Но... забираю детей

                Но… забираю детей

В рабочие дни Олимпиада Ивановна с каким-то особенным трепетом ожидала обеденного перерыва.  Она   то поглядывала на настенные часы, висевшие напротив неё, то, заметно нервничая, поправляла наручные и, посмотрев на циферблат, вздыхала.  И чем ближе стрелки приближались к цифре два, тем большее нетерпение выдавали её движения, взгляды и порозовевшие щечки. Со стороны глядя, можно было предположить, что её ждёт любовное свидание… Но… ровно в два, когда дамочки, сидевшие с ней в одной комнате разбегались по окрестным магазинам в поисках съестного или галантерейного, она хватала чистую библиотечную карточку и хорошо заточенным карандашом мелким бисером, почти точками, начинала выводить прозо-поэтические экзерсисы.

 Она писала о монистовом перезвоне подсохших за лето листьев на дереве, которое росло рядом с её окном, о воробьях, подлетавших к соседнему, откуда нет-нет сердобольные машинистки, просунув руки через прутья решётки, выбрасывали им крошки хлеба, о пожилой женщине, которую она часто видела за окном. Женщина, переходя через трамвайные пути крепко держала за руки двух растрёпанных мальчишек с портфелями, которые иногда вырывались и перебегали перед трамваем на недопустимо близком расстоянии.  Порой Олимпиада Ивановна писала о своей тоске по собственным деткам, которые, как ей казалось, горюют без неё, прильнув к железной ограде детского сада. Сюжеты вились над её бедной головушкой, напоминая полчища комаров в лесных июньских чащах…

Несколько раз случалось так, что её уединение прерывалось появлением молодцеватого журналиста из соседнего с библиотекой здания и тогда она торопливо убирала написанное в верхний ящик стола и, чуть нервничая и краснея, принималась перебирать лежащие справа и слева от неё книги.
Обычно журналист садился за стол напротив и, вытянув ноги, бесцеремонно пялился на Олимпиаду Ивановну, пристально рассматривая что-то за треугольным вырезом её блузки. Как-то летом он предложил ей прогуляться после работы по Москве. На что услыхал испуганный шёпот:
- Но… я забираю детей.
Однажды, войдя в комнату, и развязно усевшись на привычном месте, он завёл разговор о театральных премьерах, о том, что ему, как человеку вхожему в разные культурные сферы, ничего не стоит достать билеты и в Большой, и на Таганку. Он расспрашивал Олимпиаду Ивановну любит ли она театр и часто ли ходит на спектакли. Узнав, что Олимпиада Ивановна с детства неравнодушна к сцене и даже сама участвовала в каких-то капустниках, он… предложил составить ему компанию.
- Знаешь, - сказал он, - у меня два билета в Большой, на “Кармен-сюиту”. Ну, конечно же, с Плисецкой. Кроме неё Кармен никто и не танцует. Так вот, два билета в ложу.
- А, тебя интересует моя жена? - На вопрос Олимпиады Ивановны ответил журналист, – и его глазки замаслились, засмеялись, расплылся в полуулыбке рот, - нет, она предпочитает оперу. ТЫ составишь мне компанию? – спросил он, выделяя это “ТЫ” из всех прочих слов и пристально, почти в упор, взглянул на Олимпиаду.
- Да, - выдохнула Олимпиада Ивановна, глядя на журналиста чуть ли не с восторгом, - Но, я… забираю детей.
- В конце-то концов, - возмущённо, почти гневно, повысил голос её визави, - муж-то у тебя есть? Может он хоть раз в жизни тебя куда-нибудь отпустить?
И, сделав паузу, добавил:
- От такой жизни, как у тебя, я давно бы умер.
Олимпиада Ивановна, изрядно оробев, протянула:
- Вечерами он подрабатывает. – Она хотела сказать “преподаёт в институте”, но почему-то добавила, - на почте…
С тех пор журналист перестал отвлекать Олимпиаду Ивановну от её обычных пристрастий и она, по-прежнему, продолжала писать что-то мелким буковками, похожими на точки…

 И, как только в коридоре раздавались шаги или голоса сотрудниц, она поспешно разрывала листья, воробьёв, старушку, мальчишек с портфелями, а также статного журналиста, о котором тоже пыталась что-то написать, на мелкие кусочки и выбрасывала их в стоящую у её ног корзину для мусора. Улетали прочь и комары, кружившие над ней. Она брала из стопки одну из книг и принималась выискивать в них то, что было необходимо для библиографического описания. До шести часов она с завидным упорством отделяла зёрна от плевел, ставила на книжечках какие-то таинственные знаки и чеканила на семнадцатой странице прямоугольный траурный знак.
 Ровно в шесть она срывалась с места и неслась в детский сад, по дороге забегала в “Продукты”, чтобы схватив какую-нибудь кость под названием “мясо”, бежать дальше. Её дети, измаявшись ожиданием родительницы, тузили друг друга в коридоре детского сада.
Потом она варила, кормила, убирала, мыла, купала, стелила, укладывала, стирала, гладила, развешивала около кроваток одежду на завтра и, клюя носом, минут пять смотрела какой-нибудь фильм. Например, “Доживём до понедельника”.
 До понедельника она доживала также мажорно, как и до субботы. С той лишь разницей, что обеденного перерыва не поджидала, потому что обед был обедом, но отнюдь не перерывом. Зато были прогулки по Нескучному саду, откуда её мальчики сбегали в Парк культуры, где было весело и ярко, где гремела музыка и разнообразные аттракционы опустошали её кошелёк. Приобщение детей к искусству тоже требовало от Олимпиады Ивановны определённой бодрости: попав в анфиладу музейных залов, детишки устраивали весёлые догонялки с ней и со смотрительницами, защищающими собою особенно ценные объекты. На музыкальных же утренниках мальчики утомлялись и порой уютно отдыхали, распластавшись в гардеробе под ногами многочисленной публики. В эти минуты, отвернувшись и рассматривая на стенах афиши, отдыхала и Олимпиада Ивановна. На вопросы: “Чьи это дети?” не отзывалась.
Шли годы… Дети росли, Олимпиада Ивановна старилась.

И вот в то время, когда Олимпиаде Ивановне пора бы уже на пенсию да заняться любимыми экзерсисами не только в обеденный перерыв, а в минуты блаженного поэтического озарения, она стала бабушкой.
Сначала девочка и ещё девочка, потом мальчик, потом два мальчика сразу и ещё мальчик, а чуть позже и девочка. Ангелочки, да и только…
“А как же её буковки, точечками расползающиеся по библиотечным карточкам?” – спросите вы.
Ну, во-первых, никаких библиотечных карточек уже не стало: всё в компьютере, во-вторых, Олимпиада Ивановна переквалифицировалась из библиотекарей в продавщицы и, в-третьих, она решила, что если не сейчас, то уж никогда и, придя с работы, запирается в своей комнате и всё что-то пишет, пишет, пишет. Правда, с некоторых пор больше переписывает, потому что поняла несовершенство написанного раньше… И вскоре её повесть появилась в журнале, правда издавался тот журнал далеко-далеко от столицы, где жила Олимпиада и где немногие знали тот язык, на котором она писала. Потом напечатали ещё и рассказы. На этот раз в журнале, который к её дому был поближе. А потом и вовсе отыскалось издательство, которое готово было её сочинения напечатать. Конечно, не бесплатно… Всё звонят ей, звонят. “Приезжайте, - говорят, - договор подписывать. Но днём-то Олимпиада Ивановна на работе. “Приезжайте после работы, мы вас подождём”.
 “Но… после работы я забираю детей” и бегом… на трамвайчик, в метро, маршрутку.
“Бабушка!” - восторженно восклицают дети, бросаясь к ней.
Они бегут наперегонки к калитке детского сада, обгоняют друг друга, на детской площадке мальчик, который побольше, срывает с головы девочки, которая поменьше, новую шляпку, бросает в песок, толкает с горки, зло и с торжеством смеётся. Девочка плачет.
Олимпиада Ивановна нервничает и повторяет про себя:
“Завтра же поеду в издательство, пусть сидят до ночи в детском саду. Есть же у них в конце концов родители”.
И наступает завтра…
“Сегодня-то вы приедете?”  - слышит она голос из трубки.
“Да! – восклицает она, - и тихо, как бы про себя, добавляет, - но…забираю детей…”