Прощай небо...

                На фото: В клетчатой ковбойке - автор.
     Почему это всё случилось? И что произошло на самом деле? Этот вопрос остался без ответа и после вывода из беспорядочного падения и после посадки на аэродроме и спустя множество дней обдумывания. Восстановить всё происшествие я не сумел: в памяти остались только разрозненные фрагменты того полёта.
     Что же сохранилось в памяти, что я могу восстановить без предположений и догадок?

     После десятка атак звеньев растянутого строя я снова начинаю это несложное упражнение. Атакую замыкающее звено, обхожу его, вхожу в атаку следующего звена. Довернул и установил угол атаки и скорость сближения такие, чтобы закончить выход за хвостом крайней машины. Всё как обычно, как выполнял этот маневр уже сотни раз…
     Затем непонятная пустота и вдруг вижу, что я сближаюсь с «бомбёром», что он вырос прямо передо мной. Вижу лицо стрелка под блистером  и даже различаю его испуганные глаза. Сейчас врежусь. Понимаю это заторможенным сознанием, но ничего сделать не могу – скован непонятным оцепенением.
     За секунду до тарана организм срабатывает: машина перепрыгивает через цель и отваливает в крутой спирали. Затем снова пустота. Какая сила дёрнула ручку и ввела затем машину в вираж? Не знаю, ощущения, что это сделал я, в тот момент не было. Не восстановилось это в памяти и после.

     Очнулся от ощущения отрицательной перегрузки и того, что вишу на ремнях. Вижу над головой землю.  Выворачиваю  из перевёрнутого положения и вывожу из пикирования. Высотомер показывает  400 метров. Ощущаю стянутую кожу лица, железистый привкус слюны, холодный пот. Чувствую: вот-вот снова отключусь.
     Приоткрываю фонарь – холодный воздух ударяет в лицо, появляются какие-то ощущения и мысли. Надо немедленно садиться на брюхо, на любую площадку. Пока снова не отключусь. Но вначале доклад: «…атаки прекратил, плохое самочувствие». И разворот на юг, к дому. Все последующие 20 минут РП держит связь только со мной, для всех экипажей – режим радиомолчания.

     Снижаюсь до 100 метров, выбираю впереди площадку. Останется только выпустить щитки и плюхаться на брюхо. Время идёт. И хотя я всё ещё высматриваю площадку, приходит мысль, что торопиться не следует. Хотя и обливаюсь холодным потом, сводит челюсти и в горле застряла тошнота, мысль об обмороке  вытесняется.  Вытесняется напряжением бреющего полёта.
     Вот и окраина Канска. РП разрешает посадку с ходу. Иду «против шерсти», делаю четвёртый разворот, приземляюсь. Теперь только разобраться: что же случилось?

     Разбирается со мной медицина: сначала наша медчасть, потом ВЛК Красноярского госпиталя. Признают годным без ограничений: любые высоты, любые скорости. После ВЛК меня отправляют в отпуск, в военный санаторий Боровое.
     Месяц отдыхаю, отсыпаюсь, рыбачу, ползаю с экскурсиями по окрестностям. Спиртное в умеренных дозах не запрещено: даже в столовой санатория в буфете продают вино. Мои приятели – рыбаки предпочитают самое здоровое – водку, под закуску из копчёных тут же на берегу окуней.
     Здесь я впервые обнаружил, что боюсь высоты. Меня позвали на штурм «Синюхи» – скальной вершины, возвышающейся над этим уголком гор и озёр. И вот там, перескакивая по наклонной плите от трещины к трещине, я прилипаю к скале. Чувствую, как начинаю соскальзывать вниз и ощущаю ужас перед бездонной пропастью. Сорваться мне не дают, подстраховывают и помогают выбраться на вершину. Но и здесь, сидя на ровной площадке, я обнимаю руками камень.
     О своём отношении к высоте я раньше не задумывался: в детстве бегал по стенам выгоревших двухэтажных домов, залезал на самые высокие деревья. Да и позже высота не пугала, ни в полётах, ни на парашютных прыжках. Конечно, стоя на высоте 10 метров перед прыжком с тренажёра или перед открытой дверью грузового отсека Ли-2 испытываешь некоторое беспокойство. Но это не страх.   Ну а в самолёте высоты вообще не ощущаешь, сидишь в кабине и знаешь что ты хозяин положения, что тебе высота? Висеть на скале и ощущать, как она из под тебя выскальзывает – дело совсем другое.
     Я запаниковал: полагал, что боязнь достанет меня и в самолёте. Но нет, в кабине я чувствовал себя как прежде. А вот боязнь обморока стала преследовать постоянно. Стоило только подумать, что может стать плохо, как начинало стягивать кожу лица, проступал холодный пот и появлялся железистый привкус во рту.

     После отпуска меня снова отправили на обследование, на этот раз в окружной госпиталь в Новосибирск.
     Здесь уж меня помучили капитально: исследовали все, что можно исследовать. И обнаружили в печени лямбли. Это что ещё за напасть и откуда? Пока их вывели, умудрились здесь же в госпитале заразить желтухой. Через уколы, вернее, через плохо обработанные шприцы. Вылечили и желтуху.
     И вот я снова, издерганный, обколотый и залеченный, предстаю перед главной ВЛК округа. Думаю: «вот теперь-то я пропал, комиссуют». Но: «годен по статье…., параграф…., без ограничений». Вот здоровье! Даже месяц госпиталя его не сломал.

     Возвращаюсь в часть. Уже зима, полёты не столь интенсивны. В нелётные дни народ отсиживается в землянках. Накурено там до синевы. А я не курю месяц, думал уже, что совсем бросил. Но, как бы не так: вначале привыкаю к дыму, а затем и сам закуриваю.
     После перерыва получаю пару вывозных, делаю по кругу ещё четыре полёта самостоятельно и… всё: я восстановил лётные навыки. Вывозных на пилотаж в зоне нам не дают: что нас проверять? Мы сами можем обучить высшему пилотажу кого угодно.

     В полёте нет времени задумываться о своём самочувствии. Я уже знаю: стоит только попытаться сакцентировать внимание на самочувствии, как оно переходит в предобморочное. Загружаю себя в полёте до предела, чтобы и секунды не было на сторонние мысли.
     А когда у истребителя есть время на мысли о чём-то кроме пилотажа? Только в наборе высоты до зоны и снижении из неё до входа в круг. Несколько раз мысль о самочувствии приходит мне именно в наборе высоты. И тогда отгоняя эту мысль, а вместе с ней и ощущение неизбежного обморока, я начинаю сложный пилотаж ещё на малых высотах до входа в зону. Это отвлекает.
     И я кручу без всяких пауз фигуру за фигурой, набирая высоту необходимую для вертикального высшего пилотажа.  А закончив  его на нескромно малой высоте, лечу  над плоскогорьем на бреющем полёте и только вблизи аэродрома горкой набираю 400 для входа в круг. Так проходит зима.

     Начались полёты с будущими воздушными стрелками. На атаки я пока не летаю – добиваю свою программу личной подготовки за упущенный период и плановую этого года.
     Полёты парой. Первые два – ведомым в паре с командиром звена. Потом ещё несколько в качестве ведущего и звеном, ведущим второй пары. Взлёт парой.  Уходим в зону, отрабатываем виражи, спирали, горки и прочие несложные фигуры. Но вот командир кивает: вторую часть пилотажа ведущим буду я.
     А каковы задачи ведущего? Обеспечить плавное выполнение всех элементов, не задёргать ведомого. То есть спокойное и плавное пилотирование. Вот этого я и боюсь. Есть время придти в голову всякой дури. И она приходит. Первая же мысль о самочувствии и на меня накатывает: чувствую, что бледнею, опять испарина и этот отвратительный привкус во рту. Темнеет в глазах, вот-вот отключусь. Напрягаю все силы, чтобы удержать ускользающее сознание; мышцы сжимаются, деревенеют руки и ноги. Наконец КЗ выскакивает вперёд, занимает место ведущего. Вход в круг, посадка парой. Заруливаем на заправочную. Затем ещё полёт.
     Я чувствую: следующий полёт я не выдержу. От взлёта до посадки, все 30 минут ведущим буду я. Спокойный размеренный полёт не для моего состояния, я десятки раз буду на грани отключения. В ощущении накатывающегося обморока летать нельзя.
     И я всё обстоятельно рассказываю комзвена: и как на меня накатывает предчувствие обморока, и как я во всех полётах это состояние гашу. И про пилотаж на малых высотах и про бреющие полёты. Про одно умолчал: как опускался на бреющем в оврагах ниже их берегов, как гладил поля, перепрыгивая через окружающие их рощицы. Это было уже чистое хулиганство и к моему самочувствию отношение имело косвенное.

     Командир значительно старше и опытнее меня, он понимает всё правильно. И даже вспоминает подобный случай из своей богатой биографии. И уже вместе мы решили: летать с такими ощущениями нельзя. Даже праваком на Ли-2. Хотя это единственная возможность остаться лётчиком. Совет просить перевод в штурманы наведения ПВО я отвёрг: если не летать, то нахрена мне офицерские погоны? Глупый максимализм – это я понял десятилетия спустя.
     Так состоялось моё расставание с небом.
                Май 1960г.