Глава 81 Роман с революцией

18-24 июня 2014 г.

ИСТОРИЧЕСКИЙ ДЕТЕКТИВ

Глава восемьдесят первая

Наполеон безотчетно опасался этой женщины. Даже приказал выдворить ее из Парижа. Первая красавица Европы Жюльета Рекамье, дружившая с Жерменой де Сталь, позволила себе дерзкое замечание по этому поводу: «Можно извинить мужчин, когда они очень любят женщин, но когда они боятся их - этого простить нельзя». Реплику передали Наполеону. «Я не считаю де Сталь женщиной», - ответил первый консул Франции, еще не ставший императором.

Талантливое перо мадам де Сталь, ее острый язык, ее бесцеремонное вмешательство в политику, ее стремление править страной из своего салона - все это было ненавистно Наполеону. Ненавистен был и ее любовник - депутат Бенжамен Констан, которому она прочила славу «второго Мирабо», хотя он не годился в подметки первому, озвучивая в Трибунате обличительные мысли Жермены по поводу консульского режима.

Она как будто не понимала, что для Наполеона роман с революцией исчерпал себя, и продолжала манипулировать понятиями «свободы, равенства и братства». Понимала, конечно же, однако по-прежнему досаждала Наполеону своей революционной ностальгией, испытывая к нему совсем другие чувства.

А он подставлялся под ее безжалостное перо. Щедро раздавал векселя, не обеспеченные ни свободой, ни равенством. Все это сознавали, но только одна де Сталь публично требовала процентов по векселям. Оплатить их Наполеон не мог. Приблизить к себе эту женщину, как она того явно домогалась, обошлось бы еще дороже. В итоге он вынудил ее странствовать по свету в поисках политического убежища, но так и не пустил больше в Париж.

Наполеон не обнаружил в себе воли уничтожить Жермену физически, как он поступил с герцогом Энгиенскмм, фрондировавшим не далее пределов своей гостиной. Не обнаружил, хотя рядом всегда был безотказный и беспринципный Фуше. Но и не рискнул оказать хотя бы минимум расположения, опасаясь, что и с этим минимумом она сумеет морально поработить его.

Мадам де Сталь откровенно издевалась над ним, высмеивая бессилие грубой, мужской силы: «И где же теперь ваша шпага, сир?» Последняя попытка сблизиться с Наполеоном состоялась в 1815 году, когда он бежал с Эльбы и вновь воцарился в Париже. Она была покорена его мужеством, новым невероятным триумфом и выказала готовность посвятить свое перо служению... Франции.

Так она написала Наполеону, и он понял ее. В ответном письме сообщил, что необыкновенно ценит ее таланты и для него не существует ничего более лестного, чем похвала мадам де Сталь, но все же он недостаточно богат, чтобы купить эту похвалу за такую цену.

И как сказать, кто из них двоих потерял больше от такой любви-ненависти. Известно, что потеряла она, но никому не дано знать, чего лишился Наполеон.

В 1817 году Жермена де Сталь умерла.

Вторая жизнь грешницы

«Армия, - говорил Федоров, склонившись над ее гробом, -последний шанс, чтобы человек отказался от своей неродственности, от своего небратства, от неравенства, от убеждения, что все ему чужие и он другой; в армии, - говорил он, - все справедливо и честно, в ней нет незаконнорожденных, сила армии в том, что она не дает поблажек себялюбию человека, и как он стоит, и как двигается, и как одет - во всем он такой же, как остальные».

Русский мыслитель-утопист, выдвинувший проект« всеобщего воскрешения умерших отцов» и преодоления смерти средствами современной ему науки - Николай Федоров говорил про армию верно, не уточняя, правда, о русской ли армии ведет речь, но тем не менее достойно предваряя слова другого русского философа Ивана Ильина, утверждавшего, что русская армия искони была школой русской патриотической верности, русской чести и стойкости, ибо является школой характера, а неспособность носить меч есть деградация человека.

Вероятно, Жермена де Сталь, проповедовавшая устами своих романтических героинь свободу личности, не спорила бы с Федоровым, несмотря на существенную разницу во взглядах, на личность и общество, и не стала бы возражать Ильину хотя бы потому, что еще в 1809 году, наблюдая военный парад в Петербурге, была потрясена и охвачена восторгом, с каким публика принимала свою армию. Она поняла, почему это зрелище представляется людям верхом совершенства.

Она и не могла спорить, поскольку умерла за одиннадцать лет до рождения Федорова и за шестьдесят пять лет до появления на свет Ильина. Разницей в возрасте можно пренебречь, если верить в проект воскрешения, отраженный в «Философии общего дела» мыслителя-утописта, который подарил ей вторую, затем и третью жизнь в образе элегантной, русской помещицы, а дьявол наделил запретным плодом власти над «проклятьем заклейменными», вечно жаждавшими вкусить от того плода.

Источник власти, коей сатана когда-то искушал Христа, а потом всех остальных, включая Наполеона Бонапарта, большевиков и социал-революционеров, не имел касательства до русской армии. Зато Федоров ежедневно вещал ей сквозь богемское стекло про батальоны, бригады, дивизии, распаляя упокоенную грешницу до исступления: «Это было, как в бане - все равны, все свои, нет никакой стыдливости, и тут она начинала безумно его хотеть, тело ее уже не могло быть спокойным в стеклянном гробу, и он как бы растворял стекло, приближаясь к ней...»

Интрига не под силу евангельским апостолам, ибо не Федоров распалял ее до исступления, а Сталин мучил плоть ласками тигра. Кроме него - все наиболее видные социал-демократы, марксист Плеханов, композитор Скрябин, объяснивший Ленину на языке музыки, что Россия уже беременна революцией, а также пламенные революционеры Свердлов и Троцкий, что, в сущности, и послужило причиной жгучей ненависти Сталина ко всем соратникам Ленина, вкушавшим запретного плода от сочувствующей «общему делу» мадам, как от публичной девки.

Вот вам и де Сталь. Тогда понятно, при чем здесь Сталин, у которого псевдоним от мадам и который, еще не обув утром сапоги из кахетинской кожи, думал, как бы половчее сократить поголовье страны. Ревность делала его не только жестоким, но и терпеливым. Словно хороший охотник, он мог ждать удобного случая годы, зная, что жертва никуда не денется. Его враги гибли в автомобильных катастрофах и на операционном столе, от яда или пули наемных убийц. Позднее он просто вносил их в расстрельные списки НКВД.

Что, между прочим, и требовалось от него. Если он хочет быстро и не столь мучительно для народа построить коммунизм, он должен убивать. Все, кто пытаются остановить, затормозить, помешать «общему делу», должны быть уничтожены абсолютно безжалостно. Коммунизм - это строй совершенных людей. Люди несовершенные никогда не сумеют его построить. Наоборот, они всегда и везде только помеха, их надо уничтожать, как сорняки, создавая благоприятные условия для людей совершенных.

Это все внушала Сталину Людмила Николаевна Сталь, член партии с 1897 года, участница революции 1905 и 1917 годов, любовница Сталина с 1918 года. Именно она как новая ипостась Жермены де Сталь, домогавшейся расположения Наполеона, проложила ему путь к самым вершинам власти, а потом постоянно внушала, что старые большевики уже ничего не могут и не хотят, они превратились в тормоз партии, вокруг - застой и апатия, и причина только в них.

Много сил и много лет товарищ Сталь потратила на то, чтобы убедить его в очевидном: партия нуждается в притоке новых людей, новой крови, партия должна омолодиться. Она ежедневно задавала Сталину один и тот же вопрос: партия - живой организм или труп?..

В 1927 году у мадам почти месяц длился бурный роман с Троцким, единственным, кто еще представлял для Сталина реальную опасность в борьбе за власть. К тому времени, когда пора было рвать с ним, она вдруг почувствовала, что не желает ему смерти, не хочет, чтобы Сталин его уничтожил. Троцкий мешал Сталину, очень ему мешал, потому она и легла в постель к этому неряшливому еврею, еще недавно возглавлявшему Реввоенсовет, но сейчас хотела, чтобы Сталин избавился от него каким-нибудь иным путем, не проливая крови.

С другой стороны, она видела, что только дикая ревность, только она освобождала нового Наполеона от моральных условностей, побуждая расправляться со старой гвардией революционеров. На сотнях примеров из жизни того же Наполеона она доказывала, что если судьба в ее лице сделала из недоучившегося семинариста Джугашвили вождя революции Сталина, то он не имеет права не подчиняться законам этой революции, которая всегда пожирает своих детей. А иначе... Иначе роман с Троцким продолжится. И не только с ним.

Он верил и не верил. В конце концов не могла же Сталь переспать с половиной страны, хотя и очень старалась. Старалась даже с престарелыми идиотами в специальной клинике для впавших в маразм членов партии с дореволюционным стажем, которые ожидали, как очистительного разбирательства на бюро райкома, второго всемирного потопа, но не желали даже ради забронированного места в Ковчеге Ноя открепиться от своих парторганизаций. Номенклатурные пациенты охотно блудодействовали с нею, но, принимая нежное тепло соучастницы Ноя, оставались верны партии, не могли поступиться принципами, обеспечивающими право на урну в Кремлевской стене, вследствие чего и покинули клинику, чтобы уплатить членские взносы и более сюда не возвращаться.

Они, конечно, хотели спастись в бессмертии, но не верили ни Федорову, ни мадам де Сталь. Напротив, сочиняя доносы в ЦК, в которых требовали немедленно арестовать никогда не виденного ими Ноя и его мадам, полагали, что партия сумеет выиграть время, чтобы с помощью рабочего класса предотвратить грядущий потоп и добиться полной победы социализма.

Революция, писали они без тени сомнения, была чистой воды бредом, наваждением дьявола, и то, что они в ней участвовали, то, что они ее совершили, объясняется исключительно их невменяемостью, состоянием аффекта, в котором они находились начиная с 1905 года.

Не такие уж это были идиоты, что лишний раз подтверждало подозрения о крупных взятках лучшим психиатрам столицы, сочинявшим фальшивые анамнезы для наследников культа личности. Что же до Ноя, то евреи всегда обвиняли его в том, что он не отмолил, не спас первозданный род человеческий, который, как они были убеждены, составляли некогда одни евреи.

Хотя Ной и был праведником, запросто беседовавшим с Господом, но был им, как это явствует из Бытия, только среди своих поколений, отнюдь не считавших праведность добродетелью. И его родной сын Хам, позабавившийся с пьяным отцом, был не хуже и не лучше других, а вот то, что Ной не сделал ни одной попытки умолить Господа пощадить потомков Адама, являлось страшным обвинением пророку. Так что поделом ему, опозоренному. А род предстояло восстанавливать заново.

Едва кончатся сорок дней снегопада, три медсестры спецклиники будут по очереди оборачиваться голубками и облетать землю, пока не найдут обетованного места. На этом пространстве, названном Россией, они и начнут вить свои гнезда.

Комментарий к несущественному

Не стоит легко верить в реинкарнацию Жермены де Сталь, требовавшей от Наполеона беспримерного мужества и безоглядной жестокости ради достижения высшей цели. Чему он и следовал, хотя и отвергал влияние царственной грешницы: уложил в могилу пять или шесть миллионов человек, ограбил полмира, загубил цвет нации - и слава его не тускнеет в веках.

Но как объяснить то обстоятельство, что Людмила Сталь требовала от Сталина точно того же? Она гнала от себя мысль, что, быть может, Коба просто не создан для власти, ему не хватает воли, недостает решительности, чтобы стать настоящим вождем революции, но в таком случае он должен уйти - уйти сам, уступить место совершенным людям, о которых она ему неустанно твердила, срываясь порой на злую иронию: «И где теперь твой маузер, Коба?»

В конце концов мадам Сталь нашла слова, коим он поверил безоговорочно: «Смерть людей, убитых по твоему приказу, это не настоящая смерть, это как бы смерть понарошку, смерть как в сказке; настанет время, наступит коммунизм, когда эти убитые люди уже ни для кого не будут препятствием, и тогда, как говорил наш учитель Николай Федоров, все они будут возвращены из небытия, воскрешены, все они восстанут из пепла».

И Сталин стал Сталиным. И не надо возвращаться к дате смерти Жермены де Сталь. Не надо ничему удивляться: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться; и нет ничего нового под солнцем». Экклезиаст сказал.

Мадам де Сталь определенно не хватало утонченного артистизма, каким славилась актриса божьей милостью Жозефина Дюшенуа, иначе она носила бы королевскую мантию из сибирских горностаев, подаренную Александром I другой Жозефине - де Богарне. Жермена носила бы ее, а не Людмила Николаевна Сталь, которая пожертвовала царскую мантию на подпольные нужды партии. Не только мантию или там особняк на Ордынке -себя она жертвовала, отдаваясь тем, кому на рассвете предстояло идти метать бомбу, бледным, затравленным русским инокам - отдавалась, благословляя их на смерть своей любовью. Дальше, сколько им оставалось жить, они думали уже не о своем конце, не о том, что умрут такими молодыми, и уж тем более не о партии и революции, а только о ней, мадам де Сталь, о том, что она была в их жизни, озарив ее счастьем любви. И, значит, все правильно.

Людмила Сталь не боялась войны, считая, что коммунизм наступит раньше. Не понимала, что только война и способна поторопить историю. В1939 году она отравилась, будучи на десять лет старше Жермены де Сталь. Или ее отравили, что вернее. У большевиков это равнозначно, ибо все равно, считали они, нет ничего более неизбежного и естественного, чем смерть, а уж каким путем и по чьей воле она наступит, не имеет существенного значения.

Она и сама верила, что войны и социальные потрясения - лишь отражение неисповедимых процессов в астрале, так что корить себя, ужасаться творящемуся злу и каяться за него - просто бессмысленно. А культура свое слово уже сказала, ничего не изменив и только умножив зло. Культура истощилась, уступив свое место гнусному пороку содомии, ибо выплеснула все свои силы и таланты на тот истоптанный холм, именуемый Голгофой, и не дано ей понять, почему всякое изреченное слово становится ложью. А, значит, все правильно.

Слово о полку

Вернемся к военному параду в Петербурге, столь восхитившему Жермену де Сталь в 18094 году. Безукоризненный воинский строй, блеск гвардейских киверов, многоцветье мундиров, полковые знамена, барабанная дробь - все это, несомненно, очаровывало, но мадам подумала тогда о другом. О том, что впоследствии породило мысли Федорова и действия Сталина касательно русской армии. Было в них нечто от Фридриха Ницше: «Народы, имевшие какую-либо ценность, ставшие ценными, никогда не делались таковыми под влиянием либеральных учреждений: великая опасность делала из них нечто заслуживающее уважения, опасность, которая впервые знакомит нас с нашими средствами защиты, с нашим оружием, с нашим духом, - которая принуждает нас быть сильными».

Далеко не все это понимали. Но в России хотя бы пытались понять: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром, французу отдана?..»

Не даром, но и недаром. Только сам вопрос шире ставить надобно. Почему, как пики горных вершин, высятся в ратной истории русского народа -Куликовская сеча, Бородинское сражение, Сталинградская битва, Курская дуга? Битвы - не столько победные, сколько утратные, опустошительные. Шли вперед, не думая о победе и о славе ратной не помышляя, а только желая одолеть врага. И гибли, оставаясь зачастую безымянными.

После Куликовской битвы Тохтамыш разорил Москву, ибо некому стало защищать ее, и накануне Бородино Москву сдали - почему же они причислены к русской воинской славе, а победные сражения на Воже, при Березино, в иных местах остались в исторической памяти рядовыми эпизодами? На Курской дуге были обескровлены армии двух фронтов, не слишком даже и пошатнув тем самым сложившегося равновесия сил - почему столь высоко вознесена и эта битва, едва ли не затмившая Сталинградскую?

Мамая о том не спросили, а Наполеон ограничился уклончивым объяснением. Не добавил ясности и Лев Толстой, описавший Бородино в подробностях: «Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть - для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершенно очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение».

Наполеон дал, Кутузов принял... И это верно. Однако всего вернее, что время подошло русскому народу подняться и, пролив кровь великую, выстоять, о победе и славе не помышляя - выстоять. За четыре с лишним века до Бородино можно было откупиться от Мамая дарами щедрыми и златом, и дальше жить-поживать под ордынским ярлыком. Можно было и от Бородино отойти на юг - к нетронутым войной селам и городам непуганым - и там укрепляться достатком.

Можно было. Но тогда бы и мы стали другим народом, если вообще остались бы русскими, и свои решающие битвы, к коим неспешно готовились в недосягаемой для врага стороне, мы бы неминуемо проиграли. Другие народы, может быть, сочли бы удачей мирный исход, избежав рабской покорностью пролития крови, но для России такого пути не существовало. Старой Смоленской дорогой пролег ее путь. И вечной памятью двенадцатого года.

Что же до Полтавского сражения и до пушкинской «Полтавы», то грому и блеску хватило там на все «лейб-компанство» Петра, включая и того, кто «счастья баловень безродный, полудержавный властелин». Также и «незалежную» хоругвь Мазепы, Кочубея и Орлика не уронили впоследствии столь же продажные их потомки, что отгребались от России самостийным веслом - Грушевский, Скоропадский, Петлюра, Бандера, Шухевич, Коновалец, Чорновил, Кравчук, Кучма, Ющенко... И так, видимо, далее: «Рэгачи, бамбуло, над расгэпанным коханнем!..» Что на мове означает: «Смейся, паяц, над разбитой любовью!» Вот он и смеется, пока не «перекандубасывся» на Майдане. Кто бы знал, что это такое...

А подлинные герои Полтавы безвестны остались. Суворов, который из девяноста трех сражений выиграл все девяносто три, к тому времени еще не родился. Зато граф Шереметьев не подкачал, разгромив под деревней Лесной мощный корпус шведского генерала Левенгаупта, шедший на соединение с армией Карла XII.

Карл Маркс редко делал объективные выводы, когда речь шла о России, но о Полтавской битве высказался искренне и точно: «Карл XII пытался проникнуть в Россию, внутрь нее, и этим погубил Швецию, показав всем неуязвимость России».

Не все услышали голос из будущего. 14 июня 1812 года Александр I послал генерал-адъютанта Балашова к Наполеону с предложением начать переговоры. Тот принял генерала уже в Вильно, занятом французами вскоре после переправы через Неман. Скользнув по письму беглым взглядом, передал его кому-то из свиты.

- Никаких переговоров! Я раздавлю Россию!.. Впрочем, генерал, к вам у меня есть вопрос, единственно возможный в рамках переговоров. Не укажете ли самый короткий и верный путь на Москву?

- Карл Двенадцатый шел на Полтаву... - ответил Александр Дмитриевич Балашов.

Мрачная тень легла на лицо Бонапарта, однако он сдержал гнев. Дерзость ответа была под стать его остроумию.

- Я ценю ваш юмор, генерал. Но история в моем лице не может снизойти до просьбы вашего императора о мире. Судьба России предрешена!..

Находившаяся вдалеке от этих мест Жермена де Сталь предчувствовала другое. Вторгшись в Россию, Наполеон потеряет себя, и только потом - армию: «И где теперь ваша шпага, сир?..»

А Сталин, завершив роман с революцией, остался Сталиным.