Музыка и последние дни на Марсе

Музыка и последние дни на Марсе.

 …То были ещё не последние дни на Марсе. То было время последствий после Первого Сокрушительного Удара.
 Тогда мы ещё думали, что будет у нас впереди Светлое Будущее. Надо только как следует взяться за Работу и сделать её.
 Но зрел уже тогда у нас зародыш предательства. Наша администрация планировала всё медленно, безболезненно самоликвидировать.  И считала она эти свои действия благородными. Что вот, не сразу они всех на улицу выгнали, а медленно и постепенно это делают, максимально безболезненно.

 …Любила я в те времена, после Первого Сокрушительного Удара, когда в сердце ещё жила надежда на Светлое Будущее, работать во вторую смену. Мне нравилось время, когда все расходились по домам, и я оставалась одна в тишине наедине со своей любимой Работой. Было тихо, темно и окна были раскрыты. А за окном, в темноте, звучал саксофон. И музыка была такая прекрасная, такая печальная, что хотелось плакать. А поскольку музыка звучала постоянно, я привыкала к ней и переставала слышать её.  Оставалось только настроение от неё, печальное и возвышенное. И только тогда, когда музыка умолкала, только тогда я обнаруживала её предыдущее звучание. И в тишине становилось тоскливо и дискомфортно. А когда музыка начинала звучать снова, я успокаивалась, и возвращалась возвышенная печаль.

 …Теперь это всё давно позади. И ни для кого не секрет, что наступили для нашего завода последние дни. Прошёл аукцион по продаже заводской территории. А жалкие остатки трудящихся в ближайшее время планируют перевести на другую площадку. Кого переведут, а кого и сократят.

 …Иду  через сквер в сторону Комаровки. Яркий, тёплый майский день в конце марта. Почему не звучит саксофон?
 Вот и музыкант. Сидит, весь в чёрном, застыл как статуя, опустив лицо вниз. Облокотился левой рукой о колено, держится за шляпу. Застыл. Задумался. Неподвижный, как статуя. Или умер так, сидя?
 А народ течёт потоком мимо и не обращает на него никакого внимания. Вот так можно умереть в людном месте, сидеть мёртвым и холодным, и никто не обратит внимания в спешке своей.
 И меня пронесло мимо тоже. И холодный ледяной ужас сковал душу.
 На обратном пути я подойду к нему и заговорю – успокоила я свою совесть.

 …Обратно я машинально пошла другим путём. Но потом вспомнила, повернула и, обойдя вокруг мебельного, услышала: звучит саксофон. Неуверенно, с перерывами, но всё-таки звучит. И сразу отлегло от сердца. Жив.
 Не было возле музыканта ничего, куда можно было бы положить деньги. Но когда я поравнялась с ним, он посмотрел на меня, и я протянула ему купюру в руку. Он взял и поблагодарил.
 Мелкую купюру я ему дала, более крупную не решилась. Не принято. А я перед ним в таком огромном долгу, ведь столько длинных вечеров я дышала его музыкой, плавала и летала в ней…