Отцовские корни -2

Мой отец  родился на Покрова в 1911 году, в счастливое время России, в слободе Плосской Корочанского района Белгородской округи - в большой и состоятельной малороссийской сельской семье, рода, пустившего глубокие корни на древней и благодатной Белгородской земле, младшим ребенком-сыном, где было шестеро детей, четыре сына и две дочки.

Рассказывал, что рос он очень крепким мальчишкой с круто налитым телом и совершенно русой, «как сметаной помазанной», головой, и все свое свободное детское время проводил в странствиях по окрестностям родной слободы, где были все прелести природы - и леса и поля, и горы, и глубокие овраги, и реки и озера.

Место это - обжитое с ранних времен, находили они и рубила совершенно древние и скребки, и каменные топоры более позднего изготовления, а однажды, играя с детишками на Белой горе, что при въезде в слободу слева, обнаружили в схроне кольчужку и еще кое-какое оружие старинное, то ли забытое древним воином, а скорее всего – оставшееся без хозяина, так и не сумевшего вернуться за ним по возникшей вдруг, возможно, трагической перипетии судьбы.

Позже, уже обучаясь в Короче, отец сдал все эти древние артефакты в Корочанский краеведческий музей через своего старшего брата Якова.

Отец моего отца старался воспитывать своих детей в строгости и послушании и по возможности обучить грамоте.

Самому ему не удалось получить хорошего школьного образования, но в таком случае в те времена дети обычно получали «домашнее» образование: родители старались получше научить грамоте своего «первенца», старшего ребенка - в церковной школе или в семье другими грамотными домочадцами, а дальше младшие дети обучались старшими, «по цепочке», основным премудростям грамоты «чтобы умел читать, писать, расписываться, считать – обязательно (чтобы не обманули в хозяйственных делах)».

От постоянного общения между собой и взрослыми дети росли общительными и остроумными.

Рассказывали, что мой отец в детстве почти никогда не расставался с любимым топориком, который он нашел на той же Белой горе. И иногда, после очередной заточки «своего оружия» о камень он испытывал его на бревенчатых укосинах, подпиравших стены сараев, отчего они постепенно теряли свои конструктивную надежность, что сразу замечал вездесущий отец отца, болевший душой за устойчивость возведенных им построек.

По этой причине по утрам между ними часто происходил такой диалог.

Начинал его отец моего отца, ласковым голосом:
- Сергийко, ты пидпирку рубав?!
- Сьодни – ни!
- А – вчора?
- А вчора – нэ помню!
…
«Сергийку треба поперед выпороть, а тоди вжэ пытать («допрашивать», укр.)»… - не солоно хлебавши заканчивал диалог отец моего отца.

Отец моего отца, Андрей Петрович Погорелов, украинец, родился в той же слободе Плосской в 1874 году, когда она только образовывалась, там и проживал, занимался хлебопашеством, воевал в русско-японскую, откуда вернулся невредимым и полным кавалером Святого Георгия.

Потом он еще воевал за Россию в мировую, в ополченских войсках - так при царе называли части, сформированные из военнослужащих, находившихся в запасе. Служил в Луцке в телеграфной роте, в каком звании – спросить сейчас уже не у кого, а погоны на его военной фотографии во времена воинствующего большевизма были закрашены несмываемыми чернилами… Но, помнится, говорили, что был он штабс-капитан. Ни с белыми, ни с красными не воевал, а в семнадцатом вернулся по демобилизации домой и занялся сельским хозяйством.

На правах старшего сына он жил со своей семьей сначала в одном доме вместе со своими отцом и матерью, дедом моего отца по мужской линии, Петром Андреевичем Погореловым и бабушкой Аксиньей Ильиничной, моими прадедом и прабабушкой. Другие его братья, дядья моего отца, жили «в разделе» - мой прадед построил им дома рядом со своим и напротив своего и выделил земли. Затем и моему деду построили дом рядом с домом его родителей и выделили земельный надел. Дом моего прадеда сохранился и до сих пор - наверное, был продан в свое время, и в нем живут незнакомые мне люди.

Корни моих дедов - из запорожских казаков, которые в семнадцатом веке присягнули царю Михаилу, а затем и его сыну – царю Алексею Михайловичу - на защиту южных рубежей России от набегов всевозможных степняков, падких на чужое добро, в основном – от крымских татар. Так предки наши оказались в этих краях на Белгородчине, на Белгородской засечной черте. 

Бабушка моего отца была из мелких местных дворян, красавица-женщина - это заметно даже на общей фотографии, где ей уже лет за пятьдесят. Девичью фамилию ее я так и не смог узнать, потому что в свое время не спросил у отца, а церковные метрические книги этого периода хранились по месту в церквях и почти все были сожжены большевистскими эмиссарами в тридцатых годах. Прадед ее пылко любил в женихах и, видимо, не сразу получил ее согласие. Мой отец рассказывал, что и из-за неразделенной поначалу любви прадед два раза пытался вешаться в Бахаревом Яру - в том, через который протекает речка Разуменка и где, предполагают, жил Боян Вещий в древние времена. Видимо, где-то в тех местах она и жила с родителями.

У прадеда было хорошее хозяйство, две ветряные мельницы, купчей земли 25 десятин, скотина – лошади и коровы. Были и наемные работники – три человека, работали на мельнице. Сами трудились от зари до зари и в какой-то мере обеспечивали занятость местного населения. Производили сельскохозяйственную продукцию и продавали ее – населению и государству, за что и жили и развивали свое хозяйство.
«Фермеры» - назвали бы их в наши дни, «мироеды» - называли их большевики.
Отец вспоминал, что всегда и до последних дней своей жизни был дед Петро очень работящий и того же требовал от своих детей и внуков. Особенно доставалось от него внуку Ваньке, который даже в печку прятался от деда.

 Умер Петр Андреевич Погорелов от простуды, перешедшей в воспаление легких - где-то в возрасте шестидесяти лет примерно. Похоронены они с супругой на погосте кладбища в селе Плоском, что рядом с церковью, но могилы их не обозначены – там, в начале кладбища есть старые могилы, от которых сохранились только продолговатые холмики…

Отец мой не знал всех этих деталей истории своего рода, но говорил мне, что их род никогда не был в крепостных и разговаривали они по-украински. О больших подробностях социального положения деда он тогда не распространялся, только иногда, вспоминая свое детство, с грустью говорил: "Юра, да если бы не революция, мы были бы очень богатыми..." Рассказывал о некоторых подробностях их быта: что у них, первых в округе, был настоящий металлический заграничный велосипед (в те времена это было очень круто!) и свой семейный оркестр, где каждый играл на разных инструментах. Что у них на дворе была одноконная крупорушка - лошадь ходила по кругу и приводила ее в действие, и что этот механизм сконструировал и изготовил сам его отец, мой дед. Она не только «рушила» зерно, но еще и веяла его сама – при помощи большого встроенного вентилятора, тоже самодельного.  Еще, что дед мой был весьма образованный аграрий, выписывал толстый сельскохозяйственный журнал и постоянно с этим журналом переписывался, и что у него были изобретения!

Название одного из дедовых изобретений отец вспоминал примерно так: "Как на безводье построить гидроэлектростанцию". Это техническое решение у деда появилось, наверное, потому, что у младшего его брата, жившего через дорогу, в конце огорода был выход к реке Корень, а у деда – нет, и этому он очень завидовал младшему брату и все пытался устроить на своем участке со стороны нагорного склона пруд с водяной мельницей.

Занимался мой дед и "общественной жизнью" - будучи избраным гласным земского собрания.

Один из сыновей деда, Павел, который был на год старше моего отца, рос очень любознательным и увлеченным техникой и живописью. Дед всячески поощрял его технические способности - помог Павлу смастерить модель ветряной мельницы, которая была как настоящая, стучала ступою и вращала жернова.

Словом, дед был очень увлеченным человеком и это часто негативно сказывалось на эффективности его сельского хозяйствования – мой отец рассказывал, что они не всегда дотягивали своими запасами до нового хлеба.

В юности и молодости мой отец занимался литературным творчеством, был лично знаком с Михаилом Шолоховым. Но писал он в то время больше для себя, складывая рукописи «в стол», не публикуясь до времени, считая, что «его пора» еще не наступила, и поэтому все рукописи моего отца пропали бесследно после его ареста. А, находясь в заключении, в результате мучительного обдумывания причин и поводов своего ареста,  у отца выработалось стойкое убеждение, что виною этому, случившемуся с ним, несчастью, было также и его литературное творчество. На суде «тройки», в числе прочих, ему предъявляли обвинение в незаслуженном восхвалении лирики «вражеских» немецких поэтов Гете и Гейне, и - в недооценке Маяковского, «трибуна революции», про которого он говорил, якобы, что его стихи – это и не поэзия вовсе… 

Поэтому, когда после полной реабилитации мой отец определился учителем в ту же самую школу, в которой работал до заключения, «чтоб все местные люди знали, что я ни в чем повинен не был», но  учителем литературы работать не пошел (хотя имел полное право и на этот прежний вид работы) - поскольку считал, что этот предмет политизирован и по-прежнему опасен для него.

В большей безопасности он ощущал себя, работая учителем биологии и химии, быстро переквалифицировался и успешно закончил заочно соответствующий факультет Воронежского пединститута в свои пятьдесят лет.

Его рукописи не сохранились, а вот спасенные им церковные книги родного села – слободы Плосской Корочанского уезда Курской губернии - нашлись! Уже во времена новой России, занимаясь исследованием своей родословной (и это стало возможно!), я обнаружил их в Государственном архиве Белгородской области – полуобгорелые, и все еще источающие едкий дым того зловещего костра, которого избежали, благодаря моему отцу!
И в них я нашел несколько интересующих меня записей по рождению и бракосочетанию моих дедов! Мой отец к этому времени уже умер и так и не узнал, что спасенные им книги сохранились до наших дней.

Отец рассказывал мне, что когда в его родное село нагрянули "коллективизаторы" - питерцы-двадцатипятитысячники, сопровождаемые ватагой вечно пьяных сельских пролетариев, местных и из других сел потомственных крепостных, и начали громить церковь, похищая позолоту, выбрасывая из дверей всю православную утварь, иконы и сжигая их прямо в церковном дворе, ему удалось подобраться к этому костру и вытащить из него несколько церковных книг. Так эти церковные книги и путешествовали с моим отцом после того, как мой дед спрятал своих детей по разным селам, во избежание их ссылки в Северный край, где ссыльные гибли повально, и где погибли потом в один год и мой дед, взявший на себя ответственность, во спасение своих детей, и моя бабушка, которую большевики выслали, в назидание за спасение ее детей. А при аресте моего отца в тридцать седьмом эти спасенные им церковные книги были изъяты вместе с его рукописями, как «улики» его «контрреволюционной» деятельности.

Впоследствии большевики уже разобрались, что церковные метрические книги - это не опиум для народа, а весьма ценный учетный материал для государства, каким бы безбожным оно ни было, и определили их в архив.

Удивительное создание - архив! В Государственном архиве Курской области я обнаружил ветхую толстую книгу, написанную в 1782 году рукой моего далекого кровного предка – «Сухомлинова Козмы Трофима сына». Он был в те годы войтом - старостой малороссийской слободы «Алексеевка Коренек тож Коренской округи Курского наместничества» (это рядом с образовавшейся  из ее жителей позже, выше по течению реки Корень, слободой Плосской, где родились мои дед и отец). В этой слободе проживали черкасы - потомки запорожских казаков, и войт Сухомлинов по долгу службы («по силе состоявшегося ноября 16 дня ЕЯ ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА и в народ публикованного манифеста») был обязан собственноручно и под строгую ответственность («найдется что кого либо утаил то повинен положенному по указам штрафу без всякого милосердия») вести учет своих подчиненных слобожан.

След моих предков по отцовской линии теряется в глубине веков где-то в период с 1748 по 1771 годы. Последняя найденная мной пока запись о них - в исповедной книге священника слободы Алексеевка за 1771 год, где среди «черкас и их домашних» записан «во дворе Якима Еремина сына Ткачева сябер Афанасий Иванов сын Погорелого», который по приведенному там же составу его семьи однозначно идентифицируется как мой предок.

В более ранней переписной книге по слободе Алексеевка за 1748 год Афанасия еще нет.
Сябер – это товарищ казака. Прибывшего в малороссийскую слободу нового человека на первое время прикрепляли товарищем (сябером) к опытному казаку.

По-видимому, мой пращур Афанасий был в неплохих отношениях со старостой-войтом этой слободы Сухомлиновым, а, может быть, даже они были знакомы ранее или хороший человек его рекомендовал - потому что войт Сухомлинов принял Афанасия сябером в свою слободу (в свой казацкий круг, куда случайных людей не брали), а уже после смерти Афанасия выдал замуж за его старшего сына Семена свою единственную дочь Христину 4 февраля по старому стилю 1786 года (которая, таким образом, является моей пра-пра-пра-прабабушкой).


Судьба деда

В конце двадцатых годов сельских бедняков стали «сгонять» в колхозы, а людей побогаче – «раскулачивать» для создания материальной базы колхозов и затем высылать в специально для этого созданный Северный край.

Через своих доверенных лиц во власти старший сын моего деда Яков узнал, что и в отношении семьи его родителей такое решение уже принято. Перед этим деда лишили избирательных прав, как «ростовщика», а всех его детей - как «детей ростовщика».
К этому времени из Северного края уже дошли слухи, что высланные туда люди гибнут массово, потому что их высаживают из товарных поездов, в которых везут, прямо в чистом поле или в лесу, где нет никакого жилья и никакой провизии, и оставляют на произвол судьбы. После того, как у людей кончаются съестные запасы, которые они в небольшом количестве смогли привезти с собой, начинается голод. Инструментов, чтобы построить хоть какое-нибудь жилье, у них нет. Живут в шалашах и землянках. Труднее всего зимой, а зимы там суровые... Люди болеют и умирают.

Узнав про такое, мой дед со своим старшим сыном Яковом, ставшим уже самостоятельным и жившим «в разделе» - в зятьях в Короче и работавшим там учителем немецкого языка, решили спрятать всех остальных, младших детей по разным далеким селам, чтобы таким образом попытаться спасти их от грозящей неминуемой смерти.

Сын Павел, отличавшийся художественными способностями, занялся изготовлением поддельных документов, в которых было изменено место рождения и данные о родителях.
Можно было просто отказаться от своих родителей, как предлагала Советская власть, но их дети даже в мыслях не могли допустить такой измены.

Сын Яков через своих друзей договаривался с органами народного образования, узнавал, в каких сельских школах есть учительские вакансии, и на младших детей деда оформляли направления на эти места.

Таким образом всех детей деда рассредоточили вне Белгородчины, в основном, в Воронежской и Донецкой областях.

В довершение всех напастей, хозяйство моего деда обложили непосильным налогом – начислили налог 53 рубля, как единоличнику и за созданное им средство производства, одноконную крупорушку. Дед смог заплатить только 39 рублей, вынужден был разобрать крупорушку, основное налогооблагаемое имущество, а также - средство производства и занятости наемных работников, что тоже преследовалось Советской властью.
После этого дед покинул родной дом и стал работать у частников плотником, чтобы попытаться хоть как-нибудь рассчитываться с Советской властью. В последний раз дед побывал в родном доме, где бабушка почти все время жила одна, в январе 1930 года, приезжал на заготовку дров.

А потом опять отправился на заработки. Последним местом его работы была Поповка, что неподалеку от Корочи.

Каким-то образом о месте его пребывания власти все-таки узнали. Через посыльного предъявили ультиматум – «чтоб пришел добровольно сдаваться или будем искать всех твоих детей и сошлем их тоже».

По дороге к властям в Короче дед зашел к старшему сыну Якову, оставил у него свой рабочий инструмент и ушел, не попрощавшись, поскольку рассчитывал, что ему дадут время на сборы. Но его сразу же на машине отправили в Белгород в ОГПУ.
После пародии на следствие его осудили на 10 лет с высылкой в Северный край.
(Один из оставленных им инструментов - самодельный фуганок - дядя Яша подарил моему отцу в память о деде. Теперь этот памятный инструмент находится у меня, как единственный сохранившийся предмет, принадлежавший моему деду и изготовленный им.)

   Как мне удалось узнать уже в настоящее время, в ссылке попал дед на большой Соловецкий остров. Там же находился его родной младший брат Роман и о дальнейшей судьбе деда и его гибели сообщил именно он, тайно побывавший в родных краях позже.

А вскоре подвергли «административному выселению на спецпоселение» и бабушку. Когда ее забирали, то провели обыск в доме и вытащили из погреба все бочки с солениями (не поленились…), перевернули их вверх дном, вывалив содержимое - наверное, искали там припрятанное золото, но ничего не нашли. Потом посадили бабушку в сани и увезли на Белгород... Продуктов она с собой в дорогу так и не успела собрать, и сосед (с которым дед постоянно раньше не ладил из-за огородной межи) украдкой сунул ей в сани «оклунок» (мешочек) муки.

А дом их на следующий день вывезли из Плоского в соседнее село. До сих пор на бывшем месте расположения их дома пусто, уходящая в сторону леса полоска огородной земли постепенно сужается, но окончательно занять этот участок никто не решается… 

Мой отец рассказывал, что вернувшиеся тайком «дядья», то есть Роман и, по-видимому - средний брат деда, Александр, рассказали, что в ссылке деда часто использовали на лесозаготовках, как сапожника (он был мастер на все руки) - у заключенных постоянно изнашивалась обувь, и он ее ремонтировал. В последнее свое время он находился на лесозаготовке («в командировке») Амбарчик и погиб, якобы, в результате несчастного случая - сорвался штабель леса, и его придавило насмерть бревнами. Но в случайность его гибели они не верили - полагали, что это подстроили уголовники, которые считали, что у деда есть золото и он прячет его зашитым в подошвах своих сапог. А напасть на деда в-открытую они не решались, потому что дед был еще очень ловок и силен, старый воин.

(О воинской сноровке деда приводили такой пример. Как-то, во время захвата Корочи петлюровцами, дед приехал в этот город по своим надобностям и шел по улице, а проезжавший мимо конный петлюровец замахнулся на него саблей. Дед же ловко перехватил руку петлюровца с саблей и рывком сбросил его самого с лошади на землю.)

Таким образом, наименование места гибели деда – «Амбарчик» - было его детям известно. Но в те времена началось освоение Северного пути, на слуху были названия береговых мест Северного Ледовитого океана, и они решили, что их отец погиб в бухте Амбарчик, что в устье реки Колымы. В этом они были уверены и дальнейших поисков места его гибели поэтому не вели. С этим убеждением его дети так и умерли.

Когда я стал заниматься историей рода - в начале этого века, мне сразу же показалось странным, что большевики могли отправить деда так далеко, тем более что ссылали его по приговору в другое место - «в Северный край».

Однажды я набрал в поисковой строке интернета два ключевых слова: «Погорелов» и «Амбарчик». Среди появившихся ссылок в одной были оба эти слова. Открытый по этой ссылке документ содержал материал про Погорелова Романа Петровича - про то, как он конфликтовал с заключенными в Соловецком лагере священниками (чуть ли не с дедом нынешнего патриарха всея Руси), а под названием «Амбарчик» упоминалась одна из лесозаготовок этого лагеря! Но ведь Роман Петрович Погорелов – это родной брат деда, один из тайком приезжавших на родину «дядьев» моего отца, который и рассказал о гибели деда на лесозаготовках в Амбарчике! То есть, место гибели моего деда – это Соловецкий остров, а не устье реки Колымы!

Потом уже через тамошнего, петрозаводского, краеведа Юрия Дмитриева («сторожа истории», как он себя называет) я узнал, что лесозаготовка Амбарчик находилась на одноименном острове на озере Амбарное, что в северной части Большого Соловецкого острова.

И я побывал там в конце августа 2013 года – через 83 года после гибели моего деда.
24 апреля 1989 года, а по иным сведениям 09 августа 1994 года, в соответствии с Указом Верховного Совета СССР: «внесудебное решение от 03 марта 1930 года в отношении Погорелова Андрея Петровича, 1874 года рождения … отменено и он реабилитирован».

А место высылки бабушки ее детям было известно. И к ней на свидание тайком съездил с пересадками поездами старший сын Яков, нашел ее на поселении в разваленной избе, в глубокой тоске и в ужасном физическом состоянии – руки и ноги в струпьях, а из них тараканы выглядывают… Подлечил ее как смог, подбодрил и уехал домой. По возвращении Якова собрали тайный семейный совет и решили, чтобы Яков съездил к ней еще раз, забрал ее оттуда, украл. Но он не смог этот план исполнить, не успел – к его приезду бабушка уже умерла…

Мой отец после начала перестройки, в 1994 году сделал запрос о месте захоронения своей матери, моей бабушки. В полученном ответе содержалась справка о времени нахождения на спецпоселении: «Погорелова Ефросинья Федоровна, 1876 года рождения, находилась на спецпоселении в Шенкурском, Няндомском районах Архангельской области с 14 марта 1930 года. Даты снятия с учета спецпоселения в деле не имеется».