь с пятого на шестое марта мы все, как один, будем нести вахту торжественного караула у портрета ВОЖДЯ. Траурное убранство портрета – пихтовые гирлянды с чёрными лентами и красными цветами поверх них, мы изготовили сами. С портрета смотрели на нас прекрасные, добрые глаза самого справедливого человека на Земле, друга, учителя и отца всех Советских детей. Мы сменяли друг друга каждые полчаса и, молча, клялись ВОЖДЮ быть верными последователями ЕГО дела. А по школе плыла, надрывая душу и сердце траурная музыка.Утром пришли сменить нас восьмиклассники, чтобы дать нам передышку но мы отказались. Мы просто не имели права на слабость перед лицом ЕГО смерти.
Лето после окончания девятого класса ознаменовалось для меня радостным событием: на каникулы из Риги приехал Володя Киселёв. Он появился в нашей коммуналке на следующий же день, я была дома одна.
- Привет, сестрёнка! – он взял меня за плечи. – Ух, как ты выросла, настоящая девушка!... Екатерина Фёдоровна дома?
- Мамы нет, но ты проходи, она скоро придёт.
Я всё ещё смущалась в присутствии Володи, как и год назад, поэтому обрадовалась скорому приходу мамы. Они встретились, как родные. Мама расцеловала его, а Володя весь светился счастливой улыбкой человека, который вернулся туда, где его ждали, где рады ему.
Мы до поздней ночи сидели за столом, где не хватало только Людмилы. Она в начале августа укатила в институт, о чём Володя уже знал от своих родителей. На мамино сожаление по этому поводу он сказал?
- Ничего, Екатерина Фёдоровна, этот вопрос я для себя уже решил. В училище я поеду через Казань и сделаю там остановку, просто придётся выехать из дома дня на три раньше.
- А как родители, не обидятся? У тебя ведь итак отпуск небольшой.
- Нет, отец и мама знают о моём решении, они же понимают что я очень хочу увидеться с Людой.
Мы слушали рассказы Володи о его учёбе, о Риге, которая покорила его своей необычайной красотой; он даже мечтал как-нибудь побывать там вместе с Людмилой.
Он пришёл к нам в своей матросской форме и рассказал, как по дороге сюда его увидел пацан лет шести и попросил: «Эй, матлёш, дай поносить фулажку».
Приезд Киселёва естественно не мог остаться незамеченным, к нам снова зачастили знакомые. Одной из первых, найдя какое-то заделие, зашла Нинэль. Она как раз подгадала в тот момент, когда Володя был у нас в гостях, и весьма ненатурально изобразила неожиданность этой встречи. Мне даже стало за неё неловко перед Володей. Но он, похоже, не заметил фальши и был, как всегда галантен. В течение своего отпуска Володя каждый день навещал нас с мамой, а в один из вечеров он принёс билеты в кино и попросил у мамы разрешения сводить меня на поздний сеанс.
- Ой, ну что ты, Володя, Галя ещё совсем ребёнок. Ты бы пригласил лучше кого-нибудь из бывших одноклассниц.
Но к моему великому удовольствию Володя серьёзно ответил:
- Нет, Екатерина Фёдоровна, мне не хочется приглашать никого из старых знакомых, а идти одному не интересно. А вот с сестрёнкой я пошёл бы с удовольствием.
Никогда я не забуду этого похода в кино. Я шла рядом с Володей гордая от сознания своей взрослости. Такой по крайней мере казалась я сама себе в костюме сестры, который она подарила мне этим летом, уезжая в Казань. Володя был очень предупредителен, обращался со мной, как с равной, я сожалела лишь о том, что нам ни разу не повстречался Мишка Макаров со своей Викой, а ещё лучше бы - один. Вот бы он удивился!
Мы вернулись домой и снова сидели за столом, снова у нас был вечер воспоминаний. Володя сказал, что уже написал Люде письмо о том, что обязательно заедет к ней по дороге в Ригу. Но ни я, ни мама, ни Володя не знали тогда, что раньше, чем Людмила получит его письмо, к ней придёт из Полысаевки анонимка с сообщением о том, как живёт разгульно в отпуске Владимир Киселёв, как пьёт-кутит днём и ночью беспробудно в компании с Нинэль. Всё это станет известно потом, когда злополучная анонимка сыграет свою роковую роль в судьбе Володи. Но про то, как говорится, речь впереди.
А потом было окончание десятого класса и выпускной вечер, на котором произошло два смешных события, запомнившихся мне. Одно из них – лихо отплясывающий «Барыню» на нетвёрдых ногах Володя Лайман; а второе –изрядно накушавшийся спиртного Фюрер, который влез на сцену, когда все танцевали танго, и пропел дурным голосом: «И под это танго у меня родился сын орангутанго!» После чего, не удержавшись на ногах, Фюрер упал на четвереньки и таким первобытным способом сошёл со сцены.
А, где-то через месяц, я отправилась поступать в свой постылый технический ВУЗ.
Утром, ровно в десять часов я была на пляже. Славы на месте встречи не оказалось, что неприятно кольнуло моё самолюбие. Захотелось тут же повернуться и уйти прочь. Но я почему-то не ушла… О, я не узнаю себя. По-моему, со мной творится неладное. Ещё вчера, распрощавшись ночью со Славкой, я решила: не пойду! Но тут же подленький внутренний голос усовестил меня: «Нехорошо. Пообещала человеку, обнадёжила… Он придёт, станет ждать…» Но я беспощадно оборвала этот голос: «Не лги! Ты пойдёшь, ты полетишь на крыльях туда, куда позовёт тебя он, потому что тебе нравятся его ухаживания. Ты принимаешь их с удовольствием и млеешь от его ласковых слов!» Сон долго не шёл ко мне.
И вот я здесь, возле гипсовой фигурки девочки-спортсменки. Я раздеваюсь, презирая себя за слабость и отсутствие женской гордости, и ложусь загорать.
Проходит пять… десять… пятнадцать минут.
«Ну и что? Я просто лежу. Набираюсь здоровья, загораю… Я же всегда использую малейшую возможность побыть на природе. Причём здесь Славка?!» Но я понимаю, что пытаюсь обмануть сама себя. «Эх, Галька, Галька. Вот лежишь ты, ждёшь его, а он и не думает о тебе. Ему, видите ли, надо угодить шефу, разместить с комфортом комиссию!»
- Такая славная девочка, и почему-то одна. Вы случайно не меня ждёте, а?
Вот так всегда: стоит остаться хотя бы ненадолго одной, так сразу кто-нибудь да привяжется. Даже посамобичеваться не дадут…
Молчу. Я в подобных случаях предпочитаю отмалчиваться – действует безотказно. Переворачиваюсь на живот, давая понять незнакомцу бесполезность притязаний. Проходит ещё какое-то время, и вдруг:
- Привет! Кого я вижу! – голос знакомый, знакомый. Поворачиваю на него свою замученную сомнениями голову и вижу Славкиного друга. Он на днях прилетел в Москву по каким-то производственным делам, не связанным с нашими испытаниями. И надо же, а? Пришёл именно на то место, где мне назначил встречу Славка.
- А я смотрю – Галка! Обрадовался! Мне, понимаешь, Аркадьевич задал задачу: «Иди, -говорит, - на пляж и жди меня, не смей уходить до моего прихода» - И дал вот эти координаты. Как хорошо, что я тебя встретил! А то он проторчит там часа два-три, а я жди его тут.
- Так ты не жди. Думаю, он простит тебя, если не выдержишь и уйдёшь.
Я стараюсь говорить это легко, но в душе моей копится горечь: «Ишь, ты! Прислал вместо себя друга, чтобы он развлекал меня… или караулил».
- Нет, я подожду. Он так меня уговаривал, так упрашивал не уходить, дождаться его… Но хотя бы объяснил, почему я должен сидеть и ждать его именно здесь, возле этой гипсовой бабы…
- Вот придёт и объяснит,- недобро усмехаюсь я, но, слава богу, он не замечает моего дурного настроения.
- Шутишь? Это когда он придёт-то? Он же поехал в аэропорт, встречать шефа. Они с ним давние приятели… Ещё по Питеру.
- Ну, раз уж он приказал тебе сидеть и ждать, ты жди, а мне пора домой. Я уже назагаралась.
И вдруг я осознаю, что неспроста произнесла слово «домой»… Конечно же - домой! Вот он выход из заколдованного круга! Наигрались, пора и честь знать! Я лечу домой! К сыну! К мужу! Всё, хватит! Я освобожусь от «оков», всё встанет на свои места… Только не раздумывай долго, Галька. Действуй немедленно! Сейчас же, решительно!
- Галка, не уходи, а! Что я тут один-то делать буду?
- Будешь ждать Славу, как приказано. - усмехаюсь я - Только рубаху-то хоть сними, запаришься.
Вот и вернулось ко мне моё утерянное самолюбие. Надо быть реалисткой и понять, что одно и то же не повторяется дважды. Что всё лучшее уже позади. Это и прекрасный вечер в ресторане, это и песни над ночной Москва-рекой, это и ощущение молодости в тот поздний вечер у подъезда, когда Слава сжимал меня в своих объятиях… А что впереди? Уступить Славе в его притязаниях и стать любовницей руководителя испытаний на неделю… на месяц… на год? Но я же не девочка и понимаю, что для Славы это – очередной командировочный романчик, не более. И потом, как говорит Валя, - «всё едино», исчезнет новизна, останется лишь горечь раскаяния. Нет уж, из гостей надо уходить за минуту до того, как пожелают сами хозяева. – это тоже любимое Валино выражение.
Быстро в кассу аэропорта! И вот уже в моих руках билет. Прощай, Славка! И скажи мне: «Молодец, умница, мой маленький! Ты поступила правильно. Так лучше для нас обоих!» Но почему-то мне хочется плакать, я повторяю про себя строчки песни: «С любовью справлюсь я одна, а вместе нам не справиться».
Пройдёт лет двадцать, я стану другой – мудрой и сдержанной. И однажды дочка девятиклассница скажет мне:
- Мама, я очень, очень тебя люблю, но ты… только не обижайся за правду… Ты, по-моему, не способна на поступок. На необдуманный поступок. Ты десять раз всё взвесишь, прежде, чем действовать, жить надо страстями, как говорил герой одного кинофильма.
О, моя, пока ещё не рождённая дочка, я улетала из Москвы не по разуму. В тот момент я даже не подумала о том, кто же заменит меня на дежурстве, и как Слава объяснит шефу мой неожиданный отъезд домой, причём самовольный отъезд, когда на учёте каждый человек, а испытания не укладываются в график. Я ничего не взвешивала и не обдумывала.
Прощай, Москва! Прощай, Славка! А из глаз моих текли слёзы. Слёзы горечи и очищения.
Конец первой част.
Обыкновенная жизнь заурядного инженера
© Copyright: Настоящая Галина Кузьминых, 2014
Свидетельство о публикации №214051801675
Свидетельство о публикации №214051801675
Рецензии
Что было, то было. А было разное: и тягомотное и живое, весёлое. Одни вечера отделов чего стоили! Да и вообще работа в НПО ПМ вспоминается с ностальгией. Не ценил я это время, всё искал что-то лучшее. А лучшее, что было в Красноярске 26, находилось там в стенах фирмы Решетнёва, что и ныне на передовой позиции в РФ. "Если уж честно, были, конечно, просветы". )))
Виктор Болгов -Железногорский 12.07.2015 15:59 • Заявить о нарушении
Виктор Болгов -Железногорский 12.07.2015 15:59 • Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.