Пельменчик

 

 Я уже и не помню, когда это было? Ну лет так пятьдесят с хвостиком назад… Пошли мы как-то по грибы. Три бабушки подружки, да я малолетняя, бабы Мани внучка. Нас-то, внуков у бабоньки было четверо, только она не любила брать моих братьев в лес, ленивые уж очень были они. У бабы Глаши – шестеро внуков, но никто из них лес не любил, потому она их тоже не брала. А у Ильинихи (это её так с детства кличут, от фамилии прозвище дали, Ильина она), то у неё отродясь, ни мужа, ни детей не было…

 Ну, а я любила с бабульками в лес ходить, любила дух леса. Любопытная я очень была, подслушивать, да подсматривать любила, за что меня прозвали Большое Ухо…, я не обижалась, ухо, так ухо.

 До леса добрались «скорым» шагом, на какой только хватило бабушек, он был рядом, за рекой. Мы к нему через ходары ходили, мостки такие через речку, она у нас не очень глубокой и широкой была. Зашли в лес, аукаемся, я уже у любимого пенька, на «нашей» полянке, полное ведёрко грибков оставила. Со вторым бегать стала, да бабушкам из него отсыпать, им-то уже тяжеловато накланяться, а я ласточкой по лесу летала, да песни распевала…

 Часам к девяти утра, грибочки лежали и в заплечных котомках (пайва - её у нас так называли), и в ведёрках. А это значит время завтрака, ну и естественно различных рассказов из личной жизни, которые бабушки рассказывали по очереди. Сегодня была очередь бабы Глаши. За трапезой мои бабуленьки всегда чекушичку водочки распивали. Уж такая у них традиция была. Подначивали друг друга, подшучивали. Это сейчас я понимаю их прекрасно, ведь я почти в таком же возрасте, как и они тогда были. Старость-то в теле накапливается, а душа-то не стареет, она молода, и повеселиться ей, как и в юности хочется.

 -Ну, что, Глашенька, начинай, мы уже готовы слушать – Ильиниха аккуратно разложив плащик под деревом, улеглась на него. Моя бабонька тоже примостилась под берёзкой. А я, чтобы их не смущать, всегда удалялась за небольшие кустики, туда откуда меня не видно, но зато мне всё хорошо слышно.
 Баба Глаша улыбнулась чему-то, это только она сама знает чему, и начала свой рассказ:
 «- Ну, девоньки, коль вынудили, то слушайте. В то время, когда это всё случилось, мы с Петей уже три года жили, а вот деток зачать, ну никак не получалось Энтомо я щас понимаю отчего, а тогда-то всё никак уразуметь не могла. Маня-то уж второго носила, а я как пустышка в доме свёкров шарахалась. Ох, и доставалась мне от расспросов свекровушки… у-у-ух…

 Ну так вот значит, собрались родители к маманиному брату на именины, и всю ораву прихватить решили с собой, а нас с Петей на хозяйстве оставить. А, орава-то будь добра огромная, Лукерья с двумя детками, её после смерти мужа, свекровь обратно к родителям отправила, да Марфушка с нагулёнышем… В доме-то все тогда вповалку спали. Ну, запряг тятенька гнедого в сани, и они с Богом отправились.

 Петро-то, Мань, с твоим Яковом, баньку натопили, да с бражкой там парились. А, я решила из заготовленного фарша, пельмешек налепить. Разложила всё на столе, тесто замесила, и стряпаю, да под нос песенки пою… Тут и Петя из баньки вернулся, весь красный, глаза горят, на меня смотрит и улыбается…

 А потом, потом ко мне, да юбку задирает, а у меня там ничего-то и нет. Он меня приподнял и на стол…, голой-то усаживает… Я ему мол Петь это грех, а он мне, грех от этой радости отказываться… Я ещё немного брыкалася, а потом мне так хорошо стало, тело стало звать куда-то в страну удовольствия. Я и о муке и о фарше забылася, да и про пельмени-то уже не вспоминала. Сколько мы так «любилися» на энтом столе-то и не вспомню сейчас… Поднял меня Петро на руки, поставил на ноги, а я не пила, а как пьяная, шатаюсь, а душа ликует… Голову подняла, а передо мной чёрт в белом одеянии, волосы всклочены, глазищи горят, и вдруг он засмеялся, верней захохотал, только голос-то Петра был. Ну тут и я хохотать начала, энто я со стола-то ему в волосы, видать от страсти, пельменей натыкала, да фаршем и мукой всё присыпала… Я видно тоже была хороша, пельменная красавица, раз он так заливался… Только я платье одёрнула, а Петро кальсоны натянул да майку поправил, дверь-то и открывается, мы так и застыли в молчании…»

 Баба Глаша, видно вспомнив этот момент, призадумалась с какой-то хитроватой улыбкой, да помолодела аж лицом-то…

 -Ну, Гланя, ну давай, рассказывай, что дальше-то было – Ильиниха тоже была любопытна, ей не терпелось узнать, чем всё закончилось…


 « А что было-то, что было, ну ругаться тятя стал, а потом времечко дал, чтоб всё в кухне прибрали, ну а потом в баньку побежали отмываться. Тятя никому не рассказал о том, каких он нас увидел, а когда Гришенька-то родился, его первыми словами были, ох и хорош, да удал пельменчик, красиво слепили парня… Вот Гришеньку-то пельменчиком все и кликали…
 Эно щас всё твердят с телевизера секс, да секс, а тогда, чево мы о нём знали-то. Вот бабоньки, вот так, с пельмешками, с мукой, да фаршем, я и познала женское счастье, и живу с ним все оставшиеся, без Пети, годы…»

 Домой все возвращались притихшие, это сейчас я знаю, что каждая из них, после рассказа Глафиры, вспоминала свои минуты женского счастья. А вот были ли они у них, я так и не успела узнать…