Тень

      Бархатистый голос вырывает из царства тёплого, пустого сна, который лишь дарит желанный отдых подсознанию. Приходится всё же разлепить уставшие глаза, заставить мозг работать, хотя бы в полмощности. Вежды подняты, но вновь ничего не вижу. Вокруг лишь тьма, жадно поглощающая клетки тела. Иллюзия того, что тебя не существует. На редкость приятное ощущение, сродни тому вечернему ветерку, что слегка холодит распалённые утомительным днём жилы.
      - Джон, - раздался мягкий зов прямо за моей спиной, шелест губ над самым ухом. Чувствую сиплое дыхание на своей шее – мерзость. Более всего сейчас мне хотелось повернуться, но это было бесполезно. Всё тело, подобно кольцам змеи, было связано крепкими ремнями, которые при малейшем движении скрипели. Да и темно было, какой смысл что-то высматривать, если ничего не увидишь. Всё это даже перестало удивлять меня, стало слишком обыденным. Так что расслабляемся и получаем удовольствие.
      - Джон, - всё тот же голос звучит уже поодаль. Кто-то надумал поиграть со мной?
      Этот голос напоминал по звучанию сирен, которые заманивали моряков в свои объятия. Они пели чудесно, так звонко и задорно, что могли разбудить пылкость в сердце даже чёрствого хлебца. Но это всегда было обманом, некой кражей. Они воровали бдительность у одиноких, согревали механизмы в своих ручках, а потом бросали их на каменистые иглы, омываемые шипучей солёной водой. Им было весело от этого.
      Чья-то рука легла мне на плечи; горячее, сипловатое дыхание вновь ударило в шею, заставляя меня инстинктивно поёжиться. Некто, очевидно, получал от всего этого цирка удовольствие. Что же, тогда и я должен извлечь из этого представления хоть какую-то эмоцию для себя.
      - Вспомни, - холодно приказал человек за спиной.
      - Что должен вспомнить? – с любопытством спросил я, заинтригованный таким началом диалога.
      - Это был очередной жаркий день в Афганистане. Мужчина помогал раненым в бою бойцам, зашивал их порванное, грязное мясо. Ему это нравилось. Нет, не так. Ему это нравилось больше, чем бегать по полю с винтовкой в руках и стрелять исламистов, которых, так же как и его самого, заставляли убивать. Очень печальная картина. Но не все были такими же благородными, как этот мужчина. Не все в его отряде имели такое чуткое глупое сердечко добрячка. В тот день в лагерь английских войск забрело двое маленьких мальчиков. Настоящие дети Афгана: смуглые, с чёрными глазами демонов, говорящие на языке восточных земель «пашто». Милые мальчуганы просили солдатов помочь, дать краюху хлеба и немного воды. Они были похожи тогда на бездомных щенков. Солдаты не понимали их, не понимали того, что они безобидны, эти маленькие дети не причинят вреда. Но, увы, рефлекс убивать срабатывает и при отсутствии желания умываться кровью. Привычка – вторая натура. Не задумываясь, один из солдат взял нож и разрезал глотку сначала одному, а потом и второму мальчику. На предсмертный плач выбежал доктор. Лицо его исказилось от боли, а на глаза навернулись слёзы. Это были слёзы обречённости, горя. Он понимал, что детям уже помочь нельзя. Красная кровь ручьём вытекала из их тел, окрашивая жёлтый песок в свой агрессивный цвет. Некоторое время хрупкие, изморенные голодом оболочки продолжали подавать признаки жизни лёгкими, булькающими вздохами. Они были похожи на рыб, выброшенных на берег, которые не могут дышать этим вонючим, человеческим воздухом. Они задыхались. Раз, два, три. Всего три секунды, а жизней уже и нет, как если бы окуньки и не рождались вовсе. Доктору было жаль этих маленьких мальчиков, которые погибли понапрасну. Всё это было безглуздым, жестоким. Чувства захлёстывали всё нутро, жалили осами чувствительные точки. Молча встав с колен, доктор подошёл к солдату. Довольное выражение на лице того сменилось непониманием. Мол, я же убил врага, в чём проблема? Он не чувствовал раскаяния, ибо этому в армии не учат, тем более в полевых условиях. Доктор знал, что это всё бесполезно: что-то доказывать глупцу, говорить об этом плохом поступке. Конечно, если слово «плохо» можно употребить в подобном случае. И знаешь, что он сделал, этот доктор? Он просто продолжал молча смотреть на этого убийцу, ценные и редкие слёзы катились по его загорелым щекам, а во взгляде сквозило отвращение… Отвращение, словно это он убил детей, словно его руки были в крови. Он не мог понять, почему ему так больно, как если бы последние капли надежды уходили с этой солёной влагой. Доктор с минуту смотрел на солдата, которому стало неловко от такого пристального взгляда, после взял лопату и всучил её бойцу. «Зачем?» - спросил тот, изумлённо глядя на мужчину. «Задал бы ты себе этот вопрос чуть раньше, когда убивал. А теперь похорони их и убирайся из части!» Так много боли и эмоций, а на практике всё это чушь собачья, не стоящая и цента…
      - Нет! – закричал я куда-то в темноту, в ответ раздался глухой смешок.
      - Я знал, что ты так скажешь. Ты ведь не можешь по-другому, никогда не мог, это и является твоей слабостью, Джон.
      - Кто ты? – спросил я, требуя немедленного ответа. Предел терпения. Этот человек прекрасно меня знает, пусть он и является моей иллюзией, моим сном, грезой, навеянной воспоминаниями. Он умело использует то, что имеет, раня сознание новыми порциями прошлого, такого сардонического и ужасного.
      Чёрная фигура принадлежала мужчине, он выпрямился и встал прямо передо мной. Я чувствовал его взгляд на себе и знал, что он сейчас улыбается. Шуршание одежды, несколько хлопков. После чего надо мной зажглась одна единственная лампочка. От неожиданности этого света глаза заболели, минутная слепота.
      Когда я наконец смог посмотреть на своего собеседника, удивлению не было предела. Передо мной стоял кто-то, очень похожий на меня. Ну, если быть более точным, то изменённый я. Копия выглядела внушительно, даже, можно сказать, впечатляюще: чёрный костюм изящно подчёркивал рост и фигуру, гордое выражение, да и другая причёска делала лицо выразительнее. Таким он нравился мне, несмотря даже на то, что был оборотной стороной нашей общей медали.
      - А что ты ещё сам не додумался до этого? – усмехнулась, - Я – самая прекрасная часть тебя, твоя идеальная копия, лишённая таких пороков, как жалость и милосердие. Ты уже и не помнишь меня, детка, хотя сам и дал мне имя. Типичная омега, такая забывчивая.
      Поняв, что сам я не додумаюсь, парень устало выдохнул и продолжил:
      - Когда ты был маленьким, называл меня Тенью.
Глядя в свои же голубые глаза, которые в свете лампы, казались синевато-чёрными, я вспомнил ту малую часть своего далёкого детства.
      Вспомнил, почему боялся ложиться спать без света. Целая вечность за плечами. А у нас же общая молодость, можно и так сказать. Далёкий ужас, ты вновь вернулся ко мне. Хотя, какой же ты «далёкий ужас», если сейчас стоишь передо мной и улыбаешься?
      - Знаешь, а ты ведь всегда был таким. Слишком правильный мальчик, - сказала Тень так, словно это являлось одним из страшных людских пороков. Может, он и прав. - Тебе нравится то, как я выступил в роли рассказчика? Подумал, это будет символично. Ну, знаешь работа на ассоциациях, фрагменты прошлого. Ты всегда любил эту настольгичную чушь.
      - Не в восторге, ты переигрываешь, - холодно отозвался я. Мне было больно слышать это из своих же уст, жестокая повесть. Он специально провоцирует на конфликт, хочет вывести меня из состояния равновесия, ведь один неверный шаг – моя смерть в этом мире, в его недрах. Главное – не проглотить его наживку. Ещё одно воспоминание утеряно, всё скоро станет частью этого тоннеля апатии.
      Блаженное молчание нависло между нами, я закрыл глаза, наслаждаясь этим минутным покоем, наконец-то он замолчал. Свершилось чудо! Хор маленьких, чернокожих христианок восхваляют Бога за это.
Впрочем, поняв, что его болтовня надоедает, он всё так же продолжил капать на мозги своим бредом:
      - Я вспоминаю, как ты произнёс одну великолепную фразу, достойную интерпретации в моём исполнении: «Это всего лишь жизнь, одна из миллиардов других». В такие мгновения, я даже горжусь тобой. Напоминаешь меня, ибо мы есть одно целое, неделимое. Ты мог бы стать чем-то большим, нежели страдающим куском мясца. Но предпочитаешь действовать правильно. Признайся, что это праведный оперный театр никогда тебя не прельщал, что ты хочешь разрушить всё, создать собственный вертеп абсурда. Безумия, веселья. Нам было бы так весело, Джон, вдвоём мы бы горы могли свернуть. Как ты на это смотришь?
      - Никак, мой оперный театр мне нравится, поэтому я смотрю представления только в нём, - усмехнулся я, бросая эту метафору тени в лицо. Он сам этого хотел.
      - Как грубо! – обиженно протянул, - А что думаешь насчёт игр?
      - Каких ещё игр? – я изумился тому, как быстро копия меняла темы. Наживка проглочена. Отныне я карась.
      - Когда мы были маленькими, даже не представляю, помнишь ли ты это. Но мы любили играть в салки. Моя любимая игра. Я всегда был водой. И я всегда побеждал. Ну, так как, ты участвуешь? – Тень улыбнулась, склоняясь надо мной, получив в ответ согласный кивок, направилась в противоположный конец комнаты, встала в стойку для бега.
      - Эй, ты ничего не забыл? – спросил я раздражённо.
      - А что-то не так? – изумилась Тень, изображая непонимание.
      - Ремни.
      - Ах, вот ты о чём. Не забивай голову условностями, малыш, - Тень достала из кармана маленький перочинный нож и весело покрутила им перед моим носом, как делает один ребёнок перед другим, когда у одного есть конфета, а у другого нет. (Да-да, так себе сравнение)
      - Развязывай, - нетерпеливо бросил я, глядя в свои же глаза. Я чувствовал, как желудок скручивается в узел, как во мне просыпается азарт.
- Развязать?- рассмеялась Тень, брызгая слюной, и после добавляя: - Нет уж, Джонни, это слишком скучно.
Воткнув в мою руку нож, отражение разрезало ремни вместе с кожей. Глубокие раны залились кровью, стремительные потоки красной влаги побежали вниз, к пальцам, и водопадом полились на пол.
      Не больно. Совершенно. Это ведь воображаемый карцер, он не доставит боли физической.
      - А теперь, беги, - эмоциональное возбуждение изменило лицо, ехидная улыбка исчезла, оставив вместо себя выражение некоторого восторга от нашей импровизированной схватки. Он был похож на волка, настигшего свою жертву. Но я не чувствую себя беззащитной пастушкой…
      Почувствовав себя свободным, я понял, что капкан из ремней сковывал не только моё тело, но и мой внутренний страх. Теперь же я не связан. Пытался убежать, но ватные ноги не могли преодолеть предел скорости, не могли унести меня от этого кошмара. Исчезновение всех предубеждений насчёт иллюзорности и невероятности происходящего. Былая дымка спала с глаз, открывая мрачную истину.
«Я никогда не смогу убежать от себя» - мысль, предшествующая разрыву мяса. Что-то острое ударило в плечо. Резкая волна паники и страха вновь завладела сознанием, создавая иллюзию боли. С грохотом, как того требуют скучные моменты в книгах, падаю на пол своего театра-карцера. Лицо неприятно царапает ковёр, в ушах раздаются приближающие шаги.
      Тень присаживается рядом, его глаза смеются моему страху и боли.
      - Попался, а ты так и не научился убегать, Джон. Но раньше ты хотя бы пытался бороться, неужели мою любимую игрушку сломали? - отчего-то грустно прошипела Тень, серьёзно глядя на меня. Как быстро меняется спектр его эмоций.
      - Да пошёл ты! – попытался встать, но копия не позволила, прижав ногой к земле.
      - Ну, а может, всё и не так безнадёжно, детка, - просияла Тень, скидывая меня с воображаемой скалы сновидений.