Маски-шоу

Моя преподаватель по анатомии как-то сказала: «Кто не заваливал сессию, тот не был студентом». А капитан Врунгель, герой одного из самых любимых мной в детстве мультфильмов, пел о своем судне: «Как вы яхту назовете, так она и поплывет!» И вот этими самыми словами, знаменитого капитана дальнего плавания, напутствовал нас  на  первый экзамен заведующий учебной частью кафедры биологии, доцент Захаркин Юлий Федорович, по прозвищу «Маски-шоу». 
Не трудно догадаться, что свой псевдоним он получил за карикатурное внешнее сходство с известным героем одноименного шоу. Но на этом их сходство и заканчивалось. Был Юлий Федорович, человеком высокоинтеллигентным, мега образованным и умным, обладающим феноменальной памятью и потрясающей эрудицией.
Ему была свойственна стремительность почти во всем, в движениях, суждения и речи. Заходя в учебную комнату, он решительно распахивал дверь и врывался в класс как американский торнадо, повергая первокурсников в священный трепет. Его занятия так же отличались специфичностью.  Обычно он давал небольшую письменную проверочную работу на текущую тему, а после все оставшееся время подробнейшим образом объяснял и расписывал на доске этот же самый материал. Таким образом, у курсантов всегда был материал, чтобы  успешно отработать полученный за летучку «неуд». 
К сожалению, а может быть и к счастью, это смотря с какой стороны посмотреть, Юлий Федорович не преподавал в моей группе, но пару раз заменил отсутствовавшего преподавателя. Именно так я и познакомился с его стилем ведения занятий. А вот экзамен мне пришлось сдавать ему, вернее переэкзаменовку. Но давайте ка по порядку.
Биология была предметом нужным и интересным, вот только с куратором нам не очень повезло. Был он человеком нудным и, по началу, очень сильно закручивал гайки и прессовал нас, но вскоре понял, что наша группа, не смотря на наличие в ней нескольких золотых медалистов и одного краснодипломника в моем лице, не отличается «умом и сообразительностью». В результате он довольно быстро потерял к нам всякий интерес и стал вести занятия в щадящем режиме, относясь к нам как к детям с легкой степенью дебильности. В свою очередь и мы отвечали ему взаимностью, поэтому не особенно усердствовали при подготовке к занятию, предпочитая налегать на анатомию, гистологию или химию. 
А в соседней группе вообще творились полнейший разброд и шатания, или как мы считали «лафа». Там занятия проводил, а точнее сказать не проводил ветеран чеченской кампании, настоящий боевой офицер,  полковник Печеньев. По слухам, был он когда-то тяжело контужен, что не смогло не сказаться на его характере, поведении и эмоциональной сфере.
Его группа, придя на занятие, тихо рассаживалась по местам и начинала заниматься своими делами. В положенное время в класс заглядывала какая-нибудь лаборантка и произносила: «Печеньев объявляет начало занятия». Это служило сигналом к тому, что надо прекратить любые шатания и войти в режим полной тишины, как на подводной лодке. К слову сказать, Печеньев был морским офицером и когда-то служил врачом на флоте. Памятуя о том, что «высшее образование – это самообразование» группа приступала к занятиям, но, как правило, одной биологией это не ограничивалось. По истечении некоторого времени, лаборантка снова заглядывала в класс и говорила: «Печеньев объявляет перерыв». Вот так они и учились.
Иногда он, конечно, удостаивал их своим посещением, для того чтобы провести формальный опрос и сделать соответствующие пометки в журнале. Разумеется, все это не могло пройти мимо заведующего учебной частью, то есть мимо Юлия Федоровича Захаркина. Были они с Печеньевым, прямо сказать на ножах, и уж если кто из его курсантов попадался Захаркину на отработках, то Юлий Федорович всегда устраивал им допрос с пристрастием. Печеньев же, в свою очередь, не оставался в долгу, поэтому, когда наступала его очередь принимать отработки, то под прицельный огонь попадали курсанты Захаркина. Вот так они и жили.
Мое же знакомство с Печеньевым произошло непосредственно на экзамене по биологии. Признаться, я был очень доволен, что меня распределили к нему, поскольку по слухам сдать ему экзамен было проще простого. Но не тут то было.
Не знаю, что случилось с ним в тот день, может быть, он не выспался, не смог сходить по большому  или у него разболелась голова на почве старой контузии.   Может быть, что вполне вероятно, он страдал пароксизмальным аффективным расстройством, как следствие все той же злополучной контузии, но факт заключается в том, что экзамен я ему не сдал.  Непосредственно передо мной он срезал подряд двух, вполне, как мне казалось, успешно отвечавших курсантов, а когда очередь дошла до меня, то выслушав мой ответ на первый вопрос, Печеньев сказал только одно слово: «дальше». Я перешел ко второму вопросу и когда закончил, Печеньев снова произнес то же самое слово: «дальше». Приступив к ответу на третий вопрос билета, я успел произнести всего несколько предложений, как меня буквально оборвал его крик: «СТОП! ДВА!»  Он швырнул в меня зачеткой и крикнул: «СЛЕДУЮЩИЙ!»
Выходя из аудитории, я впал в подобие сомнамбулического состояния. Первый экзамен и первый «банан», а дальше  согласно пророчеству Юлия Федоровича Захаркина  «как вы яхту назовете, так она и поплывет», ничего хорошего меня не ждало.
И действительно, когда дня через три-четыре я, вместе с другими, не сдавшими биологию, прибыл на кафедру для переэкзаменовки, выяснилось, что принимать у меня будет лично заведующий учебной частью, то бишь  Юлий Федорович.
От волнения меня трясло как осиновый лист, пульс был, наверное, под двести ударов. Помню, что я не мог даже стоять, ноги были на столько слабы, что подгибались подо мной, поэтому я сидел на корточках у стенки и бессмысленно таращился в свой конспект. 
Я с трудом сдерживал дрожь в пальцах, когда тянул билет, но взглянув на вопросы, не поверил своему счастью. Для меня лучшего и быть не могло, поскольку каждый из этих вопросов я знал досконально. Как сейчас помню: первый – репликативная вилка, второй – филогенез желез внутренней секреции, третий – идеальная популяция.
Плюхнувшись за стол я стал со скоростью стенографистки переносить на бумагу свои знания, боясь, что могу их забыть. В это же самое время, Захаркин неспешно прогуливался по классу и время от времени посматривал на часы, отслеживая минуты, отпущенные на подготовку. Закончив писать, я,  не дожидаясь приглашения, объявил о своей готовности отвечать.
Не буду расписывать, как я ему оттарабанил все три вопроса. Юлий Федорович спокойно и, не перебивая, выслушал весь мой ответ и только когда я произнес сакраментальную фразу «сержант Белявский ответ закончил», задумчиво постукивая по столу карандашом, спросил:
- Белявский! Я не понимаю, как вы умудрились получить двойку? Вы что, не выспались, или билет плохой попался?
Ответить мне помешал присутствовавший на переэкзаменовке начальник курса. До сего момента он тихо сидел в уголке, но услышав вопрос завуча, быстро вскочил со стула и, стремительно подбежав к нам, угодливо произнес:
- А он, Юлий Федорович, экзамен Печеньеву сдавал!
- Ах! Печеньеву! Ну, тогда все понятно!
Дальше, Захаркин вновь обратился ко мне и, указывая на вопрос о филогенезе желез внутренней секреции, поинтересовался:
- Скажите, Белявский, а где вы взяли вот этот вот материал?
- А это, Юлий Федорович, вы как-то заменяли занятие в моей группе и я все подробно за вами законспектировал.
- То-то я и смотрю, что все слово в слово! Ну, что же, мне признаться очень приятно, что вы так за мной все записали и выучили. Но, к сожалению, после двойки, я не могу вам поставить отлично, поэтому только «четыре».
С этими словами, Юрий Федорович расписался в зачетке и торжественно вручил ее мне. Стоит только добавить, что в Академии, курсант, получивший двойку на экзамене, во время переэкзаменовки мог рассчитывать лишь на «тройку» и то, что Захаркин поставил мне «хорошо» означало только одно – мой ответ его действительно впечатлил.