Воспоминания детства. Автобиографический рассказ

"Воспоминания детства." Автобиографический рассказ. Алексей Акиндинов (2000 г.)
Оригинал на сайте: http://www.akindinov.com/lyricsru/189-fromchildhood
Фрагменты рассказа были опубликованы в 2003 году в статье Галины Ивановой  «Он «повернул глаза зрачками в душу.» Газета «Рязанские ведомости», 27 марта 2003 г. № 56-57 (1565-1566), газета «Рязанские Зори», 3 сентября 2003 г. № 65 (11165), «Каталог «Алексей Акиндинов. Живопись. 2004г.» и в книге Валентина Баюканского "Прогулки в закоулки" (Липецк, 2013 г.)


          Как родился, не помню. Это - словно телевизор включили. Если вспомнить, что было до этого – черный экран и тишина. По крайней мере, ассоциативно это выглядело так. Самым первым воспоминанием было то, как меня клали на детские весы. Еще подумал тогда « Это ведь холодная металлическая чашка , мне будет очень неприятно касаться её своим телом.» Увидел, как на чашку положили узорчатое одеялко, и в душе наступил покой.

         Следующими воспоминаниями идут наши с мамой длинные и долгие дороги в детскую поликлинику. Я тогда не знал, что это детская поликлиника - весь мир был ограничен этим интерьером. Электрический желтый свет, дети, которых принесли родители, сидели на деревянных стеллажах. Под каждым было одеялко; у кого клетчатое, у меня - с узором. Самое раннее детство, это воспоминание только интерьеров. Вот огромные стены с толстыми бархатными коврами, высоченные потолки с люстрами. Люстры очень красивы, как хрустальные замки. Бегу по паласу, наталкиваюсь на огромные ноги. Это папа, он улыбается. Сейчас, рассматривая детские фотографии, вспоминаю момент фотографирования, и что думал в эту секунду. Вот мне несколько месяцев - голенький лежу на животе на кроватке и ползу по красивому покрывалу. Помню, что думал в этот момент - я раненый солдат. Да, именно солдат, и я знал, кто такие солдаты. Наверное, из-за того, что смотрел телевизор. Когда шел фильм про войну и людей убивали, мне было жалко и страшно, я не знал, что это актеры, но знал, что такое смерть. Мне было около девяти месяцев. Когда мы с дедушкой были на кухне зимой, смотря в окно я видел, как садятся на рябину снегири. На холодильнике стояло радио, транслировался хоккейный матч. Дедушка мне говорит: «Скажи «хоккей». Я – «Хоккей!» Это было мое первое слово, его сказал, когда мне был год.

        Наступало лето, и из огромных окон светило яркое солнце, на полу играли солнечные зайчики, они бегали по затейливым узорам ковра. На подоконниках стояли горшки с геранью. Если её немного потрясти, то она начинала сильно пахнуть. В воздух поднималась пыль, она напоминала золотой газовый шарф. Мои дядя и тетя съездили в Сочи, привезли оттуда много эвкалиптовых веток. Мне в подарок - голубой вертолётик. Я ставил его на ковер и заводил ключиком. Он начинал быстро вращать своим оранжевым пропеллером. Они рассказали мне, что эвкалипты – очень высокие деревья, гораздо выше наших тополей. Я думал: «Тополя такие огромные - выше крыш девятиэтажек. Какие же тогда эвкалипты?» Смотрел на вертолётик и представлял, как долго ему лететь вверх, чтобы добраться до их макушек. Ему будет приятно лететь среди кружева благоухающих веток.

        Мама купила мне игрушку «Кукла едет в гости». Это была любимая моя игрушка. Когда вёз её из комнаты в комнату, она крутила головой; то влево, то вправо. Заигрывался с ней дотемна. Когда однажды ночью я вез её по полу, то въехал в комнату дяди. Он лежал на кровати, рядом сидела тетя и прабабушка. Они попросили меня выйти. Дядя болел…

        У меня были интересные карты. Они изображали разных забавных персонажей. Одна изображала тигрёнка, другая - африканца на тракторе, третья – Буратино. Был у меня и пластмассовый маленький Буратинко. Мама сказала: «Эти игрушки лучше не покупать. Говорят, что пластмасса очень токсична.» Мне было интересно узнать, что значит «токсично», и поэтому я отгрыз Буратинке нос. Почувствовал очень своеобразный вкус и запах этой пластмассы. Мне понравилось. Токсично - значит необычно…

        Постепенно интерьер сменил экстерьер. Я уже больше времени проводил во дворе. Мы бегали по зеленой лужайке с сестрой. На дворе висело чистое белье. Оно освещалось ярким солнцем. Словно белые облака - сияло. Трава очень сильно пахла, особенно если ее раздавить. Вспоминал мамино «токсично». Однажды с сестрой мы нашли в поле среди травы большую гору упакованных апельсиновых жвачек. Нам сказал кто-то: «Их выбросили по истечению срока хранения». Мы доверху набили пачками жвачек свои карманы, потом жевали. Они были немного неэластичны и крошились, но зато при этом чувствовался сильный апельсиновый вкус.

     Во дворе с нами бегали дети армян, они кричали: «Герика, Герликаэрика, Эрика.» Солнце накаляло крыши жестяных гаражей, они источали запах железа и жженой краски.

     Каждое лето к нам приезжал чехословацкий луна-парк. Мама с папой водили меня на аттракционы. Надо заметить, что они не доставляли мне удовольствия. С гораздо большим удовольствием я разглядывал шестирёнки и поршня каруселей, чем катался на них. Так же дело обстояло и с зоопарком. Мама подводила меня к клетке и говорила: «Смотри, какая обезьянка!» Мне было жаль животных. Они смотрели на нас грустными глазами. Потом переставал об этом думать, меня больше привлекал речной песок, который был у нас под ногами. Мама – «Смотри, какой лев!» Я, показывая пальцем в песок - «Песок!»

     Помню, как часто болел. Лежал в кроватке и смотрел на узор ковра. В свете тусклого ночника мне мерещились угольные горы и фонари-жирафы. Мама давала мне из стеклянного пузырька таблетку, я проглатывал её. Странное было ощущение в нёбе – когда смешиваются органы чувств. Я не понимал – запах ли это, или ощущение в нёбе, словно оно из резины сделано.

     Детство – время постоянного страха. Когда мне было около пяти, лет со мной случилось нечто, что несколько ночей заставило меня бодрствовать. В один из вечеров, когда все уже легли спать и меня тоже уложили в кроватку, я смотрел на ковер. Постепенно я начал видеть в нем светлеющее пятно. Оно было размером не более ладони. Прошло несколько минут, и мне уже не надо было вглядываться в него - оно сияло. Посередине я увидел Иисуса Христа. Но я почему-то почувствовал очень сильную угрозу по отношению к себе. Вскочил с постели, включил свет, разбудил всех. Когда родители проснулись, я подошел к ковру и стал трогать то место пальцами. Там ничего не было. У меня был очень сильный страх, я потребовал, чтобы немедленно свернули ковер и выбросили на помойку. Дальше - не помню. Сейчас нахожу объяснение этому явлению. Дело в том, что в детстве моя прабабушка рассказывала мне и моей сестре всякие страшилки: «Конь в яблоках»(про серийного убийцу – продавца), «Щекотка»(про то, как муж (опять серийный убийца) защекотывал до смерти свою очередную жену), «Серый сатана»(который подобно молнии упал с небес в пропасть и у него была большая серая треугольная голова). Это и повлияло на мою психику.

       В другой вечер, когда родителей не было дома, и я уже готовился ко сну в своей комнате, включил светильник, вышел на несколько минут куда-то, и когда входил обратно, посмотрев на стену, замер в оцепенении. Со стены на меня смотрело лицо. Это было красивое женское лицо феи. Опять это вызвало в моей душе только страх. Дома был дедушка. Я позвал его. Показал ему на стену, сказав: «Видишь там её?» Он – «Нет. Кого???» Я сказал, что там лицо феи. Дед долго прыгал около стены, водил руками по обоям, пытаясь доказать, что феи нет. Но она смотрела на меня. В комнату я так и не зашел. Чтобы отвлечься, взял пластилин и слепил из него «Мать-героиню», подарил деду, сказав, что буду спать с дедушкой и бабушкой. Он дал мне какую-то сладкую зелёную пилюлю. Дальше опять - не помню…

         Первое творчество появилось, когда мне было лет пять. Я стал разрисовывать обои. Нарисовал Деда Мороза. Мой дед, разозлившись сказал - «Маляр!» Это меня не остановило. Я упорно нарисовал ещё четыре Деда Мороза. Тогда мой дед оторвал от стула дерматин, натянул его на деревянную рамку, дал мне кисти и краски. Моими первыми картинами были: копия с репродукции картины Поленова «Московский дворик», и портрет Есенина. Это были картины маслом на дерматине. Дед был доволен тем, что я больше не порчу обои. Когда в доме закончились стулья, и дерматина уже не было, то меня отдали учиться в художественную школу. А картины отправили с отцом в деревню «Гладкие Выселки» Захаровского района. Позже я узнал мнение моей деревенской бабушки по поводу картин. Оно было менее лестным, чем дедушкино - «Маляр».

        Мой первый учитель в детской художественной школе, увидев, как я пишу акварелью, сказал – «Лёша, у тебя интересная манера письма. Ты не пишешь, а рисуешь кистью, как китайцы.» Об этом он сказал и на родительском собрании. Не знаю, была ли это похвала? Его звали Черёмин Валерий Эрикович. Учиться в художественной школе мне нравилось, а вот в обычной школе – нет. Это из-за своих одноклассников. К сожалению, хороших ребят было только трое. Остальные - постоянно издевались над нами. Учителя их не могли контролировать. Был случай, когда эти «отморозки» нашли где-то шприцы, наполнили их грязной водой из луж и стали гоняться за «тихими». Поймав одного из нас, решили поиграть в «доктора», пытаясь сделать «лечебную» инъекцию в глаз. Он успел закрыть лицо рукой. Игла попала в ладонь. Я видел как позже, сидя на уроке за партой, он разглядывал под кожей синеватый пузырь, напоминающий спелую сливу. Наше терпение было безграничным. Жаловаться учителям и родителям было бессмысленно. Хулиганов после наших жалоб журили, а они нас потом в раздевалке били, рассматривая, насколько удачными выглядят наши фингалы и «не надо ли добавить?» Мы убеждали друг друга - надо поверить, что это только сон. Но легче не становилось. Наконец, договорились до того, что решили переубивать по отдельности каждого из «гопосранцев». Мой друг Димка отговаривал меня от этой затеи, сказав «Лёша, не трогай их, вот увидишь, пройдёт время, и они сами друг с другом расправятся». Наверное, я всё ровно привел - бы план в действие, если бы не одно событие; однажды мы пришли в школу и услышали, что один из них прыгнул с крыши девятого этажа на крышу первого этажа (там был книжный магазин). Мы были на похоронах. Я видел его тонкий синий нос, белое лицо. Мне стало его жаль - он был не худшим из той гопоты, представители которой издевались над нами. «Хохол» был парень не плохой - не трогал никого из нас, он просто с ними тусовался. Больше у нас не возникало желания с кем-то расправиться, пусть даже нам было очень тяжело. А как сказал мой друг Димка, так и получилось в последствии: в течении последующего десятилетия, почти все эти гопники ушли в «мир иной», в основном в бандитских разборках «лихих 90-х». Так что детская художественная школа отличалась от обычной, как день от ночи, причем «Полярной ночи».

       Лет до тринадцати – четырнадцати я не испытывал депрессии. У меня могло быть плохое настроение, агрессия, страх. Но это чувство невыразимой щемящей тоски, почти физической боли в груди, когда не знаешь, что делать – идти или лежать, сидеть или стоять, - ничего не приводит к утиханию боли. Не знаешь, где выход. Раньше я не испытывал этого. Первое подобное состояние помню отчетливо. Была осень, я шел к дому. Видел издали свой подъезд. Ветер открыл и закрыл дверь. Летели бурые грязные листья по серому сырому асфальту. Я почувствовал эту душевную боль, от которой не было рецепта. Рисование уже не доставляло удовольствия, занимался этим, потому что надо. Любимым занятием стала пиротехника. Я покупал много книг и журналов о ракетостроении. Хотел сделать ракету, которая могла бы поднять меня воздух. Опыты на моделях обычной конструкции меня не удовлетворяли. Поэтому я придумал свою конструкцию ракеты и особый вид её старта («отстрел со стержня»). Но этот вид старта сразу отмел человеческое участие в полёте - перегрузки были несовместимы с жизнью. Я запустил таким способом несколько ракет. Понял, что это бесперспективно и бросил вообще это занятие. Потом ещё долго за мной бегали местные ребята и кричали: «Ну сде-е-е-е-елай раке-е-е-е-ету!!!» То, что я бросил пиротехнику, не вернуло меня к изобразительному искусству. Увлёкся астрономией. Стал строить свои телескопы. Именно это занятие позволило мне ещё раз испытать ранее неизведанное чувство. Ощущение эйфории, полёта, влюбленности. Но эта любовь была не к женщине, а к небу, к звёздам. Я смотрел на бездонную синь неба с россыпями миллиардов звезд, у меня захватывало дух и словно крылья за спиной вырастали. Я слышал пение ангелов. Дворовые кошки ночью окружали меня и как стражи сидели по кругу. Им было интересно, кто я такой - «Человек с трубой». Они, наверное, тоже хотели заглянуть в окуляр телескопа.

         Ещё одним детским развлечением было прыгание как можно с большей высоты. Несмотря на свою повышенную массу тела, в этом деле я рекордсмен. У нас был район постоянных строек. С ребятами лазили по этажам и прыгали в кучу песка. Я смастерил нечто напоминающее парашют, только вместо купола было крыло. Забравшись на один из резервуаров для артезианской воды, выбрал место для приземления. Это была большая и глубокая яма, её дно – мягкий и рыхлый чернозём. Высота - около десяти метров. Знал, что если не удержу руками крыло (за специальные крепления) - есть вероятность покалечиться. Все же прыгнул. Крыло резко, неестественно, больно рвануло руки вверх… Удержал. Долетел до дна ямы быстро, секунды за полторы, ноги по голень погрузились в землю. Подбородком сильно ударился о колено. В голове зазвенело так, что на время перестал видеть. Вернее; видел множество ярких цветных ниточек, узелков, звёздочек и узоров. Они как разъярённый рой пчёл ворвались в мою голову. Кроме того - сильно прикусил язык. Вылезая из ямы, почувствовал вкус железа во рту - шла кровь. Но я был доволен и горд. Повторить этот полёт никто не решился.

        Детская художественная школа и мой учитель – Черёмин, меня всегда баловали. Они отправляли мои работы на разные конкурсы, выставки. Мне вручали почётные грамоты.
Почему-то именно на моих работах концентрировали внимание люди. Хотя я знал, что они имеют больше недостатков, чем у некоторых товарищей. В них не было цветового достоинства, я словно рисовал цветом. Линии, как пальцы мага или гипнотизёра, завораживали зрителя. Наверняка, знаки и узоры несут в себе какую-то неведомую силу. Узор даёт гораздо больший ассоциативный импульс, нежели пятно или просто цветовые отношения. А вот если все это гармонично увязать: и цвет, и линию - то будет максимальный эффект. Даже если зритель - животное.

       Стремление чем-то выделиться было у меня всегда. Доходило до какой-то болезненной зацикленности. Познавал мир не чувствами, а голым каркасом холодного рассудка. Говорил себе – «Надо выработать свой неповторимый стиль. Надо написать такую-то работу, надо пойти туда-то и сделать то-то, чтобы стать знаменитым». Это было для меня навязчивой идеей. Рисовать почти всегда не хотелось. Словно ленивый и небрежный каменщик я клал кирпичики здания своего искусства. Заранее зная, что здание будет построено и стоять ему долго. Нужно только словно снова прокрутить пленку кино и последовательно уложить каждый кирпичик на свое место. Процесс был мукой. Цель – наслаждением. От других художников меня отличало то, что они писали именно потому, что им это нравилось, и им не нужен был результат - сам процесс доставлял радость. Мне же был нужен результат. Я терпел время, затрачиваемое на создание картины.

         Постоянно придумывал какие-то стили. Лет в тринадцать решил, что буду писать картины, на которых будет изображён разборный детский конструктор. Много разных пластмассовых частичек, которые соединяясь, образовывали какие-нибудь фигурки. Не написав ни одной картины в этом стиле, охладел к самой идее…
           Если вспоминать своё первое чувство любви к женщине, придётся вернуться на несколько лет назад - это было в детском саду. Увидел девочку, качающуюся на больших качелях и в моей груди словно птица встрепенулась. Как её звали - так и не узнал, потому что сбежал из детского сада. В этот день меня хотели отвести на прививку. Улучив момент, я выбежал во двор детсада, перелез через железный забор и был таков. Вместе с моим побегом аннулировалось и чувство к этой девочке. Одни и те же места посещения в разные периоды жизни хранят разные визуальные картинки в памяти. Так, например - наш Рязанский Кремль. Самое первое воспоминание о нём – длинная, длинная широкая дорога. По одну сторону идут ноги папы, по другую – мамы. Смотрю вперед, вверх, по сторонам. Вижу огромные высокие деревья. Оранжевые листья - раскрытые купола парашютов, десантируются на пестрый ковер осенней земли. Ни неба, ни архитектуры - не помню. Как возвращались - не помню. Запомнил, как в отроческие годы, зимой играли на кремлёвском валу в «Царя горы». Будучи уже подростком, в моей памяти запечатлелись образы архитектуры, немногим позже и лица любимых женщин.

         Одно и то же место словно меняло свой узор. Сбрасывало старый. Отживший. Обрастало новым, с другими конфигурациями…


Автобиографический рассказ "ВОСПОМИНАНИЯ ДЕТСТВА", 2000 г.
На фото - картина "Мальчик и кристалл", 93х88,5см, холст, масло, 1997 г.с. Алексей Акиндинов.