Революционеры как посмешища

               Размышления после просмотра фильма В.Хотиненко «Бесы»

      Откуда появились «бесы»? Их привезли в особом вагоне из-за границы? Или они явились в Россию в составе зарубежной гуманитарной, экологической или миротворческой миссии?  Да, вредные идеи, как и сам Ставрогин, прибыли из-за границы, где к тому времени уже отгремели буржуазные революции. Откуда, собственно, взяться идеям вольнодумства в стране, где большинство – неграмотные крестьяне, вчерашние крепостные? Радикальные революционеры произросли на родной земле, в царской России.
     Сам роман Достоевского – это во многом художественное оформление «катехизиса революционера» С.Г.Нечаева. Женитьба красавца Ставрогина на сумасшедшей хромой Лебядкиной символизирует не только искупление, но и полное пренебрежение всякими приличиями, нравами общества. Действительно, революционер, согласно катехизису, должен полностью порвать с окружающим его обществом, его образом жизни и моралью. На собрании Шигалев  выступает со своей программой «конечного разрешения вопроса». Её суть в разделении человечества на две неравные части, из которых одна десятая получает свободу и безграничное право над остальными, превращёнными в стадо. Это идея из того же документа. Все «поганое общество», по терминологии Нечаева, следует разделить на несколько категорий, которые одна за другой должны быть уничтожены. В основу сюжетной линии, связанной с убийством Шатова, положен действительный эпизод, когда за подозрение в измене Нечаев и его сообщники зверски убьют товарища по кружку, студента Иванова. Методы радикалов грубо нарушали моральные нормы революционеров во взаимных отношениях, для достижения  целей использовались ложь, шантаж, убийства. Безумная идея террора, в которую младший Верховенский в горячке посвящает Ставрогина: «Раскачка такая пойдёт, какой мир ещё не видал... Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам...» – является, наряду с недовольством, вторым фактором формулы успешного политического переворота другого радикального революционера – П.Н. Ткачева.
     Конечно, губернатор и его жена, заигрывающая с Верховенским (который ею явно манипулирует) и мечтающая раскрыть заговор, выглядят беспомощными и глупыми. Сам праздник по подписке в пользу гувернанток (?) отдает чистейшим идиотизмом, равно как и инициатива Юлии Михайловны: «По ее настоянию были, например, проведены две или три меры, чрезвычайно рискованные и чуть ли не противозаконные, в видах усиления губернаторской власти. Было сделано несколько зловещих потворств с тою же целию; люди, например, достойные суда и Сибири, единственно по ее настоянию, были представлены к награде». Несмотря на этот абсурд, данные художественные образы лишь отчасти символизируют слабость правления. Их явно недостаточно для того, чтобы в полной мере описать то, что станет причиной радикального протеста в России. Коррупция царской бюрократии, всесилие тайной полиции, жестокая цензура, многочисленные некомпетентные действия властей, комедия царского суда, архаично сословное общество. Но хроникер упрямо твердит: «Об административных ошибках рассуждать тоже не мое дело, да и всю эту административную сторону я устраняю совсем». Когда система, как скала, противостоит любой оппозиции, инновациям или росткам живого и нового, протест становится радикальным. Отголоски такого положения не трудно обнаружить и сейчас. Попробуйте зарегистрировать партию, согласовать митинг, повлиять на бюджет. Отсюда, кстати, и гротескный протест по типу эпатажа «лимоновцев» и идиотских кривляний в храме. А та, бесспорно, хулиганская выходка (не лишенная, однако, иронии), когда при разводке Литейного моста обнаружился нарисованный на нем гигантский фаллос (около здания Управления ФСБ по Санкт-Петербургу), конечно же, является своего рода протестом: невозможно согласовать с властями любой митинг оппозиции.
     В романе палитра революционеров совершенно не  соответствует многочисленным и разнообразным политическим движениям в России того времени. Нигилист-радикал Верховенский, просвещенный либерал старший Верховенский, а также  инженер Кириллов, который исповедует идею избавиться от бога (бог – это боль страха смерти), убив самого себя, и стать, таким образом, человекобогом. Этот ряд никоим образом не олицетворяет революционные социал-демократические течения в тогдашней России, вбиравшие в себя выдающихся писателей, ученых и других интеллектуалов. Глядя на старшего Верховенского (и в романе, и в фильме), создается впечатление, что все  зло в России идет от либералов. «Болтун, вредный человек» – так его характеризует в фильме полицейский. Развитие революционного движения по Достоевскому означает примитивный демонстративный переход от романтика-демократа старшего Верховенского (его, покидающего город, встретит Лиза Тушина) к младшему – террористу, настоящему бесу.  А это абсолютно не так. Многие социал-демократы и революционеры России не одобряли радикалов-террористов. В эмигрантской среде «нечаевщина» считалась бранным словом. Едва ли большевики симпатизировали террористам – у них превалировали марксизм и классовый подход. Правда, Ленин отдавал должное Нечаеву – его умению организатора, конспиратора, его колоссальному энтузиазму и потрясающей силе воли. Разумеется, царское правительство широко публиковало «Катехизис революционера» и материалы суда над Нечаевым, чтобы вызвать неприязнь у общества к революционерам. Между прочим, действительные язвы царизма в романе показаны крайне схематично и неубедительно. Протест (и радикальный в том числе) является следствием возникновения проблем в обществе, тогда как в романе причина его туманна и все сводится к анализу изуверских взглядов революционеров.
      Почему в романе у безобидного либерала, приживальщика, такой чудовищный сын? Ведь они не случайно родственники. Это странно. Разве только либерализм привел к появлению радикальной части революционеров? Роман неспроста начинается с подробностей биографии либерала Верховенского, с главы, где в  названии  присутствует очевидный ироничный оттенок. Все становится на свои места, если вспомнить биографию писателя. Его участие в безобидном либеральном клубе петрашевцев среди писателей, литераторов и ученых, главным преступлением которых станет «чтение вслух письма Белинского к Гоголю», тоже закончится чудовищным образом – жуткой инсценировкой казни. Один из приговорённых к казни, Николай Григорьев, сойдет с ума. Вероятно, и Достоевский в процессе угрозы насилия получит сильный психологический шок, наподобие Стокгольмского синдрома. Только возникшей в результате стресса симпатией со стороны жертвы к репрессивной царской машине, можно объяснить то, что революционеры в романе (на радость царским чиновникам) выставлены безбожниками и разрушителями, хуже убийцы Федьки, верующего в бога. В романе (как и в фильме) младший Верховенский выглядит так, как будто приезжает покуражиться и повеселится. Но ведь у его прототипа была совершенно другая мотивация – свержение глыбы самодержавия.
     Отчего двадцатисемилетний инженер, строитель мостов, имеет философский кругозор гимназиста? Кириллов впадает в крайности, он не в состоянии переварить либеральные идеи, эмоционально неустойчив, как ребенок. Становится аскетом и приходит к бредовой идеи самоубийства, обставленной нелепыми рассуждениями. Может быть, потому, что либеральные идеи упали на неподготовленную почву, посеяв великое смятение в отсталой, религиозной стране. «Пожар в умах» – так скажет губернатор. «…Вы отравили сердце этого несчастного, этого маньяка, ... ядом… Вы утверждали в нем ложь и клевету и довели разум его до исступления», — упрекнет Шатов Ставрогина. В России просвещение не дало такого результата, как на Западе, где было отброшено религиозное миропонимание и принят единственный критерий познания человека и общества – разум. Поэтому Шатов так уверен: «Разум и наука вторичны».
     Вообще, роман «Бесы», сочетающий в себе памфлет, драму и философские рассуждения, – это настоящий клад для тех, кто не хочет видеть истинных причин трагической и неблагополучной судьбы России. В этом случае в ясный, объективный, исторический (социальный, классовый, экономический) анализ примешиваются метафизика, религиозность и мистика, которые делают зыбкой почву для поиска истины.
     Не умаляя значения художественного вымысла, надо признать, что изображенные в романе революционеры очень далеки от реальных. Они скорее похожи на самых первых, реликтовых революционеров-нигилистов. Идеи младшего Верховенского по поводу Ивана-царевича на фоне немецкой классической философии, английской политэкономии и французского социализма кажутся просто первобытными. На самом деле большинство революционеров отвергало всякую мистику или религиозность. Они не искали бога или дьявола: революционеры  оперировали категориями диалектики, экономического материализма и классовой борьбы. На известном фото петербургского Союза за освобождение рабочего класса (1897 г.) мы видим молодых революционеров (Ленин, Мартов и др.). Они прилично одеты, их лица излучают ум, спокойствие, уверенность, они в хорошей физической форме в отличие от «ветхих» членов государственного совета, изображенных в картине Репина «Мундирная Россия». Никто из них не напоминает фанатика Верховенского или одержимого Кириллова, страдающего бессонницей.
    Толстой в романе «Воскресение», прослеживая горькую судьбу Екатерины Масловой, шаг за шагом, честно и убедительно, с убийственной логикой показывает: пропасть между сословиями, полнейший отрыв бюрократии от народа, крайнюю нужду рабочих и крестьян, судебный произвол, тяжкую долю каторжан, жестокость режима в тюрьмах, острогах. В результате формируется страшная картина царизма, который неминуемо обречен. Надо заметить, что к моменту выхода романа, автора которого большевики назовут зеркалом русской революции, реформы Александра II длились уже почти сорок лет. Кстати, после прочтения романа, эпитет «поганое общество», употребленный Нечаевым, уже не кажется сильным выражением.
     Ничего подобного нет в «Бесах». Издевательство над новобрачными, осквернение иконы, пожары, слухи о поджогах, грабеж, падеж скота, прокламации, холера, недовольство рабочих закрытием фабрики – все это кажется каким-то необъяснимым, мистическим и служит скорее абстрактным фоном. «День праздника был назначен окончательно, а фон-Лембке становился все грустнее и задумчивее. Он был полон странных и зловещих предчувствий, и это сильно беспокоило Юлию Михайловну». Кстати, в фильме у персонажа-рабочего, который  жалуется на голод, почему-то сытая и круглая физиономия. Однако все происходящее (голод, болезни, грабежи) являлось не следствием импорта вредных западных идей, а результатом некомпетентных действий властей и агонии архаичной системы правления. Например, правительство поддерживало экспорт зерна за границу любой ценой, бездумно не принимая в расчет случившийся неурожай, что привело к голоду в 1891–1892 годах. Сейчас многие льют слезы, оплакивая гибель царской России, словно это несчастный случай. А между тем предчувствие катастрофы ощущается почти во всей русской литературе. Повесть Куприна «Олеся» – эта история  любви, но тем не менее даже в ней отражены невежество и страшная бедность крестьян, их поголовная безграмотность, наглое вымогательство  властей.
      В известном высказывании о дорогах и дураках, как мне кажется, ощущается критика и в адрес самого государства, призванного заботиться как о расширении транспортной инфраструктуры, так и о развитии образования... Моя супруга работала директором гимназии №166 Санкт-Петербурга – бывший  Второй городской училищный дом имени императора Александра II для детей рабочих. Я видел старые фото – детей, которых учили в этом заведении. Мальчики, как мне тогда показалось, напоминали дикарей, первобытных. Спустя время я прочту в «Исповеди» Л.Толстого: «Вернувшись из-за границы, я поселился в деревне и попал на занятие крестьянскими школами... Я говорил себе… что вот надо отнестись к первобытным людям, крестьянским детям, совершенно свободно, предлагая им избрать тот путь прогресса, который они захотят». Таким образом, в течение многовековой эксплуатации низшие сословия держались в темноте и невежестве, а потом, в один прекрасный день, кто-то наверху решил, мол, они уже нас компрометируют, так давайте займемся их образованием. Вместо равных возможностей – всего лишь милость. «Весь ужас их положения в том, что им некогда о душе подумать, некогда вспомнить о своем образе и подобии; голод, холод, животный страх, масса труда, точно снеговые обвалы, загородили им все пути к духовной деятельности, именно к тому самому, что отличает человека от животного и составляет единственное, ради чего стоит жить. Вы приходите к ним на помощь с больницами и школами, но этим не освобождаете их от пут, а, напротив, еще больше порабощаете, так как, внося в их жизнь новые предрассудки, вы увеличиваете число их потребностей, не говоря уже о том, что за мушки и за книжки они должны платить земству и, значит, сильнее гнуть спину» (из рассказа А.П.Чехова «Дом с мезонином»).
      На мой взгляд, критика тогдашнего общества (через картину нравов) у Достоевского значительно сильнее звучит в повести «Дядюшкин сон», хотя по форме она близка к комическому водевилю. В произведении (недооцененном и тогда, и, как кажется, сейчас) нет ни описания жуткой бедности, ни социального контраста, но «высшее общество» провинциального городка (сардонически названного Мордасовым) показано настолько приземленным, недалеким, что ни о каком прогрессе не может быть и речи. Скорее всего, формат повести в какой-то мере был маскировкой – Достоевский до этого отбывал заключение – но «Дядюшкин сон» – блестящая, великолепная сатира. Как смешон князь! Каждый раз появляясь в романе, он вызывает у читателя жалость и улыбку. Каким непристойным образом пытается устроить госпожа Москалева «счастье» своей дочери, все это выдавая за милосердие и христианскую добродетель! Какая пошлая атмосфера царит в городе, где сплетничают, наушничают и ненавидят друг друга! На любую низость готовы те, кто желает получить титул и богатство престарелого князя. На всякую подлость идут и те, кто хочет этому помешать. Вне всякого сомнения, у великого писателя в других произведениях – немало иронии и даже сарказма в адрес административной системы. Например, в великолепном рассказе «Скверный анекдот». «Два слова» о персонажах в начале рассказа дают крайне нелицеприятную характеристику царской бюрократической системе. «Место у него было самое комфортное: он где-то заседал, что-то подписывал».
     Нужно обратить внимание на одну нелепость в романе «Бесы». К тому времени теория Маркса представляла собой очень авторитетное учение и по своей мощи, характеру, пониманию исторического процесса, учету социальных, классовых и экономических факторов не знало себе равных. Марксизм можно было критиковать, как и всякую теорию, но никакое другое учение тогда с ним не могло сравниться. В фильме марксизм  лишь упомянут, но при этом найдется место и для примитивного, узколобого «вульгарного материализма» (выражение Энгельса). Сочинения Фохта, Молешотта и Бюхнера найдут у  спятившего подпоручика. Сейчас эта «теория» ничего, кроме удивления и смеха, не вызывает, но, наверно, и тогда все эти образованнейшие социал-революционеры, демократы потешались над этим бредом (Ленин, Ткачев закончили экстерном юридические факультеты университетов и, будьте уверены, купить диплом или ученую степень тогда было невозможно). Но Достоевский  намеренно использовал смехотворную, казусную теорию, чтобы революционеры выглядели настоящими  посмешищами. В фильме, кстати, разношерстное собрание, куда придет Ставрогин, тоже выглядит достаточно странно. «Заговорщики» напоминают комических персонажей. Ставрогин на собрании не скрывает своего презрения к присутствующим.
      «...Мы пустим пьянство, сплетни, донос; мы пустим неслыханный разврат...». Излишне говорить, что точный прогноз будущего – дело невероятно сложное. Учитывая верное в целом предвидение писателя, об одном его предсказании следует сказать особо. Если пророчества пьянства, сплетен и доносов оказались очень точными по отношению к советской системе (созданной радикальными революционерами), то  «неслыханный разврат», о котором говорит младший Верховенский, пожалуй, не был типичен для страны большевиков, где подобные нравы порицались. «Неслыханный разврат» характерен как раз для капиталистической системы с ее сексуальной революцией и свободой нравов. А ведь именно капиталистический путь развития России всегда рассматривался как антитеза большевистскому террору и военному коммунизму.  Иными словами, «куда ни кинь – всюду клин».
    Ткачев верил в необходимость осуществить как можно скорее революционный переворот, пока еще только нарождаются формы буржуазных отношений, и самодержавие не осуществило новые реформы. Быстрый экономический рост и демократические преобразования делали революцию невозможной. Кто, скажите на милость, был виновен в том, что общество прогрессировало крайне медленно? Бомбисты-террористы? Нет, царское правительство все сделало для того, чтобы затянуть реформы и пустить под откос демократические преобразования. Однако надо учитывать, что капитализм того времени был лишен таких  привлекательных вещей, как высокий уровень пенсионного обеспечения и медицинского страхования. Восьмичасовой рабочий день, два выходных, гипермаркеты и переполненные европейскими пенсионерами всевозможные курорты – все это произойдет значительно позже. Надо обратить внимание на одну историческую деталь. С момента восстания декабристов (1825г.) – ясного сигнала царской верхушке  о неблагополучии всей системы  до первых фундаментальных реформ Александра II (1861г.) пройдет 36 лет. А ведь этот мятеж не был очередным дворцовым переворотом, он не был демаршем неблагодарных подданных. Восстание, которые совсем не походило на бунт отчаявшихся крестьян, ставило перед собой цель – отмену крепостного права, провозглашение конституции – смену общественно-политического строя. Так кто же откладывал реформы? Кто же виноват? Радикалы?
     Пьеса Гоголя «Ревизор» была опубликована в 1836 году, и, несмотря на свой комедийный формат (со всеми присущими комедии неразберихой, путаницей и недоразумениями), без сомнения, ясно отражает неблагополучное положение дел в российском обществе. Совсем не случайно в современной постановке пьесы – «Ревизор. Версия» (театр Et Cetera, режиссер Р.Стуруа, в роли Хлестакова А.Калягин) знаменитая финальная сцена без слов напоминает, как пишет А.Гордеева на сайте https://lenta.ru/articles/2017/06/06/revizor, «Последний день Помпеи».
     За тупое, упертое нежелание осуществлять реформы правящий класс был жестоко наказан – его почти целиком выпихнули за границу. Россию покинули миллионы людей. Трудно представить весь ужас, который испытали наши соотечественники, разделив тяжелую участь эмиграции. «Я знаю, русского тут ничего нет. И в том, что тебе принадлежит ночной клуб, тоже ничего нет, если ты потерял родину», – говорит эмигрант Борис, владелец оформленного в русском стиле парижского ресторана, персонаж рассказа И.Во «Хозяин “Кремля”»... Шаляпин, в отличие от других, вынужденных работать лифтерами, шоферами, мог всегда рассчитывать на достойный ангажемент. Однако даже поверхностное сравнение его портретов  с фотографиями периода эмиграции дает представление о трагедии целого народа. Вальяжный, сытый, расслабленный, немного спесивый, любящий щегольнуть, как это свойственно человеку из низов, оперный певец, изображенный на портретах Репина и Кустодиева, резко контрастирует с парижским фото – похудевшим и грустным Шаляпиным.
     А между тем фальшивая, несправедливая царская система рухнет со страшным треском исключительно под влиянием внутренних противоречий. Теракты, захлестнувшие Россию после контрреформ Александра III и революции 1905 года, не могли оказать большого влияния. На месте сотен убитых чиновников и жандармов непрерывно появлялись новые, как череда градоначальников в «Истории города Глупова». Можно возразить: «Разве убийство Столыпина существенно не повлияло на ход российской истории?». Но, во-первых, не совсем ясно, кто стоял за убийством председателя Совета министров – революционеры или царская охранка, а, во-вторых, влияние на  принятие решений оказывали император, императрица, многочисленные члены августейшей семьи, Распутин, уйма недобросовестных лоббистов, и вся это агонизирующая среда растворяла толковые начинания любого реформатора. Пожалуй, несложно представить, с каким восторгом был принят Распутин, этот загадочный  «старец»,  «голос русской земли», среди аристократов, тех любителей спиритических сеансов, которые   предчувствуя зловещий финал империи, впали в мистику. Воспоминания М. Палеолога, французского посла в царской России перед самым ее крахом, рисуют вопиющую картину («Распутин», издание 1923г.). Гнусные интриги, протекционизм, коррупция, моральное разложение власти, череда грубейших политических ошибок... Бытует мнение, что Первая мировая война, кровопролитная, изнурительная, явилась одной из причин революции, что якобы выход России из войны, если бы такое решение вовремя было принято правящими кругами, позволил бы избежать катастрофы... Но М.Палеолог считал, что даже выход России из войны в декабре 1914 года делал революцию в стране  неизбежной. Иными словами, некомпетентная правящая верхушка не оставила России иного выхода... придут Хаос, Террор... и при чём здесь  «бесы»?
     «Те, кто делает мирную революцию невозможной, сделают насильственную революцию неизбежной» – спустя много лет заметит Мартин Лютер Кинг. Почему за реформами в царское время неизменно следовали контрреформы? Да потому что все реформы общественного устройства не касались главного: власть все равно оставалась неограниченной монархией. Как можно было накануне 20-го  века (период контрреформ Александра III) руководствоваться архаичным лозунгом «самодержавие, православие, народность», когда уже почти век все цивилизованное общество развивалось под флагом свободы и равноправия?! Уму непостижимо! Если вы смотрели фильм архимандрита Тихона «Гибель империи. Византийский урок», то, скорее всего, сделали следующий вывод: кризис любой империи (независимо от ее религиозного типа: ислам, христианство, язычество) обусловлен прежде всего идеологическими причинами. Войны, конфликты, неурожай, соперничество в торговой сфере, экономические, финансовые проблемы и т.д. не являются критическими. Конечно, они усугубляют кризис, но важнейшая причина катастрофы общества – «пожар в умах» (фраза из романа Достоевского) – следствие невнятной идеологии государства. Кризис идей, кризис веры. Деморализованное общество не верит в идеалы, в справедливость, в перспективу. Кого на закате советской империи можно было увлечь лозунгами о светлом коммунистическом будущем? Кто мог быть вдохновлен устаревшей идеей «самодержавие, православие, народность» в эпоху научно-технической и промышленной революции?
     Откуда такая жестокость у радикальных революционеров? Ведь это люди с университетским образованием, студенты высших учебных заведений. Как так? Конечно, можно объявить их людоедами, садистами и на этом вопрос закрыть. Но вопросы встают один за другим. Например, почему они предпочли дворянскому благополучию и успешной карьере тернистый и непредсказуемый путь революционера? Что побудило Александра Ульянова, выходца из интеллигентной и благополучной семьи, молодого студента, золотого медалиста, подающего большие надежды, прийти к идеям террора и убийства императора? Радикализм обусловлен тем, что для свержения самодержавия революционеры безжалостны не только к другим, но и к себе. В отличие от либерала и болтуна Верховенского, который поговорит-поговорит и потом обиженно уйдет, террористы ставили на кон собственную жизнь. Революционеры прекрасно понимали, кто им противостоит и что их ждет: огромная армия шпиков и провокаторов, чудовищные пытки в застенках, виселица, кандалы, сибирская каторга, туберкулез. Поэтому и убийство предателя Шатова одновременно является актом устрашения (связать членов организации преступлением), и актом конспирации Якобинского клуба.
         «Кто не умеет отличать людей от болонок, тот не должен заниматься благотворением». После оглушительной критики доктора в адрес княгини (в одноименном рассказе Чехова), «благодетельница» на следующее утро проснется в прекрасном настроении, будто и не было по отношению к ней язвительных, но справедливых обвинений, упреков в том, что вся система жизни княгини построена на отвращении к людям. Вот из-за этой-то глухоты правящего класса к страданиям народа многим революционерам казалось: царизм невозможно реформировать эволюционным путем, он невосприимчив к реформам – необходим его полный демонтаж. Были и другие основания. Царская система крайне болезненно реагировала на любые либеральные инновации и создала мощную репрессивную систему преследования инакомыслящих. Чтобы ни у кого даже не возникало вопроса: «Кто здесь главный?». Это, в частности, привело к тому, что истинное положение вещей, в том числе присущее системе технологическое отставание, правящей верхушкой империи обнаруживалось лишь в результате чувствительного военного поражения...  «Квинтилий Вар, верни легионы!» – бился головой о косяк римский император Октавиан Август после сокрушительного поражения римлян в Германии, где были уничтожены три легиона с полководцем и все вспомогательные войска. Узнав о катастрофе, Август тут же распорядится расставить по всему городу караулы во избежание беспорядков (Светоний «Жизнь двенадцати цезарей»). «Ни одно правительство, не имеющее успеха в войне, не может рассчитывать на популярность» (А.Азимов «История Греции»). Не миновали волнения и царскую Россию после военных неудач. Крымская война (1853-1856 г.г.), Русско-японская война (1904-1905 г.г), Первая мировая война (1914-1918 г.г). И если во время второй и третьей кампании грянули революции, то окончание Крымской войны не сопровождалось смутой: оппозиция находилась либо за границей (Герцен и др.), либо быстро и жестоко подавлялась внутри страны (дело петрашевцев). Но конец этой войны стал началом нового этапа революционного движения в России.   
    Революцию 1905 года никак нельзя представить, как сейчас любят выражаться,  «раскачиванием лодки». Требования и возмущение народа были абсолютно обоснованны. Унизительные поражения в войне с Японией, неслыханный демарш броненосца «Потемкин», стачки, забастовки по всей стране, «кровавое воскресение» ясно указывали на глубокий кризис системы. Чем все это закончилось – хорошо известно. Царизм развернул против народа настоящий террор. Л.Толстой в статье «Не могу молчать!» (1908) пишет: «Недавно еще не могли найти во всем русском народе двух палачей. Еще недавно, в 80-х годах, был только один палач во всей России. Помню, как тогда Соловьев Владимир с радостью рассказывал мне, как не могли по всей России найти другого палача, и одного возили с места на место. Теперь не то. В Москве торговец-лавочник, расстроив свои дела, предложил свои услуги для исполнения убийств, совершаемых правительством, и, получая по 100 рублей с повешенного, в короткое время так поправил свои дела, что скоро перестал нуждаться в этом побочном промысле, и теперь ведет по-прежнему торговлю».
      Вокруг «Спаса на Крови», построенного на месте гибели царя-освободителя от рук радикальных революционеров, сейчас установлены таблички с надписями деянии реформатора. Наряду с отменой крепостного права и развитием земств, можно увидеть табличку с надписью: «Ограничение телесных наказаний». Спасибо большое!
     Есть еще один фактор, проливающий свет на жесткость и бескомпромиссность катехизиса Нечаева. Шигалев внезапно категорически откажется принимать участие в убийстве, потому что это противоречит его программе. Разве не так же были нерешительны декабристы? Тогда, на Сенатской площади, был реальный, может быть, единственный шанс убить царя и свергнуть самодержавие. Конечно, никто не знает, как в этом случае повернулись бы дальнейшие события, но факт остается фактом: аристократы, рассуждающие об убийстве царя  на балах, за игрой в карты, на охоте или на тайных сходках, не смогли этого сделать, у боевых офицеров, героев 1812 года, не хватило смелости. Это всем революционерам стало ясно, этот урок был усвоен: для достижения цели необходима бескомпромиссная жестокость.
    Исследователи творчества Достоевского с трудом находят того, кто может быть прототипом Ставрогина. Для революционера у него нет ряда важных качеств: ясности взглядов и целеустремленности. Даже такой фанатик, как Верховенский, четко осознает, чего он хочет. Это может означать, что Ставрогин и не олицетворяет революционера, а символизирует совсем другое – само противоречивое общество, которое шарахается из одной крайности в другую, верит и в черта, и в бога, погружается то в разврат, то в схиму. Верховенский, осознавая  грубость революции, хочет облагородить ее красотой аристократа. Но при этом, видя слабые места Ставрогина, угождает его похоти. Ставрогин, не лишенный благородства, в свою очередь, понимает неотвратимость революции, но ужасается идеям террора. Он остается нейтральным в трагических событиях, как и значительная  часть общества, пассивно наблюдающая (как это нередко происходит в истории) за революционными событиями.
    Природа общественного кризиса ясна. Он происходит всякий раз, когда идеи, положенные в основу стабильности или прогресса, устаревают (все течет, все меняется). Это создает дисгармонию в обществе, возникают глубинные противоречия. И всякий раз, когда это случается, и когда нет свежих идей, человек ударяется в мистику или религию. Так происходит и на этот раз. Ставрогин приходит к Тихону.
    На фото начала 20 века мы видим грандиозный молебен, известный церковный иерарх ведет богослужение. Кажется, весь Петербург стоит на коленях. Это не поможет, Россию разорвет гражданская война. В Евангелие от Матфея (Нагорная проповедь) Христос  говорит: «.. пойди, прежде примирись с братом, и тогда принеси дар твой (к жертвеннику)». То есть, дела первичны, а посещения храма вторичны. В России, стране с огромным количеством храмов и прихожан, все произошло точно наоборот. Общество не смогло примириться и разразилась братоубийственная гражданская война.
    Роман Достоевского называют романом-предсказанием. Но дело в том, что террор (белый и красный), который произойдет позже, возникнет не по желанию горстки революционеров, не по взмаху дирижерской палочки Верховенского, не как решение комитета или съезда партии, а в результате экстремального состояния общества – гражданской войны. До этого состояния общество доведут не столько «бесы», но прежде всего консервативная, архаичная система правления – царизм. Плотина, которая сдерживала народный гнев, накопившийся за столетия унижений и эксплуатации, рванет так, что мы до сих пор ощущаем этот ужас. «Чуть только я прочел в газетах о бурлаках г. Репина, то тотчас же напугался, – писал Достоевский. – Даже самый сюжет ужасен: у нас как-то принято, что бурлаки всего более способны изображать известную социальную мысль о неоплатном долге высших классов народу... К радости моей, весь страх мой оказался напрасным: бурлаки, настоящие бурлаки и более ничего. Ни один из них не кричит с картины зрителю: "Посмотри, как я несчастен и до какой степени ты задолжал народу!". И уж это одно можно поставить в величайшую заслугу художнику». Здесь интересны два момента. Во-первых, мысль о неоплатном долге и, во-вторых, испуг Достоевского – он словно предчувствует, что правящему классу (он называет его высшим) придется сполна платить по счетам.
    В картине Репина «17 октября 1905 года» есть несколько персонажей, имеющих сходство с реальными людьми: филолог М.Прахов (слева), актриса Л.Яворская (с букетом), критик В.В.Стасов. Но в картине среди ликующих курсисток, студентов, профессоров, рабочих есть персонаж, который явно не разделяет всеобщего восторга. Он стоит за гимназистом в фуражке. В.Розанов в известной  статье, где почти всех изображенных на картине считает идиотами, описывает его так: «Но еще лучше, в форменном пальто, чиновник лет 45, с крепко сжатыми губами и богомольно смотрящими вперед глазами!». Этот персонаж, как мне кажется, имеет внешнее сходство с автором «Бесов». Его реакция на провозглашение свободы слова, личности, собраний весьма сдержанная.
    Действие «Бесов» начинается ранней осенью – во время, когда еще солнечно, но в утренние часы уже свежо, прохладно. Леденящий мороз впереди.